Повелитель баталий

© Самаров С., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Пролог

Командир взвода шагнул ко мне и спросил:

– Что сие значит, Волконогов? Земля холодная. Кишку простудишь. Чего разлегся?

– Не могу больше, товарищ старший лейтенант. Хоть стреляйте!.. Сил никаких нет.

Он усмехнулся и заявил:

– Когда мой знаменитый однофамилец режиссер Станиславский учил актеров правильно играть роль, он часто говорил одну фразу: «Не верю!». Вот и я тебе не верю. Ты себя жалеешь, и потому не можешь. Перестань плакаться, представь, что висишь на руках над пропастью. От того, сможешь ли ты заставить себя превозмочь усталость и подтянуться, зависит твоя жизнь. Подыхать не хочешь – сделаешь! Так же и здесь. Только ты от земли отжимаешься. Не жалей себя. Иначе не спасешься!

Чтобы не показаться умником, я не стал говорить, что знаменитый режиссер вовсе не однофамилец нашего командира взвода. Станиславский – это псевдоним, а настоящая фамилия у него Алексеев.

– Сколько раз осталось отжаться?

– До двухсот – три.

– А потом еще десять! Работай!..

Эти слова прозвучали предельно жестко. Не как уговоры, а как настоящий приказ. Количество отжиманий, назначенных старшим лейтенантом Станиславским, меня, признаться, чуть не убило. Но я живо представил себе, что повис на руках, уцепившись за шаткий камень, а под ногами, не имеющими опоры, – пропасть. Я видел собственное падение, чувствовал удары о камни, выступающие из отвесной стены. Мое разбитое переломанное тело билось о них, переворачивалось и падало в бездонную расщелину.

По телу пробежали мурашки. Не хочу так! В руках появилась сила. Я заставил себя отжаться один раз, потом второй и третий, в четвертый это получилось легче. При шестой попытке старший лейтенант наступил мне на спину и стал давить ногой.

– Продолжай! – приказал он.

Я вынужден был делать это. Думал, что сейчас умру, но работал, упирался. С каждым последующим отжиманием старший лейтенант Станиславский давил на мою спину все сильнее и сильнее. Мне показалось, что он вообще встал на меня, хотя вторую его ногу я видел периферийным зрением. Но я выполнил задание. Тяжелый башмак садиста нехотя, как мне показалось, убрался со спины.

– Двести десять! – сказал я с гордостью.

– Это можно признать успехом, хотя и с натяжкой, – заметил командир взвода.

– Почему с натяжкой, товарищ старший лейтенант?

– Потому что ты позволил себе отдых. Остальные отжались двести раз без перерыва. Тренируйся, буду проверять, – пообещал он.

В группе было восемь человек. После долгих испытаний Станиславский сам отбирал нас. При этом он основывался на каких-то своих соображениях и не говорил, для чего мы понадобились.

На естественный вопрос, который ему однажды задали, старший лейтенант ответил так:

– Могу только обещать, что не в отряд космонавтов.

Этим командир взвода показал, что вводить всех нас в курс дела он не намеревается. Старлей сообщил только, что из восьми останутся лишь два бойца, которые ему нужны. Он возьмет их с собой. Остальные вернутся туда, откуда пришли, то есть просто останутся во взводе.

С нами восьмерыми Станиславский работал сам, персонально и очень жестко. Занятия во взводе тоже мягкостью не отличались, но сравнить их с нашими, индивидуальными, было очень сложно.

Из восьми человек четверо были солдатами-контрактниками. Они, конечно, имели преимущество перед остальными. Тренированы лучше, опыта больше. Из четверых оставшихся я один был из последнего призыва, молодой солдат, совсем необстрелянный, не нюхавший пороха. Трое срочников уже бывали в командировке на Северном Кавказе, вернулись оттуда четыре месяца назад. Они не рассказывали об этом.

Услышав мои конкретные вопросы, эти парни только криво усмехались и говорили:

– Ничего хорошего. Не курорт. Пули вместо бабочек летают.

