В пекле огненной дуги

Как выяснил Семён, киргизы летом жили в юртах, а зимовали в неказистых жилищах, сложенных из камней. Впрочем, в последние годы те, что побогаче, стали строить вполне добротные дома. Занимались они в основном скотоводством и охотой на горных козлов и баранов. Скот и охотничьи трофеи меняли у таджиков и русских на муку, овощи и фрукты, а также на разную утварь. Помимо этих занятий, киргизы любили устраивать скачки на лошадях и даже на верблюдах.

– Один из самых выносливых в мире народов, – уважительно сказал про них политрук.

В самом деле, жизнь в холодных, высокогорных пустынях, где летом температура не поднимается выше двадцати градусов, а зимой опускается до пятидесяти ниже нуля, закалила этих людей…

– Выше головы, орлы! – весело крикнул Нарожный на подъезде к кишлаку. – Рысью! Марш! Бдительности в кишлаке не терять, на местных девок не заглядываться. А то смотрите мне.

При упоминании «девок» бойцы приободрились. Среди таджичек часто встречались красивые. Правда, почти все они, строго следуя мусульманским традициям, избегали ухаживаний пограничников. Но, по крайней мере, никто не запрещал усладить глаза приятным видом девушек.

Отряд остановился на окраине, возле караван-сарая. Здесь, рядом с квадратным строением для отдыха проезжих и загоном для вьючных животных, был вкопан длинный стол с двускатным деревянным навесом, а по бокам от него стояли лавки. Чуть в стороне для лошадей были сооружены две коновязи с кормушками, представлявшие собой сложные конструкции – горизонтально закреплённые брёвна под такими же двускатными навесами, а под брёвнами – деревянные желоба для сена. Понятно, что весь строительный материал был завезён сюда откуда-то издали, где росли деревья.

Пограничников у караван-сарая уже поджидал старейшина кишлака Джасур Курбанов, который являлся председателем местного сельсовета. Это был высокий, сухощавый старик с цепким, изучающим взглядом и седой бородой до груди. Одет он был в стёганый ватный халат в полоску и шаровары, заправленные в джурабы – шерстяные чулки. Ноги старика были обуты в чарыки – башмаки из сыромятной козьей кожи на мягкой подошве. Его голову покрывала круглая шапка, отороченная овечьим мехом. В целом старик выглядел вполне солидно, как и подобает человеку «при должности».

– Салом алейкум, Джасур-ака! – поприветствовал его Нарожный, спрыгивая с коня.

– Здравствуй, товарищ Николай! – Лицо старика засияло радушием. Судя по всему, он относился к политруку очень хорошо.

Они пожали друг другу руки и дружески обнялись, затем старик поздоровался и с подошедшим Ларионовым.

Остальные пограничники тоже спешились, стали привязывать лошадей и разгружать с них мешки с продовольствием.

– Мы тут у вас подкрепимся, Джасур-ака, – пояснил политрук. – Вы не против?

– Да конечно, нет. Для нас это большая честь. Располагайтесь.

Старик хорошо, почти без акцента, говорил по-русски, был грамотным и вообще много знал о русской культуре. Но, кроме того, он пользовался уважением у аличурских таджиков и даже у части киргизов, и этот факт тоже играл роль. Поэтому его и назначили здесь председателем. Такой человек был выгоден как советской власти, так и местному населению.

Ларионов тут же распорядился выставить вокруг кишлака боевое охранение, потому что потеря бдительности была чревата самыми трагическими последствиями. Это уже не раз подтверждалось здесь, на Памире, практически.

Вокруг собралась, налетев шумной стайкой, местная ребятня – мальчишки и девчонки, таджики и киргизы. Они с интересом рассматривали снаряжение пограничников и что-то оживлённо друг с другом обсуждали. По их чумазым мордашкам нельзя было понять, то ли они такие от загара, то ли от грязи. Кто-то из бойцов уже угощал их кусками колотого сахара и сухарями.

Один пацанёнок подбежал к председателю и защебетал на таджикском. Курбанов улыбнулся и, одобрительно похлопав мальчишку по плечу, тоже что-то сказал ему, а затем вновь заговорил на русском с Нарожным.

– Товарищ Николай, пусть двое твоих воинов сходят с Асгатом в мой дом и принесут сюда продукты.

