Светоносцы: Мерцающая башня

После этого вопроса, который я в отчаянье задал самому себе, я же сам себе на него и ответил. Мортон хочет возобновить исследования, он намерен вынудить меня стать его компаньоном! И если я всё-таки не соглашусь, он пойдёт на шантаж. Его расчёт верен: вместе мы, действительно, могли бы перевернуть мир! Два таких гениальных умища! Но только один – хищника, другой – страдальца за род человеческий! Не выйдет, Мортон! Не выйдет! Я чувствую, ты уготовал мне смерть. Но пусть я лучше попаду в цепкие её когти, чем стану могильщиком человечества!

И следом я подумал, что надо уничтожить хрононотрансфер Мортона. Но как? Я не знал его свойств: спалит ли эту дьявольскую штуку огонь или только придаст ей силы; растворит ли её кислота? У меня не было адекватного противоядия. И я не мог рисковать, тем более что верил: зло порождает зло! А гений и злодейство – как известно – вещи несовместные!

Из моих изысканий я знал, что только состояние любви или вдохновения могут остановить истечение моих собственных частиц времени! И тогда хрононотрансфер перестанет накапливать и переносить мою жизненную силу Мортону. Я уже готов был стать христианским проповедником, убеждающим людей пребывать в любви и заниматься только любимым делом, черпая вдохновение в недрах собственной бессмертной души! Я знал, что теоретически это был единственный путь спасения человечества от любых видов хрононотрансферов. Но исторически, эволюционно страх перед исчадием ада более понятен людям, чем любовь; поэтому они выбирают страх, а это значит, – становятся лёгкой добычей этих дьявольских вампирских приспособлений.

Я понимал это как биолог и психолог, тем более, находясь в тисках подобного выбора: бояться привычнее, чем любить! Страх – животное начало в человеке. Концентрироваться на страхе легче, чем на любви. В последнем случае, требуется проявление чисто человеческих качеств: сильной воли и убежденности, что лишь это единственно правильный выбор, а животная привычка безвольно скатываться в страх ведёт к смерти, а не к выживанию homo sapiens’a!

Но если Иисус проповедовал любовь как путь к вечной жизни и не смог всех убедить, то кто такой я, какой-то профессор Грымов, кричащий вслед за Христом: «Люди, когда вы боитесь, хрононотрансферы высасывают из вас частицы времени, и вы теряете жизнь! Любите, люди, и тогда вы не позволите своим хрононам покидать пределы ваших тел. Вы остановите старение и обретёте жизнь вечную! Иисус, призывая любить, был прав!» Поверят ли они мне, простому смертному, уж если не поверили бессмертному Сыну Божьему? Веру надо иметь. В этом я убеждён. Она именно тот привратник, что открывает двери сердца навстречу золотому потоку небесной любви, защитнице рода человеческого!

Мысля в горячке всё это, я отдавал себе отчёт в том, что в какой-то точке моего сознания стирается грань между научным способом мышления, с его императивом всё доказывать, и верой, отрицающей всяческие доказательства. И обе они, и наука, и вера, когда так парадоксально органично дополняют друг друга и сливаются в единое целое во мне, становятся самым адекватным на Земле руководством по сохранению человеческой жизни. И это я осознал каждой клеточкой своего тела, только тогда, когда все они будто в один голос стали умолять меня о жизни, источая, словно слёзы, частицы своего драгоценного времени под влиянием страха перед непознанным дьявольским источником смерти, с которым мне волею обстоятельств ежедневно приходилось сталкиваться.

Мне необходимо было действовать. И я решил сделать немыслимое, цена которому – международный скандал и крах моей карьеры учёного. Я отдавал себе отчёт в том, что последствия моего отчаянного поступка дискредитируют не только моё доброе имя в глазах научной общественности, но и доброе имя всего Н-ского университета! Но для меня это было ничем по сравнению с той незримой опасностью, которая исходила от «метеоритной губки», находящейся под контролем Самаэля Мортона! Я воспользовался неведением румынского коллеги, который всё же не был в курсе моих исследований частиц времени. Он не имел информацию о том, известно ли мне «противоядие» от воздействия хрононотрансферов. Все его беспомощные, плохо завуалированные попытки дознаться, в каком направлении я вёл свои секретные исследования и вёл ли их вообще, всякий раз терпели фиаско, наталкиваясь на иронию, которая щедро излтваясь из моих уст, выставляла посмешищем того учёного, который мог всерьёз относиться к подобным утопическим идеям.

