Опасность предельного уровня
Сергей Самаров
Опасность предельного уровня
ПРОЛОГ
– Опять... Опять эти... Они уже меня начинают утомлять, учитель...
В католическом соборе переливчато, перебегая с голоса на голос, зазвонили колокола. У христиан сегодня, кажется, какой-то праздник... Собор этот старый, построен португальцами во времена их экспансии в Индию, тогда еще большую, разделенную лишь потом англичанами. Может быть, тогда португальцы и могли силой пригонять кого-то на свою службу и просто объявлять невинных людей христианами. Для того и собор такой большой строили. Сейчас во всем городе христиан едва ли два-три десятка наберется. И на них на всех целых два собора. Второй, кажется, построили для себя англичане, когда осели здесь на несколько веков. Индуистов, правда, в городе традиционно много, и они хотят считать эту землю своей. И храмов у индуистов в достатке. Но и мечетями с гордыми минаретами город тоже, слава Аллаху, награжден справедливо... А как иначе, если семьдесят процентов населения города – верующие мусульмане.
Окно в тесной комнате с низеньким потолком закрыто плотно, несмотря на жару. И даже занавеска из тонкой не слишком чистой ткани опущена, чтобы создавать прохладный сумрак. Человек, сидящий перед работающим ноутбуком, от колокольного звона тоже брезгливо поморщился, поправил на голове чалму и добавил в компьютере звук. А второй, что почтительно сидел чуть позади, в черном головном платке, завязанном под затылком, раздраженно протянул руку и закрыл за спиной дверь, чтобы звуки колоколов не мешали слушать запись.
– Ты должен проявлять больше терпимости. Хотя бы внешне. Ты все-таки человек высокого интеллекта и культурной гражданской профессии.
– Я уже давно забыл про свою гражданскую профессию. За инструмент не садился уже много лет, учитель...
– А вот это зря. Такое сочетание, как воин и музыкант, поражает воображение. И существенно поднимает твой имидж на Западе.
– Но мы-то живем на Востоке, и люди мы восточные.
– Однако образование у тебя западное, и со временем тебе придется туда податься.
Человек в чалме повернулся к ноутбуку, продолжая прослушивание. Но запись через несколько секунд уже кончилась. Она вообще была короткой – и человек в чалме, не выключая ноутбука, просто закрыл монитор, почти полностью опустив его на корпус, но не защелкнув, и показывая этим, что пришла пора обсудить увиденное и услышанное.
– Что скажешь? – повернулся он, заставив заскрипеть резной, искусной работы табурет, достойный того, чтобы занять место в музее восточного прикладного искусства. Да и вся мебель в небольшой комнатке была достойна того, чтобы разделить места в музее вместе с этим табуретом. И это при том, что комната вовсе не выглядела богатой.
– А что я могу сказать? Для меня это не ново, учитель, – с горечью усмехнулся человек в черном платке и встал, чуть не касаясь головой потолка – высокий, широкоплечий, с тонкой талией. Мужчина-воин, о чем красноречиво говорила вся его стать. И человек в чалме оглядывал своего гостя с одобрением, впрочем, достаточно привычным, потому что знакомы они были давно и он знал, кто перед ним.
– Знаешь, кто это говорил?
– Конечно. Желал бы я встретиться с ним где-нибудь ночью, когда все кошки серы и охрана от него далеко отстала... Это директор ФСБ.
– Он теперь председатель антитеррористического комитета... И обращается к тебе и к твоим подвижникам от имени этого комитета.
– Он не в первый раз обращается, и его слова для меня неновы. К сожалению, среди нас много слабых, кто готов сложить оружие и бежать к своей женщине под юбку. В каждую амнистию такие находятся, учитель.
Человек в тюрбане согласно закивал головой, отчего его коротко остриженная борода стала похожей на жесткую щетку.
– Вот об этом я и хотел бы с тобой поговорить. Если объявляют амнистию, ты, как непримиримый борец, должен воспользоваться этим с пользой и саму амнистию в глазах обеих сторон представить так, чтобы больше им неповадно было.
– Я возвращаюсь вскоре. И потороплюсь, чтобы делом заняться. Если уничтожить нескольких человек вместе с семьями, я думаю, это придаст силы слабым. Они должны понять, что обратного пути у них нет.
Но это было, очевидно, совсем не то, о чем учитель завел разговор.
