Рота
– Товарищи, скоро здесь начнётся бомбёжка, эту позицию мы оставляем. Не бойтесь, вас мы не бросим. Сейчас быстро и организованно садитесь вон в ту машину, через четверть часа она уедет в Слоним. Всё. Разговаривать некогда. Поспешите.
Люди, молча, и понуро потащились к машине. Я глянул им вслед, и мне показалось, что в старшем мальчишке я разглядел что-то знакомое. Пододвинув пару пустых ящиков из-под патронов, я разложил карту, поднял глаза на толпящихся у машины людей, и мне померещилась вертящаяся в ногах рыжая собака. Я тряхнул головой. Тьфу, ты. Привидится же такое. Откуда здесь Фильке взяться.
Между тем в памяти опять всплыли сотни фактов и воспоминаний, отчётливо сложившихся в детальную картину оперативной обстановки на начало войны в Белостокском выступе и дальше в окрестностях Минска. Не теряя времени, я вытащил из планшетного кармашка красно-синий карандаш, уверенно и быстро нанёс синим цветом все направления ударов немецких корпусов и дивизий группы армий «Центр». Отметил действия противостоящей нам третьей танковой группы Гудериана и наступающей севернее группы Гота. Красным обозначил дислокацию, состояние и действия наших соединений, а также направления их отступления. Затем отметил точные силы, даты и время ударов противника. На обратной стороне карты я химическим карандашом наспех набросал приблизительный план организации комплексной обороны на рубеже реки Щара. Сложив карту, я убрал её в планшет. Всё время вышло, пора делать отсюда ноги, срочно убираться пока есть такая возможность.
– Внимание, рота! Приступить к погрузке!
Не прошло и трёх часов, как я появился в этом времени, а уже произошла куча событий, и вот, сидя за рулём перегруженного, скрипящего подвеской, натужно подвывающего Опеля, я увозил от неизбежной гибели тридцать шесть бойцов, а также наше и трофейное оружие.
Новые позиции роты фронтом на юг я наметил около шоссе. Если стоять лицом к противнику, слева перпендикулярно дороге на полверсты тянулась высотка, перед которой хлюпала заболоченная заросшая осокой лощина. С другой стороны начинался плавный подъём, переходящий в засеянное какими-то злаками поле. Сзади высотку ограничивал мелкий сухой овражек, за которым стеной поднимался старый лес. Шоссе ныряло в эту пущу и тянулось через неё вплоть до города Слоним. Справа с другой стороны дороги та же запруженная лощина продолжалась в виде пруда с заросшими высокой травой берегами и подёрнутой ряской водой, к которой вплотную подступал лесной молодняк. За прудом виднелась протяжённая пустошь.
Вот тут я и собирался встретить 18 танковую дивизию Вальтера Неринга. Смешно, да? Остаток пехотной роты во главе с сержантом собирался схлестнуться с танковой дивизией! Я будто слышал ехидное хихиканье всезнающих скептиков: «дивизию он, видите ли, встретить собрался с лёгкой стрелковкой, парой миномётов, да противотанковым Маузером». К тому же, на нашу беду, петеэрщики в последнем бою попали под пулемётную очередь, погибли и ружьё не уберегли. С другой стороны, наши трофеи оказались на диво богатыми, видать разгромленная нами немецкая разведрота обеспечивалась оружием по высшему разряду. От немцев нам перепали восемь пулемётов MG-34 со сменными стволами и патронными коробами, двадцать три автомата MP-38 с кучей магазинов, полсотни винтовок с боеприпасами и около сотни гранат-колотушек. С учётом наших беспатронных винтовок и двух пулемётов ДП трофеи станут серьёзным подспорьем, но всё равно против полутора сотен танков, пяти-семи тысяч пехотинцев и трёх дюжин гаубиц, это капля в море.
Я смотрел на измученных, раненых и голодных бойцов, которым опять предстояло столкнуться с бронированным чудовищем, и пытался понять, почему они идут на смерть, ясно понимая её неизбежность? Идут, не просто страшась смерти, а охваченные ужасом от понимания надвигающейся на них мощи. И всё же идут! Они стискивали зубы и готовились к бою, потому что так надо. Так, наверно, умирали и наши предки на Куликовом поле и на Бородинском. Вот и теперь тридцать шесть человеческих судеб сошлись на этом шоссе, откуда вели только два пути: в рай, или в ад.
