Скиталец

Муженька своего она нашла близ Онежска. Там стена высокая, показывая руками высоту, объясняет Марина, и через стену перемахнуть нельзя. И мужик её не осилил, так и уснул, облокотившись на бетонную преграду. Она его растолкала, и на вопрос – чего сюда попёрся-то, ответил, что дервиш позвал его, что пора ему переродиться или вроде того. Марина взгромоздила мужа на плечи и двинула обратно. Однако её внимание привлёк жилой двор, который она разглядела сквозь узенькую прореху в заборе. Двор самый обыкновенный, с горкой и песочницей, с паутинкой и лавчонками. Посреди двора развернулась дивная и нереальная картина: два мужичка курили и дрессировали скитальцев. Три ошпаренных скитальца, одетые в людскую одежду, выбивали ковёр на паутинке, ковыряли что-то в траве и неумело кололи дрова. Один скиталец что-то бубнил. На нём, как на манекене, висела замызганная рубашка, и морда была уже совсем не уродливая, похожая на человеческую. Он обрушивал топор на чурку и промахивался, ворчал, а мужики беззлобно хохотали. Марина перекрестилась и потащила мужа домой.

Блогер уточняет, есть ли фото? Марина объясняет, что ей было не до них. Блогер пытается разузнать, что за чертовщина творится в Заказнике? Марина вздыхает и раздумывает. Наконец вспоминает массовую стройку, множество несчастных случаев. Как мужики дрались из-за баб, бутылки и денег, что нет на свете силы, которая убережёт от глупости и корысти. Теперь неприкаянные души восстают с того света и предвещают конец времён, о котором писал в Откровении Иоанн Богослов. Надо молиться. Блогер бесцеремонно обрывает её теософию и благодарит за интервью.

Матвей листает ленту его видеоработ, и следующая, появившаяся спустя месяц, уже про Бангладеш. А потом про Кыштым и тамошнюю трагедию на «Маяке» пятьдесят седьмого года. Наконец, репортаж про Аланию. О Заказнике больше ни слова.

В комментариях народ иронизирует, резвится и гогочет; единицы верят в правдивость сюжета про Заказник. «Очередная история для хайпа», «актриса едва справляется с ролью», а «паспорт – вообще не доказательство». Фото, ясное дело, монтаж. Вообще ролик – это заказуха наших спецслужб, чтобы очернить имя Ярушевского.

Он отрывается от экарна и видит, что на диване осталась только задремавшая Грелка, а телек выключен. Слышит с террасы приглушённую болтовню мамы со Славой. Матвей тормошит Грелку и предлагает переместиться в спальню.

>>>

Снился тот же кошмар, что и в рехабе. Пьяный Слава на изгаженной кухне распахивал наглухо законопаченное окно и впускал весенний ветер, приносивший заводскую вонь, морской воздух и обрывки ароматов сдобной выпечки. И Славе это нравилось, покуда он не разучился радоваться. Когда это произошло? Наверно давным-давно, но осознание приходило постепенно, набегало волнами. Вскоре волны росли, прибивая к пляжу отчаяние и страх. Когда поднялось цунами, Слава накарябал карандашом всего три слова, выбрав для посмертной записки картонную упаковку от «чокопай»: «Ушёл сам. Заебало». Из окна его вырвал собутыльник, вставший спозаранку отлить. Слава рыдал, заливая слезами замусоленную кухонную плитку. Пришёл в себя уже в машине скорой. Сон же был с иным финалом. В нём Слава успевал выпрыгнуть и разбиться об асфальт. Часть его черепа откалывалась и застревала в грязном сухом сугробе.

Он просыпается, но уже не в холодном поту, но с усталостью; сон заучен, каждый ракурс известен, и он запросто мог бы снять по мотивам кошмара фильм, только кому на экране интересна рутина? По самой примерной статистике в год от суицида гибнет около пятнадцати тысяч человек. В среднем по стране. Число, уверен он, сильно занижено.

