Александр Васильевич Колчак: «Нет ничего выше Родины и служения Ей»

Вроде бы и шли осторожно, сдерживая дыхание, слушая хруст льда под ногами: вдруг гнилье попадется или солевой пузырь, который даже в двадцатиградусный мороз не замерзает и может запросто провалиться под ногой.

В нескольких местах в припое видели открытые полыньи. Вода в них шипела, пузырилась, будто кто-то выдавливал ее изнутри. Их тоже обходили стороной, а через трещины перепрыгивали. То есть старались держать в поле зрения пространство и слева и справа, видеть то, что находилось под ногами, и то, что делается над головой. И хотя на Севере человек всегда насторожен, не расслабляется даже во сне, эта всегдашняя готовность к беде не каждый раз помогает.

В воду Колчак провалился совершенно неожиданно. Идущий впереди боцман спокойно перепрыгнул через очередную трещину. Александр Васильевич сделал прыжок, еще прыжок, потом вдруг треск льда – лед просел и побежал во все стороны черными быстрыми стрелами. Не белыми, как бывает у обычного льда, а именно черными, да еще без всякого хрустального звона. Только гнилой хруст, вызывающий противную пустоту в желудке и тоску в душе…

И опять, как в случае с льдиной, первым беду увидел Бегичев. Он стремительно оглянулся на хруст, закричал: «Ложись, мужики!» и тут же повалился на живот. Александр Васильевич тоже упал, но было уже поздно: под ногами у него образовалась пустота, и тело Колчака пошло в воду. Все произошло быстро, очень быстро, буквально в считаные секунды, но и этих восьми—десяти секунд было достаточно, чтобы оказаться в небытии.

Изогнувшись как-то по-рыбьи, ухватив Колчака за воротник брезентового плаща, боцман стал его подтягивать на себя. На помощь Бегичеву бросился помор, и вдвоем они быстро вытащили Колчака из воды. Боцман кричал, умолял лейтенанта помочь им, но Александр Васильевич ничего не слышал. Мышцы у него уже одеревенели, пальцы не слушались, сквозь стиснутые зубы выходил лишь свистящий выдох – холод выталкивал из тела остатки жизни. Вода имела очень низкую температуру, она стреляла паром, обжигала холодом. От температурного шока Колчак потерял сознание и упал в воду вторично. Утонуть не дал воздух под курткой. Его снова вытащили буквально за волосы.

Развести костер на берегу, чтобы отдохнуть и обсохнуть, было не из чего: поблизости найти плавника не удалось. Сухое белье, в которое Бегичев переодевает Колчака (отдает ему свое), да раскуренная трубка возвращают ему сознание, но он еще так слаб, что совсем не возражает против командных действий боцмана, единственно – не разрешает ему одному продолжать путь к зимовью Толля.

Колчак привык доверять своему боцману еще на шхуне «Заря». Пытливый, настойчивый, энергичный, он умел издали чувствовать беду и часто вел себя, как охотник на опасном промысле. Вот и сейчас Бегичев решил больше не рисковать и дальше идти по берегу, а не по льду, хотя это было намного труднее. Причем специально выбирал путь с крутыми подъемами и спусками, чтобы Александр Васильевич скорее согрелся.

До зимовья Толля дошли без единой остановки. Надежду вселяли найденные утром записки. Из их текста напрашивался вывод, что группа Толля готовилась к зимовке на острове, если не произойдет встреча с «Зарей». Но чем ближе подходили к зимовью, тем становилось все тревожнее: вокруг не было заметно ничего, что говорило бы о присутствии человека. Маленькая избушка, сложенная из камней и бревен плавника, стояла полузанесенная плотным слоем снега со сбитой трубой. Каменная россыпь около зимовья была не тронута, на лежащей вокруг снежной целине не было никаких следов. Холодом и бедой веяло от поварни Толля. В ней явно не зимовали.

А когда, приподняв дверь и отодвинув ее в сторону, вошли в избушку, Колчак сразу понял, что Толля им здесь не найти. И не только потому, что груда забившегося по углам и заледеневшего снега в темноте вначале были приняты им за замерзших людей. Просто все, что было обнаружено потом в этой избушке, только подтверждало это предчувствие.