В целом для нас складывалась архиненадёжная ситуация, вернее сказать, безнадёжная, короче, ху… хуже худшей. Куда ни кинь – везде клин. От предчувствия близкой опасности и от жуткого несоответствия цели и наших возможностей по спине пробежали мурашки озноба, невольно сжались кулаки, и я заскрежетал зубами от ярости, бессилия и перспективы не за понюшку табаку жестоко подохнуть.
И на первый, и на второй, и на все последующие взгляды задача была абсолютно неразрешимой, более того – безумной и абсурдной, на запах которой скоро налетят навозные мухи. Подленькая микроскопическая мыслишка удрать и засунуть голову в песок была сразу придушена в зародыше, поскольку я чувствовал, что, так или иначе, рано, или поздно решение придёт.
Успокоившись и собравшись с духом, я прикинул все за и против и решил, что ничтожный шанс у нас всё-таки имелся. Здешние леса и низины в основном заболочены и для техники почти непроходимы, значит немцы будут двигаться колоннами по водоразделам и шоссейным дорогам. Вот на этой дороге мы их и встретим, как когда-то 300 спартанцев Леонида встали против сотни тысяч персов в Фермопилах. А там посмотрим, кто, кого. К тому же я был далёк от мысли остановить немецкое соединение, нам требовалось лишь на сутки задержать гансов в этой узости.
Продолжая прикидывать обстановку и сопоставлять обстоятельства, я понял, что на самом деле, наша позиция во всех смыслах была весьма выгодной. Проходящая между лощиной и прудом дорога, по сути образовывала «бутылочное горлышко», миновать которое невозможно. С нашей высотки и с другой стороны шоссе открывался отличный обзор, дорога простреливалась на километр, к тому же мы имели возможность укрыться от обстрела за склоном, а при необходимости отступить в лесную пущу. В принципе могла получиться неплохая ловушка для обнаглевших беспечных захватчиков.
Конечно, немцы необыкновенно сильны и достаточно оснащены, но, вместе с тем, они уже два дня пробиваются от границы с непрерывными боями, поэтому наверняка имеют и боевые, и технические потери. Так что при самом лучшем раскладе на этом направлении Неринг вместо двух сотен располагает максимум сотней боеспособных танков, и вряд ли он отправит их всем скопом и единственной колонной. Но и того, что на нас попрёт, нам будет за глаза, и в любом случае драться придётся не понарошку.
Занимаясь подобной арифметикой, пытаясь сложить неслагаемое и вычесть невычитаемое, я так и этак перебирал цифры и продолжал размышлять. Расклад паршивый, но играть придётся с тем, что имеем. Итак. Что бы я сделал на месте гансов, столкнувшихся с подобным заслоном? Естественно, после разведки и перед атакой штурмовой группы обработал бы противника артиллерией или хорошенько проутюжил бомбардировщиками. Однако день уже повернул к вечеру и, чтобы подтянуть, разместить и установить на позиции дивизионный артполк немцам не хватит времени, и потому, скорее всего они пошлют бомберов. А, если и после этого заслон всё ещё будет огрызаться, то задействуют полковые гаубицы. Но в сумерках и потёмках о прицельной стрельбе не может идти речи, поэтому артиллерия ударит приблизительно, по площадям. А посему на обратном склоне надо рыть глубокие щели для укрытия, а в полусотне метров впереди соорудить заметные ложные окопы. В завершение каждый боец должен устроить одну-две запасные позиции и всё тщательно замаскировать.
Сам я вооружился трофейным противотанковым ружьём и приглядел место в седловине в двух сотнях метров от входа в «бутылочное горлышко». Бумажная броня немецких «троек» и «двоек» этой фактически недопушке на один укус. С «четвёрками» намного хуже, но на месте Неринга я бы попридержал их в резерве для серьёзных боёв. Но, если он мыслит иначе, нам небо с овчинку покажется. Остаётся надеяться, что они, как обычно, по-походному поставят сзади на танковые корпуса канистры с бензином, вот их мы и подпалим. Эх, сюда бы ещё что-нибудь противотанковое с той стороны шоссе, чтобы вражью броню в два огня грохнуть.
Поскольку невеликий наш и трофейный харч бойцы подъели на ходу, вместо законного перерыва рота сразу начала зарываться в землю. И подгонять никого не требовалось. Вкалывали отчаянно. Ленивые, неумелые и беспечные остались лежать на месте прошлого боя. Стянув грязные и заскорузлые от солёного пота и засохшей крови драные гимнастёрки и землистого цвета нижние рубахи, мы с Балей, которого звали Алексей и с Ивановым с редким именем Иван выкопали круглый окоп с бруствером и нишей для снарядов для противотанкового Маузера. Затем в тылу, ниже по склону соорудили углубление для снарядных ящиков и глубокий окопчик на троих. Рыхлая супесь легко копалась, и примерно через два часа мы отложили лопатки и принялись за маскировку.
