Эобара
Органических поражений мозга томограф не выявил, чёткий психиатрический диагноз из жалоб Леонида не складывался.
Разумеется, легче ему от этого не становилось.
И вот однажды, проснувшись во втором часу пополудни после пяти часов пустых и бессодержательных снов в замусоренной, прокуренной квартире, Леонид начал действовать.
Первым делом он распахнул настежь все окна.
Затем принялся за уборку – с остервенением отдраил полы, перемыл гору посуды, протёр пыль, выбросил мусор.
Следом принял ледяной душ, сбрил ко всем чертям месячную бородку, растёр жёсткой мочалкой всё тело, выгоняя из него страх и ужас.
И только после всего этого, сидя на очищенной кухне с чашкой кофе, он взял лист бумаги и сформулировал несколько основных мыслей.
Он действительно может видеть будущее. Это – не шизофрения и не какое-то другое психическое расстройство. Нет – и точка. Дальше об этом думать, размышлять, мучить себя лишними мыслями – нет ни малейшего смысла. У него есть способность, дар, и он может обратить его на помощь людям. Как? Зачем? Почему? Всё это были совершенно лишние вопросы.
Ему снятся странные, да что там – страшные сны. И, что дальше? Ничего они не меняют, каждое утро он просыпается в своей кровати, а не на том свете и на Альфа Центавре. Неприятно? Страшно? Ничего, можно потерпеть.
Рубец на шее от кипящего масла, которое никто никогда не проливал? Рубец, который, как ему кажется, и даёт способность осознавать? Идёт туда же – в область лишних и мешающих жить вопросов.
Какой-то частью себя Леонид надеялся, что, возможно, он никогда и не найдёт на них ответов.
Интересно, что ни тогда, ни позже он ни единым словом не обмолвился никому о ни о своих осознаниях, ни даже о своих кошмарах. Никому, даже Сашке. Что-то останавливало его каждый раз, стоило ему попытаться заговорить об этом.
Повлиял ли дар на выбор будущей специальности? Вероятно, да. Нет, пациенты, которым грозила скорая гибель встречались везде.
Но, во-первых, в реанимации их было больше.
А во-вторых, выбирая специальность, Леонид искренне надеялся, что звание реаниматолога позволит ему давать неочевидные и даже абсурдные на первый взгляд указания другим врачам без какой-либо угрозы для своей тайны.
Леонид ошибся, как никогда. Его секрет, с трудом продержавшийся то время, пока он обучался в ординатуре, был раскрыт в считанные месяцы, стоило ему выйти на отделение полноправным врачом.
Его коллеги-реаниматологи, к счастью, отнеслись к его особенности достаточно прагматично – пытались делать вид, что ничего странного в Леониде нет, но при этом вовсю пользовались его даром предвидения. Зато по отделениям клиники ходили слухи – один другого противнее. О «сглазах», «проклятии», «чёрном глазе». Разговоры неприятные, а главное, совершенно несправедливые.
Более неприятными были только взгляды врачей с отделений.
Никто на самом деле не любит непонятное, не любит мистику, когда сталкивается с ней не на страницах книги, а в реальной жизни. Все, и в том числе доктора. В особенности доктора!
Леонид знал, что разговор о его увольнении поднимался неоднократно. Также он знал, что Василий Михайлович защищал его, как только мог. Но до этого дня он никогда не видел такого взгляда у заведующего: грустного и неуверенного, словно Василий Михайлович впервые осознал, что он абсолютно не знает, кто на самом деле работает на его отделении.
3. Василий Михайлович откашлялся и, наконец, заговорил:
– Лёня, я знаю тебя уже почти четыре года. Ты – хороший врач, уже – хороший врач, невзирая на твой мизерный, уж прости меня, опыт. И я не учитываю сейчас твои… особенности, – последнее слово далось ему явно с большим трудом. Заведующий вновь тоскливо покосился в окно, за которым начинался тоскливый питерский дождик. – Но, Лёнь, – Василий Михайлович решительно хлопнул руками по столу, – я начинаю тебя бояться.
Леонид открыл рот, но заведующий жестом велел ему молчать:
– Дай мне договорить. Во-первых, я не верю в те бредни, которые ходят по клинике. Во-вторых, Лёнь, не знаю, как ты это делаешь и совершенно не хочу это знать, но ты действительно способен диагностировать совершенно неожиданные вещи одним взглядом. Молчи! Я сказал, что ничего об этом знать не хочу. Но сегодняшняя ситуация – это уже что-то другое. Ты не приходил в себя десять минут.
