Бездна. Девушка. Мост из паутины. Книга вторая

***

В комнату входит немолодой мужчина в очках. До Веры доносятся голоса, она вслушивается, затем открывает глаза и робеет, поймав взгляд Эридеро.

– Доктор Монрой, – говорит он, – займется твоим здоровьем.

– Я осмотрю вас, сеньорита, – вежливо произносит врач.

– Вы бы не могли выйти? – не поднимая глаз, бросает Вера стоящему у окна мужчине.

– Конечно, – приветливо отвечает он и, поравнявшись с дверью, бросает: – Закончите, сообщите.

Далее следует рутинный осмотр. Внимание Веры привлекает тот факт, что доктор Монрой не задает ни единого вопроса и никак не комментирует ее состояние. Закончив, поспешно направляется к двери и просит Байрона позвать сеньора. Когда тот входит, безотлагательно вводит его в курс дела, и Вера с грустью отмечает: состояние ее здоровья обсуждают так, словно это не имеет к ней ни малейшего отношения, не с ней, а с тем, кто отныне решает за нее. Наглядная демонстрация ее бесправия.

– Запущенная ангина, мне не нравится ее кашель. Температура 39.9. Сильная анемия, истощение, нервное перевозбуждение. В таком состоянии организму не просто сопротивляться инфекциям. Это, конечно, дело ваше, но я настоятельно рекомендую минимизировать стресс, в таком случае она значительно быстрее пойдет на поправку. Через несколько часов я вернусь осмотреть донью Элену и привезу все необходимые лекарства и витамины. А сейчас температуру необходимо сбить и взять кровь на анализ.

– Доктор Монрой, – не сдержавшись, тихо произносит Вера, – я была уверена, что о состоянии здоровья информируют непосредственно больного, коли тот является совершеннолетним и психически полноценным. Или в вашей стране врачебная этика отличается от общепринятой?

Эридеро неспешно оглядывается и смотрит на нее так, словно она сказала нечто весьма забавное. «Похоже, я его веселю, как шут гороховый», – вспыхивает Вера.

– Не напрягайся. Тебе необходим покой, – насмешливо произносит он и добавляет: – Ты весьма неплохо говоришь по-испански.

Доктор Монрой достает из сумки два шприца: один с довольно длинной иглой. Вера испуганно садится и вжимается в стенку кровати. «Это произойдет ночью, – говорил Карлос, – она ничего не успеет почувствовать», – по телу пробегает дрожь. «А если он намеренно усыпит меня, чтобы затем… да и откуда мне знать, что он собирается вколоть? Может, они хотят напичкать меня наркотиками, чтобы я не приходила в сознание…» Дыхание учащается, руки предательски дрожат, она спешит опустить глаза, придать лицу привычное отстраненное выражение – не выходит: слишком слаба, слишком обессилена, слишком напугана. Вера застывает, вжавшись в стенку, согнув руки, обхватывает ими плечи, словно пытаясь согреться.

– Что с вами? – недоумевает доктор Монрой. – Я сделаю вам жаропонижающий укол и возьму кровь на анализ. Укол не самый приятный, зато вам станет существенно легче…

– Не нужно уколов, пожалуйста! – едва слышно бормочет Вера.

Доктор со вздохом оборачивается, вопросительно глядя на Эридеро.

– Это необходимо? – осведомляется тот. Монрой кивает. – Что ж, – хладнокровно произносит он, приближаясь к Вере, – ты слышала. Протягивай руку, не упрямься.

– А что если буду упрямиться? – она поднимает полные страха глаза. – Отвезете на экскурсию?

– Нет, – по губам пробегает едва заметная улыбка. – Но болеть будешь долго. Думаю, и тебе не по душе подобные ночные «шоу». Избавь себя и меня от них как можно скорее. – Вера медлит. – Давай руку и закрывай глаза, – спокойно приказывает мужчина. – Ну же, прекращай вести себя, как ребенок!

Вера нехотя подчиняется. Доктор Монрой со шприцом в руке подходит совсем близко, и она непроизвольно отдергивает руку. Эридеро усмехается, и когда Вера вновь протягивает руку, перехватывает ее, сжав запястье, прижимает к кровати, фиксируя и не оставляя возможности пошевелиться.

– Закрывай глаза, – тихо повторяет он.

На этот раз Вера следует совету. Укол на удивление болезненный. Она закусывает губу, подавив стон, и приподнимается, но мужчина поспешно кладет руку ей на плечо, заставляя податься назад. Анализ крови по сравнению с уколом кажется комариным укусом.