Матвей замечает на террасе укутавшуюся в плед Грелку. Сон не идёт, и он решает покурить, присоединившись к полуночнице. Она видит его, улыбается и поспешно утирает слёзы, будто избавляется от отпечатков с орудия убийства.

– Хнычешь? – спрашивает он.

– Ну. Не спится. Дай, думаю, поною.

– Просто так?

– Причина есть всегда. – Резко отвечает она.

– Какая?

– Не буду я трепаться! Даже Матвей не знает.

– Вы с ним пара или как?

– Сложно сказать, – пожимает плечами Грелка.

– Вовсе нет, – мотает головой Слава и продолжает: – просто он не твой человек, а ты – не его. Вам не о чем разговаривать, вы с разных полюсов. Где вы вообще познакомились?

– В night club, где богатенькие children’s корчили из себя богему, – усмехнулась Грелка.

– И чем Матвей покорил тебя? Смазливой рожицей?

– С тобой неинтересно, приходится молчать.

– Потому что всё слишком просто, – вздыхает Слава.

Вдалеке, на трассе, проносится угорелый рыдван, рёв которого слышен на три соседних области. Псы заливаются лаем и быстро утихают. Пахнет чем-то горелым и пряным.

– Проблемы? – снова спрашивает Слава.

– Yes, – кивает Грелка, – и ещё какие. Из проекта турнули. Осталась без роли, без денег и, что самое стрёмное, похоже, без карьеры.

– Подралась с конкуренткой? Переспала с мужем продюсерши? Изменила текст персонажа?

Грелка смеётся и показывает большой палец:

– Порядок малость напутал, а так в яблочко! Только не спала ни с кем, и, видимо, зря. – Молчит и продолжает: – Подралась, прикинь! Натурально за волосы друг дружку оттаскали, как идиотки последние. Кастинг-директор наорал на меня ну и выгнал с площадки. Silly woman11! Это я про себя. Дура для той дряни слишком мягко. – Она снова ненадолго затихает и, всё же, заканчивает свою историю: – Вообрази, осталась без работы, без жилья и практически без денег! И всё сразу! Sail close to the wind12 как говорится. И, кажется, я сорвалась.

– Сочувствую. Но это фигня, эмоции. В шоу-бизнесе полно вакансий, а казённый угол и немного деньжат – вещи наживные.

– Откуда тебе-то знать?

Слава не отвечает, выбрасывает бычок за территорию, отгороженную забором, и шаркает обратно в дом.

– Матвею ни слова! – просит его Грелка.

Слава щёлкает языком и показывает жест, который означает окей.

5. Скиталец в сарае.

Во дворе особняка разворачивается субботник, устроенный с лёгкой Славиной подачи. На подоконнике установлена радиола, из динамиков которой льётся интенсивная, но не раздражающая танцевальная музыка. Мать обновляет краску в углах особняка, Слава курит и сгребает в кучу листья и подгнившие яблоки. Грелки нигде нет, и её внедорожника тоже. «Ма, где Грелка?» – спрашивает Матвей. «В супермаркете, скоро будет». – «Чем помочь?» – «Сними оставшиеся яблоки, стремянка в сарае».

Матвей зажигает в сарае свет, сбивает веником с углов налипшую паутину и осматривает скопившееся барахло; удивляется, что его не так уж много: банки, краска, пилы, молотки, бензопила и запчасти от фрезерного станка. И какая-то штука, покрытая брезентом. Матвей срывает его и видит остов ржавого дедовского мопеда и разинутый рот недавнего знакомого, которого они со Славой повстречали в лесу. Матвей старается не пугать уродца. От подвешенной на потолке лампы в сарае тускло, но всё равно Матвей разбирает в уродце проступившие человеческие черты, подмечает анатомию и повадки, напоминающие ребёнка. Матвей жестами показывает, что всё в порядке, не нужно паниковать. Скиталец хлопает глазками и шлёпает губами, тянет сухую облепленную тонкой кожицей лапку и тихо мычит: «Домой, хочу домой». Матвей пятится к выходу, и мать кричит ему, справляясь, куда он провалился? Матвей высовывается из сарая, машет Славе. Подъехала Грелка, подняв облако пыли. «Сюда, – почти шепчет он, – только очень-очень тихо».