Справа и слева упорно трудились бойцы. Тёмные от июньского солнца руки и лица на фоне бледных тел демонстрировали типичный солдатский загар. Сзади в низинке пыхтел Сашка вместе с тремя воинами, устраивая миномётную позицию и укрытия для боеприпасов и расчётов.
Июньское солнце ощутимо припекало плечи. Свесив гудящие от усталости руки, мы втроём уселись на выложенный дёрном бруствер, подставив разгорячённые лица и тела лёгкому ветерку, любуясь видом летней земли и втягивая всей грудью чистый, горячий от солнца и наполненный сладким цветочным дурманом воздух. Впереди за лощиной волновалось наливающееся золотым колосом поле, а вид ярко-голубого неба расслаблял невпопад, невольно настраивая на благодушный лад, словно и не бедовала война всего в десятке вёрст отсюда. Где-то сзади взялась куковать кукушка. Пару раз шумнула и наглухо замолкла подлая птица. Не иначе беду накликает, чтоб её черти утащили.
Всё-таки не даром говорят помяни нечистого, и он тут, как тут. В глубине прозрачного и пронзительно лазоревого неба появились едва заметные точки, которые чуть погодя превратились в тройку юнкерсов. «Лаптёжники» с плоского виража зашли на боевой курс и по очереди, сваливаясь на крыло, с истошным воем начали пикировать на наши старые окопы. Четыре километра не так далеко, и нам с высотки были хорошо видны взрывы, столбы пыли и дыма в той стороне.
– Ну, вот, нас больше и нет. Все в распыл пошли, – сказал я с горечью, глядя, как бойцы роты вылезли на бруствер и угрюмо смотрели на недалёкую бомбёжку.
Налёт закончился, юнкерсы улетели, а я продолжал вглядываться в ту сторону, поскольку заметил на шоссе показавшиеся из-за поворота приближающиеся фигурки людей, группами и поодиночке убегающих от войны.
– Да, пришлось людям горя хлебнуть, – вздохнул Алексей, – и куда теперь им…
– Товарищ сержант, гляньте-ка, – Иван протянул руку в сторону шоссе, – там, похоже, и военные.
Действительно, вдали из-за поворота за толпой мирных жителей показалась нестройная группа военных и четыре лошади, которые что-то тащили на передках. Когда они приблизились, стало видно, что тащат они две пушки-сорокапятки. Я резко свистнул и махнул Сашке, который, закончив устанавливать миномёты, неподалёку оборудовал пулемётное гнездо.
– Саня, дуй к дороге и пригласи-ка этих военных поговорить.
Сашка мотнул головой и, натягивая на ходу гимнастёрку, побежал к шоссе. Я сполоснул из фляги руки и лицо и оделся по форме. Пока я объяснял бойцам, как и где нужно отрыть мелкий ложный окоп, вернулся Сашка со старшиной артиллеристом. Представились, поздоровались.
Передо мной стоял широкогрудый большерукий мужик с упрямым выражением скуластого продублённого ветром и солнцем лица. Форма старшины Пилипенко Кузьмы Петровича тоже оставляла желать лучшего, но по сравнению с нами он выглядел щёголем. Наш растерзанный и окровавленный вид видимо внушил уважение. Старшина понимающе оглядел наши заляпанные и подранные в бою гимнастёрки, кивнул, протянул свою мозолистую ладонь и степенно рассказал о судьбе своего противотанкового дивизиона, который источился в боях под Брестом, где вместе с гаубичным полком и танкистами почти сутки сдерживал натиск танкового корпуса.
– Танкисты оттуда отступили на Бытень, пехота с боями отошла за речку Щару в сторону Барановичей, а остаткам нашего дивизиона приказали двинуть на Ружаны и перекрыть немецким танкам путь на Слоним. Вместе с танковым батальоном мы окопались у дороги и вдарили в бок танковой колонне. Хорошо вдарили. Немцы встали. Но и все наши БТшки тоже там. Сгорели. Комдив наш капитан Сыриков и все командиры погибли. Сейчас от всего дивизиона остались две сорокапятки и пятнадцать человек. На конной тяге отмахали двадцать пять вёрст. За нами грохотало и, похоже, какие-то части тоже сюда отходят.
