Напряжение

При слове «женщина» Изотов перестал писать и взглянул на коменданта:

– Откуда вы знаете?

– Да я сам разговаривал с ней, по этому телефону.

– Вот как? – заинтересовался Изотов, отставляя стакан. – Ну и что?..

Комендант остановился, широко расставив руки, медленно произнес:

– Да нет, ничего, вы там, наверху, спрашивали о женщинах, а мне как-то невдомек, только сейчас, придя сюда, вспомнил.

– А раньше ему звонили женщины?

– В том-то и дело, что никто никогда… Мы вообще проживающим здесь не разрешаем давать этот телефон, служебный он. Так вот, в тот день, во вторник это было, два дня назад…

– То есть десятого?..

– Ага, десятого. Я полдня на заводе был, в АХО, потом пообедал и приехал сюда. Что-нибудь в шесть – начале седьмого звонит она, просит позвать Красильникова. Я отвечаю, что мы к телефону не зовем. Ведь дай всем волю, каждому трезвонить начнут, только знай бегай по этажам, работать некогда будет. Хотел уже положить трубку, а баба настырная такая, извиняется, говорит, что у нее какое-то очень важное дело и срочное, ну просто умоляет меня, чуть не плачет. А тут как раз уборщица сидела, Мелентьева. Я ее и послал в шестьдесят девятую. Мелентьева-то как услышала, что Красильникова спрашивают, говорит: «Да она целый день сегодня звонит, могла бы уж сама сто раз приехать, не барыня…»

– А какой голос был у женщины, вы запомнили?

– Какой голос? – озадаченно переспросил комендант. – Обыкновенный. Голос как голос…

– Низкий, высокий, звонкий, глухой, молодой женщины или пожилой… Разные же бывают голоса, – настаивал Изотов.

– Чистый голос, не сиплый, молодой, может быть, немного резковатый, – ответил комендант, подумав.

– Ну и что потом? Пришел Красильников?

– Пришел, и они стали разговаривать.

– Он называл ее имя?

– По-моему, нет.

– А о чем он говорил?

Комендант виновато развел руками, вздохнул.

– Кабы знать, я бы, конечно, прислушался. А у нас ведь как: один зашел, другой, этому что-то нужно, тому тоже… Разве будешь слушать, что там болтают по телефону?

– Ну о чем хоть речь-то шла? Долго они разговаривали?

– Нет, совсем немного. Мне кажется, договаривались о чем-то. О свидании, наверно. Потому что Красильников сказал: «Ладно, приду». Это я запомнил. Еще подумал: «Вот ведь молодежь нынешняя – баба на свидание зовет, целый день добивается». В наше время не так было… А впрочем, кто знает, может, больна она, может, и правда дело важное. Разве в чужую душу влезешь?

– Все может быть, – согласился Изотов. – Все может быть…

Он вынул из портфеля листы бумаги, записал все, о чем говорил комендант, прочел ему и попросил подписать. Потом выяснил в управлении, что Чупреев еще на заводе, и позвонил туда.

– Сережа, ты не уходи, дождись меня и задержи кадровиков, дело есть… Я сейчас выезжаю.

Шумский раскрыл потрепанную записную книжку. Красильников, как видно, не был аккуратен, и сокращенные строчки, записанные наспех, то карандашом, то чернилами, сцеплялись, перемешивались одна с другой, точно хозяин книжки сам не знал, пригодятся они ему или нет. Почерк его был мелким, непонятным. Все это затрудняло чтение, и Шумский то и дело подносил к записям лупу.

На одном листке между математическими формулами записано: «бел. 11 р. 25. об. 8 р., пар. 3 р. 20, пон – внеоч. лекц. м-лен», а следом значилось: «Назар. В-5—81–32 16/III».