По счастливой случайности в сарай заглядывает только Слава, и когда мать всё-таки намерена к ним присоединиться, он выскакивает и посмеивается:

– Паука испугался, вот недотрога.

– И всё? Всего лишь паук?! Я-то думала. Сын, хватай стремянку и пошли красоту наводить, твой паук никуда не денется! Как маленький, чесслово.

Она возвращается к покраске, и Слава на секунду заглядывает в сарай.

– Оставь его здесь, потом что-нибудь придумаем.

– А если он высунется? Маман сразу инфаркт словит.

– Как он сюда попал-то?

– Тык не заперто было.

– Повесь замок, и он не выберется.

– И куда его вообще? – разводит руками Матвей.

– Бери стремянку, а когда дамы засядут дома, мы его выпроводим в лес, – предлагает Слава.

– Ему домой надо, а не в лес!

– Ты знаешь, где живут такие как он?!

– Прикинь, знаю! В Заказнике!

Слава выталкивает племянника из сарая, попутно вручив стремянку. Вешает на дверь замок и возвращается к прополке.

>>>

Обитатели особняка скрипят стульями, расставляют тарелки и усаживаются за ужин. Стряпнёй занималась Грелка, запекла цыплёнка в соусе карри и нарезала летний салат, заправив льняным маслом. Слава присосался к минералке, потому что у него началась ломка, которую в рехабе он душил обильным питьём и физическим трудом. Он шепчет Матвею, что нужно проверить пленника, как бы тот ночью со страху не разнёс весь сарай.

Матвей находит предлог – якобы забыл убрать стремянку после яблок – выходит на прохладу и шагает к сараю, но в кармане джинсов вибрирует смартфон. Матвей отвечает с неохотой – на той стороне звучит тягучий голос Мурата:

– Хотел предупредить тебя, Мэт, чтобы ты не высовывался.

– Слышь, Мурат, там, на парковке подстава была! Я не в теме, кто и зачем, но траблы мне нах не впёрлись, можем порешать, – говорит, взволнованно, Матвей.

– Базара ноль, кто-то кинул. Но я не об этом тру. Слушай, тот мужик ведь стрелять начал. Пацаны говорят, что раза три шмальнул.

– Не считал я, хэзэ.

– Этот ушлёпок – коммерс какой-то – тоже не в теме был, психанул и расчехлил волыну. И реально накосячил: короче одна пуля срикошетила и попала в пузо прохожему. Мужичку реально не свезло, приехал собрать мебель, а в итоге забрали его. В морг.

– Иди ты? – Матвей побледнел.

– Загнулся от потери крови. Менты коммерса скрутили, пацанов допросили и успокоились. Коммерс заяву накатал, но копы попросили его быть благоразумным и заявление забрать. Все знают, кто твой батяня. – Матвею почудилось, что Мурат хихикнул.

– И что дальше?

– Отличный вопрос, Мэт. Тут такая тема… в общем, накосячил-то коммерс, но расхлёбывать тебе. Ко мне попали кадры с камер видеонаблюдения, с тех, что на парковке. На них твой фэйс и прикид, а потом видно, как вы расхерачиваете тачку и, когда коммерс начинает палить во все стороны, валите, поджав хвост. – Мурат берёт паузу и договаривает: – Расклад такой, гони пять лямов, или я публикую эти кадры, и тогда капец твоему каналу. Доходчиво?

– Нафига, Мурат? Мы ж вместе лавэ мутим! Тебе не резон меня гасить!

