Лихо. Медь и мёд

О приключениях Аршад-Арибы ходили легенды. Лале видел его лишь однажды – и то издали – и говорил, что внешне он напоминал хищную птицу, в которую превращался: шахина, «царя птиц», лучшего восточного ловчего. Какая именно птица скрывалась под этим названием, Лале не знал – может, ястреб, или сапсан, или сокол. Лале никогда не встречал Аршад-Арибу в оборотничьем теле, а люди говорили разное. Может, это была сказочная птица, особая, имеющая мало общего с настоящими.

Аршад-Ариба был горбоносым, жилистым и смуглым, со смоляными волосами длиной по плечи. На обветренном лице – неласковые чёрные глаза. Когда-то свои же собратья-чародеи превратили его в дахмарзу – за буйный нрав и убийство старейшины. Чародеи отпороли от его души кусок вместе с колдовским умением и заключили в кинжал. И чтобы заслужить их прощение, Аршад-Ариба тринадцать лет воевал с захватчиками как обычный воин – железным оружием.

Он объездил весь Хал-Азар, и в этой стране не было никого, кто не знал бы его имени и не трепетал бы перед ним. Однажды старый султан назвал его самым отчаянным из своих слуг, а Аршад-Ариба, когда ему передали это, заявил, что он никому не слуга, – но всё равно не впал в немилость.

У него было три жены – три красавицы, о которых пели восточные акыны. Аршад-Ариба не прятал своих жён под платками, и весь свет знал, какие у них тонкие чёрные брови, алые губы и блестящие злые глаза.

После того как чародеи отдали ему кинжал с куском души, Аршад-Ариба вернул себе колдовскую силу, а кусок души переселил в свой меч. Так, он считал, его меч бьёт точнее и, как и он, Аршад-Ариба, не знает жалости…

Несколько дней напролёт Лале рассказывал Ольжане истории про Аршад-Арибу – одна другой лучше, аж мурашки бежали. Отстранённо Ольжана думала: как же так вышло, что Лале, умеющий задевать словами за живое, – ведь любая, даже самая увлекательная история нуждается в рассказчике с подвешенным языком – может быть так застенчив? На памяти Ольжаны он не раз смущался игривых красавиц-подавальщиц в тавернах. Правильно говорил брат Бриан – «па’радокс».

За эти несколько дней Аршад-Ариба стал Ольжане родным. Она с ужасом и детским восторгом слушала о том, как он утопил корабль противника, закляв шторм и раздув пламя прямо в море. Как он привозил своим жёнам зачарованные украшения из пустыни. И как шептались в песках злые духи, когда Аршад-Ариба уходил на последнюю битву, – радовались, что наконец-то приберут его к себе.

Лале объяснил: что бы ни думали Нимхе и её ученица Чедомила, кусок души, заключённый в предмет, не спасает человека от гибели. Наоборот – человек становится более уязвимым и погибает, стоит только разрушить предмет с его частицей. Аршад-Ариба проходил без клока души тринадцать лет и потом, даже высвободив колдовскую силу, не смог вернуть его на место – душа заросла. Но лучше бы ему было спрятать этот клок в укромном месте.

Аршад-Ариба погиб в поединке с рыцарем-башильером Бартом Немым – искуснейшим из иофатских воинов. Барт был огромен и спокоен, точно скала. В битве он разрубил мечом-двуручником меч Аршад-Арибы, куда тот заключил свою душу, и Аршад-Ариба рухнул на песок бездыханным.

Когда Ольжана узнала об этом, они с Лале остановились на отдых – разложили на покрывале обед, сели у журчащей реки. Лале разошёлся и принялся ярко описывать всё, что сопровождало этот день: как светило солнце, как голубело небо и как сходились в схватке войска – и как потом унесли тело Аршад-Арибы. Его завернули в саван и сожгли, а прах развеяли.

