Детская редакция. Повесть
[21.03, 23:28] Николай Коровин: Чудо видеорулон не только ублажал слух и зрение, допущенных к его бабине избранных, но и, порой, служил делу модернизации отечественного молодежного телевидения. Как-то раз, под новый 1989 год, тогдашний Главный редактор Главной редакции программ для детей и юношества Центрального Телевидения Сиренов Борис Григорьевич вызвал молодого, подающего надежды сотрудника, Вадима Белкова и сказал весьма строгим голосом: – Нам дали час эфира. Наверху есть мнение, что молодежная новогодняя программа должна быть свежей, яркой, не банальной. Ну, в общем, сам понимаешь, это твой шанс! Вадик, в ту пору, был просто редактором с окладом в сто тридцать рэ, так что перескочить на должность старшего редактора, на сто пятьдесят, было бы совсем не лишним. Взялся за работу он всерьез и по-крупному. Режиссером назначили Клару Хашмуловну Маркееву, немолодую, чернокосую татарку, выкуривающую по две пачки «Дымка» в день, с которой никто больше в редакции работать не мог. Программу назвали «Детки и предки» и посвятили её взаимоотношению родителей и детей. Передача получилась задорная. Добродушный рокер-саксофонист Петрович Пресняков-старший таскал за космы младшего Володечку, экстравагантный Вячеслав Зайцев трепал по щетинистой щеке сына – байкера Егорку Зайцева, а знаменитый каратист Тадеуш Касьянов, во время семейного чаепития, навешивал ногой в голову любимой дочурке Сонюшке. Все было здорово, но чего-то не хватало. Тут на глаза Кларе Хашмуловне попался вышеописанный видеорулон, а на нем клип группы Твистед Систерс, в котором волосатые страшные музыканты приучают детишек к рок-н-роллу, те же, в свою очередь, выкидывают предков в окошко, что бы не мешали.
– Вот что нам нужно, – рубанула в воздух Клара и в две затяжки уничтожила очередной «Дымок».
– Сиренов костьми ляжет, но это не пропустит, – возразил Вадик.
– Не ссы, авось проскочим, – резюмировала Клара, насыпаю четвертую ложку кофе в кружку.
Программу сдавали 30-го декабря, 31 она должна была быть в эфире. Тянули до последнего, но главный сказал, что 31-го не намерен приезжать на Шаболовку, чтобы посмотреть эту «долбанную передачу», поэтому «идите в жопу, сдавать будете 30-го!» Накануне волновались все. Мандражировали видеоинженеры, посвященную в тайну идеологической диверсии, ощутимо очковал редактор Белков, только чернокосая татарка Клара Хашмуловна хранила скифско-азиатское спокойствие, игриво улыбаясь раскосыми и жадными глазами. – - -Поехали! – по-гагарински скомандовал Сиренов и взмахнул рукой. И тут, совершенно неожиданно, в его ладонь, как-то сам собой легко опустился граненый стаканчик. Клара Хашмуловна словно Амаяк Акопян, извлекла из-под стола бутылку коньяка и голосом Шехерезады пропела: «А за новый год?» Главный ошалело уставился сначала на Клару, затем на стакан и на коньяк, выдержал паузу и по-шпионски, не разжимая губ, прочревовещал:
– Дверь закрой!