– Ой, бля, перестань пороть чушь! У меня одних тик-токеров и лайкеров три хауса, ещё блогеров штук пятнадцать. Ты не уникален, Матвейка. К тому же Виталика повязали, «КПХ» скоро накроют, и твой контент заляжет мёртвым китом на илистом берегу северного моря. – Пауза. – Короче, пять лямов в течение недели, осознал?!

– Нет у меня бабла!

– Тачку продай. Хату. Ну, или выходи на пенсию, – говорит Рустам.

– Кто был этот мужик? Который погиб? – вдруг спрашивает Матвей.

– Ой, да не похер ли вообще?! Неделя! Всё, хаер13! – Рустам отключается, и повисает тишина.

В висках Матвея тут же разрывается фугас, начинается головокружение, и давно переваренный обед просится наружу. Матвей падает на газон; грудь сдавливает, ноют лёгкие и желудок, хочется плакать и блевать. Смерть прошла рядом с ним, пуля могла угодить в спину или в его приятелей, но немыслимым образом вспорола живот совершенно непричастному человеку. Матвею дурно; неуклюжая и бессмысленная гибель коснулась его, но помиловала, решив прийти позже. Матвей смотрит на сарай, тихий и тёмный, затем заглядывает в щель между досками. Уродец сопит под брезентом, виднеются его торчащие из-под ткани тощие щиколотки и ступни. Невозможно бросить уродца в лесу и надеяться, что он как-то выживет. И немыслимо разом всё потерять. Матвей перезванивает Рустаму и просит отсрочку, уверяя, что через месяц он выдаст сенсацию, покруче Уотергейтского скандала и связывает будущий эксклюзив с Ярушевским. Рустам всё-таки соглашается, хотя понимает, что Матвей юлит и потому поднимает ставку до десяти миллионов. Матвей, скрепя сердце, соглашается. «Что ж, удачи тебе, рисковый человек, – говорит Рустам с насмешкой в голосе, – ис-саляму алеком14!»

Слава выслушал сбивчивые объяснения племянника, похвалил и подчёркнул, что это поступок мужчины.

Грелка поддержала их стремление спасти и уберечь скитальца. Но увидев его впервые – страшно испугалась, и после долго из-за этого переживала. Среагировала, как школьница, жаловалась она, так незрело, так тупо. Но парни успокаивали, ведь не каждый день встречаешь мутанта, которому нет верного определения. Никто из них не предложил сдать Егорку – так его прозвал Слава – учёным. Те его будут мучить, потом убьют и вскроют, сокрушалась Грелка, и мнение её было единогласным.

Через несколько дней после ужина случилась неприятная встреча, прямо повлиявшая на жизнь спонтанного трио.

>>>

Из белоснежного «гелендвагена», подъехавшего к воротам особняка, выпрыгивает пузатый и холёный мужчина, и проворно откинув калитку, проходит внутрь. Его походка пружинистая, нервическая, а заплывшее жиром лицо, похожее на морду ленивой псины, колыхается при каждом шаге. Щёки красные, как и куртка, которую он с явным трудом застёгивает на молнию. Ножки короткие, сам низкий, и ручонки белые и дряблые, но уже тянутся к дверному звонку, вызывая на разговор хозяев. Отворяет мать, улыбается и спрашивает о цели визита.

– А вы не узнали меня что ли? Как же, Борис Хренов, местный мебельный магнат. Ха-ха! Салон «Ахиллес» в Ярике, Архангельске, Череповце! Не заглядывали? И стишок наш рекламный не слышали? Если вас пострелят в пятку – полежите на кроватке! Нам только диваны из Италии привезли, приходите – полежите.

– Обходимся советским наследием, – отвечает хозяйка особняка.

– Домишко-то отстроили ладный. А вы из Ленинграда, верно?

– Вам, Борис, чего надо?

– Вопросик есть. А домочадцы ещё имеются? Да-нет? Зовите!

– С какой это стати?! Между прочим, вы на частной территории! – заявляет мать.

– Частная? Хах, ну да. Зовите-зовите, иначе по-другому разговаривать будем.