Своим заостренным почерком Шумский выписал на чистый лист бумаги номер телефона. Перевернул страницу книжки, прочитал: «Ольга Николаевна». Ни фамилии, ни адреса не было. Затем намного ниже следовало: «от гл р. – 2 дв.». Было непонятно, относится эта странная строчка к Ольге Николаевне или она самостоятельна. На всякий случай Шумский соединил их, переписал и поставил большой вопросительный знак.

Далее были записаны, по-видимому, какие-то хозяйственные расчеты; Шумский пролистал страницы без интереса и натолкнулся на еще одно имя: Валерий Семенович. Оно было обведено в кружок, но тем не менее фамилия опять-таки отсутствовала. Шумский снова поставил вопросительный знак.

На последней странице Красильников записал: «А.И. – 21 р., 18 р., 11 р., 32 р.». Первые две цифры были написаны карандашом, третья – чернилами, последняя – карандашом. «Получал он эти деньги от А. И.? Или давал взаймы? – думал Шумский, перенося запись в свой список. – И кто скрывается под А. И.?»

Изотов приоткрыл дверь. Шумский сидел неподвижно за столом, подперев голову руками.

– Смотри, как работает, – громким шепотом сказал Изотов нажимавшему на него сзади Чупрееву. – Не видит, не слышит…

– О, давненько я вас не видел, – поднялся Шумский. – Заходите, не стесняйтесь. Выкладывайте новости.

Чупреев бросил на стол личное дело Красильникова, взятое с завода, Изотов положил перед Шумским запись показаний коменданта.

– Пока все идет как надо, – довольно сказал Изотов, когда Шумский прочитал бумагу.

– Угу, – отозвался Шумский. – Судя по всему, мы на правильном пути.

Тогда Изотов, улыбнувшись, выложил фотографии.

– Ничего… – сказал Шумский, разглядывая лица. – У парня был недурственный вкус.

– Алексей, – предостерегающе проговорил Изотов. – Не то смотришь.

– То есть как «не то»?

– Не туда… – улыбнулся Чупреев.

– Ну ладно, давайте серьезно. Кто они, установили?

– Знаешь, мне сегодня немного повезло, – пододвигая стул и садясь на него верхом, сказал Изотов. – Представляешь, фотографии. А кто на них – неизвестно. Ищи-ка по городу… В старину хорошо было: фото наклеено на картон, внизу – адрес фотографии, негативы сохраняются… Теперь же снимают на каждом углу. Ну поэтому первое, что пришло в голову, – ехать на завод. Может быть, кто-нибудь из заводских? Подняли мы с Сережей на ноги отдел кадров. И что ты думаешь? Докопались.

– Обе на заводе работают?

– Нет, одна… Поэтому-то я тебе и сказал, что мне немного повезло. Но и то хлеб… Вот эта девочка – Орлова Галина Петровна, чертежница конструкторского бюро.

– Как она работает, в какую смену? – спросил Шумский.

– Все дни одинаково – с девяти до пяти.

– То есть вечерами свободна и могла встретиться с Красильниковым в саду?

– Вполне. Я уже послал ей повестку с курьером, завтра Орлова будет у нас. А что у тебя?

Шумский поморщился:

– Не бередите мои раны. Сплошная головоломка. Тут нужен не следователь, а дешифровщик. – Шумский протянул Изотову листок с выписками. Чупреев подошел к Изотову.

– Я вижу одни вопросительные знаки, – весело сказал Изотов.

– А ты хочешь восклицательные? – Шумский порывисто вскочил, выхватил из рук Изотова листок. – Что это, по-твоему: «от гл р. – 2 дв.»? Отдел главного… главного… р. Что такое «р.»?

– Района, – подсказал Изотов. – Отделение главного района? Что бы это могло означать? Или ремонта? Какая-нибудь ремонтная контора.

– А «2 дв.»? Две двери? Два дворника? Два двигателя? Чушь какая-то. Как курица лапой царапала.

Изотов вдруг рассмеялся:

– Ничего звучит: «Отдел главного ремонта – два дворника».