– А теперь антибиотик, – одобряюще улыбается доктор. Вера покорно выпивает. Больше всего ей хочется остаться в одиночестве. В конце концов, таблеткой больше, таблеткой меньше – какое это имеет значение, если они решат осуществить задуманное? – Вы сейчас уснете, а когда проснетесь, будем надеяться, температура спадет.

– Я проснусь? – спрашивает Вера, не поднимая глаз.

– Можешь в этом даже не сомневаться, – отвечает голос, в котором скользят на удивление теплые нотки. – Идите, доктор, я к вам присоединюсь, – бросает он. Когда тот выходит, говорит Вере: – Спи спокойно. Обещаю, твоим сном я никогда не воспользуюсь.

– Меня это успокаивает… когда наступит момент, я предпочту знать об этом.

– Это правильно, – одобряюще замечает он. – С жизнью желательно иметь возможность проститься. – Затем смотрит на нее пристально, изучающе и наконец задумчиво произносит: – Это произойдет только в том случае, если ты не оставишь мне выбора. Так что, тебе решать, как долго ты хочешь жить.

– Вы шутите, – ее начинает клонить в сон: мысли обрываются, перед глазами все расплывается.

– Нет. Спи. Поговорим, когда тебе станет легче.

Вера слышит, как удаляются шаги, закрывается дверь, и, оставшись одна, она наконец засыпает.

***

Открыв глаза, Вера замирает: комната утопает в солнечном свете. Яркий, необычайно жизнеутверждающий, он струится из окна, образуя широкие полосы на полу, рисуя квадратики на стоящих у окна диване и кресле. На стене пляшет солнечный зайчик. Вера поднимается: голова тяжелая, ставшая неизменной спутницей слабость сдаваться не намерена, но жар спал; и с удивлением осознав: ее на самом деле решили лечить, а не убивать и не доводить до бессознательного состояния, она испытывает безмерное облегчение и слабо улыбается. Принимается перечислять: «Я проснулась, жар отступил, солнце светит, и его даже можно увидеть – в тюрьме о подобном и не мечталось…» – убеждая себя, что на данном этапе необходимо черпать силы из каждого положительного момента. Подойдя к окну, на несколько минут застывает, рассматривая открывшийся взору пейзаж: вдалеке раскинулись необыкновенные, словно нарисованные для компьютерной игры, высокие зеленые холмы, и прямо на их верхушки спустились огромные, жемчужные, похожие на комки сладкой ваты облака. Фантастическое небо, подобного которому Вера не встречала ни в одном из своих путешествий, поражало воображение – филигранно смешанные гениальным художником темно-синяя и белая краски являли редкую по красоте картину бескрайнего пространства: перламутрово-жемчужное кружево, обволакивая синеву, образовало причудливый густой узор, сквозь который проглядывали полосы интенсивно-синего цвета… высокое над головой небо уходило под наклоном к горизонту затем, чтобы в самой дальней точке слиться с зелеными холмами. А прямо за воротами дома плотной стеной взметнулись деревья: насыщенного изумрудного оттенка, высокие, монументальные, они казались более грозными стражами этого клочка земли, чем вооруженные люди у ворот. Вера с изумлением всматривается в эти кажущиеся инопланетными «декорации», на удивление гармонично дополняющие ту параллельную реальность, в которую ее забросил злой кукловод, и внезапная, словно вспышка молнии, мысль пронзает сознание: «Умирая я буду смотреть в это небо, но не дневное, а утреннее… это случится ранним утром, после рассвета». Опустившись в кресло, она силится унять бешеный стук сердца, повторяя: «Глупости, просто глупости! Откуда берется подобный бред? Нервное перевозбуждение, сказал доктор Монрой, вот и последствия. Необходимо взять себя в руки, так и до галлюцинаций недалеко…» Затем бросает взгляд на часы – 13:15. О событиях последней ночи напоминают неприятная липкость кожи и спутанные волосы: похоже, серьезно лихорадило – морщится Вера и спешит пройти в ванную комнату. Настроение мгновенно улучшается: возможность принять душ со всеми удобствами воспринимается после пережитого небывалой роскошью. «Никогда, – думает она, – я не сумею относиться к горячей воде и ее доступности, к наличию банных и туалетных принадлежностей, как к обыденности». Стоя под теплыми струями, Вера восстанавливает в памяти ночные события и сказанные напоследок слова: «тебе решать, как долго ты хочешь жить». «Неужели? Остается только выяснить, что подразумевается под словами: „если ты не оставишь мне выбора“. Возможно, для этого достаточно одного неверного слова… Тот еще тип: освобождая подругу, готов был смести все на своем пути, включая невинных людей. При этом выглядит на удивление вменяемым… или мне хочется в это верить? – размышляет она и тут же напоминает себе: – Он друг Элены, это обнадеживает. Так или иначе, я жива только благодаря ему…»

Вернувшись в комнату, она застает сидящую в кресле у окна Элену.

