Ничего важнее нет, когда приходит к человеку человек

Традиция обогревать сирых и бездомных оборвалась после революции. Но на просьбу о помощи народ продолжает откликаться. Вынесла бабка бутыль, заткнутую тугой бумажной пробкой, скрученной из газеты. – Держи, сынок, не разбей! – и посочувствовала, – трудно вам сейчас? Небось, достаётся!

Спохватившись, поинтересовалась: – Бутыли – то, хватит?

Паренёк, не ответив, отвёл глаза в сторону.

Керосин в деревне в цене, к керосину относятся с уважением. Керосин – не обязательно свет и тепло, это ещё растопка и экстренное лекарство при простуде, ангине. «Сынок» взял бутыль трясущимися руками и поспешно присоединился к товарищам.

Офицер взмахом руки показал невеликому войску направление дальнейших действий. И словами подогнал: – Работы много, начинайте! И поторапливайтесь! Ещё в Велеево предстоит заскочить. А до него топать…. Отстанем от части, посчитают дезертирами!

Действительно, если идти большаком, то набежит двенадцать километров. Лесом того больше. К тому же светит вариант заблудиться. Велеевский лес небольшой протяженности, но он не приспособлен для прогулок: моховые кочки, мочажины, поваленные деревья затрудняют и удлиняют путь.

Красноармейцы рассредоточились вдоль овина и амбара, расположенные обочь деревни, ввиду ближних полей.

– Давай! Трое с той стороны, четверо с этой, и … Быстрее, – торопит офицер. Сам с несколькими солдатами остался на дороге, повернувшись лицом в сторону деревни.

Деревенские строят догадки.

– Слушай, Коль, может они хотят в конце деревни занять оборону, а? – с надеждой спросил Максим. – Ты чего, Максим, двумя отделениями, да еще позади деревни? Оборону занимают перед объектом, а не сзади. В царской армии служил, неужели военную науку забыл? – Так это… давно было!

– Тут что – то другое! Зачем – то керосин понадобился? Что они делают? Вот же, твари! – возмутился государственный человек, председатель колхоза «Заветы Ильича», Николай. Нашим керосином обливают постройки. Смотри, смотри, поджигают! Вот тебе и свои, мать их в косоворотку!

Стоят мужики, «чешут репу», раздумывая, как им поступить в подобной ситуации. Мимо них рванули бабы: – Что ж вы, ироды, делаете?

Офицер вытащил пистолет: – Не подходить, буду стрелять. Нам приказано уничтожить продукты, чтобы не достались врагу. Всем отойти.

Остановились бабы, смотрят, как поджигают овин и амбар с урожаем этого года, собранного их натруженными руками. Из – за начавшейся войны урожай не смогли сдать государству и распределить по трудодням.

Пламя радостно охватило старые сухие постройки, созданные для коллективного пользования поколениями отцов и мужей. «Кулаки» возводили на общественной земле объекты, стараясь строить на века. В коллективизацию Советы их реквизировали под нужды колхоза.

Бабы навзрыд заплакали, завыли: – Детки, что же вы делаете? Там же и наш хлебушек. Нам на трудодни еще не выдали, ждем команды. Как зимой без хлеба жить? У нас дети… Разрешите по мешку «пашеницы» взять; детей кормить хлебушком…

– Не положено, – отрубил строгий командир. Не смотря на неказистый вид и молодость, он убедил крестьян в святой правде, что им действительно, не положено! Устами не по годам зрелого военного глаголет истина: они простые производители. Потребители те, кто распоряжается их добром по своему усмотрению. Примолкли бабы.

Отдельной толпой стоят угрюмые мужики, не согласные с определением офицера. Чтобы поджигатели не слышали, вполголоса жутко матерятся, поминая святых и построение счастливого будущего. Не могут помешать поджогу, так душу матом отводят.