– Тебе бы только потрепаться, – раздражаясь, сказал Шумский. – Несерьезный ты товарищ, Виктор Батькович.

– Я думаю, сейчас не то что бесполезно, но, пожалуй, бессмысленно ломать голову над этими записями, – сказал Чупреев. – Если найдем людей, то записи сразу приобретут целенаправленность, и их легче будет расшифровать.

– Наш мудрый, рассудительный Чупреев! – воскликнул Изотов.

– Посмотрим, Сережа, посмотрим, – неопределенно сказал Шумский. – Прежде всего надо запастись терпением. Придется, мальчики, как следует поработать. Завтра с утра, Сережа, поедешь в университет, а ты, Виктор, – на завод и в общежитие.

– Но я же вызвал Орлову и двоих ребят из комнаты Красильникова.

– Ничего страшного, их допрошу я. Вы оба – в университете, на заводе и в общежитии – наведите справки о женщинах, носящих имя Ольга Николаевна, и о мужчинах по имени Валерий Семенович. И еще, на всякий случай, помните инициалы «А.И.». Может быть, человек, имя и фамилия или имя и отчество которого начинаются с этих букв, сможет нас заинтересовать.

– В университете тысяч двадцать народу… – начал Чупреев, но Шумский прервал его:

– Ну и что? Не все же Ольги Николаевны или Валерии Семеновичи.

– Но имена распространенные. Сотня, а то и больше наберется. Была бы еще фамилия, а так нужно перебирать всю картотеку.

– Что я могу поделать, дорогой мой, – сказал Шумский. – Надо искать. Действуйте методом исключения. Того, кто вызовет подозрение, приглашайте сюда.

– Я знал: Шумский не оставит нас без дела, – невесело пошутил Изотов. – Кормилец наш. Но ты, Сережа, не унывай. Помни, что ты не одинок: у меня на заводе народу не меньше, чем у тебя в университете. Пошли…

– Обождите, – остановил их Шумский. Он снял с телефона трубку, покрутил диск. – Риточка? Как живем, дорогая? Лучше всех? Ну тогда будь другом, запиши номерок: В 5—81–32. Этот телефон, по-видимому, принадлежит человеку, фамилия которого начинается с «Назар.» – Назаров, Назаренко, Назарчук, Назарянц… Поняла? Ты у меня умница. Выясни, пожалуйста, полную фамилию абонента, имя и отчество, а если это семья, то имена и отчества всех, по справочному. И адрес, конечно, где этот телефон стоит. Мне подождать?..

Шумский закрыл ладонью мембрану.

– Сейчас выясним. Возможно, Назарова Ольга Николаевна? Или Назаров Валерий Семенович? Тогда все упростится.

– А вдруг Назар – имя? Не фамилия, как мы думаем, а обычное имя? – предположил Чупреев.

– Тогда будем искать по телефонной книге всех живущих в Ленинграде Назаров. Тоже неплохая работенка, – мрачно пошутил Изотов.

Шумский не уловил юмора, постучал себя по лбу и взглянул выразительно на Изотова:

– Зачем? Номер-то телефона известен. Назар, так пусть будет Назар… Да, слушаю, Риточка, внимательно. – Шумский схватил карандаш и, придерживая локтем скользившую бумагу, записал: «Назарчук Илья Аполлонович, Назарчук Екатерина Васильевна, Саперный переулок, 8…» Спасибо, дорогая, все ясно.

Изотов, заинтересованно следивший за кончиком карандаша, отвернулся и проговорил с сожалением:

– Да, все ясно…

– Хотел вам помочь, – сказал Шумский, – но не вышло. Бывает. Придется искать Ольгу Николаевну, Валерия Семеновича и «А. И.».

– Надо вызвать Назарчуков.

– Обязательно. Только обоих сразу, одновременно.