На нарах валялась летняя обувь барона Толля и Зееберга, обрывки платья, берданка без затвора, медвежья шкура, ремень от геологического молотка. На полке были найдены анемометр, жестянка с патронами к охотничьему ружью. В центре зимовья под грудой обледенелых и занесенных снегом камней нашли оставленные инструменты, различные предметы – те, что, по мнению Толля, представляли интерес для геологии, геодезии и даже истории, и ящик с документами. Среди них было письмо Толля на имя президента Академии наук, написанное на двух языках: русском и немецком.

В темных сумерках избушки стало тихо, только был слышен хриплый голос Колчака, читавшего послание Толля, да у кого-то невольно поднималось одно плечо, потом другое.

Это письмо было своеобразным дневником барона, где он описывал свое пребывание на острове, сообщал краткие сведения о результатах своих исследований. Заканчивалось письмо словами: «Отправляемся сегодня на юг. Провизии имеем на 14–20 дней. Все здоровы».

И дата: 26 октября 1902 г.

Принятое решение идти на юг, когда уже наступила полярная ночь, когда температура понижается до –40 °C, а море покрыто льдом, по которому почти невозможно двигаться ни пешком, ни на лодках, ни на собаках, – это было рискованное и опасное решение. И судя по тому, что на пути к о. Беннетта экспедиция Колчака тщательно обследовала все Новосибирские острова и нигде не обнаружила следов барона Толля, пробиться ему на материк не удалось. А это значит – он погиб где-то в пути? И с ним трое его спутников? Но где именно? И, действительно, они погибли все? Ведь Арктика так огромна, здешние льды одним глазом не окинешь – это просто невозможно. Кто знает, вдруг ходит Колчак совсем рядом и не может найти то, что ищет, – такое на туманном севере встречается сплошь да рядом…Но ведь тогда надо разрабатывать новый маршрут. Какой, куда? Кто ему подскажет сегодня, сейчас?

Это уже потом, на материке, ожидая окончания экспедиции и составляя подробный отчет о ее результатах, Александр Васильевич будет тщательно анализировать причины, заставившие Э. В. Толля покинуть о. Беннетта и уйти в ночь и ледяное крошево.

А сейчас Колчак молчал, рот его горько сжался, и он еще и еще всматривался в найденные документы, вчитываясь в каждое слово письма президенту, пытался между строк найти ответ: что же случилось десять месяцев тому назад здесь, в этой избушке?.. А глубоко внутри сидела глухая ноющая боль и мешала дышать.

Основные районы обследования во время первой и второй полярных экспедиций А. В. Колчака (Плотников И. Ф. Александр Васильевич Колчак. Исследователь, адмирал, Верховный правитель России. М., 2003)

4–7 августа. На острове группа провела 3 дня. Колчак побывал во всех его концах, но слабая надежда на то, что кто-то вдруг из четверки Толля остался жив и находится на острове, отпала. Вывод был очевиден: первопроходцы погибли… Для дальнейших поисков и более тщательного обследования о. Беннетта не было времени. Приближалась осень, в море уже появилось много льда, надо было спешить, чтобы не разделить участь Толля.

На карте о. Беннетта обозначен как прямоугольный треугольник, катеты которого вытянуты по широте и долготе. Желая навсегда в истории изучения Арктики увековечить имена близких ему людей, северо-восточной оконечности острова Колчак дал имя полуострова Эммелины Толль (жены барона); юго-восточной – академика Чернышёва с мысом Софии (своей невесты). Самую высокую гору на острове еще Толль назвал именем Де-Лонга. Другую вершину, более отлогую, Колчак назвал именем Толля. Двум ледникам на вершинах этих гор дал название ледников Зееберга.

На месте своей стоянки спутники Колчака сложили базальтовый столб и прикрепили доску с вырезанной на ней надписью о своем пребывании на острове и с фамилиями четырех погибших полярных путешественников: начальника экспедиции Э. В. Толля, астронома Ф. Зееберга и двух каюров – Н. Протодьяконова и В. Горохова.

Полярники, побывавшие здесь через 53 года (1956 г.), сложили из скальных обломков памятную доску с именем Колчака.[42] Во многих исследовательских трудах есть фотографии деревянного креста, установленного на о. Беннетта на символической могиле-памятнике начальнику Русской полярной экспедиции Э. В. Толлю и его сподвижникам Ф. Зеебергу, В. Горохову и Н. Протодьяконову.