Парни в солдатской форме, стараются не смотреть в сторону деревенских жителей. Сами деревенские – знают, что значит хлеб для крестьян! Они выполняют приказ. За невыполнение приказа по закону военного времени положено максимальное наказание, такое, какое получил давным – давно известный философ Сократ за нарушение закона, подтвердив его суть: «Закон суров, но он закон» и принял яд. Солдатам яд не положен по Уставу, предложат им пулю.

Жгут, такие же обманутые строители коммунизма, воспитанные на идеологии: «Кто не с нами – те не наши; кто не с нами – против нас», перефразируя, Пер Гюнта Ибсена: «Сзади плачут дети наши – кто не с нами, те не наши. Сзади кличут жёны нас – кто не с нами, против нас!». С нами те, кто научился экспроприировать, расстреливать и… жечь.

Жгут солдаты; ждут: пусть сильнее разгорится пламя!

Разошелся пожар, заметался огонь в поисках очередной жертвы. Не выдержали жара расположенные вблизи дровяники. От них огонь перекинулся на крышу ближайшего жилого дома.

Зерно горит – беда. Собственное жильё горит – лихая беда. Лихая беда перебивает беду; большее перекрывает меньшее. Без зерна, трудно, но можно прожить, чем – то другим заменить; родственники, соседи придут на помощь.

Смотреть на пожар чужого строения не только интересно, но и любопытно. Зрелище пожара завораживает. Другое дело, когда горит твой дом, твой защитник, твоя крепость. И твое наследство; единственная ценность, оставляемая детям.

Хочется хоть что – то спасти, но теряешься в догадках, не знаешь, что нужнее и важнее. Не знаешь, за что хвататься, что первым спасать. Появляется чувство безысходности. И хочется в голос выть: – За что мне все это? Что за божье наказание свалилось на мою бедную голову? До каких пор паны будут драться, а чуб у меня трещать? Ну, «не виноватая я!» – кричала героиня послевоенного фильма.

Сделав солдатское дело, правое или не правое – неважно, важно, что выполнили приказ, армия ушла, забыв попрощаться с деревенскими товарищами.

Возводились дома на века, сухое дерево горит хорошо, бездымно, с треском и завыванием, от боли сжигаемого кислорода.

Остаться на зиму без жилья – страшно. Бросились вежневцы, не сговариваясь, спасать соседей. Вспомнили, как до большевистского переворота помогали друг другу, как спасали нажитое веками добро.

Чтобы пожар не распространился вдоль улицы, раскатали ближний дом. Свободное пространство отсекло деревню от горящих строений.

Боевую атаку собственных войск крестьяне отбили, ограничившись малыми потерями.

Хлеб горит тяжело, долго, смрадно, разнося вдоль улицы желтоватый едкий дым с неприятным запахом, напоминающим горение человеческой плоти. Проникает через закрытые двери и окна, пропитывает одежду, напоминая о трагедии.

Сокрушаются сельчане, ругают себя: – В каком месте забыли ум? Керосин отдали, считай, собственными руками уничтожили урожай зерновых и хозяйственные постройки! Поверили Красной армии, в обязанность которой входит защита населения от агрессора. Воистину говорят: «Если Бог хочет наказать человека, лишает его разума!».

Ругают председателя: «Почему Николай не раздал хлеб»? «Всё ждал команды сверху, дождался»! «Сам не гам, и другим не дам».

А красноармейцы? Разве не могли раздать хлеб, а строения сжечь! Война войной, а кушать людям чего – то надо?

«Рассказывает Федор Клочков.

– Когда французы вошли в деревню, он впустил к себе нескольких солдат, напоил водкой и брагой, а ночью, закрыв окна ставнями, а двери добрыми засовами, поджег избу», – Н. Задонский: Денис Давыдов.

Такой поджог с точки зрения морали понять можно: хозяин собственный дом поджигает. Своим имуществом человек вправе распоряжаться по личному усмотрению, но чтобы на уровне собственного государства творить такое!!! Зачем трогать мирян? Они потому и называются мирянами, что мирно живут, никому не причиняя вреда.