– Весь Хал-Азар горевал по нему, – говорил Лале, отпивая воду из бурдюка. – Но если вам любопытно, что думаю я… Мне кажется, он был одиноким героем. Им восхищались те, кого он не знал, а его близкие, в сущности, не были с ним близки. У него даже друзей не было – только приятели, которые жаждали занять его место или втайне опасались его горячего нрава. Детей тоже не было. А его жёны, боясь, что у них отберут накопленное Аршад-Арибой богатство, вскоре сбежали со слугами из страны. И… госпожа Ольжана, вы чего?

В носу защипало. Глаза заволокла мутная пелена.

Ольжана живо представила, как рыцарь-башильер нанёс решающий удар, как рухнуло на песок тело и как потом догорал одинокий костёр Аршад-Арибы.

И разрыдалась.

Она редко плакала, но в этот раз решила прореветься от души. История, которую рассказывал Лале, была такой долгой, впечатляющей и печальной – со всеми приключениями и тёмным восточным колдовством, – а в Ольжане так долго копилось напряжение…

Ольжана сидела на покрывале, подставив лицо под солнечные лучи, и заливалась слезами. Лале рядом с ней неловко трепыхнулся.

– Длани, что с вами? – спросил он, бледнея. – Вам больно? Я вас обидел?

Ольжана отмахнулась. Не приставай, мол, дай поплакать. Но тут же решила, что это несправедливо по отношению к нему, и протянула:

– Не-ет.

Лале поднялся рывком, опираясь на трость.

– Почему же вы тогда плачете?

Ольжане пришлось объяснять: это потому, что Аршад-Ариба умер. И чтобы Лале не нашёл её совсем уж дурной, добавила, что это была красивая история и она так грустно закончилась.

Она продолжила сидеть на покрывале – за это время Лале успел подковылять к кибитке и вернуться, сжимая в руках лоскут ткани – видимо, для перевязок.

– Ну хватит вам, – сказал он строго, но было понятно, что его напугали её слёзы. – Если вы так расстраиваетесь, то я вам больше ничего рассказывать не буду.

Он протянул ей лоскут, и Ольжана вытерла им глаза и щёки, промокнула нос.

– Да я не расстраиваюсь, – всхлипнула она. – Мне хорошо.

Зато Лале, похоже, было не по себе: он принялся ходить взад-вперёд, заложив руку без трости за спину. Это привело Ольжану в чувство.

– Длани, да садитесь уже! – Ольжана помахала перед лицом ладонями, суша слёзы. – Простите, я не хотела вас пугать. Вы молодец и всё чу́дно рассказываете. Видите, как я впечатлилась?

Лале сдержанно поблагодарил её, но не сел.

– Ну что же вы кружите, как коршун? – Ольжана напоследок растёрла глаза и взяла из корзинки пригоршню ягод. – Идёмте есть жимолость. Она кислая, прямо как ваше лицо сейчас, аж зубы сводит.

Лале усмехнулся.

– Спасибо.

После уговоров он всё-таки осторожно вернулся на место, бережно согнул больную ногу. Полулёг, опираясь на предплечье.

– Ну вы даёте, – вздохнул он, взяв себе несколько ягод.

Жимолость правда была ужасно кислая, но Ольжане нравилось. Она быстро слизнула с большого пальца красно-лиловый сок.

– Вот знаете, – протянул Лале задумчиво, легонько подкидывая ягоды в ладони. – Я хоть и не верю в загробный мир, а думаю, что Аршад-Арибе было бы очень приятно из-за того, что вы по нему плакали.

– Почему?

Лале положил ягоду в рот, поморщился. Пожал плечами.

– Нет уж, – возмутилась Ольжана, снова вытирая лоскутом кожу вокруг носа. – Говорите.

Лале мягко усмехнулся.

– Мне было бы приятно, если бы кто-то, похожий на вас, вспоминал обо мне и плакал так же горько, как вы сейчас. – Он отвернулся. – Наверное, ради этого даже не жалко погибнуть от руки Барта Немого.