– Угрожаете что ли?

– Кто? Я? Нет, боже упаси! Угрожать! Фух, вот выдумали. Ну, вы зовите, кто там у вас ещё. Быстрее, мне некогда! – торопит Борис Хренов.

Появляется Слава, слишком расслабленный, спросонья. Он осматривает магната Хренова и бросает:

– Чего надо?

– Я знаю, что в доме ещё двое – пацан и тёлка его. На выход! – кричит он куда-то вверх.

– Мужик, уматывай отсюда по-хорошему, – угрожает Слава.

Хренов смеётся, но как-то не по-доброму, и, не церемонясь, бьёт славу под дых, хватает за голову и швыряет на газон. Мать кричит, но не вмешивается. Хренов носком ботинка врезает Славе в живот и, наклонившись, спрашивает:

– Где скиталец?! Ну?! Лучше выдай, сучёныш, а не то я тебя в яме сгною, с червями дружить будешь!

– Какой скиталец?! Чё докопался?!

– Туповат? Ну, это ничего, это мы исправим, – говорит он и лупит Славу ногами, пока тот не умаляет прекратить.

Мать накидывается сзади с лопатой, но и хозяйку дома Хренов быстро обезоруживает и швыряет на траву.

– Ну-с? Где?!

Слава тыкает на сарай. Хренов сбивает лопатой хилый замок и рывком распахивает двери. Вместо скитальца он видит гору никчёмного мусора и застывшую в углу полевую мышь, которая пугается и юркает в узкую щёлку. Хренов матерится, со звоном отбрасывает лопату и, красный от злости, возвращается к Славе и берёт его за грудки:

– Где, падлёныш?! Говори, а не то обоих урою!

– Там был. Честно, – клянётся Слава.

– Сынуля твой где?! – это Хренов обращается к матери.

– Я засужу тебя, сволочь!

– Короче так, – вытирая выступивший на лбу пот, заявляет Хренов, – или к вечеру у меня перед домом будет стоять уродец. Или я сожгу ваш распрекрасный особняк к херам собачьим! Алконавт же отправится по этапу за кражу водочки из сельхозмага, а вы, уважаемая, за ложные показания в суде. Для сынишки и придумывать ничё не надо, он сам себя закопает.

Борис Хренов удаляется своей пружинистой походкой и, вскарабкавшись во внедорожник, уезжает. Слава помогает сестре подняться и усаживает её в ротанговое кресло.

– Слава, брат мой, ответь – что требовал от нас этот оборзевший хмырь?

И Слава рассказывает, как они встретили в чаще леса уродца, и как он, видимо, к ним прибился, выследил и залез в незапертый сарай. И проторчал там дня два. Ещё просил вернуть его домой, но точный адрес не сообщил.

– А где он сейчас?

– Матвей и Грелка ушли с ним в лес на прогулку. Матвей хочет отвезти мутанта в Заказник.

Мать недолго молчит, обдумывает услышанное, затем всплёскивает руками и с жаром тормошит брата:

– Звони им, пусть скорее возвращаются! Мы что-нибудь придумаем. Жирный козёл, может, и блефует, но мне совсем не хочется просить бывшего мужа об услуге.

6. Sola gustatus.

Пятничный вечер бросает вызов ресторану «Sola gustatus», и шеф-повар Стеван Младич колдует над коронным блюдом. Ради него приезжали в Москву Душан Ивкович, Мила Йовович и Горан Брегович, разумеется, заходя в «Sola» подспудно, но заявляя шефу, что прибыли в столицу ради лишь випавского супа и ражничей, подававшихся в изысканной посуде из марокканского фарфора. У Стевана, конечно, имелся секретный ингредиент: в випавский суп он капал соевый соус тамари, добытый в закромах гастрономических закоулков Тюбу. Тем самым Стеван нарушал постулаты национальной кухни, но не особенно из-за этого переживал. Родился он в Белграде, но рано эмигрировал и вырос уже в России. К тому же вкус для него всегда был важнее традиций.