– Я понимаю твое рвение. – Человек в чалме любовно погладил свою бороду-щетку. Может быть, просто ладонь почесал. – Но здесь требуется больше умом работать, чем оружием. Давай вместе подумаем, как нам с этой ситуацией поступить.
Человек в черном головном платке понял, что у учителя уже готов план, который ему предстоит воплощать в жизнь. Так всегда было, потому что планы в голове учителя рождаются чаще, чем дети у чрезвычайно горячего мужчины...
Человек в черном платке подошел к окну и выглянул за занавеску. Посмотрел на улицу, на дом напротив и вернулся к своему стулу...
* * *Перейти через узкую улицу – начнется индусский квартал. Впрочем, местные индусы с местными мусульманами не воюют. Это пришлые мусульмане делают гадости местным индусам, точно так же, как пришлые индусы делают гадости местным мусульманам. А потом газетчики поднимают шум о напряженности в приграничном городе. И вызывают тем самым напряжение...
Дом напротив внешне похож на тот, за окном которого два человека сидели перед ноутбуком. Только окна в доме напротив распахнуты по причине жаркой погоды. И лишь частая зеленая москитная сетка отделяет комнату от улицы. Впрочем, такая сетка, пропуская воздух, практически не пропускает взгляды и выполняет роль шторы вполне прилично.
Здесь тоже два человека. Один в тюрбане, второй одет по-европейски, хотя внешность имеет настоящую индусскую, но издалека отдающую европейским лоском. Оба сидят за столом у стены, противоположной окну. На столе на треноге установлен прибор, похожий на подзорную трубу, только от этого прибора тянутся провода к металлическому «дипломату», стоящему под столом. Это лазерный звукосниматель, способный «читать» разговор, происходящий даже за тройным стеклом. Исключение составляют только вакуумные стеклопакеты, которые плохо передают звуковые вибрации на звукосниматель, но в таких кварталах вакуумные стеклопакеты редкость. Здесь не богатые дома.
Тот, что в европейском костюме, прикладывает к уху маленький наушник, слушая разговор.
– Не понимаю... На каком языке они разговаривают? Русские слова слышал... Это запись... А между собой...
– Может, на арабском? – предположил человек в тюрбане.
– Я арабский сносно знаю... Разобрал бы... Скорее, это чеченский...
– Ладно, отошлем запись, в Лионе[1] разберут...
* * *– С тех пор как Россия восстановила свои спутники, вам стало слишком сложно прятаться в лесах и горах... Так ведь?
Учитель вновь поднял монитор ноутбука и открыл подробную карту космической съемки Чечни и приграничной Грузии. Он задумчиво переводил курсор компьютерной «мыши» с одного населенного пункта на другой, а то и просто рисовал курсором круги.
– Да, учитель. Настоящая война, можно с сожалением признать, давно кончилась. Даже серьезная партизанская война, к нашей печали, уже кончилась... Сейчас можно действовать только маленькими незаметными группами, но и то следует быть трижды осторожными. Приходят новые и новые сообщения – то там, то здесь проведена операция по уничтожению какой-то группы, которую и настоящим джамаатом-то назвать нельзя. Потому мы теперь применяем новую тактику. Командиры распустили свои джамааты по домам, но при первом сигнале моджахеды готовы взять в руки оружие и прийти в условленное место. Проводят операцию, себя не показывая, а потом, спрятав оружие, спокойно возвращаются домой, и никто даже не знает, что они дом покидали. Сейчас это самый действенный способ. Ради него люди даже мягкие щитки на плечо прилаживают, чтобы на плече синяков от приклада не оставалось и никто не подумал, что они недавно были в бою... Иначе воевать сейчас практически невозможно.
– Когда я в последний раз был в Чечне, все, помнится, было по-другому. Тогда и сами федералы не знали, где находится противник, потому что противник находился везде. Годы прошли, не десятилетия, а только годы, а все изменилось. Значит, тактику менять надо. Ты слишком долго был в тени Басаева и привык, что Шамиль за тебя думает и решает. Пора проявлять собственную инициативу и поднимать собственное знамя. – Человек в чалме взял со стола стакан с густым персиковым соком, посмотрел на просвет, если такой просвет вообще мог существовать в затемненной комнате, и сделал несколько маленьких глотков.
– Инициативу сейчас проявлять трудно. Мало верных сподвижников. Люди понимают бесполезность своих усилий. Часто операции похожи на бросок с кинжалом на танк.