– Спасибо, Джасур-ака. – Политрук повернулся к пограничникам. – Так… Золотарёв и Гуломов, сходите с мальчонкой, – выбрал он тех, кто был поближе…

Семёну несколько раз доводилось бывать в гостях у мургабских таджиков, и он имел представление о внутренней обстановке их жилищ. Примерно то же самое он увидел и здесь.

Стены дома были построены из камней, сцементированных между собой глиняным раствором, а плоская крыша сделана из жердей, засыпанных сверху землёй и глиной. В центре крыши имелось отверстие диаметром около метра, через которое из жилища выходил дым, а внутрь попадал солнечный свет. Деревянные створки двух небольших окошек были распахнуты настежь.

На входной двери Семён заметил глиняную пластинку с вдавленным оттиском ладони. Это означало, что хозяин дома принадлежит к исмаилитам – одному из течений ислама. Исмаилиты не строили мечетей, так как почитали Аллаха в своей душе и верили в Ага-хана – воплощение Аллаха в человеке. Исмаилизм требовал от верующих полнейшего фанатизма и запрещал вступать в партию и комсомол, а также работать в государственных учреждениях. Всё это мог разрешить только лично Ага-хан.

Хона, зимняя часть дома, представляла собой квадратное помещение. Прямо под светодымовым отверстием в земляном полу было сделано углубление для древесных углей, которое называлось сандалом. По рассказам давно служивших на Памире, зимой в сандал, прямо на горячие угли, ставился табурет с металлическими ножками, на который ложилось одеяло. Все члены семьи во время отдыха собирались вокруг сандала и засовывали под одеяло ноги, таким образом согревая их. Так же сандал использовался как очаг для приготовления пищи.

Вдоль стен хоны шли глиняные нары, покрытые коврами, на которых обычно сидели старики и дети. Крышу в хоне подпирали пять деревянных столбов, украшенных затейливым резным орнаментом. Семён слышал, что каждый из этих столбов имеет своё название и значение, но всё никак не представлялся случай разузнать об этом подробней.

В жилище находилась маленькая женщина, которая при виде сына и пограничников тут же заулыбалась. По её лицу трудно было определить возраст – то ли сорок, то ли пятьдесят. Возможно, когда-то это лицо можно было назвать красивым, но теперь от той красоты уже почти ничего не осталось – оно больше выглядело усталым и, может быть, даже измученным жизнью.

– Добрый день, – смущённо поздоровался Семён.

– Салом алейкум, – произнёс Имомали Гуломов, который сам был таджиком, только из равнинных районов.

– Салом, – ответила она и переключила внимание на сына, который стал ей поспешно, обильно жестикулируя, объяснять указание отца.

Одета таджичка была в длинное, цветастое платье-рубаху из плотной шерсти, из-под которого выглядывали шаровары. Её голову покрывал высокий белый тюрбан, а ноги были обуты в кожаные сапожки.

В помещении, кроме женщины, находилось ещё трое детей разного возраста. Самой старшей из них была девочка лет десяти-двенадцати, которая что-то толкла деревянной ступкой в глиняной миске. Ещё два мальчугана – лет пяти и четырёх – возились на нарах с какими-то игрушками.

Женщина внимательно выслушала сынишку и молча собрала для пограничников пару больших свёртков с продуктами, а также принесла им бурдюк с кумысом. Она всё делала быстро и сноровисто, как опытная, умелая хозяйка.

Сандал сейчас был накрыт металлической решёткой, на которой стоял котёл. В котле, судя по исходящему из него приятному аромату, варилась атала – похлёбка из тонко нарезанных кусков теста, кусочков мяса и ещё чего-то. Зачастую таджики, за неимением мяса, добавляли в аталу сухие фрукты – курагу, урюк и белый тутовник.

За прошедшие на Памире месяцы Семён уже кое-что узнал о пище местных таджиков. Они питались в основном густыми и жидкими кашами, приготовленными из кусков теста, овощей и бобовых. Также ели овечий сыр, мясо, мучные лепёшки и орзак – кусочки теста, обжаренные в растительном масле. Пили чаще всего кумыс и ширчой – чай с молоком и добавлением сливочного масла. Так же часто в здешних местах встречался тутпист – подобие халвы, изготавливаемое из тутовника, которое заменяло памирцам сахар. Мука же, как правило, изготавливалась из ячменно-гороховой смеси.