Леонид вздохнул и пожал плечами:
– Так уж вышло. Извините, что напугал.
Василий Михайлович посмотрел ему в глаза:
– Лёнь, – ласково, слишком ласково сказал Василий Михайлович, – ты когда-нибудь видел свои приступы со стороны?
Леонид покачал головой.
Цербер кивнул:
– Именно. Ты резко бледнеешь и обычно начинаешь заваливаться в сторону, но это как раз ерунда, в отличие от того, что происходит у тебя с глазами.
– Что происходит у меня с глазами? – теперь и Леонид завистливо косился на дождь за окном.
– Они светятся. Слабо-слабо, но всё же заметно.
– Что?! – опешил Леонид и автоматически поднёс руку к глазам: – Как лампочка, что ли?
Заведующий передёрнул плечами:
– Мне не описать. Раньше такого не было или это было не так заметно, а теперь, с каждым твоим новым… приступом – всё ярче и ярче.
Стул, на котором сидел Леонид внезапно стал крайне неудобным:
– Да, – вздохнул он. – Звучит невесело.
– Звучит хреново, откровенно говоря.
В кабинете воцарилась тишина.
Спустя, пожалуй, минуту, Леонид заговорил:
–Василий Михайлович, я действительно знаю, что случится с нашими пациентами, – первый раз в жизни Леонид вслух заговорил о своём даре… – Но что это такое и откуда взялось – мне неизвестно.
Конечно же тебе неизвестно! – рука сама по себе потянулась поправить ворот свитера. – А как же рубец от кипящего масла, брызнувшего с упавшей сковородки? Сковородки, которая никогда не падала, а?
Усилием воли Леонид заставил руку остаться лежать на коленях:
– Я проходил обследование, два раза – в институте и ещё один раз, по вашему настоянию, два года назад. МРТ, психиатр, прочая ерунда – всё чисто, вы должны это помнить. Моя сегодняшняя синкопа – просто неудачное стечение обстоятельств. А глаза…– на мгновение Леонид потерял мысль, слова про свечение его здорово встревожили, – пусть себе светятся. Чёрт с ними.
Заведующий вздохнул и покачал головой.
– Василий Михайлович, – с жаром продолжил Леонид, – вы же знаете, как я люблю эту работу и знаете, что я никогда не сделаю ничего во вред ни пациентам, ни коллегам…
– Я бы хотел это знать, Лёнь, – опустил взгляд заведующий. – Но одно дело, когда ты просто предугадывать, что будет. Совсем другое – когда при этом ты истошно кричишь, теряешь сознание… глаза ещё твои. Это действительно пугает и, главное, вызывает множество вопросов, главный из которых – что ты сделаешь в следующий раз. Взлетишь в воздух на метр? Начнёшь чертишь пентаграммы в моём отделении? Придёшь на дежурство голым?
– Если говорить о последнем пункте, то что-то привлекательное в этом есть. Смотря, кто из медсестёр дежурить будет, – автоматически отшутился Леонид и предложил то, что давно крутилось у него на языке: – Хотите, я сейчас заявление напишу?
Василий Михайлович молчал долго. Наконец он ответил:
– Нет, этого я не хочу. И я собираюсь сегодня серьёзно поговорить с некоторыми… сотрудниками клиники на темы мракобесия, – Цербер невесело усмехнулся. – От тебя мне надо другое. Лёнь, я ещё раз повторю – я не знаю и не хочу знать, как ты делаешь…хм… то, что ты делаешь, но, пожалуйста, обещай мне, что ты не дашь своей особенности развиваться дальше, что ты сможешь себя контролировать, что ты не устроишь на отделении и в клинике чего-то… – так и не закончив фразу, Цербер уставился на доктора в ожидании ответа.
Леонид прижал пальцы к вискам.
– Я обещаю, – он слабо улыбнулся, – что всё со мной будет нормально. Ничего плохого никому я не сделаю.
Цербер медленно, недоверчиво кивнул в ответ.
4. К дежурству Цербер всё же допустил Леонида. Невролог ничего, как и ожидалось, не нашёл, хотя и отправил на экстренное КТ. Пока Леонид бегал по корпусам, он ещё раз отметил крайне неприятный факт – часть докторов и медперсонала разговаривали с ним исключительно глядя в сторону и стараясь как можно скорее завершить беседу.
Вечерние часы смены прошли достаточно спокойно. Доктор даже успел не торопясь, основательно подкрепиться больничным ужином – голубцами с кефиром. Приём пищи в ординаторской, под однообразное пиканье монитора, собиравшего информацию со всех палат реанимации, всегда наводил на него сонный, немного меланхолический настрой – что, в общем, было бы совсем неплохо, с учётом последних событий.