Спустя два часа, когда под столом стояло две пустых коньячных бутылки, шеф встал, взял за уши Вадика Белкова, поцеловал в лоб и, прослезившись, сказал: – М-молодцы, не п-подвели! Потом, уже после новогодних каникул, цензура бесновалась: как могло получится, что западные волосатики прорвались в новогодний эфир?! Но поезд, как говорится, ушел, а рейтинги у программы были запредельные. Успешный новогодний эфир решено было отметить всем, так сказать, молодежным творческим коллективом. Пить в редакции, прятаться от Сиренова и милиционеров посчиталось постыдным свинством, а посему решено было нарезаться на квартире у редактора музыкальной программы «50 на 50» Марины Бирюковой. Маринкин муж был издателем популярнейшего журнала того времени про извращенцев, лесбиянок и прочих геев «Секс инфо». Он постоянно находился не то в Нью-Йорке, не то в Париже, а она жила в двухкомнатной квартире с четырёхлетним сыном, который ходил на пятидневку в детский сад. Лучшего места для проведения коллективной пьянки сыскать было трудно, да и сама Маринка, надо заметить, выпить была не дура! Несмотря на довольно пёстрый состав женской половины редакции были в ней отдельные, прямо-таки выдающиеся личности, к которым несомненно принадлежала и Марина Бирюкова. Как-то раз, в эпоху Горбачевского сухого закона, в редакционный кабинет ввалилась администратор программы «Спокойной ночи, малыши» Трегорова Катя, девушка с внушительным бюстом и постоянно выпученными глазами. К тому же Катька слегка шепелявела и говорила очень быстро: – Девки, фули сидите, на Павла Андреева «Арбатское» и «Свадебное» завезли – надо брать!
Винный магазин на улице Павла Андреева всегда пользовался особенной любовью у Шаболовских сотрудников. Но, в связи с государственной линией по борьбе с пьянством и алкоголизмом, попасть туда без боя было делом нереальным. В стометровой очереди собиралась вся местная алкашня и порой попадались такие рожи, что хоть всех святых выноси. Вот в эдакие райские кущи и призвала окунуться подруг администратор Катя Трегорова. Подруги, в лице кнопки Машки Кольцовой и Марины Бирюковой, с которой, вероятно, и была слеплена скульптура Волгоградской Родины-мать, моментально откликнулись на призыв и рванули на улицу Павла Андреева. Режиссер программы «Церковь и молодежь» Машка Кольцова и впрямь была самой настоящей кнопкой. Ростом метр пятьдесят, с хорошеньким личиком и круглой, крепкой как теннисный мячик попой. Машка умела материться так, что строители на стройплощадках бросали свои оранжевые каски и писали заявление об уходе. Она обладала способностью организовать любой съемочный процесс, достать для съемки все, что нужно и уговорить сниматься кого угодно. Как-то раз одному режиссеру понадобилось снять поливальную машину, созидающую радугу над утренним московским асфальтом. В день съемок к пяти утра на площадку приехал весь поливальный автопарк Центрального административного округа столицы.
Подойдя к извивающейся очереди-змее, состоящей из сотен человеческих тел и дышащей сотнями перегарных ртов, Катя Трегорова скомандовала: – Ты, Маня, стой в хвосте, а мы с Маринкой пойдем пробиваться.
Колыхнув, как волнами цунами, бюстом и проделав брешь в толпе алкашей, Катерина углубилась в чрево магазина. За ней, словно линкор прикрытия, вплыла Марина Бирюкова. Человеческая масса, жаждущая «Аратского» и «Свадебного» сомкнулась за ними, предоставляя возможность для обладателей творческой фантазии дорисовать то, что происходило внутри. На улице же бедная маленькая Маша Кольцова, режиссер программы «Молодежь и церковь», стояла среди десятков небритых и неопохмеленных мужиков.
– Что ж такая хорошенькая, милая девушка у винного делает? Кто-то из жаждущих попытался пошутить, как будто стоять в очереди в винный магазин можно ещё и затем, чтобы купить абонемент в Ленинскую библиотеку.
– Что-что, вот у мамы с папой золотая свадьба, – быстренько нашлась Маша, – хотела им бутылочку «Свадебного» подарить на юбилей, а тут вот такая давка. Вообще-то московские алкаши – народ не злобный. Если, к примеру, знают они, что водки и вина в магазин завезли достаточно, то могут постоять спокойно, языком почесать, драться и рвать глотки не будут.
– Слышь, мужики, что мы – нелюди какие? Девчонке всего одну бутылочку для родителей, а она тут с нами стоит – матюки слушает! Иди, милая, пропустим!
– Пропустим, пропустим, – загудела очередь, и грубые рабочие ладони с черными, потрескавшимися ногтями стали бережно подталкивать Машу Кольцову ко входу в магазин. И вот, когда до заветной двери оставалось каких-то пару метров, толпа внезапно разверзлась, как Красное море под рукой Моисея, и в образовавшейся пустоте сначала нарисовался Катькин бюст, потом сама Катя с ещё больше выпученными глазами, а за ней материализовалась монументально-неприступная фигура Марины Бирюковой. В руках девочки несли ящик полусладкого «Свадебного» вина.