И сегодня биографам А. В. Колчака приходят в голову странные мысли, даже мечты. Возможно, придет время, и поставят Колчаку будущие полярники настоящий гранитный памятник как известному полярному исследователю и путешественнику. (Ведь стоит же такой памятник Челюскину на мысе его имени!) Но если его увидит хоть один из тысячи людей, живущих на планете, и всего один раз в жизни – все равно будут знать, что такой памятник есть, что можно увидеть его фотографию, что подвиги во имя человека и подлинное величие духа не забываются.

А Колчак не должен выглядеть величавым и гордым покорителем Арктики. Он грустит, он немного сутулится, чуть склонил голову, смотрит как-то исподлобья в сторону океана: Александр Васильевич пришел спасать людей, а спасать уже некого…

20 августа (9 сентября). Вельбот покинул о. Беннетта. Колчак решил это сделать при первом же попутном ветре. Конец августа и начало сентября в этих местах – предельный срок для обратного шлюпочного перехода.

Обратный путь был не менее тяжелым и рискованным – и пурга со снегом и дождем, и сильное волнение на море с крупной волной и массой льда. Но что самое интересное – по времени этот путь почти полностью дублировал путь на о. Беннетта: т. е. те же 18–20 суток. В течение этого времени:

9–10 августа. Путешественники побывали в гостях у М. И. Бруснёва. Только на о. Новая Сибирь Колчак теперь вышел у мыса Вознесения (восточнее мыса Высокий) – наличие на море тумана и множества плавающего льда сделали опасным вход в Благовещенский пролив. Узнав у Колчака точную дату ухода Э. В. Толля с острова Беннетта (начало ноября), Бруснёв решил специально задержаться, чтобы понаблюдать за морем в эти октябрьские дни.

11–13 августа. Перешли на стан А. А. Бирули и полностью отдыхали три дня.

15–16 августа. Еще два дня – переход через Благовещенский пролив. На мысе Песцовый о. Фадеевский встретились с Толстовым и, переночевав, утром всей группой на вельботе двинулись вдоль Фадеевского острова на юг.

18–26 августа. Несколько дней путешествия по Сибирскому морю (сейчас – море Лаптевых) вдоль побережья Новосибирских островов.

27 августа – на о. Котельный у Михайлова стана А. В. Колчака со всей его командой уже встречал Оленин. Потом подъехал старик Джергели, изъездивший за лето все северное побережье о. Котельный в поисках следов своего друга, а вскоре вернулись и промышленники (промысловики), летовавшие на западном берегу острова. Обе партии – и Оленина и промысловиков – с поставленной перед ними задачей справились вполне успешно: все собаки были здоровы и готовы к зимнему путешествию на материк.

Все уже знали, что барон Толль со спутниками покинул о. Беннетта осенью прошлого года, и каждый, наверное, имел свое мнение по этому поводу.

Многие не понимали, почему каюры Горохов и Протодьяконов, уж наверняка испытавшие на себе «арктические погодные сюрпризы и коварный нрав Ледовитого океана», сразу же не занялись укреплением ветхой поварни, обнаруженной на о. Беннетта. Даже близко не было обнаружено признаков какого-либо строительства. Что, значит, идея зимовки была исключена вообще? И почему? Охота на птиц, белых медведей, северных оленей, стада которых заходят на остров, уж четырех-то человек могла обеспечить продуктами в течение зимних месяцев…

В то, что Толль погиб, не хотелось верить. Это было бы слишком большой потерей для Русской полярной экспедиции… Да и Земля Санникова еще была не найдена.

Сентябрь и октябрь прошли в охоте: стада оленей устремились к южной оконечности острова, чтобы с замерзанием пролива перейти на материк (осенний ход оленя).

Колчак редко принимал участие в охоте. Больше всего времени он проводил за составлением отчета о своей вспомогательной экспедиции, изучая документы барона Толля, оставленные им результаты исследований Земли Беннетта. Вероятно, именно тогда он начал писать и свою «полярную записку» о подготовке и ходе Русской полярной экспедиции, которая уже многократно цитировалась выше.