Очистив тарелку, Леонид обратил внимание на продолжающий требовать еды желудок и только после этого сообразил, что не ел ничего с ночи, с поминок.
– Ты так язву себе выкуришь! – поругал себя доктор и полез в шкафчик, где была спрятана коробка шоколадных конфет.
Полкоробки спустя бунтующий желудок всё же утихомирился.
Надо начать брать с собой еду, – отметил Леонид. – Точнее надо начать собирать себе еду на дежурство. Нади-то больше нет. Со мной нет, – поправил он сам себя – больно неприятно прозвучали эти слова, даже в голове.
Надя… о, точно, – мультиварка! Проклятие, мультиварка! – он поставил напоминание в телефон.
После этого Леонид встал, подошёл к зеркалу и, оттянув вниз свитер, уставился на рубец.
– Ну и что ты такое делаешь? – поинтересовался он вслух негромким голосом, искренне надеясь, что медсёстры в коридоре его не слышат. Хотя… какая разница, у него, блин, глаза светятся! Кому как не медсёстрам отделения об этом знать!
След от ожога, разумеется, молчал. С минуту погипнотизировав похожий на отпечаток трёх пальцев рубец, Леонид вернул ворот свитера обратно. Тут и в дверь постучались – пришли за консультацией с ревматологии.
Обычная дежурная суета снялась с паузы, и в ординаторскую Леонид вернулся только во втором часу ночи. Подумав пару секунд, стоит ли застилать диван в ординаторской, он скинул обувь и моментально провалился в тяжёлый, мутный сон без сновидений.
За ночь его будили четыре раза, и все – без особого повода.
Глава 5 Человек за бортом
Суббота, пятнадцатое октября
1. Брат зашёл на кухню, и свободное место в помещении тут же закончилось. Леонид, стоявший у окна, автоматически втянул живот.
Даже в его самых ранних воспоминаниях, где-то, наверное, трёхлетнего возраста, Боря выглядел самый настоящим гигантом, какое-то время маленький Лёня был уверен, что в стихотворении о Робине-Бобине на самом деле спрятан его брат, уже тогда, в подростковом возрасте (разница между братьями составляла солидные семнадцать лет) пребывавший в весовой категории молодого бычка.
Прошедшие двадцать лет только увеличили Борю. В настоящий момент его вес готовился с ликованием взять отметку сто пятьдесят, а размер желудка мог бы всерьёз привлечь внимание специалистов-маринологов, изучающих Марианскую впадину.
Иногда при взгляде на брата, Леониду волей-неволей представлялся некий мультипликационный кит: огромный, дружелюбный и весёлый. Хотя в тех морях, где обычно плавал Боря, он был скорее акулой: жёсткой, зубастой и цепкой.
Посмотрев с сомнением на табуретку, Борис тяжело выдохнул и очень медленно сел. Леонид задержал дыхание и в мыслях перекрестился. Раздался треск, больше напоминающий стон и… табуретка выдержала.
– Не хочешь найти другую квартиру? – предложил Боря, тщетно пытаясь уместить обе ноги под столом. – С нормальной кухней?
– Нет, спасибо, мне здесь хорошо, – автоматически ответил Леонид, параллельно тщательно осознавая брата. На мгновение ему показалось, что что-то с Борей не так, какая-то тень виделась в его будущем, но…. Внезапно ощущение тревоги, так и не выразившееся ни во что конкретное, исчезло и Леонид с облегчением выдохнул: иногда его странный дар мог срабатывать вхолостую.
– Тогда следующий раз приезжай ты ко мне, – сварливо заявил Боря, наконец-то умудрившись хоть как-то пристроиться за столом.
Леонид поставил перед старшим братом кружку – особую Борькину, практически литровую, и так же дежурно спросил:
– Сколько кофе?
– Я сам. Дай сюда! – Боря выхватил из рук Леонида пакет растворимого Nescafe и кинул в лохань, ошибочно сделанную похожей на кружку, ложек десять коричневых кристалликов. Затем взял сахарницу и, перевернув, вытряс в кружку чуть ли не половину её содержимого. – Теперь кипяток! – удовлетворённо кивнул он, глядя на коричнево-белую груду, занявшую четверть кружки.
Леонид покорно залил получившуюся бурду горячей водой. Боря тщательно размешал напиток, скривился и добавил ещё кофе и сахара.