Если не было ночного дежурства, Шумский приходил на работу раньше других. Не из-за своей особой аккуратности, а потому, что дома был заведен строгий порядок. Ирина, жена Шумского, женщина твердых правил, поставила дело так, что все просыпались по будильнику в семь, и ни минутой позже. Она готовила завтрак и первая убегала в свое конструкторское бюро: ей приходилось ездить через весь город. Шумский тащил в детский садик сонного, нерасторопного Кирюху и шел, сдерживая себя от быстрого шага, на Дворцовую площадь.

Взяв ключ, он направился по длинному сводчатому коридору, тускло освещенному редкими лампочками, к своему кабинету. На широкой скамейке, поджав ноги и ссутулившись, сидела девушка. Шумский прошел было мимо, но потом остановился и спросил:

– Вы кого ждете?

– Товарища Изотова, у меня к нему повестка, – робко ответила девушка и встала.

– А-а… – проговорил Шумский, догадавшись, что это Орлова. – Ну подождите.

Он отпер дверь, прошел в комнату, морщась от застоялого запаха табачного дыма. Прибрав на столе, достал из сейфа папку с делом Красильникова, полистал акты, протоколы и после этого пригласил Орлову. Это была худенькая длинноногая девушка; Шумский увидел пылающие щеки, большие черные глаза, которые настороженно, но и доверчиво смотрели на него.

– Садитесь, пожалуйста, – густым басом проговорил Шумский. Девушка присела, положив на колени черную сумочку. – Чего вам не спится?

Она не ответила. Шумский заметил, как ее передернула нервная дрожь. Надо было дать девушке успокоиться, расположить к себе. На этот случай у Шумского нашлась забавная история про обезьяну, которая выбежала из клетки зоопарка, всю ночь разгуливала по городу и пугала прохожих. Он рассказывал мягко, со смешными подробностями, и Орлова, кажется, действительно отвлеклась от своих мыслей. Потом Шумский незаметно перевел разговор на нее, узнал, что она живет с родителями, что сегодня ночью у них никто не спал из-за этой повестки. Отец с матерью допытывались, что она натворила, а она и сама не понимает, зачем ее вызвали.

– Вы замужем, Галя? – спросил, как бы между прочим, Шумский.

– Нет.

– А собираетесь? Жених у вас есть?

Она смутилась, Шумский, чтобы сгладить неловкость, сказал:

– Я хочу заранее извиниться за вопросы, которые задаю, но я вынужден это делать, нам важно кое-что выяснить. Так что условимся заранее: вы будете отвечать искренне и не стесняясь, – так будет лучше и вам, и мне. Договорились?

Орлова обреченно кивнула, а Шумский повторил:

– Ну, так есть у вас жених?

– Нет.

Шумский порылся в бумагах, нашел фотографию, на вытянутой руке показал ее:

– Это ваша фотография?

– Моя, – изумленно проговорила девушка.

– А не вспомните, кому вы ее подарили?

Шумский встал, походил по комнате, ожидая ответа, но Орлова молчала, теребя ремешок сумочки.

– Вы часто фотографируетесь?

– Не очень.

– Ну тогда, наверное, не так уж трудно вспомнить, кому вы могли ее подарить.

– Честное слово, не помню…

– Хорошо, я вам помогу, – садясь, сказал Шумский. Он сцепил руки и поднес их к своему острому подбородку. – Вы знаете Георгия Красильникова?

– Знаю.

– И что же?..

– Да, у него может быть моя карточка.

– Вот видите! – довольно проговорил Шумский и укоризненно посмотрел на Орлову. – Оказывается, я лучше вас знаю, кому вы дарите свои фотографии. Он ухаживает за вами?

Девушка замялась, потом сказала как-то деловито, по-женски:

– Это все несерьезно.

– Почему?

– Как вам сказать? Я его мало знаю. Мы познакомились на заводе, зимой. Как-то он пригласил меня в кино, а один раз были в театре, на «Потерянном письме»…

– Вы часто с ним встречались?

