– Товарищ Форос, – чуть поклонился юноша и обернулся к наставнику.
– Довольно неплохо, весьма сносно для первого раза, – заговорило существо. – Но в следующий раз тебе нужно будет больше аргументации и примеров. Дай народу хлеб, который они так жаждут – отведи их внимание от ереси Рейха и говори меньше о северной «республике»… не нужно прельщать народ их схожестью… лучше утопи их в поруганиях.
«Ереси?» – удивлению нет предела в уме. – «Ну, мы же не в Рейхе, чтобы так выражаться, а он не священник» – запротестовало само мировоззрение Давиана. – «Наверное, он хотел сказать от пропаганды… да-да, именно пропаганды Рейха. Оговорился, наверное».
Но Давиан даже не подозревает, или не хочет об этом думать, что тот, кого он считает наставником, что предполагал именно то слово, которое и сказал, без оговорок и тому подобное.
– Постараюсь.
– Вот и славно, неплохо ты сегодня постарался, – отпустило существо холодную похвалу. – Намного лучше, чем твой товарищ.
Давиана не заинтересовало, как первую проповедь отговорил его друг, наоборот, ему друг стало плевать на него, а душа возопила от счастья, ибо сам Форос его похвалил, обозначил превосходство одного товарища над другим, нарушая принцип абсолютного равенства, но важно ли это для Давиана? Он упивается радостностью, перерастающей в самодовольство, которое порождает желание ещё раз обратить речи в массы людей и снова получить заветную похвалу, которой так не хватало в Рейхе.
– Правда? – вопрошает юноша.
– Истина. Если продолжишь так же хорошо молвить, если разовьёшь мастерство речи, то я поспособствую, чтобы тебя отправили в Столичный Район, где ты с утра до ночи будешь проклинать пороки Рейха.
– В Район?
– Да, именно туда, – то, что вместо глаз Фороса воспылало ярким огнём, будто кто-то подлил бензина в адскую печь души существа. – Я собираюсь тебе дать второй и последний урок, который даст тебе знание о нашей Империи.
– Секунду, – в голосе Давиана промелькнул призрак смущения, – а разве народная власть, под эгидой Коммун не борется с империализмом?
– А-а-а-а, – сетка на рту издала гулкое шипение, – юноша, ты ещё молод и разделяй империализм и империю. Мы воюем против первого, называя это властью буржуев или аристократов, но сами являемся «Империей Народной», то есть где власть народа – тотальна и вездесуща, а каждый её территориальный источник отделён от другого, образуя союз Районов.
В уме Давиан попытался это понять, но не смог, в его разуме не может сложиться хотя бы прообраз системы, о которой говорит Форос, но ничего не получается.
– То есть? Районы и Директория… как они связаны?
– Я думаю, ты уже заметил, что вы имеете статус неполных партийцев или товарищей и это напрямую связано с устроением Директории Коммун. Каждый Район суверенен, свободен от другого, но в то же время – это монолитная структура, в которой каждая часть неразрывно связана с другой.
– Секунду, а кто всё это связывает? – сложив руки на груди, спросил Давиан.
– Партия… именно она те стальные нити, которые сшили между собой Районы, это Партия сделала наш край единым. Народы, живущие в Районах свободны от населения другой территории, но все мы едины в Партии, все мы ей служим, а поэтому не можем быть разделены.
«Так, если народы свободны, независимы, то как… они могут быть единым-целым, одним?»
– А кто всем этим правит?
– Народ, – в металлическом тембре промелькнула нотка наигранной гордости. – Его воля – это главная конституция в каждом Районе, а решения – законы. Но народ есть Партия, поэтому всем управляет она.
– Хорошо, – задумался Давиан, – а кто правит Партией? – после вопроса Давиан мгновенно смекнул, что ответом станет дежурное «народ», и поэтому сменил немного суть вопроса, – Точнее, кто стоит во главе Партии по её чинам? Кто главный старший партиец?
Форос на мгновение примолк, сверля пульсирующими рубинами на Давиана, обрушившись весом на свой посох, через пару секунд спокойно говоря:
– А ты умнее, чем можно было предположить… хороший вопрос, не каждый может до него додуматься. Да, среди нас есть тот, кто выше остальных, но равен всем. Тот, кто поставлен выражать всеобщую волю народа по партийной линии. Это главный вождь, но не царь или диктатор, а человек совсем иного уровня
– Ну…
– Мы его называем «Апостолом Коммун», – проскрежетал Форос. – Ибо он настолько мудр, настолько умён, что те знания, которые он несёт, поистине сверхъестественны.
«Апостол?» – возмутился Давиан, нахмурившись. – «Что за религиозная гнусь? Хотя, тут настолько люди превосходят по мудрости нас, что предают этому слову иное знание?» – попытался оправдать слова наставника Давиан и перешёл к очередному вопросу:
– А что он делает?
Существо, прежде чем ответить, стало расхаживать вперёд-назад, цокая металлом по мрамору, поглаживая посох.