Заставив Мортона на какое-то время, как мне показалось, поверить в моё научное безразличие к теме «частиц времени», я выждал, когда мой румынский коллега без опаски начнёт оставлять меня «один на один» со злосчастным губчатым хрононотрансфером. И вот подходящий момент настал. Ранним воскресным утром я упаковал «метеорит» в контейнер и отнёс его … в храм Архистратига Михаила в надежде, что батюшка примет это исчадие ада в Божью обитель, дабы обезвредить его и спасти миллионы жизней. Отче оказался человеком широких взглядов и после продолжительной беседы согласился сокрыть от мира столь опасный предмет, дав обет молчания пред ликом Христа Спасителя.

Мы поместили хрононотрансфер Мортона в серебряную купель со святой водой под иконой Архангела Михаила, предводителя святого ангельского воинства, и, кроме того, окружили купель свечами, зажжёнными во здравие рода человеческого. Я предупредил отца Деметрия, что буду время от времени приходить в храм и наблюдать за размерами хрононотрансфера.

Я покидал церковь Святого Михаила с мыслью, что, быть может, напрасно рассказал духовному лицу о существовании подобного рода аппарата, грешным делом беспокоясь о нечистоплотности батюшки. Но! У меня не было иного выбора! Я не спал всю ночь. В понедельник на заре стремглав прибежал туда, где оставил опасное орудие смерти, и… к моей великой радости, всё было на месте. После замеров оказалось, что хрононотрансфер не увеличился ни на долю микрона! Я торжествовал, сознавая, что на правильном пути!

Наполняющая храм энергия любви, действительно, создаёт непреодолимую препону между телами прихожан и переносчиком частиц времени! Эта светлая, лёгкая энергия блокирует истечение хрононов из живых клеток, и машине смерти оказывается просто нечего переносить и аккумулировать! Гипотеза о свойствах частиц времени для меня переросла в теорию, получившую теперь самое веское эмпирическое доказательство!

После того как я выкрал из лаборатории государственного научного учреждения «метеорит, редчайший образец, представляющий для мировой науки исключительную ценность», да ещё собственность иностранного университета, мне оставалось только бежать и скрываться. Но куда можно было скрыться?! Я не мог уехать из Н-ска и оставить вне поля своего наблюдения злополучный хрононотрансфер! Кроме того, у меня на руках оставалась дочь-семиклассница, которая с некоторых пор росла без материнского участия. А потом Мортон! Я должен был быть в курсе его изысканий в моей лаборатории, ведь у него мог оказаться ещё один или несколько хрононотрансферов! Итак, мне необходимо было держать ситуацию под контролем, находясь инкогнито в Н-ске.

У меня созрел план. Я придумал сымитировать собственную смерть, а на самом деле укрыться в Николо-Григориевском монастыре, что близ Северного кладбища, на городской окраине. И я попал в эту обитель, но потрясающе нелепо, словно разыграв в «орлянку» свою собственную жизнь! Прекрасно понимая, что если Мортон найдёт меня – это смерть; я пошёл на риск, ибо выбирать было почти не из чего! Вариант с имитацией смерти казался мне выходом – и я решился; к тому же, времени на раздумье у меня не было.

Несколько лет назад в нашей лаборатории проводилось испытание галлюциногена, выработанного из мухоморов. В больших дозах он, специально обработанный, вызывает состояние, близкое к глубокой коме, когда сознание находится на грани бодрствования, а функции сердца и лёгких изменены до такой степени, что чрезвычайно затруднительно регистрируются. Причислить человека, находящегося в подобном состоянии, к сонму перешедших в мир иной ничего не стоит даже специалисту, а особенно плохому специалисту, каких у нас везде хоть отбавляй! Я и рассчитывал на подобный эффект.