В плодородных долинах западного Памира выращивались фрукты и овощи, в том числе и картошка, но она пока не получила здесь массового распространения.

Поблагодарив хозяйку, Семён и Имомали вернулись к караван-сараю. Вскоре там запылал костёр из собранного возле кишлака терескена[15]. В походном казане варился кулеш с бараниной, которой угостил пограничников председатель.

– Товарищ Николай, какие новости о войне? – Старик заметно напрягся, выдавая свои переживания. – А то у нас тут даже радио нет.

– К сожалению, Джасур-ака, пока порадовать нечем. – Нарожный помрачнел. – Прёт немчура… Сейчас фашисты со всей силы штурмуют Киев. Тяжело там… К Москве тоже рвутся… Так что, сам понимаешь…

– Ох, беда-беда. – Старик покачал головой и тяжело вздохнул. – Как думаешь, выстоит СССР? – Он смотрел прямо в глаза политруку.

– Да ты что, Джасур-ака! Ты даже не смей в этом сомневаться! – Нарожный вскочил и нервно заходил туда-сюда вдоль стола. – Выстоит. Это я тебе говорю! Мы ещё по Берлину пройдём, как наши предки. Да, сейчас пока ещё враг очень силён, и нашей Красной армии тяжело. Да, пока она отступает. Пока… Но… – Нарожный сделал ударение. – Наши бойцы героически сражаются за каждую пять родной советской земли, и фашисты несут большие потери. А скоро мы погоним эту нечисть обратно, и в этом нет никакого сомнения. Ты меня понял, Джасур-ака?

– Понял, товарищ Николай, конечно, понял. – Старик опустил взгляд. Видимо, у него всё же остались какие-то сомнения.

О начале войны Семён узнал, когда находился в разъезде. Радист группы, выйдя на очередной сеанс связи с комендатурой, побледнел и, закончив запись, растерянно поднял перед собой мятую бумажку с закорючками стенограммы.

– Товарищ командир, война началась, – едва слышно произнёс он.

– Война? – Лейтенант Ларионов, возглавлявший группу, несколько секунд молчал, обдумывая услышанное, затем недоверчиво кивнул на бумажку. – С кем война?

– Как с кем? – Радист растерялся ещё больше. – С немцами.

– У нас же с ними пакт о ненападении. Ты не ошибся?

– Никак нет! – Радист вытянулся чуть ли не по стойке смирно. – Разрешите зачитать?

– Читай, – после паузы разрешил лейтенант.

– Текст такой… – Голос радиста дрожал от волнения. – В 12 часов дня по радио передали выступление товарища Молотова. В нём сказано следующее. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Всё.

Радист опустил бумажку и испуганно смотрел на Ларионова. С минуту все молчали, осмысляя это страшное известие, поверить в реальность которого было трудно. В голове Семёна вихрем пронеслись самые разные мысли.

«Как так?.. Неужели Гитлер рискнул напасть?.. Почему?.. А как же договор?.. Ну ничего, сейчас ему по соплям надают!.. Получит, сволочь, за своё вероломство!..»

– Если претензий нет, то почему они напали? – спросил кто-то.

– Может, это провокация какая-то? – предположил другой боец.

– Значит так… – Ларионов сурово оглядел пограничников. – Если Молотов сказал, значит, действительно война. Но никакой паники не должно быть, имейте в виду. Я так думаю, что в ближайшее время Красная армия даст такой отпор обнаглевшим фашистам, что те будут драпать до самого Берлина. Всем ясно?

– Так точно! – раздался дружный ответ, и в этом хоре, конечно же, прозвучал твёрдый голос Семёна Золотарёва.

Да, тогда он тоже свято верил в скорый решительный и могучий отпор Красной армии. Но почему-то вместо этого Красная армия покатилась назад, уступая врагу всё больше и больше советской земли. Происходило что-то такое, что никак не укладывалось в голове. Ведь в клубе комендатуры периодически крутили фильм «Если завтра война», где было ярко показано, как Красная армия наносит напавшему врагу могучий ответный удар. Так где же этот удар? Где?!

«И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом!»

Такая бравурная песня звучала в том фильме. Только вот на деле всё оказалось иначе. Война затягивалась, приближаясь к сердцу Родины и унося всё больше и больше жизней советских людей. И всем уже было предельно ясно, что лёгкой победы в ближайшее время не предвидится.