– Вот те на-а! – Ольжана взмахнула ладонью. Буркнула шутливо: – Все вы вроде бы монахи, а не отказались бы от того, чтобы из-за вас порыдала молоденькая женщина.

Лале досадливо улыбнулся. Вытер большим пальцем линию губ.

– Ну не без слабостей.

И положил в рот следующую ягоду.

– Да, – рассказывал Юргену старик, деревенский пьяница. – Конечно, я знаю Хведара-кузнеца. Кто ж его не знает? И сын у него был – как ты и говоришь, Чеслав. Только он давно пропал.

Старик приложил руку к груди.

– Ой, что творилось! – Доверительно приблизился к Юргену. – Из-за того, что мачеха Хведарова сынка невзлюбила… И потому что сам Чеслав пошёл в мать-безумицу… Да-а…

Лицо старика – опухшее, улыбчивое – оказалось так близко к Юргену, что того окатило дурным кислым запахом. И Юргену потребовалось всё его самообладание, чтобы не отшатнуться, а продолжить участливо кивать.

Они сидели у погоста, на поваленном дереве. Юрген искал, кого бы расспросить о жителях этой деревни – Засижья, – и нашёл пьяницу, посвистывающего песню в тени вяза. А Чарна настолько не хотела разговаривать, что обратилась в кошку. И теперь гуляла по забору, отделяющему погост от леса.

На месте Чарны Юрген тоже бы ни с кем не разговаривал. А особенно – с ним самим. Всё, что он помнил о доме Чеслава, – тот жил в деревне у реки Кишны. Но Кишна петляла по всей южной части Борожского господарства, и деревень вокруг неё было будь здоров. Юрген рыскал в каждой из тех, что они успели пройти. Выспрашивал, вынюхивал и ввязывался в неловкие разговоры для того, чтобы узнать: не жил ли когда-то в этой деревне юноша по имени Чеслав?

В Засижье Юргену повезло не только потому, что пьяница знал Чеслава, – старик рассказывал всё сам, без лишних вопросов. Такая редкость среди подозрительных северян!

– Жёнка Хведара, Магда, потом на каждом углу кричала, что Чеслав пытался убить её сына, – вот отец и выгнал его взашей. – Старик приложился к баклажке. – Может, оно и так… Или не так… Кто знает? Но баба она противная. Да у Чеслава мать была, – постучал пальцем по лбу, – как говорят, с придурью… Может, и он что унаследовал, хе…

Магда, значит. Мачеха. Юрген прикрыл глаза и попытался вспомнить, каким же словом Чеслав её называл. Было ведь какое-то прозвище – часто проскальзывало, когда Чеслав рассказывал о семье. Но нет: Юрген так и не вспомнил.

– И что же? – спросил Юрген осторожно. – О нём с тех пор ничего не слышно?

– О Чеславе-то? – Старик задумчиво причмокнул. – Не. О нём даже Хведар не говорит. Я ведь, – он рассеянно указал в сторону погоста, – часто здесь сижу. И знаю, что Хведар к первой жене не ходит даже в поминальный день – она во-он там похоронена, под липой. Он не зажигает огни у её могилы. Уже много лет, да… И значит, никто не зажигает. Тяжело её душе там приходится.

По борожскому обычаю, поминальные огни у могилы зажигали только родичи. Лучше – кровные, но на худой конец годились и безутешные супруги. Это помогало душам не потеряться в холодном липком тумане другой стороны. Юргену казалось, что только бессердечный человек мог не приходить к своим мертвецам хотя бы раз в год, по осени, когда грани между мирами становились особенно тонки.

– Странная Стевана была женщина… Но добрая. Хворала часто. Ведьмовала. Видела то, что другие не видят. Может, Хведару просто перед ней стыдно, а? Что думаешь? – Старик по-свойски пихнул Юргена в бок. Снова отпил из баклажки, утёр губы рукавом. – Вот он к ней и не ходит, раз их сына прогнал.

– А где сейчас живёт Хведар?

– Да на восточном отшибе, в паре вёрст отсюда. – Старик махнул рукой. И тут его мутные глаза сузились. Лохматые брови поползли к переносице. – А тебе зачем?