– Маня, двадцать бутылок взяли. Хули стоять с этими алкашами – валим отсюда! – громко, на всю улицу Павла Андреева крикнула Катя Трегорова. С этими словами три грации из Детской редакции гордо удалились, игриво позванивая на каждом шаге светлым бутылочным стеклом.
[21.03, 23:36] Николай Коровин: Вечер у Марины Бирюковой удался на славу! До глубокой ночи все смеялись, пели песни, обсуждали телевизионное ремесло, много курили и ещё больше пили. Круче всех, на правах автора новогодней передачи нарезался редактор Вадим Белков. Будучи крепким парнем, перворазрядником по вольной борьбе, Вадик ещё со студенческой скамьи научился не напиваться до беспамятства, то есть выкушать мог много, но лицом в салат не падал. Правда и особо сознательным его поведение в такие моменты назвать было трудно. Он начинал нести околесицу, беспричинно, по-театральному громко хохотать, нарываться на неприятности. Тут нужно отметить, что внешне он был вылитой копией молодого Кобзона. Если бы Иосифу Давыдовичу предъявили личность Белкова с требованием признать отцовство, думается, суровый исполнитель песни про мгновения, не стал бы отпираться и, даже вероятно, пустил скупую слезу. -Да, – дескать, – был грешок!
Как-то раз, по пьянке, Белкова забрали в отделение милиции, где он со свойственной ему позитивностью обратился к стражам правопорядка: – Вы чё, козлы, не в свое стойло въехали?! Базар фильтруйте! Я сын Кобзона, со всех погоны посрываю! Проведя мгновенную идентификацию личности, доблестные сотрудники поняли, как ужасно они лажанулись и под белы рученьки выпустили в дребадан пьяного Белкова на свободу. С тех пор фраза эта прочно зацементировалась в богатом словарном запасе журналиста Белкова. Что бы с ним не происходило, какая бы, пусть даже мнимая угроза, не нависала над ним, из его уст вылетало неизменное: " Фильтруй базар, не в свое стойло въехал, я – сын Кобзона». Где-то во втором часу ночи вся веселая компания, наоравшись песен и изрядно приняв на грудь, завалилась спать. Спальных мест у Маринки было немного: два дивана, да кушетка, поэтому рухнули вповалку кто с кем. Приморилась и хозяйка party Родина-мать Марина Бирюкова. Лишь один редактор Белков бродил меж сопящих, свистящих и стонущих тел коллег, тщетно пытаясь найти место падения. В конце концов, уже под утро, он, к великой своей радости, обнаружил в углу комнаты деревянную кроватку, в которой ангельским сном почевал Маринкин четырёхлетний сын. Белков не был гигантом и посчитав, что им вдвоем хватит места, перевалился через перила. Ребенок проснулся, но вопреки логике, не испугался и не заорал. Далее, надо полагать, между ними произошла довольно содержательная беседа! Через два дня Марине позвонили из детского садика и попросили обязательно зайти к директору. Сын её посещал элитное и дорогое дошкольное учреждение. Какого же было удивление мамаши, когда директриса садика рассказала, что Бирюков-младший на прогулгке гонял лопаткой отпрысков директоров магазинов и коммерческих фирм с криками: – Вы, чё, козлы, не в свое стойло въехали? Фильтруйте базар – у меня сын Кобзона лучший кореш!
[23.03, 12:39] Николай Коровин: – Ну чего ты там сидишь?
– Че, че, не видишь, застрял! – режиссер Саня Никифоров дейтсвительно застрял в кроне большого, раскидистого дуба. Никого не предупредив он, ни с того ни с сего, с обезъяньей ловкостью начал взбираться на дерево, лез, лез, да и запутался в ветвях. Я все-таки попытался выяснить мотивы столь стремительного подъема.
– А за каким хреном тебя вообще туда понесло?