К слову сказать, благодаря мирянам воюющие стороны сыты, обуты и иногда пьяны.

В первую Империалистическую ни русские, ни австро – венгерские войска специально не жгли хутора и села подданных. Не старались оставить после себя выжженную землю. В цивилизованном веке воюют армии; население раздражать, унижать без нужды нет смысла. Жечь дома своих подданных, обездоливать людей, в один миг, сметая с поверхности земли труд многих поколений – страшная практика, в совершенстве усвоенная строителями нового общества. Правители совстраны, без тени сомнения считают: в политике участвуют все. Отвечают за политику, пусть и направленную против самого народа, все – народ в первую очередь.

На следующий день мужики, способные ходить и держать в руках топор, собрали раскатанный дом, построили сарай, вернули живность на место. Сгоревший дом восстанавливать не стали – нет леса. Погорельцы устроились у родственников. К ним отогнали спасённую скотину.

Всё чаще мимо Вежнева, в сторону Вязьмы и Гжатска летят самолёты с крестами на крыльях, вселяя ужас в сердца крестьян. Услышав отдаленное гудение моторов, семейства одевают детей и, сломя голову, покидают дома, спеша в окопы, надеясь на защиту земли – матушки.

Рыть окопы потребовали партийные и военные власти Пещёрского района после падения Минска – приучая жителей к самообороне.

Некоторые не хотели портить огороды канавами, не верили, что война приблизится к Вязьме, а вот же, пригодились.

Самолёты пролетели, народ выходит на улицу и, прислушиваясь к разрывам, комментирует:

Разрывы еле прослушиваются. «Сведущий» в военном деле человек, сообщает: – Бьют по солдатским казармам в Гармоново.

«Специалист» поправляет: – Бьют по железнодорожному мосту через реку Вязьму.

Разрывы близятся, стали слышнее, «Знаток» подсказывает: – Бомбят станцию и железнодорожный узел.

Два бомбардировщика, лениво кружатся над Пещёрском. Моторы, то затихая, то взвывая, наигрывают мелодию войны. Зрелище завораживающее. Толпа с восхищением наблюдает за полётом стальных птиц – такого зрелища крестьяне ещё не видели. Не найдя ничего достойного, чтобы потешить своё тщеславие, лётчики сбросили бомбы рядом с населённым пунктом.

Разрывы, поднятая вверх земля, напугали любопытных.

– Они же бомбы кидают. Смотрите, как взрываются. А если бы по людям попали? Нельзя же так, убить могли бы! – схватилась за сердце одна из женщин.

На взрывы мелкой дрожью отозвалась земля. Жители, находившиеся в доме, услышали жалобный звон посуды в шкафах.

При очередном налёте, несколько бомб взлохматили колхозное поле с зеленеющими всходами озимой пшеницы и ржи. Несколько бомб взорвалось на лугу, одна упала в огороде сгоревшего дома. Никто не пострадал, но страху нагнали по самую маковку.

От налёта осталось неприятное чувство – словно бомбы целили именно в тебя.

Советские истребители не защищают воздух, зенитки красных армейцев не стреляют, и «белонемецкие» Хейнкели, Не 111, основные бомбардировщики Люфтваффе, обнаглев, резвятся, летая без сопровождения истребителей.

Окопы и ячейки армейского заслона отрыты на окраине райцентра. При бомбёжке, из – за рассеивания бомб, достаётся не заслону, а ближним ветхим домишкам и пустым огородам: урожай жители успели собрать, даже капусту в бочках заквасили до морозов.

Неизвестно что всех ждёт впереди, потому жители посчитали за лучшее не терять спокойное время и заранее сделать продуктовые запасы.

Отстав от райцентра, Хейнкели устроили проверку защитных средств Вежнево. Взрывы бомб рвут и раскидывают по сторонам вежневскую землю.