Семён ещё в июле написал рапорт с просьбой направить его на фронт, но получил отказ. А Нарожный тогда сказал ему:

– Погоди, Золотарёв, придёт и твоё время умирать за Родину. Не спеши пока, успеешь. Да и здесь мы не штаны протираем. Или, по-твоему, защищать границу зазорно? Ты что, считаешь, что нас тут зря держат?

После этого разговора он больше не заикался о фронте, но всё же надеялся, что его туда когда-нибудь отправят. Ведь война продолжалась, и враг, судя по всему, ещё был силён…

– Ну а как у вас тут дела? – спросил политрук, решив сменить тему разговора.

– Да, хвала аллаху, всё хорошо. Вчера наши вернулись из Хорога, привезли урюк и сушённые крупы. Горох, пшено, просо… Продали несколько ковров и десяток овец.

Аличурские таджики и киргизы занимались в основном скотоводством, а женщины дома ткали ковры и шили одежду. Мясо, колбаса и сыр, а также ткацкая продукция затем сбывались на базарах Хорога, Рушана и других крупных кишлаков Западного Памира, а взамен покупались фрукты и овощи, которые не росли в восточной высокогорной пустыне.

Спустя примерно час отряд приступил к завтраку. Председатель тоже сидел за столом вместе со всеми, а за едой продолжал разговоры с Червоным. Семён оказался неподалёку от них и, прихлёбывая вкусную, наваристую пшенную кашу, внимательно слушал.

– Басмачей-то не поймали ещё? – спросил старик.

– Пока нет, Джасур-ака, но, я так думаю, не долго им тут шастать. Скоро с бандой мы покончим.

– Аллах вам в помощь, товарищ Николай, – согласно кивнул председатель. – Мы хотим мира на нашей земле. От басмачей только зло. Ведь Советская власть за то, чтобы все были равны и жили одинаково, а басмачи хотят прежнюю жизнь вернуть, чтобы опять мы на баев горбатились с утра до ночи.

– То-то и оно. – Политрук гневно стукнул кулаком по столу. – Всё никак эти бывшие баи и их прихвостни не поймут, что по-старому уже никогда не будет. – Он отложил в сторону алюминиевую ложку и сурово оглядел бойцов. – Историю вспять не повернёшь. В 1917 году свершилась Великая Октябрьская революция, в результате которой образовалось первое в мире социалистическое государство. За прошедшие годы СССР убедительно доказал всему миру, что социалистический строй является передовым. Самые великие свершения возможны только при социализме, когда люди освобождены от эксплуатации и заняты созидательным трудом на всеобщее благо, в котором видят смысл своей жизни, когда каждый человек чувствует свою ответственность за всю страну и за весь народ. Я считаю, что это есть высшая стадия человеческой сознательности… Конечно, во всех наших свершениях есть и огромная личная заслуга товарища Сталина, который грамотно и мудро руководит страной… Да, сейчас идёт тяжёлая война, и фашистам удалось захватить часть нашей земли. Но всё равно победа будет за нами, и в этом нет никаких сомнений. Мы разгромим врага, а потом поможем всей Европе сбросить ярмо империализма и навсегда распрощаться с властью эксплуататоров. Я уверен, рано или поздно на всей нашей планете будет построено единое государство равенства и справедливости, и это будет прекрасное время…

Он замолчал и продолжил есть.

Семён всегда слушал политрука с благоговением, потому что речь Нарожного звучала необычайно искренне и убедительно. Особенно Семёну нравилось, как политрук говорил о жизни, которая наступит через десятки лет. В свободные от службы минуты Семён и сам частенько предавался мечтам об этом прекрасном будущем. В своих мечтах он видел города с широкими мощёными улицами и высоченными, красивыми домами, населённые счастливыми людьми. Эти люди будут трудиться на огромных фабриках и заводах, покорять Арктику и Антарктиду, создавать новые, невиданные ранее корабли и самолёты. А ещё Семён видел бескрайние поля, на которых росли пшеница и рожь, и бесконечные колхозные грядки со всевозможными овощами. По этим полям и грядкам двигались могучие трактора с молотилками и комбайны, собирая обильный урожай и пополняя им кладовые страны, чтобы никогда-никогда больше не было голода…

После кулеша стали пить кумыс и чай с тутпистом.

– Смотрю я, Джасур-ака, детей в кишлаке много, – опять заговорил Нарожный.

