– А я был прав. Ты любитель младого тела, старче. Ха! Вы, греки, дадите фору любой нации в извращениях. А еще на немцев что-то бурчат. Значит, ты поразил юную пастушку, и тебя отправили сюда? Легкое наказание.
– Я был слепым и думал, что это зрелая дева. Голос у нее был, что надо. Я потом раскаялся и несколько лет провел в отшельничестве.
– Где сочинял стихи так, что крайняя плоть дымилась, как шлем Дарта Вейдера, – закончил я. Поэт косо на меня посмотрел белыми глазами и тихо засмеялся.
– Умеешь ты образно выражаться, Збышек. Было у меня еще несколько грешков, но их простили из-за моей слепоты. Мол, настрадался я в своей жизни, и две поэмы зачли в плюс карме. А за совращение райские сады не увидеть, сам понимаешь. Поэтому меня и сослали сюда.
– А Цезарь, Гектор? С ними-то, что не так?
– Цезарь тоже любил куролесить и частенько, как ты говоришь, «говнился, падла сутулая». А Гектор поубивал кучу людей на одном пиру, но потом раскаялся и погиб во время поединка с Ахиллесом, дабы спасти жизнь своему неразумному брату.
– Да уж. Если за такие дела ссылают в Ад, то боюсь спросить, каким надо быть, чтобы попасть в Рай. Там наверняка уже пару тысячелетий новеньких не было, – хмуро ответил я и, увидев вдалеке вывеску, указал на нее рукой. – Нам случайно не туда, о старый растлитель озабоченных пастушек Греции?
– Да. Мы пришли, – усмехнулся Гомер, ускорив шаг. Мне оставалось только последовать за ним.
Питейное заведение демона Харона, главы Лимба, больше походило на обычный кабак, которых полным-полно в реальном мире. Он даже находился в погребе и был полон самых странных личностей, с гоготом прикладывающихся к глиняным кружкам с выпивкой. За одним столиком могли сидеть римские легионеры, германские варвары, лондонские денди в диковинных сюртуках и с цилиндрами на головах. За барной стойкой вели разговор два немецких солдата времен Второй мировой войны, а рядом с ними пускал пузыри в чашку с супом пьяный француз из армии Наполеона.
В помещении было дико накурено и дым плотной пеленой клубился под потолком. Гомер кивнул кому-то из своих знакомых и быстро пошел вперед, к свободному столику. Бухнувшись на стул, он с блаженством вытянул длинные ноги и поднял руку, подзывая официантку. Ей оказалась милая девушка с пышной прической в духе Мэрилин Монро и ярко-красными губами. Она улыбнулась моему спутнику и с интересом посмотрела на меня.
– Приветствую тебя, Гомер. Как обычно? Вина и козий сыр? – спросила девушка, достав из накрахмаленного передника маленький блокнотик.
– Да, Милли, – кивнул ей Гомер.
– А что будет твой друг?
– У меня, милая, ни копейки нет, – улыбнулся я. – В качестве уплаты могу часик побыть твоим сексуальным рабом.
– Он новенький, – встрял поэт, бросая на столешницу мешочек с деньгами. Милли перестала буравить меня злым взглядом и, вздохнув, взяла плату. – Ему тоже вина и сигарет, если есть. За мой счет.
– Ты не подумай, что я тебе теперь вечность благодарен буду, – прошептал я, когда официантка удалилась. – Сам решил меня угостить. Я не просил.
– Расслабься, Збышек, – благодушно протянул Гомер. – Зря ты Милли обидел. Она попала сюда за торговлю телом во времена Крестовых походов. Умерла под стенами Иерусалима от венерической болезни.
– Хуево, – честно ответил я. – Ладно, как придет, я извинюсь. Слушай, а как тут время отсчитывается?
– Время здесь плывет неспешно и тягуче. А к чему вопрос?
– Да меня Герцог Элигос забрать обещал через пару местных дней. Вот и думаю, когда сие случится.
– Увы, не могу тебе сказать, Збышек. Демоны сами решают, когда им и что делать. О, а вот и наша выпивка.
Милли вернулась и поставила на стол два кувшина с вином и глиняную тарелку с козьим сыром. Гомер тут же начал чавкать и давиться едой так, что слюни запачкали его серую тунику.