– За таким! Верхний план как снять? Вертолетов у нас нет. – -А нафига верхний план, ежели мы еще нижний не сняли? Да и как ты собирался снимать без камеры? – А ты хотел, чтобы я еще и с камерой сюда полез? Мне бы только опереться на что-нибудь и ногу поставить. А тут вот, сучок обломился, я не могу ни вздохнуть, ни перднуть.
Весь молодежный состав нашей студии выехал на натурные съемки. «Наверху» утвердили сценарии социальных роликов «Голосуй, а то проиграешь!» и мы приступили к съемкам первого клипа «Как много дорог, выбери верную!» Макс сказал, что у него в Битцевском парке есть чудное местечко с массой лесных дорожек и тропинок – наверняка что-нибудь подойдет. И действительно, приехав на место, и пройдя метров пятьсот в лесо-парковую зону, мы обнаружили, как раз то, что нужно. Широкая, утоптанная дорога выходила из парка в поле и явственно разбегалась на пять-шесть дорожек поменьше. Причем, те, что уходили направо, тянулись к горизонту, а те, что сворачивали влево, упирались в нечто вроде свалки. Согласно сценарию, веселая и яркая группа разных представителей подрастающего поколения должна была дружно топать общей дорогой, дойти до развилки, остановиться и задуматься. А в этом месте, уже на монтаже, режиссер Никифоров, он же видеоинженер, он же оператор, поместил бы на небе горящую надпись: «Так много дорог, выбери верную!» Короче, проголосуешь за комуняк, все, трындец тебе, твоим придуркам-друзьям и вашим размалеванным телкам! В то время в нашей редакции, в подростковом отделе «Юность», тусовалось несметное количество народа. Постоянно приходили какие-то металлисты, панки, наркоманы, рокеры, байкеры, питерские ботаники и прочая чешуя… Творческая атмосфера и воздух свободы притягивал эту разношерстную братию. Они то появлялись, то исчезали, то приводили своих друзей, периодически занимали у нас деньги и выводили корреспондентов на закрытые для обычных глаз, тусовки. Жить было весело. Как только был брошен клич: нужна массовка для ролика на природе! – вся эта неформальная братва ломанулась на съемки. Переодевать и гримировать никого не надо. Все, что и в самом ужасном сне не смогло бы привидеться какой-нибудь училке из семидесятых годов, все это воочию ожило и двигалось по лесной дороге, распугивая местных старух. Зрелище было впечатляющее. Впереди шли здоровенные байкеры-рокеры Стефан и Даллас, все с ног до головы затянутые в черную кожу, увешанные цепями, браслетами и перстнями с черепами и драконами. Из-под заклепанных жилеток вылезали накачанные ручищи, сплошь покрытые разноцветными тату.
– Слышь, Даллас, я че-то не въехал, кто по сценарию должен магнитофон нести, а кто Нюрку за сиськи хватать?
– Давай сами с тобой прикинем.
– А мне по-барабану! – Слышь, Стефан, короче, достала меня эта Нюрка, ну ее нафиг, пусть вон ее Ботан мацает, а мы с тобой музон понесем.
У каждого была своя роль. Вышеупомянутые байкеры тащат огромный магнитофон и при этом тискают разбитную деваху Нюрку тоже всю в заклепках и коже. Панки, рокеры и гопники, в знак единения перед признаком коммунизма, идут вместе рука об руку. Следом студенты-ботаники в костюмчиках и галстуках братаются с рэпперами и металлистами, а вертлявые рокабиллы пьют из горла кока-колу совместно с парнями из ПТУ.
И вот, когда был отрепетирован первый совместный проход, режиссер Саня Никифоров полез на дуб.
– Ну скажи, с какого бодуна тебя понесло наверх? Мы же хотели сейчас снимать общий проход группы с нижней точки.
– Да я подумал, отстреляем сразу этих мудаков сверху, чтоб потом не корячиться. Ты, вот, поднимись, посмотри, какая тут красота! И дорожки разбегаются прямо по сценарию.