– Как твоя рана? – интересуется Вера.

– Нормально. Доктор Монрой назвал ее ювелирной работой. Шрам можно будет удалить лазером. Я даже не знаю, такое воспоминание… – с сарказмом говорит она. – А сама как? Мне поведали, что ночью ты учудила переполох.

– Мне, и правда, было неважно, – признается Вера. – Надеюсь, это уже позади.

– Тебе не мешает обработать следы нашей вечерней «беседы», – бросает она, изучив лицо Веры, и усмехается, – я велю принести мазь. Рука у меня тяжелая, но ты сама напросилась.

– Не надо об этом, – отстраненно произносит Вера.

– Надо, – холодно возражает Элена. – Как долго ты подслушивала?

– Я знаю о том, что мы объявлены погибшими… – признается она.

– Ты соображаешь, что могло случиться, обнаружь тебя Москито десятью минутами ранее?! – Вера молчит. – Бэмби, – вздыхает Элена, – это очень странно: с одной стороны, тебя судьба колотит нещадно, с другой, спасает в самый последний момент.

– Что меня ждет? – спрашивает Вера, понизив голос.

– Никто не знает, что ждет за поворотом, есть лишь иллюзия предсказуемого завтра… – театрально проговаривает Элена и серьезным тоном продолжает: – Пока ты останешься в этом доме. Тебе очень повезло попасть под опеку его владельца.

– Кто он? – за напускным равнодушием угадывается плохо замаскированное любопытство.

– Человек, который пожалел тебя настолько, чтобы спасти, – улыбается Элена. – Так что веди себя примерно и не думай создавать проблемы. Если хочешь остаться в живых. Он очень великодушен, пока его не разочаровывают. В твоих интересах продолжать пробуждать в нем великодушие, а не… – Она на секунду замолкает и с уверенностью заключает: – Думаю, ты достаточно умна, чтобы правильно прочесть ситуацию.

– Я не совсем понимаю… – растерянно произнесенные слова. Произнесенные сдавленно, очень тихо.

– Ты не можешь уйти, – Элена пристально смотрит ей в глаза, – это ты уже знаешь. Любая попытка связаться с кем-либо вне этого дома или покинуть его стены, будет стоит тебе очень дорого.

– Но почему бы вам не отпустить меня? – безрассудно, отчаянно просит Вера. – Вы можете переправить меня в любую точку мира, никто и не узнает, что я была здесь. Я что-нибудь придумаю… ну, например, мне удалось выбраться из здания, убежать… а потом добраться до аэропорта и пробраться в грузовой самолет…

– Бэмби, что за детский лепет… – насмешливо произносит Элена. – Прекращай! Это невозможно!!! – отрезвляет ее металлический голос.

– Я ведь была свободна… – обрывает ее Вера, немигающим взглядом глядя в окно, туда, где облака сливаются с холмами. – Десять часов я была свободна, я почти вернулась домой… лишиться свободы во второй раз не менее жутко, чем в первый, возможно, даже более… – Она оборачивается к Элене и, пристально глядя ей в глаза, произносит медленно, со страхом, тоской, отчаянием: – Ты можешь себе представить, каково это: обрести свободу, чтобы десять часов спустя узнать, что ты опять все потеряла?!

– Я знаю, что такое терять все… терять все и мечтать о смерти… – ее лицо каменеет, подобно маске, и на Веру устремляются горящие изумрудные глаза. – Пока ты цепляешься за жизнь, не потеряно то, чего уже не отыскать.