– Товарищ старшина, дальше отступать не советую. В Слониме полно нервного начальства, которое ищет виноватых. Вас запросто сочтут за дезертиров и шлёпнут. Сейчас это обычное дело. Мы тут противотанковый рубеж строим. Но что он стоит без ПТО, – и я объяснил ему мою задумку.
Он был неглуп и всё понял правильно, поскрёб заросший подбородок, хмуро оглядел окрестности, покумекал и согласился. В душе я ликовал, теперь танковая ловушка должна сработать на все сто. Мы со старшиной перебрались на ту сторону шоссе, присмотрели сектора и остались довольны. Небольшой подъём на краю леса позволял выставить пушки на кинжальный огонь по шоссе почти в упор. Согласившись с моим предложением менять позиции через каждые два выстрела, старшина Пилипенко принялся за дело.
Я вернулся на высотку. Лицо приятно холодил ветерок, принёсший с поля пряный запах донника и болотных цветов из лощины. А с юга уже рокотали отчётливые звуки боя. Прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, я разглядел вдали на шоссе ещё одну нестройную группу военных в шесть-семь десятков человек, показавшихся из-за поворота. Я невольно хмыкнул, глядишь, к концу дня здесь целый полк соберётся.
«Приёмная комиссия» в составе меня, Сашки и Семёна Ивановича на этот раз встретила сборную солянку из пехотинцев, зенитчиков, сапёров, связистов из 205 дивизии. Среди них оказались и два командира в немалых званиях и чинах: тяжелораненый начальник штаба дивизии полковник Попов и батальонный комиссар со странной должностью: зам начальника отдела пропаганды дивизии – Курбацкий Дмитрий Васильевич. Полковник лежал на носилках и тихо бредил, комиссар с перевязанной головой и кистью левой руки угрюмо посматривал на нашу оборванную «комиссию». Я представился:
– Сержант Батов, временно командую сводной ротой на этом рубеже обороны.
– Где ваши командиры, сержант?
– Убиты, товарищ батальонный комиссар, – выдержал я тяжёлый взгляд.
– Что у вас тут за рубеж, кто приказал? – он скривился и сжал виски правой рукой.
– По приказу командира 27 танковой дивизии силами роты организован заслон на Слонимском шоссе. Три часа назад приняли бой с разведротой противника. Все командиры убиты. Боеприпасов почти не осталось, добивали немцев штыками. От нашей роты осталось тридцать шесть человек. Я по званию старший, принял командование. Открытые позиции без флангов таким составом удержать было невозможно. А поскольку приказа об отступлении не было, я принял решение переместиться сюда и устроить тут новый оборонительный рубеж.
– Хм. И чем же вы без оружия и боеприпасов собираетесь танки останавливать? – пристально вгляделся в меня комиссар.
– Во-первых, мы захватили у немцев два миномёта, тяжёлое противотанковое ружьё, пулемёты и стрелковое оружие. Во-вторых, на той стороне шоссе окапываются два 45-миллиметровых орудия из ПТО вашей дивизии. Запрём немцев в «бутылочном горлышке» и выбьем в два огня. Полагаю, на сутки задержим.
– Добро, сержант, убедил. Если что, можешь ссылаться на меня. У тебя транспорт есть?
– Есть грузовой Опель, но с пустыми баками.
– Жаль. Боюсь, полковника до Слонима не донесём.
– Разрешите обратиться, товарищ батальонный комиссар. Красноармеец Смирнов, – вставил свои пять копеек Семён Иваныч.
– Что у вас?
– Здесь неподалёку, километрах в полутора в лесничестве находится склад длительного хранения, стратегический что ли. Я думаю здесь скоро бои начнутся, а там может что нужное есть, может быть и топливо. Не дай бог немцам достанется.
– Вы что, верующий?
– В окопах все верующие, товарищ батальонный комиссар.
– Ладно, речь не о том. Можете провести на склад?
– Конечно. Сам там давеча в карауле стоял.
Я с удивлением пялился на Семёна Иваныча и недовольно крутил головой, вот же старый пердун, не мог раньше сказать. Тут под боком такое богатство, а мы каждый патрон считаем. Семён Иваныч, глядя на меня, развёл руками, мол, что толку, склад то стратегический, нам не по зубам. Пока разговаривали, вокруг нас на шоссе собралась приличная толпа отступающих красноармейцев. Я не мог упустить такой возможности.