Мы с Максимом, как загипнотизированные, поползли наверх и в скором времени скрылись в ветвях лесного великана. Оставшись без руководящего состава и без скрепляющего всех творческого рабочего ритма, наша массовка потихоньку начала расслабляться. Вскоре выяснилось, что в двухлитровой бутылке была вовсе не кола, а самогон, привезенный Стэфаном из деревни.
– Стэф, а че это наши режиссеры на дуб-то полезли?
– А хрен их разберет? Может, курнули чего и поперло!
– А у тебя есть?
– Не, на-ка, вот, хлебни, бабаня снабдила, враз башня отлетит.
Даллас ухватил ручищей бутыль и приложился к горлышку, задвигав кадыком, словно питон из мультика про Маугли. Панк Валерик сглотнул слюну и прогундосил: – Эй, бычара, оставь другим-то! Пипл тоже желает заглотнуть. – Сосать! – отрезал Даллас.
– Че, кому сосать? – спортивного вида рэппер Вэлл стал агрессивно надвигаться на байкера.
– Да вот тебе и сосать, ниггер!
– Ребята, ребята, ну что вы, право же, мы же здесь все вместе, давайте не ссориться, – белобрысый ботаник Стасик попытался было робко залить занявшийся огонь. Но струя его голоса оказалась слишком тонка по сравнению со струей заливающейся в глотку рокеров-байкеров. – Завянь, додик! – рявкнул Стефан и толкнул Стасика в лоб. Тот, округлив глаза, попятился назад и врезался затылком в голову Нюрки, которая в этот момент прикуривала у рэппера. Нюрка толкнула сигаретой вперед, но промахнулась и напоролась на тлеющий рэпперский чинарик. – А, блядь! – завопила она, одной рукой схватилась за обожженную щеку, а другой смачно влепила в ухо ботанику. Тот полыхнул молнией из-под очков и моментально выписал Нюрке правый боковой. Однако, ушлая девица успела увернуться и крюк пришелся точняком рэпперу в ухо. Спортсмен Вэлл очумело свел глаза к переносице и начал вращать зрачками попеременно в разные стороны.
– Гы-гы-гы, – зареготал, было, Стэфан. Но, очухавшийся после секундного замешательства, рэппер лягнул его ногой по коленке. – У-сука! – Стэфан пошел волчком, зацепил ногой бутыль с самогоном и повалился наземь. Осознав безвозвратность потерянного, Даллас затряс бошкой, сорвал с себя бандану и принялся мочить всех подряд. К тому моменту, когда мы втроем, налюбовавшись видом сверху, стали спускаться на тропинку, на земле уже шло ристалище. Представители неформальных молодежных течений окучивали друг друга кулаками, дубасили ботинками, таскали за волосья и пихали мордой в дорожную пыль. Обалдевший от такого поворота событий, Саня Никифоров только крякнул:
– Вот чего снимать-то надо!
Макс добавил: – А в небе надпись: «Так много дорог, выбери верную!» Помолчал и добавил – Бля!