Услышав близкие разрывы, Полина жутко перепугалась. Бестолково засуетилась, не зная, что делать в подобной ситуации: сидеть дома, или бежать в окоп. От страха не соображая, ни о чём другом, не думая, лишь бы не находиться с детьми в закрытом пространстве, схватила в охапку Инну, взяла за руку Лилю, бросила Вале: – Быстрее на улицу. Попадёт в дом, пропадём. Валя, перепугавшись, вцепилась в подол матери.

Максим бежал спасать дочь. Увидев Полю с детьми, не дав ей слова сказать, подтолкнул: – Давай в окоп. Быстрее.

Спустив дочь с детьми в окоп, вернулся помочь жене и Зине. Увидев мужа, Анна обрадовалась. От избытка чувств, прижалась к нему, как к надёжному спасителю – бомбёжка не страшна, мужчина с ними, он знает, что делать, не даст погибнуть. И сказала ему слова, которые за давностью лет стала забывать: – Дорогой мой, ты с нами! Как я рада!

Поля, очутившись в укрытии, чтобы успокоиться самой, принялась за спасательные работы: посадила девочек в угол, накрыла их головы кофтой, сбоку прикрыла своим телом. Создала хоть слабую, но защиту от ударов кусками земли, обломками досок, сопровождающих близкие разрывы.

Приведя себя в чувство, спокойным голосом, чтобы не пугать девочек, попросила: – Не бойтесь девочки, это «Гром гремит, земля трясётся, поп на курице несётся. Зебегает в первый класс: – Гутен морген! Вас ист дас?». Мама с вами, мама в обиду не даст, гроза вскоре пройдёт.

Валя удивлённо смотрит на мать: – Ты на каком языке сейчас говорила? Я ничего не поняла.

– Милая ты моя, Валечка, это я со страху вспомнила детскую побасёнку с немецкими словами: «Гром гремит, земля трясётся. Поп на курице несётся. Забегает в первый класс: – «Доброе утро! Что такое?».

Взрывы отдалились в сторону райцентра, девочки перестали трястись, зашебуршились, намереваясь выбраться из – под кофты, мешавшей смотреть. Мать прервала их попытки предостережением: – Не вылезайте! Сидите тихо, я вам скажу, когда вылезать. Подождём ещё немного, убедимся, что грохот совсем прекратился, и отправимся домой.

Напою вас горячим чаем…. – С сахаром? С надеждой спросила Лиля. – С сахаром, – пообещала мама, и девочки затихли в ожидании блаженного момента. Поля, покидая дом, сына не стала собирать. Чтобы не терять время и сохранить хотя бы дочерей, оставила его в люльке, надеясь, что судьба к нему будет благосклонна.

Приготовилась вылезать из укрытия, но в очередной раз затряслись стенки окопа от близкого разрыва. Валя зашлась в крике, закатила глаза. Рот скривился, начала дёргаться щека правой стороны лица.

Лиля судорожно икает, уткнувшись в колени матери. Поля не на шутку перепугалась. Несмотря на животный страх, схвативший её саму тисками, попыталась как – то успокоить дочерей, бормочет: – Всё будет хорошо, девочки, всё будет хорошо, детки, потерпите родные! Не бойтесь, – по очереди гладит детей по головке.

Инна и Лиля, охрипнув от рева, уцепились за мать с силой, не уступающей мужской, – ищут защиту. Поля терпит боль, стараясь не обращать на нее внимания. Её всё больше беспокоит лицо Вали с непреходящим нервным тиком; косо дергается правая сторона лица.

Лиля испугавшись, что ее засыплет землей, громко вскрикнула, когда земля попала на неё. Оторвавшись от матери, судорожно пытается избавиться от кусков.