– Колбаса. Сыр. Сырая курица. Яйца. Помидор, – опережая следующий вопрос брата, Леонид распахнул холодильник и принялся перечислять содержимое. – Два пива, – Леонид вздрогнул, увидев стоявшие в холодильнике ещё с того вечера бутылки. Чего-чего, а пива после Сашкиной гибели, Леониду не хотелось совершенно, и он подозревал, что эта неприязнь останется с ним навсегда.
– Плохо живёшь, – констатировал Боря и обречённо кивнул: – Тащи всё, кроме куры. А яйца тоже сырые? – уточнил он с печалью в голосе.
– Сварить?
– Не надо, – обречённо вздохнул Боря. – Летишь к брату из Штатов, торопишься, а он даже покормить нормально не может! – демонстративно пожаловался Боря и тут же расхохотался, увидев изменившееся лицо Леонида: – Шучу я, шучу! Я знаю, что у тебя никогда ничего нет. На самом деле, я хотел предложить тебе сходить в какой-нибудь ресторан, поужинать.
Поужинать, в понимании Бори, включало в себя минимум четыре перемены блюд. Леонид подумал и отказался:
– Прости, давай не сегодня. Я с суток и завтра тоже смена. Может на неделе? – доктор заварил себе кофе – адекватный объём в адекватной кружке и сел напротив брата.
– Ты знаешь, я дома не ужинаю. Звони и подъезжай. Или я тебе водителя пришлю.
– Да сам приеду, – смутился Леонид.
– Как знаешь, – огромные плечи поднялись и опустились. Взгляд брата вновь рассеяно загулял по кухне. – Да… – протянул брат, закончив осмотр помещения. – Без Нади здесь, конечно, грязнее, зато места больше. Это, пожалуй, единственный плюс. Не думаешь вернуть всё обратно?
Леонид вздохнул и покачал головой:
– Нет. Мы с ней… – Леонид пожал плечами, – Не подходим друг к другу. Неважно…
– Жалко. Не получишь от меня свадебного подарка! – усмехнулся брат. – Я-то уже обрадовался, что хотя бы ты женишься… Мама бы расстроилась, – цокнул зубом, параллельно откусывая здоровые куски от палки колбасы, Боря.
– Мамы бы расстроилась… – печально согласился Леонид. – А может и нет… Сам лучше женись, – полушутливо парировал доктор.
Боря брезгливо поморщился и отшутился:
– Мне не жена нужна, а домашний шеф-повар. Если встретишь женщину-шефа, сообщи мне, я, так и быть, приеду, попробую её стряпню. Если в рот класть можно…
Это была традиционная отговорка брата, которую он повторял каждый раз, стоило речи зайти о гипотетической свадьбе. Леонид вздохнул.
2. Борьке он позвонил на следующей день после Сашкиной гибели. Несмотря на разницу в возрасте, старший брат хорошо знал друга Леонида, ну и вообще, после расставания с Надей и смерти Сашки, список действительно близких людей Леонида сократился фактически в три раза. Борька принялся отменять какие-то свои встречи, стоящие каждая как несколько квартир в центре Питера, но всё равно на похороны не успел. Зато приехал сегодня – прямиком из Пулково.
Леонид достал из морозилки живущую там, казалось, ещё со времён прошлых хозяев квартиры, початую бутылку водки. Выпили, помянули, поговорили. Борька, расхохотавшись, вспомнил, как его брат чуть не убил в детстве лучшего друга, перерезав ему вены на запястье, затем смутился, покраснел и замолчал.
Заметив румянец на щеках брата, Леонид улыбнулся – он очень любил своего брата, особенного в таком вот: домашнем варианте, добром и немного неуклюжим. «Рабочую» версию Бори, стоит отметить, доктор любил не меньше, но боялся. Особенно пугала та скорость, с которой брат умел переключаться между двумя своими личностями.
Брат Леонида начинал бизнес с торговли катерами, пригнанными из Финляндии. Затем катера как-то сами собой куда-то исчезли, превратившись во что-то фармацевтические, что в свою очередь трансформировалось в сотовые телефоны, а потом во что-то ещё, неимоверно сложное и каким-то образом связанное с госзакупками.
Леонид отлично помнил Яхт-клуб на Крестовском острове: сетчатый забор, длинные ряды деревянных причалов, главное здание, казалось, не понимающее всеми своими старыми рамами и ДСП-ми панелями в холле, что за перемены обрушились на него в последние годы и куда они его ведут, а скорее насильно тащат, вместе с полуразрушенными хозяйственными строениями, металлической будкой охраны и выщербленным, проваленным асфальтом парковки.