Юрген почувствовал, что добродушный разговор окончен. Спрыгнул с дерева.

– Просто.

– Как это – просто? – Голос старика изменился, стал подозрительным. – Ты что, к нему наведаться решил?

Старик запоздало спохватился – точно подменили. Он грозно посмотрел на Юргена из-под набрякших век. Тряхнул лицом – закачались щёки-брыли.

– Ты кто вообще такой? – ощерился. – Что ты всё вынюхиваешь?!

Любой другой задал бы эти вопросы сразу. Но теперь Юргену даже не было смысла объясняться и называться «другом Чеслава», который «давно его ищет».

– Спасибо, – сказал Юрген вежливо и вытащил из-за пазухи серебряную монетку. Бросил её обозлённому, опешившему старику. – Ну, бывай.

Подумал: вот так, пожалуй, и рождаются сказки о таинственных незнакомцах, которые задают странные вопросы и сорят деньгами.

Юрген подхватил свои наплечные мешки и скрылся в зарослях на погосте. Перекинулся в собаку и заюлил по узким тропкам – трава была высока и колюча и хлестала его по бокам. Краем глаза он различал, как высились у могил столбики со сложенными над ними теремками-домовинами – попроще и побогаче, а некоторые и вовсе – сломанные, сиротливо покосившиеся, поросшие мохнатым лишайником.

Чарна бежала за Юргеном следом – едва поспевала и шмыгала чёрной тенью на грани его зрения. Он чуть сбавил ход, чтобы Чарна могла его нагнать, – вместе они пересекли погост и остановились только у противоположной стороны, у оврага.

Чарна ударилась оземь, выпрямилась и сразу скрестила руки на груди.

– И мы, конечно, – скривилась, даже не успев отдышаться, – пойдём в гости к этому кузнецу?

Ну конечно, пойдут.

Чарна уже даже не возмущалась. Опёрлась о забор – с этой стороны погоста рассохшийся, расползающийся во все стороны. Забор скрипнул, грозя развалиться. Чарна выругалась и убрала руку.

Наверняка она могла многое сказать Юргену. Например, как он ей надоел и как она устала шататься между деревнями – весна перетекла в тёплое раннее лето, и теперь всюду жужжала назойливая мошкара. Лесные тропы были путанны и узки, а большаки сильнее напоминали череду из колдобин, чем настоящие дороги, – но Чарна молчала. Закатывала глаза, поджимала губы, но не жаловалась, зная, что Юрген напомнит – он предлагал ей вернуться.

Юрген чувствовал себя неловко, но от своих намерений не отступал. Он решил отыскать хоть какое-нибудь упоминание о Чеславе: если вдруг тот выжил, почему бы ему разок не наведаться домой? То, что о нём ничего не слышал случайный встречный, не значило, что не слышал родной отец.

Они с Чарной обогнули овраг и вышли к журчащему лесному ручью. Здесь Чарна присела отдохнуть на мшистый камень, а Юрген принялся оттирать штанину: заляпал землёй, когда превращался.

– Мы пойдём к кузнецу вечером, – говорил он, хлопая себя по бедру. – Когда совсем стемнеет. Попросимся на ужин и ночлег, но если что, сбежим и заночуем в лесу.

Чарна только дёрнула плечами. Делай, мол, как знаешь.

Она чуть согнула ноги, обустраиваясь на камне, и теперь смотрела на ручей.

– Чарна, – позвал Юрген, сдувая со лба отросший белокурый вихор.

Ему внезапно стало так её жалко – да, она заупрямилась и не вернулась, а Юрген бы прекрасно обошёлся и без её помощи, однако… Ей было тяжело поспевать за ним, но она почему-то чувствовала себя обязанной не бросать его даже в его безумных – Юрген это понимал – затеях разобраться во всём, что случилось. Неужели она не заслужила немного доброты?