[27.03, 17:30] Николай Коровин: Помимо запахов табака и алкогольных выхлопов старая добрая Шаболовка хранила и звуки. Речь не о записях студийных фонограмм и не о съемках живых концертов, это звуки иного рода. Они подобно табачному дыму впитались в стены и в мебель Шаболовских кабинетов, комнат, подсобок и предбанников. Это звуки любви, томные вздохи, вскрики и стоны. Это звуки тысяч соитий, произошедших за многие десятилетия в лабиринтах Шаболовки, в ее укромных местах. Молоденькие журналистки и опытные корреспонденты, операторы и режиссеры, секретари и руководители отделов, гримеры и милиционеры, бог мой, кто только не предавался сладостному греху в рабочее и нерабочее время, закрывшись в Шаболовских кельях. Естественно, молодые, здоровые и нелишенные привлекательности сотрудники Детской редакции совокуплялись регулярно, активно и с большим удовольствием. Чаще всего это происходило на квартирах счастливых обладателей собственных квадратных метров, но нередко и в редакционных стенах. Для интимных целей идеально подходили два помещения: комната для прослушивания фонограмм на первом этаже и аппаратная линейного монтажа на пятом. Фонограмка была крохотной комнаткой пеналом размером два на два метра. В ней помещались только магнитофон и два стула. Для того чтобы попасть туда, необходимо было оформить заявку на получение бабины с музыкой для прослушивания с целью подбора музыкального оформления к той или иной передаче. Расписавшись за катушку с пленкой, творческий работник получал ключик от заветной комнатушки. Оставалось за малым: сообщить объекту страсти во сколько и в какой комнате состоится прослушивание. Дело в том, что таких комнатенок было пять или шесть, а желающих послушать фонограммы в разы больше. Можно было ненароком забрести не в ту кабинку. Когда же ожидаемая и желаемая персона оказывалась в замкнутом пространстве, дверь закрывалась на ключ, включалась музыка, гасился свет и только стены из звукопоглощающего материала впитывали волшебные звуки любви, смешанные с чарующими нотами Энио Морриконе или Пинк Флойд. На пятом этаже все происходило приблизительно так же, с той лишь разницей, что монтажки были побольше и посветлее, да и на монтажном столе заниматься любовью было по-удобнее. Как-то большой проказник и шалун журналист Максим Мельников собирал на «линейке» очередную информационно-развлекатльную передачу для детей «Продленка». Вдруг в монтажку врывается режиссер программы «Молодежь и церковь» Кольцова Машка.
– Максик, – кричит, – Катастрофа! Вечером эфир, а мне четыре плана переклеить надо, цензура зарубила. Пусти Христа ради на полчаса!
– Не, Мань, не есть возможно! Сам горю, не успеваю!
– Ну ладно, ты же талант, все успеешь, пусти! Чего хочешь проси! Только дай перемонтировать, а то меня с эфира снимут.
При словах «проси чего хочешь» Максим Мельников подошел к двери монтажки и повернул ключ. Через несколько минут пытливое ухо могло расслышать, как из аппаратной доносились малиновые перезвоны церковных колоколов, изредка прерываемые повизгиванием режиссера Машки Кольцовой.
[27.03, 17:45] Николай Коровин: Макс Мельников – это отдельная песня детской редакции. Небольшого росточка, кругленький, он был обаятелен, хорошо воспитан, всегда со вкусом одевался в импортные вещи, был страшным матершинником, любителем выпивки и женщин, словом, гусар, только в уменьшенном масштабе. Будучи родом из интелигентнейшей семьи: бабка была главным редактором на советском радио, отец – режиссером первых КВН-ов и популярнейших программ советского ТВ «А ну-ка девушки», «А ну-ка парни» и руководителем целого отдела в нашей редакции. Максик, как бы это помягче выразиться, со школьной скамьи не принял ботанического пути развития своей личности и вкус портвейна «Три семерки» познал, как и положено нормальному пацану из рабочей семьи, в восьмом классе. Несмотря на то, что читал он много и с удовольствием, отличника из него не получилось и в положенный срок Родина призвала его в ряды своих бравых защитников. Отец-режиссер сделал все, чтобы по возможности облегчить полные тягот и лишений солдатские будни любимого чада. Макс попал служить в спорт-роту. По причине веселого нрава и покладистого характера быстро пришелся по душе грозному дембелю, мастеру спорта по боксу по кличке Пробитый. Тот целый день играл на баяне, пил водку и вправлял мозги другим, по его словам в конец оборзевшим дедам и черпакам. Делал он это довольно незатейливым способом: просто окучивал всех подряд своими кулачищами-гирями, а потом уходил к себе в каптерку играть на баяне. Макс был единственным человеком, кто мог в любое время подойти к Пробитому без