– Возможно, ты права… – задумчиво произносит Вера, ошеломленно наблюдая за тем, как лицо собеседницы вновь принимает бесстрастное выражение. – Прости, я не хотела…

– Я все понимаю, Бэмби… понимаю, что на тебя обрушился кошмар, из которого ты вырвалась на секунду лишь для того, чтобы обнаружить новый кошмар… – Застыв, Вера смотрит на нее, боясь пошевелиться: подобной нежности в этом голосе она не могла и представить. Кажется, этот голос принадлежит другой женщине или напротив возрождает ту, которая жила в ней или продолжает жить, отдалившись от нее нынешней. – Ты не заслужила подобного, ты не выбирала, но что поделать – судьба точнее пули, и никогда не знаешь, когда и где она тебя подкараулит… Поверь мне: то, что произошло – наилучший вариант из возможных, учитывая обстоятельства, разумеется.

– Ты скоро уедешь? – потерянно уточняет она. Элена кивает. – Мы еще увидимся?

– Конечно, – в голосе искренняя теплота. Похоже она пытается ее утешить. – Меня будут посвящать в твои дела. Обещаю звонить, а иногда приезжать в гости.

– А ты не можешь взять меня с собой? – не то просьба, не то вопрос, ответ на который она ждет с обескураживающей надеждой. Элена отрицательно качает головой. – Я ведь его совсем не знаю… – в голосе беспомощность.

– Не бойся, – улыбается Элена. – Он тебя не обидит. Но ты должна понимать: есть правила, которые не обсуждают, им следуют – стоит тебе перешагнуть черту, ты подпишешь себе приговор. Собственными руками. Ты не оставишь ему выбора, понимаешь? Тогда и я ничем не смогу помочь тебе. Не испытывай судьбу, прошу тебя, не вздумай рисковать. Запомни: подобный риск сродни самоубийству.

– Значит, у меня нет будущего, – глухо произносит Вера. – Ни-ка-ко-го.

– Этого ты знать не можешь, – вздыхает Элена. – Посмотри на ситуацию с другой стороны: твои шансы на свободу во Вьетнаме были практически равны нолю. Ты избежала расстрела, а условия здесь несравнимы с тюремными. В любом случае твое положение улучшилось.

– Но там у меня была хоть какая-то защита…

– Неужели? – она вскидывает брови. – Ты забыла, что сделал зверек с твоей подругой? А сколько раз на тебя поднимали руку? – Вера мрачнеет. – Ты бы загнулась в тех условиях, сама видишь, в каком ты состоянии. Здесь к тебе будут хорошо относиться, ты ни в чем не будешь нуждаться. Бэмби, животные в сафари живут порой не хуже, чем на свободе, это тебе не ненавистный зверинец и не клетки, которые ты мечтала открыть…

– Сафари… – задумчиво произносит Вера, – имитация свободы.

– Ну да, – улыбается Элена. – Будущее есть лишь планы и иллюзии. Живи настоящим. Все не так плохо, могло быть гораздо хуже.

– Ты права, – соглашается Вера. – Я должна выздороветь. На этом и попробую сконцентрироваться.

– Молодец! – хвалит Элена.

– Ты бы не могла принести мне ножницы?

– Это еще зачем? – в голосе недоумение.

– Хочу состричь волосы, – спешит объяснить Вера. – Они мне мешают, слишком длинные, и, кажется, запах тюремного мыла смыть не удается… Говорят, состригая волосы, избавляешься от негатива.

– Чуть позже ко мне приедет мой мастер, я попрошу его заглянуть к тебе, – обещает Элена. – Вечером у меня ужин, необходимо хоть немного привести себя в порядок. Кстати, – спохватывается она, – я принесла тебе все необходимое на первые дни. – Оглянувшись, Вера обнаруживает пакеты с одеждой. – А теперь мне пора. Я прикажу Валентине принести тебе еду и антибиотики.