Стевану месяц назад стукнуло сорок, но широкие плечи, грузность и аккуратная бородка с проблеском седины накидывали ещё пару лет. Увалень в быту, на кухне он становился виртуозом.

Сегодня он закончил раньше. Доверив помощнику завершить легендарный суп, Стеван срывает фартук и быстро переодевается.

На улице его застаёт ливень, но Стеван прыгает в спасительный провал метрополитена.

Ему пишет приятельница, с которой у них лет десять назад были мимолётные отношения. Впрочем, они неплохо ладят до сих пор. Подруга упрашивает о встрече и всячески увиливает от прямых вопросов. Разумеется, интервью превратится в допрос про Ярушевского, его близкого друга. Ему сейчас меньше всего хочется поднимать эту тему. По крайней мере, до тех пор, пока он не увидится с одним чрезвычайно неприятным человеком.

Большая шишка этот человек, но встречаются они в дешёвом пабе, где пиво разбавляют, и вместо гренок подают сухарики. Шишка говорит:

– Рад встрече. Пивка?

– Тут гадость, а не пиво, – хмыкает Стеван.

– Интересуешься другом? – сразу к сути переходит шишка.

– Послушай, Стариков, ты под кем там вообще елозишь? – Стеван показывает указательным пальцем в потолок.

– Борзеешь. Я тебе одолжение, а ты мне грубость. Так нельзя.

– Мне бы знать, что ты имеешь реальную власть.

– Просто поверь. Больше у тебя знакомых там, – он тоже тыкает вверх, – больше таких, как я, нет. И не будет. Всех за яйца держат, всех подозревают. Кстати, скажи спасибо, что на допрос не вызвали. Пока что.

– Могут?

– Они всё могут. Но я не дам. – Стариков хлебает светлого пива и причмокивает. И добавляет: – Есть предложение.

– У меня ресторан и пара забегаловок в провинциях. Я не такой уж богатый человек.

– Речь не о взятке. Пойдём.

Они покидают тошнотворное заведение, идут по шумному проспекту и сворачивают в чистенький двор отремонтированной пятиэтажки. Стариков в плаще, Стеван в куртке; ливень перестал, но оба ёжатся от наскакивающего ледяного ветра. Стариков облокачивается на скамейку, закуривает и протягивает пачку Стевану но, получив отказ, убирает её в карман. Затягивается и выдувает клубы плотного дыма, которые тут же разбивает неугомонный ветер. Стариков говорит:

– Добудь мне дервиша, и я оформлю перевод Ярушевского в заграничный госпиталь. Там, конечно, друга твоего внезапно потеряют.

– Звучит фантастично. И задача, и задумка. – Жуёт нижнюю губу, уточняет: – Зачем тебе дервиш?

– Приятно с тобой, Серб, дела иметь: не включаешь дурачка, – посмеивается Стариков, но весёлости в этом смехе ни на грамм.

– Дервиш нужен для экспериментов? Полагаешь, удастся приручить?

Стариков кивает и прикуривает вторую сигарету от первой.

– Опасности просчитал? Если выйдет из-под контроля? – спрашивает Стеван.

– Это ж не заяц или кабан, тут с кондачка не прокатит. А меры безопасности по содержанию я уже оформил.

– Что твои бойцы? Не справятся? – спрашивает Стеван.

– Мои бойцы хоть куда, – отвечает Стариков, – но понимать скитальцев, и уж тем более дервишей, им не дано. И это мне тоже известно, да.

– Осведомлённость твоя меня пугает.

– Лучше знаешь, крепче спишь, – усмехается Стариков, но ему совсем не до веселья. И добавляет: – Наверху конвульсируют и борются со всем миром: террористы, партизаны, давление дипломатов извне, повышение пошлин, бесконечные санкции, напряжённость в правительстве, внутриусобица. Арабы ещё эти лезут на Марс. Скоро пузырь лопнет, и понадобится новый инструментарий.