– Прости, Милли. Я не хотел тебя обидеть, – робко улыбнулся я девушке. Та вздохнула и улыбнулась в ответ.
– Ничего. Все новенькие так себя ведут. Вот твои сигареты, – она кинула мне пачку, на которой застыла дьявольская морда и надпись: «Курение не вредит. Вы уже умерли».
– Спасибо, – кивнул я и, не удержавшись, влепил Гомеру подзатыльник. – Старый ты долбоеб. Хватит жрать так, что у нормального человека вся еда через рот обратно полезет. Никто твой сыр не забирает.
– Гомер, – внезапно раздался над моим ухом старый дребезжащий голос. Я повернулся на звук и увидел старика в такой же мантии, как у поэта. Только она была в больших жирных пятнах. У незнакомца отсутствовали зубы, благодаря чему его лицо было похоже на страшную маску из театра кошмаров, куда я как-то водил Зайку в надежде потискать, когда девушка прижмется ко мне от страха. Гомер скривился так, будто ему клизму с кипятком поставили, и ответил:
– Диоген.
– Опять жрешь и пьешь, сукин сын, – прошамкал старик, присаживаясь на свободный стул и вперив в меня свои полоумные глаза. – А ты кто такой?
– Могу тебе задать тот же вопрос. Судя по виду, ты – Фантомас, – буркнул я, подвигая к себе кувшин с вином. Старик поперхнулся воздухом и стал разевать рот, как рыба, выброшенная на берег.
– Я есть великий мыслитель, философ, ученый муж, – визгливо ответил он, когда дар речи вернулся. – Имя мне – Диоген.
– Знаем, знаем. Еще ты любитель мять вялого на публике и называть это эпатажем. Затхлый дед, спящий в бочке и преподносящий это как достоинство.
Гомер тихо захихикал и продолжил пожирать свой сыр, кося в сторону Диогена белым глазом.
– Глуп тот, кто глупо себя ведет. Юнец неразумный над старцем просвещенным смеется и в итоге сам старцем станет, над кем другие смеяться будут, – мудро изрек Диоген, выставив на обозрение мясистый язык.
– Дед, блядь, тебе не надоело выебываться? Тут не Греция, и души разные бывают. А ну как пропишу тебе леща! – лениво ответил я. Диоген побагровел, но язык спрятал. – Хочешь в спор со мной вступить?
– Не бывать такому, чтобы я терпел поражение от наглого мальчишки.
– Опять тебя понесло. Ладно, сам напросился. Ты, зловонный балбес, орущий на паперти в надежде, что тебе кто-то милостыню даст.
– Это не спор, – потрясенно прошамкал Диоген. – Ты просто обзываешься.
– Я слышал, что ты даже на шлюх не желал тратиться, предпочитая бродячих собак. Это так?
– Лишь тот мудрец, кто блага берет от природы.
– Тогда разденься и вино из ладони пей, – зевнув, ответил я. Старик напрягся.
– Я – собака. Кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит – облаиваю, кто злой человек – кусаю.
– А я человек. Я тебе бросаю кусок – ты виляешь, облаешь меня или укусишь – яйца отрежу и усыплю. Это с Александром Македонским у тебя прокатило. С неформальной логикой ты не справишься.
– Ты – животное о двух ногах без перьев.
– А ты долбоеб, впадающий в маразм.
– Нет. Ты должен был ощипать петуха и сказать, что это человек, – гневно воскликнул старик. В уголках старых губ белела пена, а ногти карябали столешницу.
– Зачем мне петуха ощипывать? Ты лиха, конечно, дал, дед? – удивился я, подмигнув Гомеру. Вокруг нас собралась внушительная толпа слушателей. Кто-то уже начинал принимать ставки и обсуждать вероятного победителя.
– Так надо, – верещал Диоген, подскакивая на стуле, как полоумный. – Птица, что знает слова человечьи, хитро передразнит все мудрые речи.
– Йагупоп.
– Чего? – оторопело спросил старик. Я снисходительно пояснил.
– Попугай. Мы теперь в загадки играем? Или у тебя мода такая, хуйню нести, пока у оппонента крыша не поедет? Ладно, моя загадка. Старый, вонючий пидорас, что сидит вокруг нас. Палец сосет, губой трясет.