Возможно, что тогда же в нем рождался план его знаменитой будущей книги «Лед Карского и Сибирского морей», основанной целиком на личных наблюдениях и опытах. Эту нудную и кропотливую работу – гидро- и океанографические исследования – Колчак не прерывал ни на один день за все три экспедиционных года: фиксировал состояние льда и воды в море; измерял глубины, особенно тщательно во время подходов к берегу; наблюдал за земным магнетизмом. Все это надо было знать для развития нового, лишь недавно появившегося в России ледокольного флота, корабли которого способны давить мощную оболочку, сковывающую море зимой.

На исходе ноября, когда дикие олени уже исчезли и наступила полярная ночь, стали готовиться к отъезду. К этому времени вернулась команда Бруснёва. Его отряд обошел все острова Новосибирской группы. Следов Толля не обнаружилось нигде. М. И. Бруснёв писал: «…плавание по нему [морю. – Авт. ] в октябре и ноябре невозможно. В густом тумане, который всегда стоит над полыньей, решительно ничего не видно. Там, где к полынье можно подойти по толстому береговому льду, видно, что вода покрыта сверху массой ледяных кристаллов, “салом”, так что представляет из себя полужидкую массу, по которой не пройдет даже самая легкая байдарка». Он же сделал вывод: скорее всего, барон Толль и его спутники погибли именно при переходе с о. Беннетта на о. Новая Сибирь…

16 ноября. Экспедиция тронулась в путь. Несмотря на сильные морозы под –45 °C, все обошлось без особых приключений.

24 (27) ноября. Первая партия экспедиции, в состав которой входили Толстов и Бегичев, достигла Чай-поварни, зимовья, расположенного восточнее мыса Святой Нос, т. е. уже на материке.

26 (29) ноября. Вся экспедиция собралась в Аджергайдахе.

7 декабря. Колчак вместе с Бегичевым прибыли в Казачье. Через несколько дней сюда же приехал П. И. Оленин с каюрами, а за ними – группа М. И. Бруснёва. Итак, экспедиция достигла цели и благополучно вернулась, не потеряв ни одного человека, но, увы, без барона Толля. Вины спасателей здесь не было: Толлю и его спутникам помочь уже было нельзя…

Казачий – этот маленький тихий поселок, где люди хорошо знают друг друга, знают, кто чем живет, и даже кто сегодня что на обед готовит, опять был занесен снегом. Только дымки, вьющиеся из труб избушек, да снопы искр, вылетающие из юрт, где топились чувалы (камины), напоминали, что здесь живет человек. Экспедиция разместилась на постоялом дворе. Колчак получил в свое распоряжение крохотную комнатку с окошком величиной не больше обычной книги и замерзшим настолько, что под слоем льда и снежной махры не видно было ничего: ни стекла, ни улицы.

Здесь, в этом тесном «гостиничном номере», и произошла встреча Александра Васильевича с его невестой Сонечкой Омировой.

Еще Бегичев вспоминал, что, когда они прибыли на материк, их уже поджидал один из местных якутских князьков с четырьмя слугами и целым стадом оленей. И рассказывал этот князь, что в Казачьем их экспедицию тоже давно ждет молодая дама, выславшая им навстречу вино и продукты. Вот тогда боцман и предположил, что к командиру приехала невеста. Услышав об этом, Колчак разволновался и не поверил: не может быть – сюда, за полярный круг, не заезжала еще ни одна петербургская барышня.

Но это действительно была Софья Фёдоровна Омирова, ставшая официальной невестой Александра Васильевича еще три года назад. Где и как они познакомились – об этом почти ничего неизвестно. И вообще об этой удивительной женщине известно очень мало. Ее отношения с Колчаком – необычная, полная загадок история – еще ждет своего исследователя.

По некоторым сведениям, встретились они впервые в Смольном институте, где училась Софья. На балу, который проводился вместе с Морским училищем, и обратил на себя внимание шестнадцатилетней воспитанницы юный стройный фельдфебель роты морских кадетов Саша Колчак. Ему было тогда восемнадцать. Разница в возрасте между ними составляла всего два года.

Ближе познакомились, когда Сонечка подходила к той черте, перешагнув которую, могла получить имя «старой девы». Она уже окончила Смольный и, не получив от рано умерших родителей никакого наследства, вынуждена была добывать средства на жизнь домашним репетиторством по иностранным языкам.