– Чего тебе? – буркнула Чарна, не поворачиваясь. Она по-прежнему смотрела на журчащую воду – ручей был широк, живописно петлял между деревьев, и к нему тянулась кучерявая зелень кустарников.

Юрген подошёл к камню и накрыл ладонь Чарны своей.

Чарна вздрогнула, посмотрела на него огромными испуганными глазами.

– Я знаю, что ты устала. – Он вздохнул. Легонько сжал руку Чарны и отпустил. – И что тебе даром не сдались эти поиски. Но спасибо, что всё ещё идёшь за мной.

Он шагнул назад и достал из пузатого мешка плащ, расстелил на земле, найдя место посуше. Предложил Чарне тоже сесть на мягкое, но та отказалась – вид у неё был поражённый. Она удивлённо посмотрела на руку, которой коснулся Юрген, и снова отвернулась к ручью. Подхватила длинную прядь и принялась накручивать её на палец.

– Почему ты… – замялась, точно не была уверена, что хочет спросить, – думаешь, что Чеслав должен был вернуться сюда?

Юрген откинулся на плащ, лёг поудобнее. Задумчиво погладил затылок.

– Разве людей не всегда тянет домой?

Рядом с его ухом зажужжал комар, закружил вокруг шеи – Юрген резко его прихлопнул.

– Нет, – возразила Чарна. – Мне не хочется вернуться в дом, где я раньше жила с матерью. До того, как меня забрала бабушка. Мне даже не любопытно, где сейчас моя мать.

Юрген не был уверен, что ему стоит расспрашивать, – он знал, что свою мать Чарна, повторяя слова бабки, называла «пропащей».

– Может, это место не было тебе домом?

Чарна хмыкнула:

– Может.

Своим домом Юрген всегда считал Чернолесье – и верил, что так и останется. Он не мог представить, что когда-нибудь не сможет или не захочет туда вернуться. Наоборот – куда бы его ни забросила жизнь, он будет помнить, что у него есть колдовской лес, безграничный и удивительный, и деревья в нём шепчутся на языке Тайных Людей, и луна над ним светит особенно ярко, и в самой чаще стоит чёрный терем в четыре яруса (но несмотря на грозный вид, нет на свете жилища уютнее).

Юрген лежал и смотрел на небо, но благодати не получилось.

– Слушай. – Юрген вытер пальцы, размазывая тельце второго комара. – Давай-ка уйдём от воды, а то сожрут. – Поднялся на локтях. – Когда слегка отдохнёшь.

Потом они с Чарной наскоро умылись в ручье и двинулись в сторону восточной границы Засижья – туда, где, по словам старика, должен был стоять дом кузнеца Хведара.

– Почему ты так уверен, что кузнец даст нам ночлег? – Чарна на ходу поправила лямку своей сумки.

Больше они в оборотней не перекидывались. Чарна и так проводила чересчур много времени в теле кошки и говорила, что ей тяжело. Тем более сейчас они не торопились.

– Ну, – Юрген оглянулся с шутливой улыбкой, – мы дадим понять, что с нами лучше не ссориться.

– Как это? – Чарна ускорила шаг и обогнала его. Развернулась к нему лицом. – Мы скажем, что мы чародеи?

– Не обязательно говорить это, – произнёс Юрген мягко. – Все и так поймут. Ведь если гости приходят ночью, скажем, после внезапной грозы, – это не простые гости.

Чарна сощурилась.

– Небо чистое.

Юрген засмеялся.

– Как жаль, что нам никак это не исправить, правда?

Чарна продолжила идти спиной вперёд, и её волосы зацепились за ветки. Она рыкнула от боли, изогнулась, надеясь выпутаться, – но, когда Юрген протянул руки, чтобы ей помочь, она запрокинула голову и улыбнулась.

– Ну наконец-то, – просияла Чарна. – А то постоянно бухтишь, что не нужно выдавать в себе чародеев.

– Сейчас другое дело, – принялся объяснять Юрген, вместе с Чарной распутывая её волосы. – Духи, да заплетись ты уже.