– А ты вспомни угрозы Басаева, которые он так и не успел осуществить...
– Шамиль часто грозил, но чаще ради того, чтобы о нем помнили... – Воспоминание о грозном соратнике не вызвало у человека в черном головном платке восторга.
– Я знаю. Но иногда он говорил правильные вещи. И к этим вещам следовало бы прислушиваться. Что сейчас с твоим домом в Гудермесе?
– Стоит разрушенным, и некому его отстраивать заново...
– Я помню твой дом. Ты много труда вложил, чтобы сделать его таким красивым.
– Я попросил своих друзей снять мой дом на пленку, мне привезли запись, и я трижды начинал смотреть, но досмотреть до конца не могу, больно в груди, словно там кинжал торчит, – признался человек в черном головном платке.
– А твои враги тем временем живут в хороших домах, которые даже топить самому не надо, в которых не надо воду греть, чтобы вымыть на ночь ноги... – Новый глоток персикового сока показал, что учитель говорит словно бы о вещах отвлеченных, но человек в черном головном платке знал давно, что именно в эти моменты говорится главное. Тогда, когда пьется персиковый сок. Учитель из всех соков пьет только персиковый, и только не очищенный, и считает, что персиковый сок дает свежесть уму. И никогда в жизни он не осквернил свой язык даже глотком вина или, что еще хуже, водки.
– Я понял, учитель. Шамиль обещал перенести войну в Россию... Только где взять людей для такой войны? Нехватка людей и помешала Шамилю осуществить планы, он сам мне жаловался. Как отправить в Россию тех, кто готов к действиям? Проверяют всех... Наша национальность стала в России нарицательной.
Человек в чалме думал недолго.
– Для чего я тебе показывал сейчас выступление председателя антитеррористического комитета? Как ты полагаешь?
Человек в черном платке опять встал. Только теперь уже выглядел задумчивым.
– Я понял. Это хороший путь. Наверное, самый лучший путь из всего, что сейчас можно выбрать. А выбора у нас почти нет...
* * *Дом был построен из больших глиняных кирпичей, но балки межэтажных перекрытий и лестницы в нем были деревянными. Старое дерево сильно скрипело под тяжестью сильного и крепкого человеческого тела. Когда человек в черном головном платке вышел на улицу, он привычно осмотрелся, цепко выхватывая взглядом каждого прохожего, которого мог бы заподозрить в нестандартном поведении. Хотя всех прохожих он осмотреть не мог – улица слишком оживленная, слишком много на первых этажах торговых лавок, которые посещает слишком много людей, в основном приезжих, с внешностью, не свойственной жителям этих кварталов. Много часов потратишь и всех не рассмотришь, потому что одни постоянно меняют других. Человека в черном головном платке в первую очередь привлекали такие прохожие, кто на него смотрел, и потому он вообще не обратил внимания на машины, стоящие вдоль всей улицы, хотя и только с одной стороны, поскольку движение здесь было односторонним.
А именно из машины его и фотографировали.
– Такие мужчины женщинам нравятся, – сказал водитель, поворачивая ключ в замке зажигания, готовый тронуться с места, как только объект наблюдения сам тронется.
– Инспекторам полиции, как правило, тоже, – добавил фотограф. – У него на лице написано, что он – личность. Из таких людей вырастают или видные политические деятели, или, если в политику ход заказан, большие преступники, с которыми приходится много повозиться...
– Нас политики волнуют мало...
– Правильно. Мы обязаны волноваться относительно преступников. Потому я и снимаю.
Скоростная цифровая камера защелкала быстрее...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Большой дом за высоким кирпичным забором, увенчанным короткой пикообразной решеткой, располагался недалеко от центра Гудермеса. В центре города давно уже наступили спокойные времена, и даже ночью можно было выходить гулять без опасения нарваться на неприятность. Вообще-то нарваться можно было и сейчас, но значительно реже, чем какой-то год назад... Обычно все металлические, украшенные сварными узорами калитки в таких домах даже днем закрываются постоянно изнутри. Английский принцип: мой дом – моя крепость, стал в современной Чечне насущной необходимостью. Но в этот вечер, даже при наступившей темноте, калитка оставалась открытой, и несколько человек, пользуясь низкой облачностью и тем, что даже луна через тучи не просвечивала, а фонарей на улицах давно уже не держали, приходили по одному с разных концов улицы, и, непременно оглянувшись – не наблюдает ли кто за ними, торопливо заходили во двор.