боязни, тут же получить в бубен и отправиться в медсанчасть вправлять челюсть. Близость к могучему деду укрепила авторитет Макса и даже после дембеля Пробитого, его тень продолжала хранить Максима Мельникова вплоть до приказа об увольнении в запас из рядов вооруженных сил СССР. К тому времени перед папой Макса встал серьезнейший вопрос: куда пойти учиться, вернее, куда определить двадцатилетнего сынка, уже почти готового свернуть на неверную дорожку. Это был 1986 год, на телевидении возрождался прикрытый ранее коммунистами КВН. Отец Максима был фигурой весьма значительной. И вот эта фигура двинула прямиком к декану факультета журналистики Московского Государственного Университета им. М. В.Ломоносова, с предложением от которого нельзя было отказаться: «Мы принимаем команду журфака в КВН, а вы… ну сами понимаете». Так, собственно и произошел исторический переход Максима Мельникова со скользкой неверной дороги на живую, трепещущую стезю журналистского творчества. В тот момент я с ним и познакомился. Когда Макс поступил на журфак, я уже учился на пятом курсе и, собственно, ни общих знакомых, ни друзей, ни занятий мы иметь просто не могли. Однако, встреча наша все-таки состоялась, причем, в месте куда я приходил исключительно по зову души и тела, а Макс только из-за своей врожденной хитрожопости и лени. Одним из самых страшных предметов на факультете журналистики была не история партии, не зарубежная литература и даже не политэкономия, а физкультура. Вы могли прекрасно успевать по всем предметам, но если у вас получался незачет по физ-ре, можно было сразу идти в деканат и забирать документы. Главным цербером-хранителем физкультурно-оздоровительного движения студенческих масс была старший преподаватель кафедры физвоспитания Светлана Михайловна Гришина. Её совершенно невозможно было обмануть, уболтать, подкупить, разжалобить, а посему весь журфак стройными рядами бегал на лыжах, играл в баскетбол, прыгал в высоту и длину, сдавал кроссы и хлебал хлорированную воду в бассейне.
Оправданием для не сдачи нормативов по физ-ре могла быть только личная смерть студента или же война с Соединенными Штатами, хотя, в последнем случае, бегать и прыгать пришлось бы все равно. Был, правда, один способ избежать рабства у Светланы: записаться в альтернативную спортивную секцию. На журфаке это была секция самбо. Прочухав возможность спастись от кроссов и заплывов, Макс, ни секунды не раздумывая закатился в факультетский зал борьбы, да ещё прихватил с собой приятеля Сашку Холодного – такого же шланга и раздолбая. По росту и телосложению они были абсолютно одиковыми, похожие на круглые сдобные булочки со шкодливыми глазками. Тренер по самбо, Илья Иванович Белкин, человеком был душевным, спокойным и совершенно не злобивым. Он с удовольствием занимался со спортсменами разрядниками, готовил их к соревнованиям и грядущим победам на вузовских коврах. На остальных же ему было решительным образом наплевать. Блаженству Макса и Холодного не было предела. Два раза в неделю, в то время пока остальная студенческая братия корчилась в предсмертных муках на беговых дорожках и захлебывалась в бассейнах, они преспокойно перекатывались друг по другу два часа, а затем отправлялись пить пиво в сосисочную на Петровке. Но в один день в их бастион хитрожопости ударила молния. Дело в том, что я тоже ходил в зал борьбы, но не два раза в неделю, а каждый день. Два дня занимался самбо, поскольку был кандидатом в мастера спорта, а в остальные дни, пользуясь покровительством Ильи Ивановича, вел подпольную секцию каратэ, так как официально преподавание каратэ в СССР в 1987 году было запрещено. И вот однажды Илья Иванович вынужден был уехать в длительную командировку. Он попросил меня на пару недель заменить его на тренировках. Для Макса и Холодного наступили ужасные дни. После первых занятий они с трудом, на карачках, выползали из зала, подталкивая друг друга головами в зад. Потом, опять же по причине чрезвычайной хитрожопости они приспособились и стали договариваться во время борьбы, кто лежит сверху, а кто снизу, потом переворачивались, создавая видимость активности. Усыпив мою бдительность, два великих пехлевана вновь приобрели возможность травить друг другу анекдоты во время борьбы, но ненадолго. Однажды, увлеченно рассказывая студентам какой-то очередной миф о древних мастерах Востока, я, вдруг, заметил, что эти двое не слушают. – А кому не интересно, – обрушился я на них, – кому все по барабану, тот может катиться отсюда к чертовой матери. Я был абсолютно уверен, что после такой гневной тирады они в раз превратятся в одно большое ухо, одетое в куртку самбовку.