В прощальном письме к родным и коллегам я жаловался на участившиеся сердечные приступы и – на всякий случай – выражал свою последнюю волю. В частности, я просил после обнаружения немедленно отдать моё тело монахам Николо-Григориевского монастыря, с тем чтобы те меня похоронили, строго сообразно христианскому канону погребения, на Северном кладбище. Конечно же, я рисковал, что может произойти передозировка и через два дня, отведённые себе на пребывание в коме, я больше никогда не увижу белый свет. Было и другое опасение: меня могут и не отдать монахам, вопреки моей «последней воле», а прямиком повезут в анатомку!

Всё это, безусловно, могло случиться. И всё же я рискнул. В понедельник поздним вечером я умудрился незамеченным прокрасться в собственную лабораторию. К счастью, там действительно никого не оказалось, как я и рассчитывал. Я написал письмо и принял галлюциноген, неучтённое количество которого хранилось в особом месте, известном лишь немногим из участников того эксперимента.

Я был уверен, что краешком сознания мне в какой-то мере удастся воспринимать происходящее вокруг, ибо я выбрал такую дозу препарата, какая, по моим расчетам, и требовалась в данном случае.

Мир вокруг стал меркнуть. Я замер в кресле за собственным столом, ощущая свинец во всех членах. Мне стало вдруг жутковато от осознания себя полутрупом. Мысли с трудом удерживались в моей голове. Она пустела, регистрируя лишь ощущение дурноты, наполняющее её. Спустя час я превратился в овощ: тело обмякло, всё время хотелось вдохнуть полной грудью, но мышцы не слушались меня и не позволяли лёгким делать их привычную работу в полном объёме.

Сумрачным сознанием я понимал: или я смирюсь с мыслью, что придётся два-три дня дышать еле-еле; или паника возьмёт верх, и стресс оборвёт дыхание вовсе и унесёт мою висящую на волоске жизнь. Я выбрал смирение и стал ждать утра. Письмо лежало передо мной на столе в надежде быть прочитанным. Всё шло по плану.

Утром коллеги нашли моё неподвижное тело, обнаружили и письмо. Поднялся шум. Из бесконечных разговоров вокруг я уловил, что Мортон вдруг куда-то исчез из виду и не отвечает на звонки. Это было как нельзя кстати, ибо тогда факт пропажи «метеорита», вероятно, свяжут с его именем, а не с моим! К тому же, я мог рассчитывать на то, что просьбу о помещении моего тела перед погребением в монастырь, удовлетворят.

Так и случилось: в анатомку меня не повезли, а поместили моё тело в гроб, который на следующий день решили передать, как я и просил, в Николо-Григориевский монастырь. А до тех пор я, облачённый в погребальные одежды, пребывал в конференц-зале, куда стекался университетский народ, дабы проститься с покойным профессором Грымовым.

Моё сознание временами то угасало, казалось, совсем, то чудом возвращалось снова, и я мог улавливать кое-что из происходящего вокруг, а также фокусироваться на мучивших меня противоречивых чувствах. Я то периодически испытывал тревогу за дочь и мать, по отношению к которым поступил весьма жестоко, то радовался собственной смелости, позволившей мне пойти на этот отчаянный поступок, который был продиктован чувством долга учёного перед человечеством. Всё личное для меня отошло на второй план. И я очень хочу, чтобы Гуся и моя мать поняли меня правильно и простили, ведь уходить из жизни преднамеренно и покидать их навсегда я не собирался! Мне только нужен был тайм-аут на неопределённый срок.

Наступила ночь. Вдруг пустой конференц-зал огласили чьи-то странные шаги. Казалось, идущий с трудом передвигает ноги и никак не достигнет моего гроба. Наконец он оказался совсем рядом, и скрипучий голос с присвистом раздался над моей головой. Моё сознание пронзила внезапная догадка: «Мортон!» Я не мог видеть его лицо, не мог открыть глаза: не было сил! Мне очень хотелось мгновенно удостовериться в этом предположении и почему-то принять хоть какие-то меры защиты. Честно говоря, я не допускал мысли о подобной аудиенции. Такая мысль просто не приходила мне в голову! Наверное, потому что я был уверен, что ничего не боюсь.