– Ну да, ну да. – Старик посветлел лицом. – Хвала аллаху.

– Я к тому это говорю, что им ведь учиться надо. – Политрук вперил в председателя пристальный взгляд. – А у нас в Мургабе школа есть, и учителя хорошие. А в Хороге вон и интернат открыли.

Старик засопел и отвёл в сторону глаза.

– Что молчишь, председатель? – продолжал допытываться Нарожный. Его голос при этом стал более строгим. – Или я не прав?

– Прав, командир, прав. – Старик тяжело вздохнул, покряхтел. Было заметно, что эта тема ему не очень приятна.

– Советская власть, Джасур-ака, хочет, чтобы в нашей стране жили образованные люди. Ведь необразованному, тёмному народу легче мозги задурить всякой религиозной чушью. Такой народ проще с пути сбивать и в узде держать. Правильно? То-то же. – Нарожный опять вошёл в раж, сделался возбуждённым. – При царском самодержавии в России миллионы неграмотных были, потому что капиталистам и помещикам это было на руку.

Пограничники молча слушали разговор. Лейтенант Ларионов тоже молчал, лишь время от времени с интересом поглядывая на председателя.

Некоторые задымили самокрутками. Семён не курил, поэтому опёрся спиной на один из деревянных столбов, поддерживающих навес над столом, и разглядывал долину и окружающие её горы.

Ветер немного поутих, и сделалось довольно-таки тепло. Солнечные лучи приятно ласкали лицо. Хотелось, чтобы такая погода продлилась как можно дольше. Но, судя по рассказам старожилов комендатуры, вот-вот в Аличурскую долину должна была прийти суровая памирская зима со свирепыми морозами да буранами. Горные перевалы завалит глубокий снег, и они закроются до самого конца весны. Многие кишлаки и пограничные заставы на несколько месяцев окажутся отрезанными друг от друга и от всей огромной страны…

– Так что скажешь насчёт школы, Джасур-ака? – немного успокоившись, спросил Нарожный.

– Ты же знаешь, командир, что у нас всё не так просто, – поникнув головой, устало произнёс старик. – Нужно решить этот вопрос с Ага-ханом.

– Опять этот ваш Ага-хан! – тут же вспылил политрук. – Сколько можно разводить средневековье? У нас в стране руководит Советская власть! Так или не так?

– Ну, так, так… – мрачнея, закивал председатель. – Но и ты нас пойми…

– Да не хочу я этого понимать… – Нарожный вскочил и опять заходил вдоль стола. – Давно пора покончить с этими пережитками.

– Покончим, командир, обязательно покончим. Ты только не торопи.

– Да как же не торопить? Уже сколько лет вся эта бодяга длится… Ваш Ага-хан давно сидит в Афганистане и носа оттуда не кажет, а вы всё слушаете его. Может, и золото для него опять собираете? А?

Старик отвёл глаза и ничего не ответил.

– Вот то ж… – Политрук покачал головой. – В общем, со школой определяйтесь да не затягивайте. Понятно?

– Понятно.

– Ну и хорошо. – Нарожный неожиданно улыбнулся и протянул председателю руку. – Ну ладно, Джасур-ака, спасибо тебе за радушный приём. Пора нам дальше ехать, а то, не ровён час, басмачи опять просочатся. Что-то совсем они обнаглели в последнее время. Видно, надеются, что Гитлер победит. Только шиш им от Советской власти. Не дождутся.

– И куда вы теперь? – спросил старик, пожимая протянутую руку.

– Двинем в Сасыккуль, а оттуда на перевал. Бойцов на заставе мало. Надо помочь им, а то вдруг банда опять сунется.

– Понятно, – кивнул председатель. – Удачи тебе, командир, – пожелал он, и его слова прозвучали вполне искренне. – Пойду я. Надо местные проблемы решать.

Едва старейшина скрылся за ближайшим жилищем, Нарожный мгновенно посуровел и, взглянув на часы, подозвал Ларионова.

– Смотри сюда, Василий. – Он достал из полевой сумки карту и развернул её. – План у меня такой. Ты берёшь второе отделение и пулемётчика, проходишь через это ущелье и устраиваешь засаду вот здесь… – Политрук водил по карте пальцем. – Понял, да? Я так думаю, что банда попытается пройти как раз где-то тут, мимо озера Зоркуль. Я с первым отделением сделаю крюк по вот этому ущелью и выйду к вам отсюда. Таким образом, мы перекроем им все пути.