Их встречал человек, памятником застывший на высоком крыльце, и только кивал в ответ на молчаливое приветствие. Любых звуков и слов, даже произнесенных шепотом, старательно избегали все...
* * *В угловой комнате за плотно задернутыми шторами на окне, выходящем в сад, сидел человек в черном головном платке. Стол перед ним был пуст и застлан чистой белой скатертью. Только на стуле рядом лежала тетрадь с нотами, написанными небрежно и второпях, будто бы на колене. Но человек в черном головном платке к нотам не обращал взгляда, словно забыл о них.
В дверь постучали.
– Заходи, Ахмат.
Вошел низенький круглолицый человек с хитрыми глазами, виновато улыбнулся и зачем-то отряхнул форменные милицейские брюки.
– Они прибыли...
– Все?
– Все... Пятеро... Следующим пяти назначено на завтра. Завгат их встречал и дал мне сигнал. Сам пошел калитку закрыть, чтоб какая бродячая собака не забежала...
– К твоему псу не только шакалиха бродячая, к нему бойцовский пес не зайдет.
Ахмат похвалу собаке принял с улыбкой, как похвалу хозяину.
– Алан закрыт в подвале, чтобы не лаял. Так Завгат просил.
– Хорошо, Ахмат, пусть заходят по одному. А пса выпусти, но людей предупреди. Нехорошо, если соседи подумают, для чего ты убрал пса в подвал?..
Через минуту из двора уже раздался раскатистый лай серьезной по характеру и по габаритам престарелой кавказской овчарки Алана. Алан отличался суровым нравом, и даже сам хозяин порой побаивался его, не говоря уже об остальных. Только Джабраила Алан принимал, чувствуя, должно быть, в нем характер вожака.
В дверь, словно дождавшись собачьего лая, опять постучали.
– Входи. Кто там, – негромко позвал человек в черном головном платке.
Вошел немолодой бородатый мужчина, сильно прихрамывающий на левую ногу. Приветственно, почти радостно улыбнулся грубым, будто из камня рубленым лицом.
– Здравствуй, Джабраил. Я рад, что ты вернулся. Мы все рады, что ты вернулся...
Интонации звучали искренне, и не поверить в радость было трудно.
– Здравствуй, Александэр. Твоя нога еще не пришла в порядок? – Джабраил тоже говорил с желанием показать человеку свое уважение.
– Ходила-ходила, как говорится, и почти в порядок пришла. Чуть-чуть хромаю. Как-то все еще непривычно ходить с половиной ступни. За год никак не привыкну. Надо будет протез, что ли, заказать. Конечно, потом. Сейчас пока еще так поковыляю. Но в Гудермесе тротуары хорошие, и мин здесь, кажется, почти нет. С прогулками справляюсь.
– А дальше выходить не приходится? – Джабраил намеренно сделал вид, что ничего не знает о местных делах.
– Изредка. Ахмат с Завгатом за четыре месяца, что тебя не было, трижды вызывали. Так, мелочами занимались.
– О мелочах я слышал. А как, кстати, твой сын?
– Который? У меня, если ты помнишь, их четыре...
– Старший... Меня интересует старший...
– В Москве, по-прежнему. Бизнес не дает отца проведать. Деньги шлет, каких я сроду не видел, а вот хоть бы строчку написать – не до того ему. Звонит иногда. Через друзей трубку мне передал. По ней и звонит.
– У него, кажется, строительная фирма?
– Да. Он же строительный институт закончил. Если учился, значит, это для чего-то надо.
– Не всегда. Я тоже учился музыке у лучших педагогов Европы. Но мне это теперь уже едва ли пригодится... Мечтаешь повидаться со старшим сыном?
– Еще бы не мечтать! Зову его сюда. Здесь строительства столько, что... Сам знаешь... Но если бизнес налажен в Москве, его сюда не перетащишь.
– Скоро повидаетесь... Аллах добр к тем, кто имеет терпение. – Тон сказанного вовсе не предупреждал о возможности поездки, но Александэр слишком хорошо знал Джабраила, чтобы пропустить мимо ушей такую значимую фразу.
– Я готов, – ответил сразу. – И мой автомат хорошо смазан, не заржавел...
– Но поездка не должна быть простой. Ты же сейчас живешь дома, и менты тебя, я думаю, не слишком беспокоят?
