Запах счастья. Рассказы взрослого мальчика

Звуки

Говорят, что запахи невозможно запомнить, чтобы мысленно воспроизвести. Зато они сразу возвращают в то место и в то время, где и когда ты услышал их впервые. Такая получается «левитация» в пространстве и во времени. Вот и звуки тоже. А для меня, может быть, даже в большей степени, чем запахи. Но не все звуки помнятся, а почему-то лишь те, что слышал, когда был счастлив.

…совсем маленький стою возле огромного чёрного рояля, а папа играет вторую фугу из «Хорошо темперированного клавира» И. С. Баха. Я уже перерос то время, когда свободно заходил под рояль, но нагибаюсь и… о! там жёлтая дека с чёрными немецкими надписями, папины ноги на педалях и этот ни с чем не сравнимый гул! Когда папа кончает играть фугу, то можно легонько ударить снизу по деке и прислушиваться, как рояль отзывается далёкими криками безвестных и очень древних людей. Они что-то кричат на незнакомом языке… Папа вышел из-за рояля. Паркет блестит, и листья лимона отбрасывают на него легкие зеленоватые тени. Скрипит дверца комода. Щёлкают замки книжного шкафа, плоским металлическим звуком шлёпают ручки на его дверцах.

…вот я сижу на огромном диване с мягкими сизыми подушками, вернее, стою на коленях, облокотившись руками о письменный стол, и слежу, как папа проверяет школьные тетрадки и ставит отметки красным карандашом. Самое интересное у этого стола – ручки ящиков: если их поддеть, они потом так здорово позвякивают – первые два удара громко и медленно, а потом всё быстрее и тише! Этому меня научила баба Саня. Потому что письменный стол – её, она отдала его папе. Он женский (так она говорит) и красного дерева, и с зелёным сукном.

…бабушка укладывает меня спать после обеда. Моя кровать – за книжным шкафом, задняя стенка которого затянута серым холстом и увешана папиными рисунками в рамках и под стеклом. Я думаю, что спать не хочется, но из нашей кухни слышен говор соседей, звон посуды, лязг чугунных сковородок, урчание воды, спускаемой в уборной… Эти звуки то наваливаются крутой волной, то стихают и разбиваются на отдельные брызги. В них покой, мир, безопасность. Я не осознаю этого, но чувствую всем своим существом. И засыпаю. Потом, уже живя в отдельной квартире, я понял, что мне их недостает, что ДОМ без них – просто жилплощадь.

…«Широка страна моя родная» – звучат по репродуктору позывные. Это значит, сейчас начнётся салют! Но отчего так торжественно выпрямляется душа, отчего так гордо и тревожно сжимается сердце? Я не застал войны, родившись сразу после неё, и эти позывные не могут вызывать у меня память о сводках «Информбюро». Но в этих звуках – всё, в них то великое «Да!», на которое можно опереться, которое можно обнять, с которым, если взять за руку, то уже ничего не страшно. Папа гасит свет в комнате, я встаю на широкий подоконник, и мы смотрим салют. После салюта радио играет гимн, который почему-то похож на папу, когда я сижу у него на коленях, и он гладит мои светлые кудрявые волосы.

…«Муууэ! Муууа! МуууУУ!» – на разные голоса мычат коровы. «ММм!» – коротко, сурово и на два тона ниже отзывается бык. Стадо возвращается с пастбищ летним вечером. На дороге поднимается пыль столбом, и от топота сотен коровьих ног дрожит земля. Я подбегаю к калитке. За калитку хочется, но нельзя: там есть одна корова – она бодучая. Мама рассказывала, как однажды корова подняла её на рога и посадила на забор! – когда мама была ещё маленькой девочкой. «ЩЩёлк! шшьЩЁлк!» – хлещёт кнутом пастух, правда, больше для форса, чем по необходимости. А какая корова шла первой? Если рыжая, то завтра будет солнце, а если чёрная, то – дождь, а если белая с чёрными пятнами, то будут кучевые облака… За коровами идут мелкие: козы, овцы. От изб слышны голоса хозяек: «Борь-борь-борь-борь-борь!» или: «Каать-каать-каать!». И овцы с козами отвечают родным голосам: «Бееее! Ммее!..» Стадо уходит, растворяясь в палевой пыли. Смеркается и заметно холодает.