– Редко. По-моему, когда ему нечего делать, он звонит мне. Ну а если я свободна, почему не пойти?

– Когда вы его последний раз видели?

– Недели две-три назад, наверно. И то мельком, в проходной.

– А каким образом попала к нему ваша фотография?

Орлова пожала худенькими плечами:

– Случайно… Я должна была сдать две фотокарточки в отдел кадров. Сфотографировалась, получила снимки и шла домой. На улице встретила Георгия. Он узнал, откуда я иду, попросил показать карточки и взял одну… Мне не хотелось отдавать, но он очень просил… Сказал, что я ему здесь нравлюсь… Я и отдала…

– И правильно сделали, – улыбнулся Шумский. – Что ж тут такого? Раз попросил, надо было дать. Тем более что причина просить была у него веская… Ну а теперь откройте сумочку и положите на стол все, что там есть.

Орлова удивленно посмотрела на Шумского и вытряхнула заводской пропуск, зеркальце, деньги, носовой платок, бутылочку с духами, раскрыла кожаный кошелек, высыпала мелочь.

Не притрагиваясь к вещам, Шумский искал губную помаду.

Ее не было.

– Складывайте все обратно, и давайте я подпишу пропуск, – решительно сказал он. – Можете идти на работу, домой, куда хотите.

Когда дверь за Орловой закрылась, Шумский расслабился, вытянул ноги, закурил. Годы работы в управлении научили его довольно точно распознавать людей с первых же минут знакомства. Походка, манера держаться, взгляд, выражение лица, голос, построение фраз и другие частности давали ему право судить о том, с кем имеет дело, еще до допроса. В пестроте человеческих характеров, в повадках каждого подследственного Шумский выискивал и выделял главное для себя – искренность собеседника, ибо искренность – сестра правды.

Перед Шумским, на том самом стуле, на котором только что сидела Орлова, перебывали разные люди – от махровых, отпетых преступников и негодяев до невинных свидетелей, нужных дознанию. Их-то, случайных посетителей его кабинета, он жалел, как жалел сейчас ни в чем не повинную девушку, которая опрометчиво дала малознакомому человеку свою фотографию. Шумский представил, с каким нетерпением дожидаются от нее вестей родители и сколько будет потом разговоров, домыслов и суждений по поводу ее поспешного и непонятного вызова в милицию. И подумал о противоречивости, несовершенности своей работы: чтобы сделать добро людям и обществу, раскрыв преступление, он, Шумский, вынужден наносить им зло. Из-за одного преступника он должен выбить из накатанной жизненной колеи десятки людей, подозревать их, сомневаться в их честности, врываться в их жизнь и держать в нервном напряжении. Почему общество, карая преступника, карает его лишь за само преступление и забывает о моральном уроне, нанесенном другим? Разве это справедливо?

Затрещал телефон. Звонил Быков – голос сильный, молодой, властный, – просил подготовиться и доложить о расследовании.

– Если можно, ближе к вечеру, Павел Евгеньевич, – сказал Шумский. – Все мои в разгоне.

– Хорошо, я сегодня допоздна, – согласился Быков.

Собрались в девятом часу. Изотов неторопливо выложил из папки ворох каких-то бумажек, сказал по обыкновению ворчливым тоном:

– Тридцать восемь и пять десятых Ольг Николаевн, будь они неладны. Правильно, Ольг Николаевн?

– Меня интересует, что за пять десятых, – улыбнулся Шумский.

– В жизни, или, как раньше говорили, в миру, – Ольга Николаевна, по паспорту – иначе. Как считать? Но не стоит ломать голову. Этой Ольге Николаевне шестьдесят четыре. Отпадает. Вообще после шестидесяти – шесть, от пятидесяти до шестидесяти – девять. Итого – пятнадцать. Этих – долой. Остаются двадцать четыре…

– Придется пока отложить и их, несмотря на блестящую статистику.