***

Этот разговор успокоил и ободрил Веру. Более всего нуждалась она в эти минуты в покое, пусть временном, пусть призрачном, покое, благодаря которому сможет собраться с силами и прийти в себя. Напряжение последних дней чуть спало, чудовищная головная боль отступила, страх сделал робкий шаг назад, и, оставшись в одиночестве, Вера попыталась объективно проанализировать случившееся: проще всего этим людям было убить ее, тем самым навсегда избавившись от проблемы. Но Элена не хотела прибегать к подобному решению, а Эридеро поддержал ее. «Быть может, он действительно пожалел меня, – думала Вера, – в таком случае ему не чужда человечность. И потом, с Эленой у них довольно близкие отношения, вряд ли он станет огорчать ее без крайней необходимости… Да и она не стала бы с таким уважением относиться к психопату и ничтожеству». Вера не могла не признать – в последние дни Элена не раз доказывала свое особое к ней отношение: вытащила сначала из тюрьмы, а затем из больницы, не бросила в Ханое, узнав, что она нарушила слово и предупредила Ким, не убила в Хартуме и пыталась спасти ее от логически напрашивающегося приговора. Не верить ее словам оснований не было: «Элена никогда не врала мне, напротив, была чересчур откровенна и порой жестока в своей искренности, – заключила она. – Не было у нее причин врать мне и сейчас, когда я полностью в их власти. Посему если она утверждает, что при соблюдении условий ко мне будут хорошо относиться, вероятно, так оно и есть». Придя к этому выводу, Вера с облегчением вздохнула: беспросветный мрак, нарисованный измученным сознанием накануне, понемногу рассеивался, картина прояснялась, появились первые светлые пятна. Затем она распаковала принесенные пакеты – в них оказалось все необходимое на ближайшие дни: белье, белые майки, джинсы и очень красивые костюмы – бордовый, темно-синий, черный, сиреневый и бледно-розовый – приталенные кофты на молниях с длинными рукавами и брюки по фигуре – идеально удобная одежда как для дома, так и для прогулок по местности, открывшейся за окном. Вера поспешила переодеться в бордовый костюм и с грустью отметила, что ее привычный размер вместо того, чтобы обтягивать тело, довольно свободно на нем болтается. Фигуру до тюремного периода эта одежда подчеркнула бы крайне выигрышно, сейчас же подчеркнутой оказалась лишь ее болезненная худоба… «Я стала совсем другой, и люди смотрят на меня иначе, – с болью осознала она и, глубоко вздохнув, прогнала непрошенные слезы. – Это вопрос времени, я выздоровею и снова узнаю себя в зеркале».

И все же, подарки доставили ей искреннюю радость – у нее появились вещи: новые, красивые, ее собственные. Как раньше. Окинув взглядом комнату, Вера с удовлетворением улыбнулась: несколько дней назад она мерзла на подстилке в крошечной клетке, мылась прохладной водой и не расставалась с полосатой формой, не говоря уже об отсутствии элементарных средств гигиены и личного пространства… да, Элена, как всегда, права, ее положение улучшилось. Даже учитывая неизвестность, сказала себе она, перебирая в памяти тюремный быт, это предпочтительнее. Потому как мне нечего было терять, и за ту жизнь не имело смысла цепляться…

Несколько раз в комнату заглядывает сменивший отдыхающего Байрона охранник по имени Рикардо – молодой, смуглый, молчаливый. В отличие от коллеги, он почти ничего не говорит, заглядывает на минуту и спешит скрыться из виду. Веру это вполне устраивает. А вот женщина по имени Валентина оказалась куда более назойливой: она принесла обед и горку таблеток, при виде которой Вере, активной нелюбительнице химии, стало не по себе. Говорила женщина очень медленно, тщательно проговаривая слова, вероятно полагая, что иностранка понять сказанное в полной мере не в состоянии, и производила впечатление особы довольно жесткой, неприветливой и напористой. Принесенный обед состоял из мясных блюд: супа с фрикадельками и мяса, залитого молочным соусом с зеленью, при виде которого Вере сделалось не по себе. «Это кролик», – пояснила Валентина, заметив озадаченный взгляд. Мясо Вера не ела с семи лет, и едва услышав, что лежит перед ней на тарелке, поспешно встала из-за стола: и без того слабый аппетит отшибло полностью. Она поблагодарила, отметив, что большую часть жизни мясо не ест и менять свои привычки не планирует, на что услышала возмущенные причитания: доктор Монрой прописал ей специальную диету, в которую непременно входят мясные блюда, далее следовало перечисление, от которого Вере сделалось дурно: помимо кролика, ее новый рацион угрожал пополниться мясом цыпленка, косули, оленя и страуса. «В этом доме все это едят?» – изумленно поинтересовалась она. Валентина наградила ее взглядом, в котором читалось неприкрытое сомнение в ее душевном здоровье. Вера попросила побыстрее убрать со стола принесенный поднос и не напоминать ей о еде в ближайшие часы. Женщина же опускать руки не намеривалась: «Сеньор велел мне следить за выполнением указаний доктора. Не создавайте мне проблем!» – грозно заявила она. Вера подняла поднос, вынесла его за дверь и всучила в руки Рикардо. Валентина, обещая рассказать все патрону, временно капитулировала. Вернувшись через час, она принесла салат, бутерброд с сыром, фрукты и горячий грейпфрутовый сок с медом. Вера пообедала, выпила микстуру от кашля, обрадовалась, найдя леденцы для лечения горла, от остальных антибиотиков отказалась.