– А что меня беспокоить... Кто видел, что я ухожу в лес? Я из дома-то редко выхожу... Я в городе так сильно хромаю, что люди мне помочь пытаются, под локоть, когда скользко, поддерживают... Кто на меня подумает?..
– Вот и хорошо... Но документы тебе для поездки нужны другие...
– А мои-то чем плохи? – не понял Александэр.
– Ты же хочешь домой вернуться и жить спокойно, как сейчас?
– Хочу, – твердо сказал Александэр.
– Тогда тебе нужны другие документы. И – настоящие...
Александэр улыбнулся:
– Я не все понимаю, о чем ты говоришь, но я тебе, Джабраил, настолько доверяю, что готов сделать все, что ты хочешь.
– Тогда через три дня пойдем в лес на встречу. Мне там подобрали людей, которые мне нужны. То есть, которые мне не нужны. Которые никому не нужны.
– Я опять ничего не понял. Но я готов.
Какое доброе у Александэра лицо и чистосердечный взгляд! И человек он Джабраилу очень нужный. Лучшего взрывателя еще поискать в округе...
– Это главное, что я хотел услышать. Кто там у нас следующий?
– Ибрагим.
– Можешь идти, и зови Ибрагима. С тобой увидимся в лесу. Ахмат с Завгатом приведут вас...
* * *Ибрагим зашел гибкой походкой готовой к прыжку пантеры. Он всегда так ходил. И в боевой обстановке, и в мирной.
– Здравствуй, эмир.
И руку пожал крепко. Будь у Джабраила у самого рука слабее, ему стало бы больно. И руку Джабраил всегда так пожимал, чтобы боль причинить.
– Здравствуй. Расскажи-ка мне, какие у тебя отношения со старшим братом.
Вопрос был явно не тот, который ожидал услышать Ибрагим, и потому его красивое лицо выразило удивление.
– Практически никаких. Мы с ним не общаемся.
– Но он по-прежнему в Москве?
– Думаю, что там. Если бы его уже посадили, матери сказали бы.
– Он очень не любит законы?
– Он не знает, что это такое.
– Тогда я попрошу тебя не встречаться с ним, когда будешь в Москве...
– Когда я буду в Москве?.. – Ибрагим не понял.
– Да, через несколько дней ты туда выезжаешь.
– Я понял, эмир...
* * *Последним из первой пятерки в комнату к Джабраилу вошел внешне чрезвычайно спокойный русоволосый человек с добродушным и слегка отстраненным от всего происходящего в мире лицом. В большом городе по одному рассеянному взгляду и блуждающей улыбке его легко приняли бы за дурачка и не стали бы проявлять излишнее внимание к такой персоне. Может быть, даже документы проверять не стали бы. Тем не менее это был один из самых ценных людей в отряде Джабраила.
– Тебя, Урусхан, я особо рад приветствовать, потому что твоя миссия, как всегда, особая и без тебя мы не сможем добиться полноценного результата...
Урусхан чуть грустно улыбнулся и ответил тихим голосом:
– Я привык к своей миссии, эмир... И всегда выполняю ее хорошо...
* * *Табиб привел остатки своего отряда на поляну вовремя, сразу после заката солнца. И даже обеспечил своими малыми силами полевое охранение. Он, конечно, не подчинялся Джабраилу, он в здешних краях вообще никому не подчинялся и всегда предпочитал действовать сам. Но ему приказали люди, ослушаться которых Табиб не решился. Ослушаться их, значит, лишиться финансирования. А это единственный вопрос, который Табиба в последние годы волнует. И он привел восемнадцать человек. Зная, что уведет назад только восьмерых, которые сейчас стоят в дозорах. Это тоже было в приказе, который Табиб получил. А Джабраил, приведя с собой десятерых, уйдет с двадцатью... Неравная арифметика, но Табиб всегда был слабоват в математических действиях. Раньше он работал приемщиком шкур в заготконторе, и звали его чаще просто Юркой Шкурником. А имя Табиб он сам себе придумал, когда возглавил отряд боевиков. Шкуры домашнего скота – это единственное, что Табиб умел считать. Во всем другом, даже в общем количестве людей в своем отряде, даже в деньгах, что, бывало, ему перепадали, частенько, ошибался.
– Ты вернулся, я понимаю, чтобы развлекать свой народ музыкой? – С наигранной улыбкой Табиб протянул Джабраилу обе руки, показывая уважение, которого в действительности не испытывал. И при этом сильно косил одним глазом, а Джабраил, как всегда, не мог понять, в какой глаз ему следует смотреть.