Нам уже казалось, что мы – подготовленные спецназовцы. В мышцах играла сила, в душе – гордость. Хотелось посмотреть и ощутить, как летают пули, проверить и проявить себя. Опытные парни понимали такое. Они тоже через это прошли. Большинство в новую командировку не рвалось. Хотя были и такие, кому нравилось.

Наш командир отделения младший сержант контрактной службы Чубо попросился к нам сам, хотя внешне совсем не походил на воинственного человека. Спокойный, невозмутимый парень, два слова из него не вытащишь. Натуральный уральский кержак[1], из которых он и происходил. Надежный? как многовековое дерево, крепко держащееся корнями за землю. В любом деле основательный и неторопливый, при этом непонятным образом успевающий все делать быстро.

Я не знал, что толкнуло Чубо напроситься в нашу группу и почему его примеру последовали еще два контрактника. Эти сухопарые и злые парни в выносливости могли потягаться со степным волком, которого, как известно, только ноги и кормят. Оба были воинственны и агрессивны от природы.

Старший лейтенант Станиславский не допускал проявления агрессивности во взводе. Поэтому они искали возможности выпустить пар. По этой причине, наверное, эти ребята и попросились в группу.

После полутора недель занятий командир взвода никого еще не отсеял и даже не говорил, какие качества солдата его устраивают больше всего и особенно пригодятся в предстоящей командировке. Мы продолжали подготовку, стараясь даже не себя показать, а приобрести те навыки, которых нам явно недоставало. По крайней мере, со мной было именно так.

Конечно, я сам видел и чувствовал, что заметно уступаю другим по уровню боевой и физической подготовки. Я мог потягаться с сослуживцами и даже выйти победителем разве что в рукопашном бою и в стрельбе.

Рукопашный бой давался мне легко хотя бы потому, что я занимался им раньше, до того еще, как увлекся биатлоном, который научил меня стрелять. Конечно, спортивная винтовка имеет отличия от автомата. Кто-то скажет, что даже весьма существенные. Но принцип подготовки стрелка остается одним и тем же. Поэтому мне пришлось не переучиваться, а только осваивать кое-какие детали.

Это касалось и рукопашного боя. Спортивное единоборство имеет значительные отличия от боевого. В первую очередь по конечной цели. Победить в спортивной схватке и уничтожить врага – это разные вещи. Естественно, в армии добавилось и обязательное использование в качестве оружия всего, что под руку попадется. Поэтому в рукопашке мне пришлось переучиваться, хотя первоначальные навыки все же сгодились.

Но занимался я с удовольствием. Я всегда легко, без внутреннего сопротивления воспринимал все то, что было для меня новым. Это качество характера мне помогало часто, даже в спецназе. Особенно здесь, где приходилось переоценивать многие вещи, даже учиться иначе относиться к людям, забыть старые критерии.

У нас проводились динамические занятия по стрельбе. Это значит вот что. Тебе дается время для того, чтобы выбежать на исходный рубеж. Там следует залечь, дать максимум три очереди по двум поясным мишеням, а лучше обойтись всего парой.

Потом надо перекатиться на следующий рубеж, оттуда тоже дать три очереди по двум мишеням. Следом ты должен перебежать дальше, проехать брюхом по длинному столу, перевернуться, после кувырка дать две очереди по двум новым мишеням, забросить автомат за плечи, преодолеть деревянный барьер и взобраться на кирпичный забор.

Очередную мишень следует обстрелять прямо с забора, забросить оттуда в далекий окоп одну учебную гранату и спуститься. Снизу солдат должен послать вторую гранату в тот же окоп, который уже почти не виден, проползти под колючей проволокой, не порвав задницу в кровь, в самом конце перевернуться и лежа обстрелять две мишени у той кирпичной стены, которую он недавно преодолел.

Через двадцать метров нужно спрыгнуть в полнопрофильный окоп, перебежать по подземному коридору в соседний, выложенный кирпичом, оттуда выбраться, не прибегая к помощи рук, работая только ногами и лопатками. Лишь после этого следует скоростной рывок до финиша, где старший лейтенант Станиславский морщится перед секундомером, показывая всем своим видом, что бегать ты не умеешь, даже если удачно стрелял и послал в цель обе гранаты. Впрочем, моим бегом, как и стрельбой, он оказался вполне доволен.