Чарна была довольна настолько, что даже не огрызнулась, – послушно закрутила волосы в узел.

Так повелось в Борожском господарстве – если в дом приходил необычный гость, его не пытались сразу изобличить чёрным железом, как на юге. От умертвий заговаривали пороги, от чудовищ вешали тяжёлые замки на двери, а всех остальных встречали радушно, стремясь уважить. Ведь если дать ночлег какому-нибудь чародею, он может отплатить добром – а может и разозлиться, если прогнать его восвояси. В Борожском господарстве верили: мир слишком опасен, чтобы бороться со всем сразу. Проще дружить с теми, кто не показывается при свете дня, путает лесные тропы или ночами заплетает в косы гривы коней, – целее будешь.

Дом кузнеца стоял недалеко от опушки – ближе к лесу, чем к остальной деревне. Это был добротный терем с резными наличниками, на ставнях – узорные солнца и алые петушки. Двор окружал крепкий забор – брёвнышко к брёвнышку, ни одного зазора. В отдалении Юрген различил и кузницу – домик с крохотными окнами.

Над Засижьем горел закат. Юрген бросил вещи в тени деревьев и задумчиво посмотрел на небо – да, жалко портить такую картину грозой! Подсвеченные облака и нежный свет на древесной коре – золотой с прозрачно-малиновым.

Чарна закатала рукава чёрной рубашки.

– Ворожить буду я. – Она глянула на него с вызовом. – Не против?

Юрген безразлично пожал плечами.

– Да ворожи на здоровье.

Ему ничего не стоило вызвать грозу, но если уж Чарна хотела сама – пожалуйста.

Чарна раскрутила узел из волос, села под дерево. Деловито достала мешочек чернолесской земли – чтобы было легче колдовать; осторожно растёрла комочки между пальцами. Теперь её ногти и первые фаланги казались испачканными в саже.

Она выпрямила спину, повела плечами.

– Что, – поймала взгляд Юргена, насупилась, – думаешь, я не справлюсь?

– Не думаю, – ответил Юрген мягко. – Давай.

Он заложил руки за спину и отвернулся от Чарны – чтобы не смущать. Но потом всё равно скосил глаза любопытства ради.

Чарна глубоко и мерно дышала, смотря на небо. Вдох, выдох. Вдох. Воздух вокруг неё закачался и поплотнел. Чарна принялась легонько водить пальцами вправо и влево – облака на небе потемнели и стали наползать друг на друга.

Задул ветер. Пряди Чарны разлетелись, а у ног Юргена зашелестела трава.

Чарна стиснула кулаки, и набрякшие тучи заволокли всё небо – лилово-серые на синем. Тучи вздыбились, завихрились. У горизонта их рваные края освещало гаснущее солнце. Закатный свет теперь виделся насыщенным, с золотым и вишнёвым отливом.

Пальцы Чарны резко выпрямились и прочертили в воздухе зигзаг – между туч полыхнула молния. Чарна вывернула кисти и сложила каждую чашечкой. Ударила тыльной стороной ладоней о колени, высекая гром. Перевернула руки и снова сжала кулаки – да так, что лицо напряглось, побелело. И когда она наконец расслабила их, скользяще посылая пальцы вперёд, на землю обрушился дождь.

Юрген вытянул губы и многозначительно покачал головой.

– Мощно, – одобрил он.

Чарну слегка потряхивало, но на похвалу Юргена она только закатила глаза.

– Пустяки, – отмахнулась.

– Да ладно тебе. – Ливень вышел на славу: Юрген почти сразу промок до нитки. Он протянул Чарне руку, помогая встать.

И когда Чарна поднялась, то попыталась небрежно отбросить волосы за спину. Но видно, голова у неё закружилась – Чарна покачнулась, и Юрген подхватил её под спину.

– Эй, давай осторожнее. – Тут же отпустил. – Без резких движений.