Чтобы успокоиться самой, и защитить детей от свалившейся с неба напасти, обратилась к богу. Вспомнила Поля молитву, не раз произносимую матерью и выручавшую её в тяжелые революционные годы: продразвёрстки, раскулачивания, создания колхоза: «Господи, помилуй. Господи прости. Помоги мне, боже, крест свой донести. Ты прошел с любовью свой тернистый путь, ты нёс крест безмолвно, надрывая грудь. Ты за нас молился, ты за нас скорбел и за нас распятый муки претерпел. Я великая грешница на земном пути. Я ропщу и плачу: – Господи, прости! Помоги мне, боже, щедрою рукой»…

Молитва помогла или бомбы закончились, но взрывы прекратились. «Надо идти к сыну», – решила Поля, но её опять задержало совсем близко раздались громкие выстрелы, словно стреляли над ухом.

Загрохотало, затрещало рядом с окопом, и Полина вновь подумала о сыне: «Долго находясь в одиночестве, от сильного грохота испугается. Необходимо срочно забирать его к себе, успокаивать». Обратилась к дочкам: – Девочки, дорогие мои! Костя долго находится один. Как он там? Вы посидите тут, не вылезайте, я сбегаю, посмотрю.

Рванулась наверх, пытаясь выбраться из окопа: – Я мигом, в дом и обратно. Возьму Костю… Но девчонки не дали. – Нееет, неееет, нет! – зашлись в крике, уцепившись за одежду матери. Повисли на ней, тянут на дно окопа… Малышка Инна горько плачет…

Старшие дочери наперебой кричат: – Мама, не ходи! Мама, не ходи! Не оставляй нас! Не пустим! Смирилась мать, решив положиться на божью волю. Опустилась, села рядом с детьми. Подумала: «Чему быть, того не миновать, на все твоя воля, Господи!» – произнесла вслух, и заплакала. Увидев маму плачущей, девочки присмирели, стали гладить маму, успокаивать.

Утихли выстрелы. Надо выходить, а у Поли силы кончились от пережитого. Подняла малышку на поверхность огорода, кое – как сама закинула ноги наверх, с трудом поднялась на колени.

В таком положении и застал её отец. – Как вы тут? – спросил и, не дождавшись ответа, помог дочери встать на ноги, детям выбраться из ямы.

Поля бросила взгляд на дом, ожидая худшего. Дом стоит невредимый. «Слава те, Господи», – перекрестилась, – «не зря молилась»!

Попросила: – Папа, присмотри за детьми, а я к сыну. Заскочив в дом, открыла дверь в Светёлку и увидела картину: сын лежит, широко открыв глаза. Посмотрел на мать, хотел улыбнуться, но вместо этого сморщил носик и чихнул.

– Будь здоров, сынок! Слава Богу, с тобой всё нормально, – произнесла Поля, перекрестив сына. – О, да ты мокрый! Сейчас поменяю пелёнку, покормлю…

Максим привёл девочек, и поразился мирной картине: дочь кормит грудью сына. Смотрит на него и довольно улыбается, будто не было бомбёжки и адского грохота.

Соседу, живущему с левой стороны от её участка, не повезло – прямым попаданием бомбы дом разнесло на куски и щепки; памятником войны осталась торчать полуразрушенная печная труба.

Осколки другой бомбы, упавшей в огород Васильевых, посекли северную стену Полиного дома. Да так удачно, что ни один осколок не попал в окно, под которым Поля установила качку с сыном. Максим осмотрел выщербленные брёвна, успокоил дочь: – Ничего страшного, не насквозь, обойдётся.

Родители, и их младшая дочь Зина, воздушный налет просидели в другом окопе, отрытым Максимом на огороде Тепловых. Думал он, что окоп пригодится сёстрам Ивана, если приедут из Москвы, а пригодился самому.

Первый серьёзный налет немецкой авиации не привел к жертвам. Больше, чем сама деревня, пострадали колхозные поля: бомбы понаделали на пахотной земле глубоких круглых ям с бровкой по краям. Несколько бомб упало на удалении от деревни, в лесу, повалив и повредив деревья. Досталось дороге, по которой Поля пришла в отчий дом.