– Если ты еще и отжиматься научишься, может, из тебя когда-нибудь и получится хороший солдат, – сказал мне командир, когда я развел в стороны руки и согнулся в поясе, восстанавливая дыхание.

– Стараюсь, товарищ старший лейтенант, – ответил я.

В это время командиру взвода кто-то позвонил на мобильник.

Он вытащил телефон, посмотрел на высветившийся номер и сразу ответил:

– Старший лейтенант Станиславский. Слушаю вас, товарищ подполковник. Так точно. Провожу занятие с кандидатами. Сегодня у нас динамическая стрельба. Конечно, товарищ подполковник. Вот он, только что дистанцию закончил. Рядом со мной стоит. Понял. Посылаю.

Разговор, как я подумал, шел обо мне. Наверное, старлей беседовал с комбатом. Это был единственный подполковник, с которым мне приходилось общаться за время службы в бригаде. Но я ошибся.

– Волконогов! – Командир взвода строго посмотрел на меня. – Тебя персонально вызывает начальник штаба бригады. Где он находится, знаешь? Не батальона, а бригады!..

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Штаб батальона располагался этажом выше нашей ротной казармы, и спутать я не мог. Штаб бригады находился около ворот, в трехэтажном здании.

– Не заставляй товарища подполковника ждать. Требует срочно. Где кабинет, знаешь?

– Никак нет. Не был в том штабе ни разу. Не вызывали.

– Третий этаж, налево по коридору, первый кабинет с левой же стороны. Дежурному внизу скажешь, что начальник штаба вызвал. Он должен быть в курсе. Дуй!..

Я дунул, не снимая бронежилета, не забрасывая ремень автомата на плечо. Из-за этого всем встречным-поперечным казалось, наверное, что я бегу в атаку. По крайней мере, именно это я прочитал в глазах солдат взвода, который маршировал мне навстречу. Но на чужие взгляды я внимания не обратил и даже скорости не снизил. Никто не спросил меня, кого я намерен атаковать. В подразделениях ГРУ не принято задавать вопросы, не касающиеся тебя самого.

– Волконогов? – сразу, не дожидаясь, когда я переведу дыхание, спросил капитан, дежурный по штабу, и не стал ждать моего ответа. – Третий этаж, налево, первая дверь с левой же стороны. Дуй!.. Подполковник Верходанов ждет.

Я дунул по лестнице, перескакивая через три ступеньки, и притормозил только между вторым и третьим этажами, чтобы отдать честь двум полковникам, спускающимся навстречу мне. Они ответили тем же, но козыряли небрежно, будто отмахивались.

Дверь кабинета начальника штаба была металлическая. Я постучал, как мне показалось, не сильно, но звук получился такой, что мог бы разбудить роту, спящую после тяжелых учений. Ответа я не слышал, тем не менее приоткрыл дверь. За ней был тамбур. Я уже тише постучал во вторую створку и тогда только услышал приглашение.

Начальник штаба бригады выглядел кубом, сидящим за столом. Настолько он был широк в плечах и, кажется, невысок ростом. Я видел его раньше на территории, но не знал, что это и есть новый начальник штаба нашей бригады.

Этого подполковника вроде бы перевели к нам из Москвы, где он рассчитывал на быстрый рост по службе. Ему предоставили такую возможность, посадили на полковничью должность, но только в бригаде, а не в столице. Впрочем, это были случайно подслушанные разговоры младших офицеров. Солдату трудно было судить, насколько они правдивы. Да это меня и не касалось.

Я начал доклад по уставной форме, но подполковник жестом остановил меня и распорядился:

– Садись, Волкогонов.

– Товарищ подполковник, моя фамилия Волконогов, а не Волкогонов.

– Да. Это у меня сослуживец был Волкогонов, потому и путаю. По привычке. Ты садись…

Я не стал говорить начальнику штаба, что путать – это плохая привычка. Просто не был уверен в том, что он поймет вариации русской лексики. Да и не в том звании я находился, чтобы поправлять аж начальника штаба бригады.