– Возглавишь переворот?

Стариков хохочет, и теперь ему правда смешно:

– Упаси господь, какой в жопу переворот?! Чего переворачивать?! И так на дне унитаза копошимся, так что верти – не верти, все в говне сидим. Но в говне – не в крови, и чтобы не стало хуже нужно чуть-чуть подсуетиться. Смекаешь, Серб?

– Честно? Нет. Встречная просьба: если я уломаю дервиша, ты переправишь Ярушевского к границе заказника. Дальше ничто не долетит, ты знаешь.

– Три вертушки просрали, ещё б мне не знать!

– По рукам?

Стариков отплёвывается, будто курил папиросы без фильтра, и скрепляет договор рукопожатием.

>>>

Всё-таки она добивается своего и прилетает из Риги в Москву, чтобы взять у Стевана интервью. Элеонора Максимова, среди своих Эля Бульдог; не самая тактичная, но крайне самоуверенная и не уличённая во лжи журналистка. Во всяком случае, она сохраняет право называться таковой, не скатываясь в лоно адверториальных куртизанок.

Интервью записывают в его скромной квартире на Ходынке с ремонтом в стиле «аскетичный хюгге», чтобы уютно и минимум острых углов. Перед записью Стеван угощает Элю и её коллегу красным вином, фоном включает пятую симфонию Малера. Интервью начинается поздно, и три камеры, установленные в углах квартиры, ведут запись.

Стеван в клетчатом костюме-тройке, на лице у него выражение усталости, и на разминочные вопросы он даёт чёткие ответы, не погружаясь в двусмысленную топкость метафор. Затем Эля переходит к сути.

– Твоя реакция на арест Виталия Ярушевского? – спрашивает Эля.

– Шок.

– Вас когда-то свёл боснийский дирижер Брегович? – спрашивает Эля. Она играет бокалом вина у скуластого бледного лица, перекатывая его содержимое, как сомелье. Пастельный тон кожи контрастирует с воспалёнными глазами, которые Эля прячет под затемнёнными линзами очков типа хамелеон.

– Нас познакомил Горан, верно. Но он не босниец, он считает себя югославом. Это даже в Википедии указано, можешь проверить.

– Почему ты не рядом с другом?

– Виталий в коме, уход и врачи ему сейчас нужнее, чем я, – отвечает Стеван.

– У миллиардера вообще могут быть друзья? Не кажется тебе, что это какой-то обман, может, самообман? Или есть прагматичные причины вашей близости? – спрашивает Эля и с вызовом смотрит на Стевана, который, разумеется, понимает подоплёку вопроса.

Он говорит:

– Миллиардер – это, прежде всего, человек. У каждого человека есть друг, так чем же Виталий хуже? И если ты спросишь, в чём моя выгода, то я скажу прямо – Виталий финансировал мой ресторан и помог уладить юридические вопросы. Я всегда буду ему благодарен.

Стеван обновляет бокалы, снимает пиджак, оставшись в серой клетчатой жилетке. Фоном с пластинки на проигрывателе считывается музыка Малера, но звук не громкий, беседе он не мешает.

– Вы познакомились в Милане после оперы «Аида» и с тех самых пор не разлей вода. Или были моменты недопонимания? – Эля отпивает вина, на её губах застывает улыбка.

– Нашей безоблачной дружбе почти десять лет, – кивает Стеван.

– Что ты знаешь про Господина Капусту? – и, спросив, Эля делается серьёзней некуда.

– Очень глупое имечко, как по мне, – усмехается Стеван и продолжает: – У «КПХ» есть вожак-инкогнито и он прозвал себя Господином Капустой. Забавное прозвище, как у героя «Улицы Сезам». Но последствия их действий не веселят.

– Это уж точно! Теракт в здании суда, взрыв на Лубянке, хладнокровные убийства двух генералов – и это лишь за текущий год. Вопрос времени, когда пострадают рядовые граждане!