…поднимаясь по каменным ступеням колокольни, вдруг услышал гудение мухи, и немедленно очутился в глубоком детстве, на лугу, лежа на порядком выцветшей зеленоватой подстилке с чернильным пятном. Подстилка раньше служила скатертью на круглом столе, и папа объяснял на ней математику Ивану Сергеевичу. Лето. Густо пахнет разнотравье. Греет солнце. По цветкам и травинкам ползают мелкие букашки, а надо мной проносятся майские жуки и гудят. Я лежу ничком, и моё тело блаженствует оттого, что подстилка защищает его от уколов прошлогодних сухих стебельков и можно на ней вертеться как хочешь. Далеко вверху шумят на ветру сосны, но у меня на подстилке ветра нет, только гудение майских жуков в тишине…

…солнце, белая, плотная, но не пыльная дорога, я за руку с папой спускаюсь с зелёной горы к заливу. Мы идем в Бухту Радости. Просто так: посидеть на обрыве, поглядеть на ширь водохранилища, на красную часовню в Чивереве и жёлтую церковь в Осташкове. Высоко в небе тарахтит одномоторный самолёт. Он летит не спеша, беспечно – так же, как идём мы с папой. Так же, как медленно идёт пароход, фырча и попыхивая синим дымком, так же, как медленно, смешно переваливаясь в колдобинах сельской дороги, плывёт по полю автобус. Видны только его остроносая мордочка и маленькие окошки, а колёса скрывает высокая трава.

…Арбат. Станция метро в виде красной звезды. Как выйдешь из неё, то со всех сторон охватывают разноголосые гудки автомобилей! Их так много – не то что у нас в Таганке! Какой же это праздник! Как весело слушать эти гудки: в них – Москва! Она представляется мне весёлой и беззаботной, как я сам.

…сквозь сон слышу: «Бум! Бум! Бум…» Это большой барабан! Из оркестра!! Демонстрация началась!!! В квартире непривычно тихо… Ах… неужели все ушли, а меня не разбудили? Быстро натягиваю что попало и – на улицу, в Праздник! Машины не ходят, и троллейбусы прижались к обочине. Слышны только весёлые голоса людей и шарканье шагов по асфальту. И приближающийся звук барабана!

– Ay! Ay! Ау-ау! – что-то кричат с трибуны райсовета, и колонна с красными флагами взрывается в ответ протяжным «Ураааааау!»

Кто первый идёт? «Малолитражка»? «Серп и молот»? Нет – ЗИС. У него целый автомобиль едет! А вот какая шестерня крутится! Урааа! Впереди колонны медленно шествуют серьёзные дяди и тёти в красных лентах. За ними духовой оркестр. А в большой барабан бьёт смешной маленький лысый дядя!

На той стороне у парикмахерской продают мороженое! Надо туда просочиться между поющими и пляшущими демонстрантами… вон ещё оркестр – это от мясокомбината имени Микояна!

Папа и мама разговаривают со знакомыми и смеются. А потом мы идём завтракать кофе, пирогами с капустой и красной икрой.

24 декабря 2013 г.

Печка

Дрова хранятся под роялем. Уже немного, а раньше – Петя слышал это от папы – дрова занимали всё: от педалей до задней ножки. Но теперь есть батареи. Правда, их топят неважно, и приходится топить ещё и печку. Вот сегодня будут топить!

Папа вытаскивает несколько поленьев из-под рояля, и они с Петей несут их в коридор. Возле печной дверцы, совсем чёрной и с лязгающим засовом, папа кладет поленья на металлическую пластину и начинает рубить их на тонкие брусочки. Ловко так! Ставит полено на пол, на пластину, и легко бьёт небольшим топориком, оно и раскалывается.

– Убери руки! – строго говорит он Пете. – А то, не дай Бог… Я так себе большой палец чуть не отрубил во время войны. Видишь шрам?

Петя молча смотрит на палец, но мало что видит: в коридоре горит лишь одна лампочка.

Но вот брусочки и щепочки нарублены, и Петя засовывает их в топку – это его работа.

– Давай сюда газету! – велит папа и подкладывает её между щепочек снизу. Потом чиркает спичкой: – Ну!..

Оба кочегара присаживаются на корточки и следят, как огонёк охватывает газету, потом щепки, чуть потрескивая. Петя боится и полслова произнести: вдруг погаснет?! В коридоре тихо-тихо. Папа тоже молча смотрит на пламя. Но вот послышался слабый гул, потом всё сильнее, сильнее. Пламя разгорается, и печка начинает шуметь и петь! Ух как здорово!

– Давай закроем дверцу, пусть огонь набирает силу! – говорит папа.

Чёрная дверца закрывается на засов, но сквозь щели в ней видно, как в топке играет оранжевое пламя. Папа встаёт на ноги, Петя за ним.

В большой комнате папа щупает рукой изразцы голландской печи. Они крупные, белые, и в них даже немного видно отражение, а отдушины и задвижки – медные. Но печка ещё холодная.

Петя бежит в коридор подложить дров и… ай! – засов-то у дверцы горяченный.

– Возьми-ка варежку! – посмеивается папа.

Ещё раза два Петя подкладывает дрова, и вот, наконец, папа из комнаты весело кричит:

– Всё, хватит, уже нагрелась, иди сюда!

Петя прикладывает руки к изразцам, но они только чуть тёплые.