– Почему? – удивился, подняв белесые брови, Изотов.

– Потому что мне неприятно видеть, как маются люди, выполняя бесполезную работу.

– Ну не таи, чего у тебя там?

Вместо ответа Шумский протянул Изотову протокол допроса Гайдулина.

– Читайте оба, – кивнул он Чупрееву. – Тебе тоже пригодится.

В плотно исписанном листе были сильно подчеркнуты красным карандашом строчки.

«Девятнадцатого октября у меня день рождения. Отмечали в общежитии. Красильников сильно выпил, стал приставать к Валентине Ступиной, которая была со своим мужем Николаем Ступиным, моим другом. Чтобы избежать скандала, я увел Красильникова и сказал, что он не умеет ухаживать за женщинами. На это Красильников ответил, что умеет, и похвалился своим знакомством с Олей, артисткой цирка, которая недавно уехала. Красильников сказал, что был у нее в гостинице и их застал муж. Фамилии Оли я не знаю, Красильников ее не назвал. Название гостиницы тоже не знаю».

– Что-то здесь не того… – усомнился Чупреев. – Красильников же не пил. Это подтверждают все.

– Липа, – категорично заявил Изотов. – Во-первых, он не пил; во-вторых, по своему характеру он не стал бы приставать при всех к женщине; в-третьих, по этой же самой причине не будет он рассказывать о каком-то приключении человеку, с которым не так уж близок.

Шумский стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо смотрел то на Чупреева, то на Изотова, покачивая головой:

– Ах, какие же вы догматики и метафизики! Не ожидал. Учат вас, учат диалектическому методу, а вы… Не пьет – значит не пьет, и точка. А вот случилось так, что выпил, и даже сильно. Что же нам, бедным, делать? Закрыть глаза и сказать: «Не может быть»? А что такое водка и как она влияет на человека, я думаю, не мне вам рассказывать, не маленькие. И, кроме всего, надо учитывать, что неразговорчивый человек, выпив, становится болтливым, может быть, даже чересчур болтливым. Так бывает – не всегда, понятно? – кольнул Шумский. – Не всегда, но бывает. Я тут никаких противоречий не улавливаю. Скорее, наоборот, вижу лишний штрих в биографии Красильникова.

– Не знаю, – угрюмо проговорил Изотов, перечитывая протокол. – Придется заняться цирком, хотя Оля – это еще не Ольга Николаевна.

– Цирком займется Сережа… И еще одну любопытную деталь сообщил Гайдулин. У Красильникова есть двоюродный брат, который дважды приезжал с Дальнего Востока. Зовут его Игнатом, фамилия неизвестна. Гайдулин сказал, что у Красильникова с братом были какие-то нелады, ссоры. Из-за чего – неясно, но надо поинтересоваться. Вот пока все, пошли к бате, он ждет нас.

Кабинет у Быкова большой. На старинном дубовом столе, похожем на бильярд, пусто – все бумаги в сейфе, в углу. Чернильный прибор тоже старинный, бронзовой чеканки, с двумя гончими псами и стаканом для ручек. Ручки торчат перьями вверх, как штыки, но Павел Евгеньевич ими не пишет, прошел их век. Все бумаги он подписывает вечной ручкой с золотым пером, подаренной польскими коллегами, которые приезжали обмениваться опытом.

– Заходите, рассаживайтесь, – пригласил Быков, вставая из-за стола.

Быков много лет в управлении. Здесь он поседел, погрузнел, здесь начал надевать очки, которые, впрочем, не носил, вытаскивая их из кармана лишь тогда, когда надо было что-нибудь прочесть. Его любили, называли заглазно батей, но и побаивались: он бывал крут и резок.

Докладывал Шумский. Быков слушал, положив на зеленое сукно тяжелые, с синевой руки. Изотов держал на коленях папку и чертил квадратики; Чупреев ковырял под ногтями разогнутой скрепкой.