– Товарищ батальонный комиссар, разрешите разместить пришедших бойцов на рубеже обороны.
– Действуй, сержант.
Почти безоружные вновь пришедшие бойцы получили у Сашки трофейные карабины и автоматы и принялись окапываться, зенитчики ушли к Пилипенко, а мы с Семёном Иванычем, комиссаром и шестью красноармейцами отправились искать злополучный склад.
Пройдя по шоссе с версту, мы свернули на наезженную просеку и углубились в лес. Примерно метров через сто нам преградил путь полосатый шлагбаум без часового, откинув перекладину, прошли дальше и вскоре упёрлись в ворота из колючей проволоки, за которыми на площадке размером в несколько гектаров квадратом стояли четыре длинных приземистых сооружения.
– Стой, кто идёт?
– Батальонный комиссар Курбацкий с охраной.
– Назад. Стрелять буду, – из-за укрытия вышел часовой с нацеленной на нас винтовкой.
– Боец, ты знаешь, что началась война и нужны боеприпасы.
– Не-ет. Не положено. Зовите начкара.
– Никого не будет. Немцы в десяти километрах отсюда. Всё настолько серьёзно, что я имею право тебя застрелить. Ты меня понял?
– Так точно, товарищ батальонный комиссар. Но какую-то бумагу всё равно нужно…, – караульный задумался, смущённо поскрёб щёку и скривил лицо, – а я-то в толк не возьму, почему уже два дня смены нет.
За колючей проволокой нас ждал настоящий подарок судьбы. Уж не говорю о содержимом складов, а во внутреннем дворе находились по нынешним временам сокровища Алибабы: две новые полуторки, ряды бочек с бензином, соляркой и машинным маслом. Накрытые брезентом орудия: четыре пушки Ф-22 калибра 76 мм. Четыре буксируемые зенитки-автомата 37 мм на двухосных шасси. Рядом с ними в несколько рядов громоздились сотни ящиков со снарядами. От волшебного изобилия меня чуть не задушила жадная жаба.
Пока бойцы бегали из угла в угол, вскрывали склады, выясняя и разведывая, я занимался машинами. Семён Иваныч помог залить бензин и воду, долить масло, и завести эти таратайки с ручки. Потом бойцы начали загружать в кузов ящики с зенитными снарядами, поскольку решили, что зенитки сейчас важнее. Загрузили бочку бензина, ящики с винтовочными патронами и гранатами. У меня буквально разбегались глаза, но, рассудив здраво, остатки места в кузовах машин я решил заполнить мешками с сухарями и ящиками с консервами, ведь голодные бойцы много не навоюют. Наконец сверх всякой нормы закинули несколько стопок новых касок, поскольку половина бойцов их не имела.
Как выяснилось позже, каски не пригодились, не любили бойцы их носить, и добрая половина касок потом была использована вместо ночных горшков и выброшена за бруствер, да, не порожняком, а полными содержимого. Самое потешное, что нередко незадачливые засранцы после близкого взрыва получали эти ёмкости со всем наполнением назад.
Остающиеся на складе красноармейцы прицепили к полуторкам две зенитки, комиссар и Семён Иваныч забрались в кабины, и машины медленно тронулись с места. Страшно боясь за рессоры, я минут за пятнадцать дотащился до позиций.
Вид набитых разным добром машин привёл бойцов в восторг, а зенитчики разве что не обнимались с зенитками. Вскоре одна из полуторок увезла в Слоним полковника, комиссара и двух бойцов. А Опель и оставшаяся полуторка опять отправились на склад. В этот раз мы привезли два крупнокалиберных пулемёта ДШК с боеприпасами, сотню противотанковых мин-сковородок, бронебойные и фугасные снаряды к сорокапяткам и зениткам, новую форменную одежду, бельё и сапоги. Особенно порадовали сапоги, поскольку уже сил не было смотреть на рваные башмаки бойцов, лохматые пропитанные грязью и кровью после прошлого боя обмотки.
Сашка с опытными стрелками сразу принялся приводить в порядок крупнокалиберные пулемёты. Две пары заряжающих начали набивать и соединять короткие ленты и укладывать их в патронные коробки. Сапёры из последнего пополнения отъехали на полуторке на версту ниже по шоссе и принялись минировать съезды вправо и влево вплоть до «бутылочного горлышка». Я решил, что это хоть немного задержит танки при спуске и помешает им развернуться на открытом поле. С той же машиной отправился дозорный пост, чтобы не прошляпить немецкую разведку.