Немецкие летчики без всякой необходимости бомбили деревню. Кидали бомбы для острастки, а может норму бомба – вылетов выполняли, вместо самолета – вылетов, как, например, в Советах выполняют план по тонно – километрам. Скорее же всего, как считает Николай, немцы совершали разведку боем, соединяя разведку с тренировкой молодых лётчиков.

Очередные налёты самолёты с крестами на крыльях стали совершать на райцентр. Жители Пещёрска прячутся, где могут, красноармейцам же запрещено покидать линию обороны. Из окопов пару раз выстрелили из винтовки. На этом сопротивление защитников прекратилось – стрелять из винтовок по самолётам, всё равно, что стрелять из рогаток по медведям.

Только – только жители деревни приучили себя стоически переносить стрессовое состояние, вызванное бомбёжкой, как наступила пугающая тишина. Воспользовавшись затишьем, дочь Зина отправилась к подруге и ровеснице Оле, сестре Тани.

Чтобы ни о чём стороннем не думать, чтобы в голову не лезли пугающие мысли, Анна занялась готовкой драников, любимой еды детей. Натёрла картофеля, добавила муки, два яйца и щепотку соды. Посолила, и на большой чугунной сковороде напекла большую миску картофельных блинов. Отправила Максима звать Полю в гости.

Поля с радостью согласилась. Она уже позабыла, когда в последний раз сама делала «тертуны», а тут готовое лакомство – как отказаться?

– Валя, Лиля, одевайтесь, идём к бабушке в гости, – обратилась Поля к дочерям, натягивая тёплую кофту на маленькую Инну. Гурьбой отправились в дом, в котором обосновались родители. Не доходя до дома, почуяли вкусный запах блинов, испечённых на топлёном сале.

По очереди обняв дочь и внучек, Анна поинтересовалась: – Поля, ты «чевой – то» Костю не взяла?

Валя и Лиля, обойдя бабушку, приблизились к столу, схватили из миски по дранику и, не садясь за стол, принялась жадно глотать блины.

Поля собралась было сделать им замечание, что без разрешения пристроились к столу, но увидев, как её мама, глядя на девочек, умильно улыбается, передумала.

На вопрос матери запоздало ответила: – Он так сладко спит, будить не захотела. Мы побудем у вас недолго, поедим драников и сразу домой.

– Тады, ладно, хотя время такое, что лучше ребенка одного не оставлять. Зайдёт в дом посторонний, обидит дитя, не боишься? – О чём ты толкуешь, конечно, побаиваюсь, но чужаков в деревне нет, надеюсь, обойдётся.

Сняли обувь, сели за общий стол в гостиной – раздались выстрелы со стороны райцентра. В ответ забухало от Смоленского большака.

– Странно, не слышно гула самолетов, что же так сильно ухает и взрывается? – побледнев, поинтересовалась Поля у отца.

– От райцентра пушка стреляет. Посмотрел в северное окно, – а от шоссе немецкие танки. – Глядите сюда, – освободил место женщинам, – в кустах видны танковые башни и дым от выстрелов пушек. Слышите рёв танковых двигателей? – обратился к женщинам Максим. И пояснил: – Бьют по обороне райцентра…

Близкий удар, сопровождаемый ужасным грохотом, прервал фразу Максима. Удар потряс дом. На столе подскочила посуда. Женщины испуганно отскочили от окна.

– Кому – то в дом попало, – предположил Максим. – И совсем близко. Не в наш ли?

Анна всполошилась: – Беги, Полюшка, беги, доченька! Беги к сыну: «Кабы, не случилось чаво!». Близёхонько стукнуло…

Стрельба прекратилась, и Поля в панике выскочила на улицу. Как говорится: – «Здорово у ворот Егорова, а у наших – то ворот всё идет наоборот». Вот уж в точку сказано. Не узнала Поля «собственного» дома. – «Батюшки – светы», – изумлённо всплеснула руками.