– Он не правит… нет… его задача – быть лицом Империи Народной, направлять волю его в правильное русло. Ни законов, ни постановлений… он ничего не принимает, однако его слово настолько мудро, что не следовать ему нельзя… это было бы преступлением против народа.
– То есть? – надавил тихим голосом Давиан. – Он, так же как и коллективы людей, может контролировать каждый аспект жизни, способен… не управляя править мудростью слова?
Форос перестал чеканить шаг, остановившись и стукнув концом посоха по мрамору, выпрямившись во весь рост и оказалось, что в не сгорбленном положении его вышина больше двух метров и Давиан ощутил себя карликом по сравнению с этим полумеханическим великаном, сиявшим над ним глазными рубинами, чей голос снова полился с должной безжизненностью:
– И да, и нет, юноша. Он лик империи, алой восьмиконечной звезды, – рука устремилась вверх и указала на символ, – он её уста, её голос. Он и есть народ.
Будь тут Пауль, он бы сказал, что это тайная диктатура, порождённая Партией для контроля над людьми. Между понятиями правит, и не-правит нет что-то среднего, это обычное затуманивание рассудка, введение в заблуждение, пыль в глаза для сокрытия истинного смысла. Есть люди, мнящие себя партийными гуру, а есть все остальные, серая масса, прислуживающая старшим партийцам, которые «мудростью», наталкивают людей на нужные «народные» решения. Так сказал бы Пауль, но его тут нет, и он не слышит этого.
Давиан отверг бы такую концепцию и обозвал Пауля отступником сразу, ибо то, что сказал наставник проявление глубокого знания, правды о народном правлении, где тот самый «Апостол» не царь, но вождь, не правит, но направляет, хотя парень до сих пор не осознаёт некоторых деталей.
– Как это… восхитительно.
– Я слышу сомнение? – негодование прорезалось через холодную речь.
– Немного не понимаю, как в Народной Империи один человек может выражать… желания нескольких? Как?
– Даже я один могу… я вбираю в себя волю сотней тысяч жителей этого Района по партийной линии. Они контролируют и решают все вопросы на народных голосованиях, но оперативно-партийное управление никто не отменял.
– Но как вы один можете выражать… народную волю? Это не-логически.
– Хочешь логически… скажи, человек в Директории подчиняется только указанию коллектива? Указанию народа?
– Да-а-а…
– Правильно, и моё решение, как человека в статусе старшего партийца, может пересилить только голосование населения этого Улья. Народ – это Партия, а в ней есть структура, и каждый уровень структурный есть степень выражение воли народной. Сейчас я докажу это.
Форос отошёл назад на пару шагов и взмахом правой руки остановил первого попавшегося человека, приложив шесть пальцев к его груди. Давиан метнул скоротечный взгляд на него – в серых одеждах, худосочный, чернявый и с зияющей пустотой в глазах, будто у человека вырвали душу.
– Партиец, внемли мне и повинуйся, – посох устремился вбок и уставился окончанием в сторону колонны, отразив на своей поверхности и белый холод мрамора и серую безликость неба, которые поникли перед нечеловеческим указом. – Ударься!
Без всяких сомнений или возражений мужчина с места разогнался и с разбегу приложился лбом о багровую колонну, из-за цвета которой не осталось следов бесчеловечного приказа. Послышался глухой стук, и мужчина дёрнулся, покачнулся и рухнул на мраморный пол с раной на лбу, испачкав его лужей крови, потёкшей из раны на затылке, который разбился при падении, распластав конечности.
– Вот видишь в чём сила веры в идею коммун! – по-больному радостно возопил Форос. – Он отдал своё здоровье, потому что я это ему сказал. Если у нас правят людское коллективное решение, то это значит, что он разбился по его воле. Если бы я не был народом, точнее совокупностью его воли, то он бы не сделал это. Не бойся…
Давиана одёрнули смешанные чувства. Впервые он видит такое могущество и силу, абсолютную власть слова партийного иерарха. Ни Культ Государства, ни Церковь в Рейхе не обладают такой властью, а здесь, тот, кто равен всем и в то же время возвышен, потому что… выражает волю многих? На секунду юноша задумался – «а не бред ли это?» и исторгнул эту мысль, отбросил в сторону, как преступную. Фибры души взволновал вопрос правильности такого поступка и приказа, так же, как и штиль на море волнует тяжёлую серую парусину… никак.
«Почему он поступил так? Почему разбился по первому приказу?» – Вот какие вопросы бегают по уму юноши. – «Фанатизм? Пропаганда? Или он реально выражает волю народа?»
Давиан погряз в десятках различных мыслей, которые оканчивались только возвышением идеалов Коммун и партийной властью, но ничего о том, что такое поведение ненормально. Будь тут Пауль, он бы сказал, что всё это похоже на тоталитарную секту, на деструктивный культ, проникший в сами души людей и разъевший их, он выел сознание вездесущей пропагандой и системой наказания, здоровый дух выхолощен, вместо него только поводок, связывающий человека и Партию, так же как и собаку с хозяином.