По местным меркам теперь мы были вооружены до зубов, и в голове проскользнула шальная мыслишка: как знать, может всё и обойдётся. Худо-бедно с неожиданным пополнением и шикарным вооружением можно было бы упереться рогами и попробовать выжить. Но упирайся не упирайся, а война тварь злая и непредсказуемая и всегда всё вывернет по-своему.
Я всё чаще с тревогой поглядывал на трофейные часы. По моим прикидкам до появления немцев оставалось два, максимум три часа, а рубеж ещё требовал немалой доработки. Оба ДШК на треногах поставили слева, чтобы пугнуть пикировщики, продырявить броневики или пресечь обход пехоты. Когда я начал говорить Сашке про заградительный зенитный огонь, он хмыкнул и махнул рукой, мол, учёного учить, только портить. Обе зенитки поставили на обочинах шоссе чуть в глубине обороны с разносом в полста метров, заодно укрепив центр. Кроме того, что они уверенно доставали бомбардировщики на трёх-четырёх километрах, на прямой наводке могли расстрелять и танки в видимом секторе.
Слегка «повёрнутый» на маскировке, я обошёл все окопы, заставил бойцов тщательно скрыть дёрном, ветками и травой все следы земельных работ, вымазать блестящие каски жидкой глиной и обвалять в мелкой зелёной трухе, а заодно показал бойцам, как ставить растяжки из «лимонок». Вернувшись на шоссе, я едва перевёл дух, как неожиданно свалилась новая беда.
Когда со стороны города появился Опель Мироновича, я облегчённо вздохнул и забыл выдохнуть, поскольку разглядел в кузове двух бойцов в васильковых фуражках с красными околышами. Визит гебешников накануне боя не предвещал ничего хорошего, поскольку обычно эта братия предпочитала держаться подальше от передка. Но ещё большее недоумение вызвала едущая впереди чёрная командирская эмка. Я вышел на шоссе согнал назад складки на новой гимнастёрке, поправил пилотку и стал ждать развития событий.
Первым из эмки выбрался коренастый военный с генеральскими петлицами и нарукавными нашивками. Из-под козырька фуражки недобрым прищуром блеснули холодные серые глаза начальника. Над волевым подбородком слегка кривился крупный рот с узкими губами. Услужливая память подсказала, что пожаловал командир 17 мехкорпуса Петров Михаил Петрович.
Но гораздо опаснее комкора выглядел другой персонаж. Следом за генералом из кабины нашего Опеля выбрался старший лейтенант ГБ и в стойке легавой собаки встал за спиной Петрова. За ним нетерпеливо топтались его подручные.
– Кто. Здесь. Командует? – раздельно спросил генерал, от голоса которого можно было замёрзнуть.
– Сержант Батов, – я вскинул руку к пилотке в приветствии, – временно исполняю обязанности командира третьей роты первого батальона 27 мотострелкового полка 27 танковой дивизии.
– Где командиры? – процедил сквозь сжатые зубы комкор. Он стоял, расставив ноги, заложив руки за спину, и, скользя по мне ледяным взглядом с ног до головы и обратно и распространяя слабый коньячный выхлоп.
– Убиты утром при отражении атаки противника.
– Что-то я не вижу, что вы тут что-то отражали, – он окинул окрестности надменным взглядом и грозно сдвинул брови.
– Бой шёл четырьмя километрами ниже по шоссе. Уничтожены лёгкий танк, четыре бронетранспортёра, семь автомобилей и восемьдесят девять солдат противника. Захвачены два миномёта, два автомобиля, противотанковое ружьё и стрелковое оружие. В строю роты осталось тридцать шесть бойцов.
– Что ж ты, герой, трофеями прибарахлился, а склад глубокой консервации разграбил? – прогремел грубый резкий голос.
– Товарищ генерал, – вкрадчиво проговорил особист, высунув из-за спины Петрова противную самодовольную морду и кивая на замерших бойцов, – гляньте, все в новом, в награбленном, и даже сапоги прихватили. Спрашивается, зачем им новые сапоги, всё одно по законам военного времени всем пуля обеспечена.
– Зачем же ты, бл…дь, склад разграбил, – продолжал яриться генерал, отмахнувшись от гебешника, – отвечай, мерзавец!
– И правильно сделал. И вам тоже советую немедленно вскрыть все прифронтовые склады.
– Что ты сказал, сукин сын? – от удивления его лицо побагровело, а глаза округлились.