Я сел на краешек стула, не сильно расслабляясь и ногу на ногу не забрасывая. Я всегда был скромным. Особенно в армии, где это приветствуется.

Подполковник Верходанов взял в руки карандаш, перевернул его острием вверх и задумчиво постучал по толстому настольному стеклу. Наверное, это занятие помогало ему сосредоточиться.

– Вопрос у меня к тебе такой. Что твой отец делает в США?

– Он уже там? – спросил я с легким удивлением.

– Там.

– Я не знал. Два месяца тому назад отец писал мне, что его включили в группу программистов, которая будет работать над совместным проектом российской и американской армий по отражению кибератак. Он упоминал, что ему, видимо, придется часто выезжать в Штаты.

– Интересно!.. – сказал подполковник Верходанов. – Почему мы ничего не знаем об этом проекте, если в нем задействован отец нашего солдата? Тем более что это дело ведется совместно с нашим потенциальным противником.

– Не могу знать, товарищ подполковник. Я с отцом редко общаюсь. Это правительственный проект, как я думаю, не имеющий широкой рекламы.

– Понятно. Однако я знаю, что твоего отца Госдепартамент США внес в список десяти главных врагов своей страны. Как же они допустили его участие в совместной работе? Почему вообще дали визу? Обычно люди, фигурирующие в таком списке, могут въезжать в Штаты только по дипломатическим паспортам.

– Я не в курсе, товарищ подполковник. Я же говорю, что редко с отцом общаюсь. Отсюда, из армии, тем более.

– А что там он такого против США сотворил, что они его врагом признали?

– Краем уха слышал про какую-то программу для защиты ядерных центров Ирана. Он ее на заказ выполнял. Что-то там после установки этой программы у американцев обломилось.

– Да, что-то такое. Я тоже только в общих чертах слышал. Что-то там с Ираном связано. Ладно. Дело не в этом. Я смотрел твои документы. У тебя там нет характеристики на отца.

– Наверное, потому и нет, что я большую часть жизни прожил с отчимом, товарищ подполковник.

– Да. На отчима твоего характеристика есть. Но надо бы и на отца сделать. Тем более что он в США поехал.

– Я не знаю, товарищ подполковник, кто может дать характеристику на отца. Он владелец фирмы. Только сам на себя и может написать. Или те, кто отправлял его в Америку.

– А это кто?

– Я же говорю, правительственный проект.

– Ты хочешь сказать, что мы должны отправлять запрос в правительство?

– Разве я это предложил, товарищ подполковник?

– А если особый отдел запросит у нас документы на тебя? Что мы скажем?

– Извините, товарищ подполковник, я не в курсе всех тонкостей службы. Насколько я знаю, документы на меня готовились в военкомате. Почему особый отдел должен проверять их здесь, если это уже было сделано перед призывом?

– Потому что ты в командировку собираешься, – проворчал подполковник. – Здесь без особого отдела, я думаю, никак не обойдется. Короче говоря, хочешь в командировку, думай, как добыть характеристику на своего отца.

– Совместный проект двух армий. Думаю, кто курирует его с нашей стороны, тот и имеет характеристику на отца.

– Резонно мыслишь. – Верходанов пожал неестественно широкими плечами и опять постучал карандашом по стеклу. – Я подумаю. А ты тогда иди и продолжай занятия.

Раньше я как-то не особенно горячо относился к тому, что меня выбрали в число восьми претендентов на командировку. Теперь же, после того как со слов начальника штаба бригады узнал, что командировка эта очень важная, мне непременно захотелось попасть в число тех двух счастливчиков, которых старший лейтенант Станиславский возьмет с собой.

Во-первых, это удовлетворило бы мое самолюбие. Все-таки я – единственный молодой солдат из восьми претендентов. Попадание в избранные значило бы, что я за короткий срок достиг определенных кондиций и могу конкурировать даже с контрактниками.

Во-вторых, кому же не хочется быть избранным! Простая юношеская жажда познания, стремление к интересному толкали меня, усиливали мое желание.