Саша Колчак к этому времени заканчивал свое первое заграничное плавание. Начав его в Кронштадте 5 мая 1895 г. на крейсере «Рюрик» в должности помощника вахтенного офицера, возвращается он сюда ровно через четыре года уже лейтенантом и старшим штурманом парусного клипера «Крейсер». Это судно числилось в составе Балтийской флотилии, а на Дальнем Востоке, как и «Рюрик», было «в длительной командировке». Осенью 1898 г. оно получает приказ: возвращаться в свои родные воды, и только 9 мая 1899 г. встает на причал на Неве у Балтийского завода. С 30 мая всему личному составу разрешен трехмесячный отпуск.

Дома, на старой квартире – Поварской переулок, д. 6, кв. 6 – Александра ждут две важные новости. Во-первых, вышла замуж сестра Екатерина. Ее избранником стал Николай Николаевич Крыжановский, офицер военной приемки (видимо, с Обуховского завода). Саша знал его еще с детства и выбором сестры остался доволен. Молодые поселились совсем недалеко от Поварского переулка. Вскоре у них родилась девочка, потом мальчик, который со временем станет любимым племянником будущего адмирала.

Вторая новость – отец оставляет службу на заводе (было ему тогда 62 года) и теперь все свое свободное время посвящает литературным занятиям: по своим воспоминаниям пишет книгу о Крымской войне и историю рождения сталелитейного Обуховского завода. И, скорее всего, именно в это время решает Василий Иванович заняться судьбой своего сына, которому скоро 25 – а личной жизни никакой. Ибо в биографии Колчака иногда мелькают факты, говорящие, что большую часть отпуска он провел в обществе Сони Омировой; что приглядел ее для своего сына любящий папа; что в числе близких и родных гостей отмечала Соня первый юбилей Александра, восхищая всех гостей своей эрудицией.

Да и у самого Колчака Сонечка, конечно, уже давно вызывала и симпатию и интерес. По воспоминаниям современников, она была высокого роста, стройна и недурна собой. Сумела получить хорошее образование, приличное знание иностранных языков (тремя – немецким, французским и английским – владела в совершенстве), развила в себе вкус к серьезному чтению, хорошо разбиралась в поэзии, знала и об Антарктиде и о недосягаемом Южном полюсе… Была человеком очень строгих правил, всегда держала слово, умела стрелять из пистолета. Любила повторять афоризм Петра I: «Кому деньги дороже чести, оставь службу». Считала, что все зло идет от «нечестности и материализма», т. е. погони за материальным благополучием. Наверное, эти взгляды, это отношение к жизни прежде всего и породнили Софью Фёдоровну с Колчаком.

Годы, проведенные в Смольном, казалось, достаточно огранили ее сложный характер, но в крови ее всегда явно боролись пушкинские «лед и пламень». «Лед» духовного смирения, законопочитания, глубокого самопожертвования ради родных и близких – это шло по линии отца, линии духовного сословия. Ну, а «пламень» высокой воинской удачи, желания победы, независимости – связано с матерью Софьи.

Родилась Сонечка в Малороссии, в старинном городке Каменец-Подольске в семье управляющего Казенной палатой Фёдора Васильевича Омирова, по происхождению человека самого обычного. Сын подмосковного священника (линия священнослужителей шла через несколько поколений) учился в бурсе, потом взбунтовался и ушел на юридический факультет Московского университета. Юристом он был от Бога – в студенческие годы его даже называли «маленьким Сперанским» – иначе вряд ли бы он взял в жизни такую высокую планку, став действительным статским советником и почти вторым лицом после губернатора в Подольской губернии. Казенная палата в те времена была, по существу, местным органом Министерства финансов.

Управляя казенными финансами и будучи человеком честным и порядочным, собственных финансов Фёдор Васильевич не накопил, и дети, осиротевшие после его смерти в 1903 г., оказались в очень стесненном положении. И Софья, никогда не считавшая себя белоручкой, умевшая работать и «держать удар», взяла их полностью на содержание и воспитание. Потом и Колчак из своего скромного жалования помогал родственникам жены получить образование.

Детей в семье Омировых было двенадцать. Софья – одиннадцатая, но более всех остальных была похожа на мать, унаследовав от нее не только внешность, но и волевой, независимый характер. Говорят, она с детства не терпела возражений, и в родительском доме, особенно после ранней смерти матери, поставила себя так, что ее побаивался даже отец.