С восточной стороны из середины стены выломаны три бревна. Выбило так, что один конец валяется на земле, а другой держится в зарубке венцов. Боится Поля войти в дом, ожидая худшего. Смотрит на примчавшегося вслед за ней папу, ожидая, чтобы он первым вошёл. Папа отвернулся от её взгляда, давая возможность ей первой переступить порог.

Стоит Поля, телом окаменев, ногами ватными. В голове мелькнуло: «Зачем ребёнка оставила, Иван убьёт».

Стоять, тупо смотря на входную дверь, не имеет смысла. Перекрестившись, медленно переступая ватными ногами, вошла и ужаснулась увиденному бедламу. На полу валяются: доски, щепки, куски материи, обрывки бумаги, кирпичи, – словно Мамай прошёл. От входных дверей видна часть обстановки Светелки, уже не заслоняемая переборкой: пол завален битым кирпичом вперемешку со стеклом, кирпичная красная пыль «украшает» покрывала на кроватях.

На подгибающихся ногах, заглянула Поля в Светелку, со страхом приблизилась к люльке и заплакала от счастья. Костя, ее мальчик – кровиночка, увидев мать, раскрыл беззубый рот в улыбке. Поля чего угодно ожидала, только не этого: марля, закрывающая качку, упала вниз под тяжестью битого стекла, не сделав на Косте ни единой царапины, не причинив вреда.

Глядя на плачущую дочь, медленно приблизился отец, со страхом заглянул в качку и облегчённо вздохнув, обнял дочь. И тоже заплакал.

Ввалилась запыхавшаяся мать с девочками и ближайшими соседями. Увидев, в слезах отца и дочь, остановились в отдалении, не решаясь приблизиться. С горестно склонёнными головами стояли до тех пор, пока Поля не повернулась в их сторону и, улыбнувшись, не успокоила: – Всё в порядке. Не стойте столбом, начинайте помогать!

Принялись за освобождение Костика, аккуратно снимая осколки и восхищенно приговаривая: – Ну, счастливчик, ну и везунчик! Лежит, улыбается, как ни в чём не бывало: у – тю – тю – ту – ту!

Освободив ребёнка из стеклянного плена, шустро принялись за приведение комнат в состояние, пригодное для жилья. Вынесли на улицу обломки досок, обрывки бумаги, битый кирпич.

– Как же тебе, Поля, повезло, – погладил Максим дочь по спине, – снаряд попал в окно, вышиб раму, разворотил угол печки и переборку, выломал бревна из стены, прошёл по косой от окна…. и не взорвался. На войне подобный случай может быть один на тысячу. Вот он и выпал Косте. Все будет хорошо у вас. Поставь свечечку перед образами. А насчёт ремонта, доченька не беспокойся. Приведу дом в порядок. Много сил не потребуется: вдвоём с Николаем поставим брёвна на место. Николай мне не откажет.

Поля послушалась отца и зажгла две свечки перед иконкой Божьей матери в серебряном окладе, не пострадавшей от снаряда, даже не упавшей от удара в печь и брёвна.

Забрав сына и дочерей, отправилась жить к родителям.

Два дня ушло на исправление разрушений – помогли Николай и соседи. К Николаю идти с просьбой не пришлось, сам предложил помощь. Брёвна подняли, рычагами и топорами поставили на место. Изнутри обклеили сохранившимися газетами. Исправили печь и восстановили перегородку.

Один из танковых снарядов повредил трансформатор в Пещерке, от которого тянутся электрические провода в Вежнево – деревня погрузилась в темноту. Вернувшись в «свой» дом, Поля нашла в прихожей керосиновую лампу, заправила керосином. Городской житель, она отвыкла от слабого освещения, но это всё же лучше, чем сидеть в темноте.