Ему редко удавалось увидеть, как колдовала Чарна, – но гроза получилась такой раскатистой, сверкающей и долгой, что Юрген согласился: неспроста Йовар считал Чарну сильной чародейкой. Задатки у неё были хорошие.

Пока солнце догорало, Юрген поймал щепотку закатного света. Чарна смыла под дождём землю с пальцев и теперь, протирая глаза, задумчиво глядела, как Юрген держал огонь в кулаке – бережно, точно настоящий, боящийся воды.

Когда стемнело, ливень затих. Юрген раздул из щепотки света яркое, мощное пламя, танцующее над ладонями, – и стянул с него плёнку горячего прозрачного дыма, пахнущего дождём. Обдал им себя и Чарну, подсушил их одежду и волосы.

Чарна стрельнула в него глазами. Потрогала затылок.

– Почему это выходит у тебя так легко? – спросила с завистью. – Всё это. Как будто тебе совсем нетрудно. Я тоже так хочу.

– Ну какие твои годы, – ответил Юрген миролюбиво и подхватил заплечные мешки.

Раз колдовство имело цену, Юрген отдал ему всё детство и юность. Когда он впервые окунулся в чародейский мир, то был как чистый лист: без семьи и без имени, брошенный умирать сразу после того, как родился. Такое не проходит бесследно.

– Тебе все завидуют, – вдруг сказала Чарна, когда они направились к дому кузнеца. – Ты знаешь об этом? А сильнее всех завидует Хранко.

– Глупости, – фыркнул Юрген, бодро шагая. – Кому я сдался? А Хранко многое знает и умеет лучше меня.

– Нет. – Чарна качнула головой. – Ты просто не замечаешь. Он вынужден сутками напролёт корпеть над книгами и переламывать себя, чтобы прыгнуть выше головы, – а ты всё равно искуснее. Это не значит, что ты не стараешься или не учишься, но… – Она помедлила. – Сколько Хранко ни кладёт на алтарь своему колдовству, ты всё равно на шаг впереди – играючи талантливый. Йовар всё равно тебя любит и ценит, как никого другого. – Чарна передёрнула плечами. – Неужели ты этого не чувствуешь?

Юрген нахмурился.

– Хранко бывает желчным, – признал он. – Но он слишком высокого мнения о себе и своих способностях. А я что? Ни с кем не соперничаю.

– Соперничаешь, конечно. – Чарна смотрела под ноги – чтобы не споткнуться. – Постоянно. С Хранко. За внимание Йовара, так, как юные господарычи борются за внимание отца-господаря, ещё не решившего, кому отдать престол.

Юрген расхохотался.

– Насмешила! Нет, конеч…

– Да послушай. – Чарна внезапно остановилась и схватила его за запястье. – Я думаю, что в целом свете нет колдуна сильнее, чем Йовар. Я верю, что ему ничего не сделает даже Драга Ложа. Но он… не вечный, понимаешь? И если не станет Йовара, должен будет найтись тот, кто возглавит Дикий двор.

Юрген удивлённо на неё посмотрел.

– Как это – не станет? – сощурился. – Йовар ещё в полном здравии, так что до этого нам, слава духам, долгие годы.

– А ты уверен, – прошипела Чарна, – что Хранко согласен столько ждать?

Юрген поражённо отступил на шаг. Высвободил запястье.

– Что ты несё… – Осёкся. – …такое говоришь?

Чарна хмыкнула.

– Я давно хотела сказать тебе это, но ты был занят погоней за тенью Чеслава. Случай не представился.

– Сказать что? – Лицо Юргена окаменело.

– Может, – Чарна посмотрела в сторону, – ну, знаешь… – Сплела пальцы в замок. – Может, это Хранко создал чудовище.

Наступила тишина.

На небо выползла луна, и в её свете лицо Чарны выглядело беспокойно-бледным. Юрген хорошо видел в темноте, поэтому различил, как бегали глаза Чарны и как она прикусывала губу.

– Я даже не хочу тебе на это отвечать, – обронил Юрген сухо. – Но наверное, придётся. Хотя времени жалко.