Весь день провела она у открытого окна, сидя на диване, укутавшись в плед, наслаждаясь солнечными лучами, свежим воздухом и прекрасным видом. «Странно, почему вчера я так замерзла? – гадала она. – День в самом деле был холодным или виной тому была болезнь? Сегодня так тепло, +20, не меньше». А далее на холмы спустились сумерки, и Вера завороженно наблюдала за тем, как темнеет небо, контуры холмов утопают в темной дымке, и деревья, казалось, погружаются в сон. Вечерний пейзаж выглядел таинственно и зловеще, в таких декорациях можно смело снимать сказки, подумала она.

***

В дверь постучали, в комнату заглянул незнакомый мужчина.

– Сеньорита, – сообщил он, – меня прислала к вам донья Элена.

– Проходите, – кивнула Вера, догадавшись, кем является гость.

Он приблизился, и от Веры не укрылось замешательство, проскользнувшее на считанные секунды в его глазах.

– Понимаю, – усмехнулась она, – такая клиентка вам досталась впервые.

– Что вы, сеньорита, ничего подобного, просто… – бедняга пытался нащупать ускользнувшую почву. – Меня зовут Камило, – растерянно проговорил он.

– Очень приятно, – вежливо ответила Вера, но в ответ не представилась. Если она объявлена мертвой, называть свое имя незнакомым людям, не получив на то согласия, с ее стороны весьма неосмотрительно. – Вы могли бы подождать немного, я помою голову? – он с готовностью кивает.

Вера спешит в ванную, десять минут спустя возвращается и просит Камило сделать ей короткую стрижку. Тот усаживает ее на стул в центре комнаты и принимается внимательно изучать длинные волосы. «Доктор Монрой не осматривал меня настолько сосредоточенно», – улыбнулась она.

– Сеньорита, – наконец постановил Камило, – ваши волосы, в отличие от вас, здоровы. Вы уверены, что хотите состричь их? Я бы мог придать форму. С такой длинной получится очень красиво.

– Стригите, – тихо, но очень твердо просит Вера, – и чем короче, тем лучше.

Камило вздыхает и принимается за работу. Вера с любопытством ожидает результата: в последний раз короткая стрижка была у нее в детстве.

– Давайте остановимся на линии плеч, – предлагает он, и Вера не успевает возразить. – Если через неделю вы не передумаете, обещаю вернуться и сделать все, как скажете. Думаю, для первого раза достаточно. Я сделаю ступенчатую стрижку, и вы сможете присмотреться и решить, комфортно ли будем вам с короткими волосами. Подозреваю, что не комфортно.

– Почему? – с интересом спрашивает Вера.

– Вам идут длинные… когда выздоровеете, станете похожи на фею.

– Делайте, как считаете нужным, – она сдается.

Затем с интересом изучает результат, стараясь абстрагироваться от похудевшего лица с впавшими щеками, выступившими скулами и черными синяками под глазами. Волосы непривычно короткие: передние пряди не доходят до подбородка, а самые длинные едва касаются плеч. Голова стала на удивление легкой, словно срезанные пряди и впрямь унесли море негатива и нерадостных воспоминаний.

– Спасибо, Камило, – искренне благодарит она, – вы очень талантливы.

– Без ложной скромности: донья Элена выбирает лучших… – Прощаясь, он снабжает ее заколками, необходимыми средствами ухода и расческами. – Надеюсь, – говорит он, – в следующую нашу встречу вы будете здоровы и красивы, как прежде.

Вера возвращается на свой диван. Кажется, температура к вечеру повышается, расстроенно отмечает она. За окном темно. «Я начинаю возвращаться в нормальное человеческое состояние», – с удовлетворением осознает она, проводя рукой по гладким уложенным волосам, затем собирает их в хвост и слабо улыбается: короткие хвостики напоминают ей детство. Из воспоминаний ее вырывает с шумом распахнутая дверь – по-боевому настроенная Валентина принесла ужин и новую порцию таблеток. Взглянув на поднос, Вера непроизвольно морщится: полная тарелка риса, опять мясо, апельсиновый сок, вареные морковь и свекла.

– Валентина, – с подчеркнутой вежливостью обращается к женщине Вера, – я вам объяснила ранее: я не ем мясо. Пожалуйста, унесите это побыстрее.