Но теперь, кто бы ни был он, стоящий рядом, его особенность медленно, шаркающе передвигаться и скрипучий голос в одинокой ночи сообщали мне мистический страх перед непредсказуемыми последствиями этого странного посещения.

– Грымов! Ты всё слишком рано понял! И напрасно! И вот ты мертвец! Ты угадал, что должен был оказаться трупом, но не теперь! Не теперь! Ты перевернул все мои планы! Прежде ты должен был оказать мне услугу! Ты должен был поработать на выживание Нибутума! А потом умереть. Потом! Не ожидал я! Не ожидал такого поворота событий. Куда, Грымов, ты дел память моей родины? Этот единственный священный дар, дававший мне надежду на жизнь вечную на моей собственной планете, которую я строил и которую я старался вскормить с помощью вас, землян!

Вы – хлеб нибутумийцев! И каждый из вас – ценность! Но особенно ты, профессор! Как ты мог?! Трус! Ты струсил, убоялся нашей совместной работы! Да нет! Ты скряга! Ты пожалел для моих соотечественников живой хлеб времени! Неужели ты думаешь, что жалкие злобные земляне хуже нибутумийцев? Ты ошибаешься, Грымов! Мы тоже имеем право на жизнь! Ты не справедлив, профессор Грымов! Это к вам две тысячи лет назад пришёл Сын Божий и открыл возможность бессмертия через спасение в любви христианской, но не к нам! У нас, нибутумийцев, нет иной надежды на вечную жизнь, кроме как получить её через мою миссию, через мою! Это я для них –Иисус! Это я – спаситель! И ты хотел загубить Нибутум, лишить меня славы вседержителя планеты, которой я мог бы дать будущее!

Нет, Грымов, нет тебе пощады даже мертвецу! Услышь, если не физическим ухом, то душой своей услышь: не жить твоей девчонке! Я отомщу! Отыграюсь на ней за весь Нибутум. Я сделаю из неё хрононовампира, потому что сам хрононовампир! Я наделю её такими же способностями, какими обладаю сам! И не только её!

Ещё сотни, тысячи землян после неё станут живыми хрононотрансферами, подобными утраченному образцу с Нибутума! Око за око! Зло порождает зло! Ты уничтожил один экземпляр – компенсируешь многими жизнями, расплатишься с процентами! Ха-ха-ха! Ты сам толкнул меня на новый эксперимент с землянами! И я начну с твоей семьи, профессор Грымов! Я найду способ изменить генетику человек так, чтобы каждый землянин с рождения автоматически транслировал хрононы на Нибутум! Это грандиозный и страшный замысел, профессор Грымов, и я, вселенский гений, намерен осуществить его! Ибо я на Земле, планете свободного выбора, и я воспользуюсь своим шансом осуществить своё право на свободное волеизъявление. Знай, Грымов, если моя планета не выживет, то и твоей – не жить! Ха! Ты думаешь, я безумец? Нет, я всего лишь живое существо, борющееся за право жить, и, по возможности, жить вечно! Пусть за счёт землян, не вставших на путь любви, к чему призывал ваш Спаситель! А сколько вас, любящих-то? Горстка в масштабе Земли! Ваша планета – это – тьфу! – свалка духовного брака! Что ж! Это ваш свободный выбор! А я и мой Нибутум для вас не что иное, как служба космической очистки! Космические стервятники, если угодно! Мы намерены вами питаться, нелюбящими-то! Вы, оказавшиеся не в состоянии спасти себя, спасите хотя бы нас! Будьте благородны, хотя бы поневоле! Вы в любом случае обречены! И быть хлебом нибутумийским – единственная от вас польза! Если вы думаете уже несколько тысячелетий, что рождаетесь, чтобы умирать,– так умирайте, как сами выбрали, как сами решили! Ха! А я не причиню вам большего вреда, чем вы себе! Ха! Я только помогу вам в том, к чему вы сами стремитесь уже не первый век, развязывая войны, чиня насилие и террор, – угробить свою планету! Слышишь, Грымов, я прав, я кругом прав как ни крути! Ха-ха-ха! – и зловещий скрипучий смех сотряс спёртый воздух в огромном конференц-зале, превратив мой ужас в негодование, вызывающее невыносимую душевную боль.