– Нет, ты повыше пощупай! – советует ему папа и поднимает его за подмышки.

О! тут совсем другое дело: изразцы горячие. Папа становится спиной к печке и греет поясницу…

Постепенно воздух в комнате делается таким… Петя не знает, как сказать, что воздух становится добрым.

27 декабря 2013 г.

Пимен

Парадная лестница у нас особенная, думал Петя: сначала восемь ступенек, потом надо повернуть налево, пройти немного – и ещё шестнадцать ступенек. Это когда вниз идёшь. Перила узорные, с накладными коричневыми деревяшками, а в конце эта деревяшка загибается таким рогом, но он болтается, скоро отвалится, наверное… Ступеньки серые и могучие, прямо это видно, хотя местами они стёрты и можно поскользнуться.

Однажды Петя даже попробовал съехать по этим шестнадцати ступенькам на санках, пока никто не видел! Но санки скользили плохо, и к тому же шуму было много.

Внизу в парадной плитка – красная и жёлтая, тоже отлетела местами… Зато есть чёрный ход! В него можно попасть из кухни, там есть дверь слева от раковины. Мама иногда берёт с собой Петю на чердак вешать бельё. Мама несёт таз с бельём, а Петя свечку.

Чёрная лестница и в самом деле какая-то чёрная. Говорят, это потому, что по ней носили уголь. И перила чёрные и без узоров. Но главное то, что лестница винтовая! Если по ней спуститься до первого этажа, попадёшь на задний двор. Только там надо из двери прыгать, так как ступеньки снесли. А потом и дверь забили, и чёрную лестницу сломали и устроили на её месте ванну и новую уборную.

Но это было много позже. А сегодня Петя берёт санки и идёт гулять, потому что морозы кончились, на улице тепло: всего пять градусов. Взрослые говорят – это оттепель. Ага, значит, если пять градусов и идёт снег, то это оттепель. Во дворе действительно много снега, на сараях целые шапки, и даже надпись на красной стене завода «9 мая конец войны! Ура! Слава Сталину!» – и та припорошена пушистым снежком. Петя оглядывается, чтобы посмотреть, какие следы оставляют на снегу полозья и его валенки. Навстречу Пете идет Полковник (так зовут дядю в шинели и в очках).

– Здравствуйте! – Петю научили быть вежливым.

– Здравствуй, школьник! Молодец, школьник! Хороший школьник! А тот школьник – мерзавец! – говорит Полковник.

– Какой это «тот школьник»? – недоумевает Петя.

Но неважно: Полковник, как всегда, «выпимши». Такое слово Петя знает от няни Фени.

Впереди деревянный дом. Он двухэтажный, а дом, где живёт Петя и ещё один рядом – они трехэтажные и каменные, из красного кирпича, и между первым и вторым этажом по всему дому идёт такой красивый узор из кирпичей. У подъезда деревянного дома сидит на стульчике Примус. Примус – это старенький дедушка с круглым красным лицом и хитрющими глазами. Он уж точно Петю не пропустит, чтобы не спросить о чём-то.

– Доброго здоровья, молодой человек!

– Здравствуйте! – кивает Петя и хочет поскорее уйти, потому что Примус говорит очень медленно, высоким скрипучим голосом, но надо его слушать, просто так взять и уйти неудобно.

– Как поживают Ваши мамочка, папочка? Как здоровье Александры Ивановны? Кланяйтесь им, молодой человек. Вы уже скоро совсем студенты будете…

Уф… Примус любит ездить по монастырям, он очень богомольный, но папа как-то сказал, что он связан «с органами». С какими органами? Непонятно…

Наконец-то можно вырваться на волю, перейти Таганку и – в Маленький парк. Улица заметена ровным снегом и поэтому тихо, машины едут почти бесшумно, да их и мало совсем. Маленький парк – имени Прямикова, и на чугунных воротах его красуется огромный пионерский значок со звездой и костром из неё. Значок покрашен серебрянкой. Эти ворота открывают только летом, вернее, весной – на 1 мая. А так есть узкая и тяжёлая чугунная калитка с огромным кольцом, вытертым детскими руками. Петя открывает скрипучую калитку, прыгает через три ступеньки, занесённые снегом, и… вот это да: Ленин-то в белой шапке из снега! Не сразу заметишь, так как Ленин выкрашен белой краской. Да…

«А однажды, недавно, Примус был в гостях у Владимирваныча из соседней квартиры через площадку» – вспоминает Петя. И сказал странную-странную фразу всё таким же своим скрипучим фальцетом: «Я был в Печорах и видел там будущего патриарха…» И добавил ещё какие-то странные слова совсем умильным голоском: «Сподобился… благодать…»

Его все наперебой стали спрашивать имя. Примус долго отнекивался и, наконец, произнес, совсем сощурив свои узенькие голубые глазки: «Пимен».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.