Но Джабраил тоже протянул две руки. Он умеет приветствовать вежливо даже человека, которого слегка недолюбливает.
– Мою музыку мой народ уже не помнит, – ответил при этом со скромной и чуть-чуть грустной улыбкой. – Но я намереваюсь написать новую, которая будет волновать сердце любого горца...
– Твоя музыка горца не волнует, – теперь полевой командир откровенно поморщился, не в силах скрывать свое истинное отношение к Джабраилу. – Нам барабан нужен, а не пианино... И автоматная очередь в придачу...
– Фортепиано, – с той же скромной улыбкой поправил Джабраил. – Обычно это называется – фортепианная музыка... Иногда я писал и музыку для оркестров... Но главное ведь не в инструментах, а в том, что услышишь... Может быть, и тебя моя новая музыка взволнует...
Юрка Шкурник так и не понял, о чем идет речь, но, чувствуя серьезные и даже загадочные нотки в голосе Джабраила, только плечами пожал, не рискуя насмехаться, хотя насмешка просто рвалась из него наружу. У Джабраила слишком серьезная репутация, чтобы над ним можно было насмехаться. Не зря Басаев столько лет держал его рядом с собой. Кроме того, Джабраил из тех людей, что не подлежат амнистии, о которой столько разговоров вокруг. Слишком много крови он за своей спиной оставил, чтобы ему простили былые прегрешения. Но даже сегодняшний разговор, как понял Табиб из полученного из-за границы распоряжения, пойдет тоже каким-то образом об амнистии. Какое имеет к этому отношение Джабраил – непонятно, но что-то он задумал. Табиб распоряжение готов выполнить и подготовил то, о чем его просили. И готов получить за это обещанную компенсацию. Просто жаждет ее получить...
2
В полуофициальном офисе московского подсектора Интерпола по борьбе с терроризмом, не входящего в НЦБ[2], но по необходимости с коллегами тесно сотрудничающего, в этот вечер было шумно и многолюдно. Руководитель подсектора Александр Игоревич Басаргин вынужден был даже стулья принести из своей квартиры, расположенной на той же лестничной площадке. Так задумывалось первоначально, когда подсектор только создавался, что офис не афиширует свою деятельность и, по вполне понятным конспиративным причинам, находится на полулегальном положении. Потому для удобства его и базировали не на основе НЦБ и не на средства МВД России, а в специально купленной для этого квартире на средства самого Интерпола. Основа финансирования подсектора предусматривала естественную самостоятельность в действиях. Но в условиях современной России, даже при том, что возглавил подсектор бывший сотрудник ФСБ, а личный состав почти полностью формировался из бывших офицеров спецназа ГРУ, полная самостоятельность оказалась невозможной. И интерполовцам пришлось сразу же «рассекретиться», вступая в тесный контакт с антитеррористическим подразделением ФСБ России «Альфа» и, при необходимости, с органами МВД и спецназа ГРУ, в антитеррористических мероприятиях, особенно связанных с Чечней, как правило, задействованных. А основная часть операций Чечни так или иначе касалась.
Подсектор планировался как небольшое структурное подразделение, мобильное, оснащенное новейшей техникой и больше способное делать анализ и информировать соответствующие силовые структуры, чем проводить самостоятельные операции. В действительности участие в операциях стало явлением естественным и часто просто необходимым. Со временем сотрудников появилось много, и в офисе стало уже тесно. И уже поднимался вопрос о новом офисе, способном обеспечить нужды сильного подразделения Интерпола. А теперь, кажется, намечается тенденция к созданию еще большей тесноты. О привлечении к работе трех опытных специалистов-боевиков, офицеров спецназа ГРУ полковника Игоря Алексеевича Согрина, подполковника Анатолия Сохно и подполковника Александра Афанасьева по прозвищу Кордебалет, которые по возрасту уже обязаны были расстаться с армией и отправиться на пенсию, хотя по физическим кондициям в состоянии были дать фору многим молодым офицерам, говорили давно. С этой отдельной мобильной офицерской группой антитеррористический подсектор Интерпола плотно работал много раз, все сотрудники знали спецназовцев еще по прошлой своей службе, и вопрос стоял только о том, когда командование спецназа ГРУ решит вопрос с отставкой.