– А если они пойдут восточней озера? – выказал сомнение Ларионов.

– Нет, Вася, они пойдут тут. – Нарожный ударил по карте пальцем.

– Откуда такая уверенность, Николай Иванович? – не сдавался взводный.

– Оттуда… – Нарожный усмехнулся. – Считай это чутьём чекиста.

– Да? – Ларионов сдвинул набекрень шапку и растерянно почесал затылок. – Ну, это, конечно, железный аргумент.

– О! – Политрук указал пальцем вверх и опять усмехнулся. – Значит, понял, да? Твоя задача, в случае чего, продержаться до нашего подхода.

– Да понял, понял… – Взводный кивнул и призадумался. – Сколько будем ждать?

– Я думаю, Вася, эти хлопцы долго мешкать не будут. Раз уж им пару раз повезло, то жди их в гости опять.

– А почему вы председателю соврали? – спросил лейтенант. – Не доверяете?

– Запомни, здесь верить никому нельзя. Даже если Курбанов действительно на нашей стороне, всё равно не стоит ему говорить правду. Мало ли что. Вдруг сболтнёт кому…

Нарожный спрятал карту обратно в сумку и встал.

– Слушай мою команду! – крикнул он зычным голосом. – Окончить приём пищи! Всем проверить снаряжение. Через четверть часа выступаем…

Однажды на политзанятиях Нарожный рассказал о становлении сначала российской, а потом и советской пограничной стражи на Памире. Семён слушал с огромным интересом, и перед его мысленным взором мелькали яркие картины прошлого…

Памир вошёл в состав России в 1876 году, после разгрома враждебного Кокандского ханства русской армией генерала Скобелева. Но из-за беспечности двух русских царей – Александра II и Александра III – на Памире не были установлены границы с соседними государствами – Бухарским эмиратом, Китаем и Афганистаном. В итоге в 1883 году сюда вторглись войска афганского эмира, проявляя чудовищную жестокость к мирному населению. Местных жителей афганцы грабили, убивали и насиловали. Около тысячи памирских девушек оказались в гаремах Кабула, а сотни их были отданы афганским солдатам.

Несчастные памирцы опять обратились за помощью к русскому царю, и в 1891 году начались «Памирские походы» русского военного отряда под командованием полковника Михаила Ефимовича Ионова. За год из Бадахшана были вытеснены афганские войска и появившиеся здесь пограничные китайские посты.

А в 1892 году в местечке «урочище Шаджан», что находится на правом берегу реки Мургаб, в юртах был размещён первый пограничный отряд России на Памире. Он был назван Шаджанским. Командовал этим отрядом капитан Поликарп Алексеевич Кузнецов.

В 1893 году там, где река Акбайтал впадает в Мургаб, возле кишлака Кони-Курган, было воздвигнуто российское военное укрепление – «Пост Памирский». Разместился в нём отряд капитана Василия Николаевича Зайцева. Позже был создан Памирский отряд со штабом в кишлаке Хорог, и появились новые посты: Ишкашимский, Рушанский, Лянгарский и Шугнанский. А Памирский пост перенесли на новое место. В 1903 году были торжественно открыты новые казармы Памирского поста – просторные здания из кирпича, имевшие железные крыши.

Естественно, местные жители стали селиться вокруг русского укрепления, где было безопасно. Так и возник посёлок Мургаб. В сущности, его основателями стали начальник Памирского отряда Андрей Евгеньевич Снесарев и инженер-полковник Николай Никитич Моисеев, проектировавший все сооружения.

Российские пограничные посты служили надёжной защитой для памирских таджиков и киргизов. Кроме того, на Памире стало развиваться сельское хозяйство, так как русские привезли с собой и начали выращивать здесь новые для этих мест культуры: картофель, капусту, редьку, лук, репу. Поэтому жизнь памирцев понемногу улучшалась.

Во время Первой мировой войны начальник Памирского отряда открыл небольшие промышленные предприятия, на которых трудилось местное население. Пограничники проложили новые караванные пути, связавшие Памир с Ферганской областью, и дороги, соединившие между собой долины и кишлаки.

Параллельно развивалась и культурная жизнь памирцев. Так, в Хороге открылась русско-туземная школа, где таджики и киргизы изучали русский язык…