Вероятно, в этой строгости и сказывались немецкие корни со стороны матери. Дарья Фёдоровна была дочерью генерал-майора, директора Лесного института Ф. А. Каменского.

А воспитывал этого будущего генерал-майора дядя, генерал от инфантерии Григорий Максимович Берг, известный своими боевыми сражениями в войнах 1788, 1794 гг. и в войне с Наполеоном. Возглавляя корпус в арьергардных войсках Багратиона, был контужен и взят в плен французами во время сражения под Аустерлицем в 1805 г. Вернувшись на родину, получает должность коменданта г. Ревеля (ныне г. Таллин). С 1812 г. воюет с французами в корпусе графа Витгенштейна. Участник активных сражений 1813 г. в Пруссии. После тяжелого ранения – вновь комендант Ревеля вплоть до отставки 1832 г.

А если заглянуть еще дальше в родословную Дарьи Фёдоровны, то там можно найти отца Григория Максимовича, генерал-аншефа Максима Васильевича Берга, в царствование императрицы Елизаветы «с отличием» участвовавшего в кампаниях против шведов и пруссаков. Командуя в Семилетнюю войну корпусом, он в числе подчиненных имел будущего генералиссимуса А. В. Суворова, который впоследствии не один раз называл М. В. Берга своим учителем.

И вот что самое интересное – генерал-аншеф М. В. Берг был женат на родной племяннице фельдмаршала Бурхарда Кристофа Миниха, баронессе Элеоноре Елисавете Доротее Миних, и его сын Григорий родился 16 августа 1755 (?) г. в Лунии, лифляндском имении своего двоюродного деда по матери фельдмаршала Б. К. Миниха.

Родной дед Григория Максимовича Миних Христиан Вильгельм управлял кадетским корпусом, потом заведовал монетной канцелярией в Санкт-Петербурге, а вскоре был пожалован чином обер-гофмейстера с управлением главной дворцовой канцелярией.

Так вот, если внимательно выстроить родословное дерево двух фамилий – Миних и Берг – то станет ясно, что родная дочь обер-гофмейстера барона К. В. Миниха Элеонора Елисавета Доротея Миних и была прапрабабушкой Сонички Омировой; и дядя этой прапрабабушки, генерал-фельдмаршал Б. К. Миних, пленил в Хотинской крепости в 1739 г. Колчак-пашу, далекого предка Александра Колчака. (Сведения взяты из Большой русской биографической энциклопедии.)

Вот уж, действительно, странные сюжеты выстраивает жизнь! И чтобы как-то более правильно понять их в нашем рассказе и расставить по местам, необходимо обратиться к истокам появления рода Колчаков.

Сын Александра Васильевича – Ростислав в составленной им родословной Колчаков указывает, что они «происхождения половецкого». Первые же официальные данные (хроника молдавского гетмана Ивана Никуличи) родоначальником Колчаковской династии называют серба, христианина, дворянина родом из Боснии. Чтобы спасти свое семейство – ибо с XV в. все Балканы уже под властью Турции, – он принимает мусульманство и переходит на службу к туркам уже под именем Илиас-паши Колчак. «Колчак» по-тюркски – «боевая рукавица».

В 1735 г., выполняя еще мечту Петра I о русском влиянии на Черном море, императрица Анна Иоанновна начинает войну с Турцией.

Илиас-паша Колчак, прослужив уже более двадцати лет в Молдавии, становится к этому времени комендантом Хотинской крепости, губернатором Хотинским и визирем самого султана, т. е. высшим сановником-министром. Являясь исполнителем турецких замыслов по отношению к соседней Польше, он поддерживает дружеские отношения с Великокоронным гетманом Иосифом Потоцким и часто бывает в его имениях в Подолии и Галиции (граница с Бессарабией).

Со стороны России вся турецкая кампания идет под руководством фельдмаршала Б. К. Миниха. Идет с переменным успехом. Но уже в конце ее, взяв Крым, Бахчисарай, Очаков, русские войска в Молдавии, наконец, наносят туркам окончательное поражение. Илиас-паша вынужден сдать им Хотинскую крепость. Его семья – жена, наложницы и младший сын – получают возможность уехать в Турцию, а комендант крепости вместе со старшим сыном Мехмет-беем оказываются в русском плену. Через Каменец-Подольск и Киев они были вывезены в Россию.