Вернувшись во взвод, я сперва удивился тому, что старший лейтенант Станиславский не стал меня спрашивать, что понадобилось начальнику штаба бригады от какого-то рядового солдата, но потом понял, что это естественная для военного разведчика привычка не пытаться узнать лишнего. Наши офицеры с самых первых дней настраивали нас так, чтобы мы не совали нос не в свои дела. Естественно, их самих давно уже так воспитали.

После обеда занятия впервые проходили в компьютерном классе. Работали мы с обыкновенным планшетником, на который в дополнение к стандартным были установлены кое-какие армейские программы. Взвод в целом на такие занятия не ходил. Офицеры говорили, что они будут проводиться для всех, когда армию оснастят новой экипировкой «Ратник», в состав которой входит и планшетный компьютер. Пока же занимались только мы.

Не знаю, где командование бригады нашло такого инструктора-преподавателя, но, как мне показалось, он сам умел только клопа давить на персональном компьютере, да и то с самым обычным обеспечением. Планшетник же работает с операционной системой «Андроид». Я с ней знаком не был, как, кажется, и инструктор, но разобрался быстрее его.

– Волконогов! – сказал командир взвода. – А ты в институт что, не поступил?

– Даже не пытался, – сознался я. – Решил после армии.

– Странное решение. Отец у тебя программист, мать тоже, да и отчим с этими делами связан. Сам ты, судя по характеристикам, из-за компьютера не вылезал, а учиться дальше не пошел. Почему?

– Я же говорю, товарищ старший лейтенант, решил, что после армии поступлю.

Станиславский пожал плечами, не понимая моего решения. Но я не стал объяснять, что просто хотел оставаться самим собой, а не делать то, что за меня решили другие, пусть и близкие мне люди. У них свое видение моей судьбы, у меня – собственное. То, что они хотят видеть во мне продолжение самих себя, еще не говорит о том, что я желаю того же.

Да, я почти всю свою школьную жизнь провел за компьютером. Так за меня старшие решили. Да, я знал компьютер гораздо лучше своих сверстников. У всех было устойчивое мнение, что я обязательно пойду по стопам родителей. Так считали отец, осевший в Москве, и мать, живущая на Волге. Но я много раз слышал про детей знаменитых артистов, которые начинают карьеру благодаря славе своих родителей, а потом ничего не могут сделать сами.

Я хотел быть самим собой. Я знал, что отец у меня программист гениальный, а мать – посредственный. Я же серостью быть не хотел, но чувствовал, что мыслить как отец не умею. Я вообще не желал быть программистом, но говорить об этом всем и громко не собирался.

Занятия в компьютерном классе мне ничего, по сути дела, не давали, и ничему научить не могли. Беда была в том, что инструктор-преподаватель сам ничего в достаточной степени, как мне показалось, не знал и, естественно, не мог ничему научить не только меня, но и всех нас. Он даже стандартные армейские программы осваивал в другом варианте – когда они работают на обычном ПК, под иной операционной системой.

При новом интерфейсе инструктор начинал плавать и не умел нам ничего показать. Отыскивая нужную кнопку, он сам одновременно учился. Хотя, казалось бы, все эти программы однотипные, и систему управления можно понять интуитивно. Она изначально создавалась именно с таким расчетом.

Вслух я, конечно, никакой критики не высказывал, просто тихо попросил у командира взвода разрешения взять на вечер планшет с собой, чтобы разобраться с программами. Я обещал ему на следующем занятии в компьютерном классе доложить всем, в том числе и преподавателю, возможности программ.

Старший лейтенант Станиславский был человеком понимающим и, главное, рациональным. Он сам видел слабые стороны инструктажа, знал кое-что обо мне. Поэтому взводный наедине, чтобы не уронить авторитет офицера перед солдатами, поговорил с инструктором-преподавателем, назвал ему мою фамилию, весьма известную благодаря отцовским заслугам. Тот согласился, хотя и заставил меня написать расписку в получении планшетного компьютера для занятий в казарме.

А я вдруг понял, почему в список из восьми кандидатов включили меня, на мой взгляд, не достойного пока еще такой чести. В этой командировке важнейшую роль должно было сыграть умение владеть именно планшетным компьютером. Их уже давно обещают поставить на вооружение армии, но пока дело ограничивается только словами. Однако когда-то это произойдет, иначе потом придется догонять другие армии мира.