– Итак, что представлял собой Красильников, мы более или менее знаем, – сказал Быков, подняв крупную голову. – Одинокий, скрытный, скуповатый, способный, но не сверх меры работящий, общественно пассивный. Что это нам дает? Немного. Очень немного. Такие люди есть, они незаметны, о них трудно что-либо сказать. И все же я считаю, что группа выбрала, пожалуй, единственно правильный путь, по крайней мере на сегодняшний день. Как видно, женщины играли не последнюю роль в жизни Красильникова… Показание… – Быков поднял руку и пощелкал пальцами.

– Гайдулина, – подсказал Шумский.

– Показание Гайдулина в этом плане весьма любопытно.

– Но это же очень зыбко, Павел Евгеньевич, – не отрывая карандаша от квадратиков, проговорил Изотов. – Прямых подтверждений о его чрезмерном увлечении женщинами нет. Только две фотографии. И то одна нам уже неинтересна.

– Зыбко? – Быков покраснел, метнул сердитый взгляд на Изотова, налег грудью на стол. – Незыбко у строителей, когда они заколачивают сваи в землю, у них под ногами твердо, а у нас – все зыбко. Любое дело, которое мы начинаем, Виктор Никанорович. Так что не будем об этом говорить. Вы думаете, все женщины обязательно дарят свои фотографии любимым? Отнюдь не все.

– Да и помада… – напомнил Чупреев.

– Словом, продолжайте разрабатывать версию… Виктор Никанорович, при обыске в комнате убитого вы не обнаружили каких-либо писем, бумаг с почерком, похожим на тот, что в записке?

– Я имел это в виду. Ничего схожего не нашел.

– Алексей Иванович, список имеющих чешскую «збройовку» у вас есть?

– Запрашиваем, Павел Евгеньевич, завтра утром он будет готов.

Екатерина Васильевна Назарчук шумно пододвинула стул и села, натянутая и оскорбленная.

Изотову не нужно было всматриваться в ее лицо: он знал его, великолепно знал – глубоко вдавленные глаза, смотрящие недобро и самодовольно, крупные уши с мясистыми мочками, чуть выпяченная нижняя губа… Перед ним была женщина, которую он настойчиво, но тщетно разыскивал по фотографии в общежитии и на заводе. Изотов не ждал этой встречи сейчас, но не удивился – профессия давно приучила его ничему не удивляться.

– Это не ошибка, что вызвали меня… сюда? – спросила Назарчук, поморщившись.

– Нет, не ошибка, – спокойно ответил Изотов, располагаясь удобнее и поигрывая карандашом. – Мне хотелось выяснить, были ли вы знакомы с Георгием Петровичем Красильниковым?

Женщина настороженно повернулась к Изотову, в карих глазах ее мелькнуло беспокойство.

– Почему «была»? Разве с ним что-нибудь случилось?

– А вы не знаете?

– Что, что произошло? Он арестован?

– Нет, хуже, убит.

Изотов внимательно наблюдал за Назарчук. «Лжет, что не знает? Или нет?» – думал он, глядя, как женщина вдруг обмякла, опустила голову и заплакала.

– Простите, что мне пришлось сообщить вам прискорбную весть. Я думал, вам уже известно… Успокойтесь, пожалуйста, – проговорил Изотов, протягивая стакан с водой. – Я вижу, вам очень дорог этот человек…

– Неужели Жорж убит? – всхлипывая, говорила Назарчук. – Неужели его нет? Как это случилось?

«Играет или не играет?..» Изотов знал, что лучше всего сейчас выйти и дать женщине успокоиться. Быть может, у нее действительно большое горе.

Когда он вернулся, Назарчук сидела в той же позе, притихшая, утомленная, и прикладывала к сухим глазам кружевной, сильно надушенный платочек.

– Почему вы сразу спросили, не арестован ли он? У вас были на то какие-нибудь основания?