Теперь, кажется, началось. А это была, мягко говоря, моя стихия. Здесь я плавал не как наш преподаватель, а как корабль или хотя бы мощный катер. Я вполне мог выделиться этим среди других солдат, даже самых опытных, причем значительно. Отсюда и выбор в качестве кандидата. Осталось только слегка подтянуть обычные военные дисциплины. Для этого нужен был лишь характер. А его у меня хватало.

С программами я разобрался за час и планшетный компьютер освоил достаточно быстро самым примитивным методом. Ткнешь пальцем в сенсорный экран и ждешь, что будет. В планшетнике все основано на интуитивном понятии. Разобраться с ним, если более-менее умеешь общаться с обычным ПК, не сложно. Нужно только время.

Я воспользовался тем, что у нас в комнате отдыха стояли четыре компьютера и роутер, преобразовывающий сигнал выделенной интернет-линии в Wi-Fi, и через скайп связался с отцом, находящимся в США. Сигнал пошел на его ноутбук, но он ответил не сразу. Мне пришлось даже повторить вызов, поскольку планшет сообщил, что абонент не отвечает. Но вторая попытка удалась, отец отозвался. По западному времени США было около пяти утра, и я его, конечно, разбудил.

Видеокамера ноутбука была куда более качественная, чем на планшетнике. Но я себе средства связи не выбирал, и пользоваться пришлось тем, что мне выделили. Я извинился перед отцом за то, что поднял его с постели. Но у меня возникло несколько вопросов по операционной системе «Андроид», поэтому я был так настойчив. Отец, даже не совсем проснувшись, все терпеливо объяснил мне. Он умел делать это кратко, но всегда доступно.

– Когда вернешься? – спросил я.

– Ты знаешь, где я?

– Знаю. За большущей лужей.

– Наверное, еще недельку буду здесь. Я свяжусь с тобой, когда вернусь. Это твой постоянный адрес на скайпе?

– Пока не знаю. Но попробуй. Может быть, пообщаемся. Хотя лучше дождаться, когда я сам тебя вызову. Это служебный компьютер. Не могу сказать, когда у кого в руках он будет.

– Тогда до связи.

– До связи, папа.

Я выключил планшетник и сдал его на хранение в каптерку. В самом деле, не под подушку же прятать такую драгоценность. Хотя у нас в роте и не воруют, тем не менее любителей компьютерных игр хватает и здесь.

Игромания в моем понимании – это вариант наркомании. Оставишь планшетник на тумбочке, обязательно найдется какой-то любопытный тип, сперва посмотрит, потом сядет поиграть. Пока я в комнате отдыха с программами разбирался, ко мне четырежды подходили с вопросом, какие игры установлены на компьютере. Я, честно говоря, даже не посмотрел, что там есть, хотя иконки игр видел. Они, похоже, устанавливаются сразу, в базовой программе загрузки. Но я играми никогда не баловался, привыкать к ним не желаю и даже разговоры на эту тему не поддерживаю. Когда мне задают такой вопрос, я просто отвечаю, что не знаю, не интересуюсь и не намерен лезть в эти дела.

Утром, когда рота вернулась с обычного марш-броска, я уже не падал без сил, как случалось в первые месяцы службы. Дистанция в десять километров, преодолеваемая каждое утро, стала казаться мне простой разминкой в сравнении с обязательным еженедельным марш-броском на пятьдесят километров.

Я уже втянулся в нагрузки, привык даже к ограничениям во времени сна. Четырех часов, как говорят медики, человеку, ведущему активный образ жизни, вполне хватает для восстановления сил. Другое дело, что организмы у людей разные. У некоторых потребность во сне более сильная, чем у всех прочих.

В нашем призыве нашлось два человека, которые справлялись с физическими нагрузками без проблем, но не могли довольствоваться коротким сном. Их отправили дослуживать в спецназ воздушно-десантных войск. Остальные втянулись.

Старший лейтенант Станиславский уже ждал нас в казарме, сразу подошел ко мне и спросил:

– Освоил планшет?