Мама тогда уже болела, и Боря постоянно таскал младшего брата с собой на Крестовский. В кафе на первом этаже покупал ему вкуснейший апельсиновый сок с иностранными надписями на картонных упаковках, высыпал на стол груду ручек (из двадцати штук обычно одна оказывалась красной и одна чёрной – в общем можно было рисовать). Из офиса наверху притаскивались ненужные бумаги, и Леонид часами что-то пытался изобразить, малюя бесконечные листы с английскими словами и длинными рядами цифр и глядя, как снуют по причалам люди с выгоревшими лицами в потёртых комбинезонах, и как солнце играется на бортах катеров и яхт.
Иногда Боря приходил к брату, смущённо осведомлялся, не скучно ли тому, а порой даже садился рядом с ним, и они рисовали вместе. Но огромная, размером с кирпич, чёрная Нокиа, всё время лежала рядом с ними на столе, словно показывая – кто здесь настоящий властитель дум Бориса. Стоило телефону зазвонить, брат только что-то с нездоровым азартом дорисовывающей Лёниной овечке очки и пятую ногу, моментально менялся. Голос становился чужим, пухлые губы сами собой складывались в нитку и даже щёки, казалось, моментально худели и подтягивались.
Лёня ненавидел Нокию, единственное, что в ней ему нравилось – это силуэт человечка с телефоном – символ Северо-Западной GSM. Такой же был изображён на сим-карте, оживляющей дьявольский аппарат. Леонид любил разбирать телефон брата, только непонятно для чего – для того, чтобы посмотреть на человечка с трубкой или для того, чтобы хотя бы на пять минут заставить чёрное чудовище замолчать.
Ту сим-карту, ещё и с пафосным номером – 42 или 62 пришлось заменить в середине нулевых по причине полного износа начинки. А телефон-кирпич как-то раз выпал из Бориной реки, прямо в тёмные воды Средней Невки. Водолазам пришлось искать его на дне несколько часов кряду. Сим-карта после купания выжила, но сам аппарат пришёл в полную негодность, поэтому Боря сделал из него пенал для брата. Бывший монстр стал вместилищем для обгрызенных карандашей и треснутых транспортиров, но на его место тут же пришёл новый…
Ещё раз выпили, помянули маму.
– Пять лет прошло, а я до сих пор никак… не привыкну, – выдавил Борька, подозрительно блеснув глазами.
Выпили ещё, поболтали: обо всё и не очень, как-то нечаянно вернулись к Сашке.
– Хочешь я позвоню… узнаю, что там и как с этим водителем? – с «рабочей» ухмылкой предложил Боря.
Леонид покачал головой:
– Зачем? Смысл? Правда он эту бабочку увидел или нет…
Кусок, точнее стограммовый шматок сыра выпал из руки брата:
– Какую. Бабочку? – раздельно спросил Боря.
– Лена сказала, что водитель рассказывает о человеке-бабочке, возникшим из ниоткуда прямо перед машиной… Боря, ты в порядке?!
– Не совсем, – ответил брат, ставший неприятного белого цвета. – Я тоже видел человека-бабочку. Мужик лет сорока с рожей алконавта в чёрной поношенной дублёнке и двумя крыльями. Такими – цветастыми, как раз как у бабочки.
Теперь и Леониду стало плохо – он вспомнил утреннее происшествие, имевшее место сразу после дежурства. А брат, сделав над собой усилие, продолжил:
– Я решил, что съел что-то не то, вот и глючит. Или задремал. А тут вот оно что…
– А где ты его видел?
– Лёнь, ты не поверишь, – всё тем же отсутствующим тоном сказал брат. В самолёте Нью-Йорк – Питер. На подлёте к Пулково. За иллюминатором.
Почему-то Леониду резко захотелось спросить брата, а почему, собственно, он летел с Западного Побережья через Нью-Йорк. Но вместо этого, он сглотнул, покрепче ухватился за пустую рюмку и вспомнил, то, что привиделось ему сегодняшним утром.
3. Утро и передача дежурства прошли нормально – Василий Михайлович не заводил больше неприятных разговоров, сменщик и вся новая бригада были веселы и доброжелательны. В коридоре с Леонидом даже поздоровалась Катерина Ивановна, причём поздоровалась, словно с простым коллегой, а не известным в больничных кругах колдуном.
Видимо, Цербер действительно прочёл кому надо лекцию о мракобесии, – отметил Леонид, одновременно почувствовав, как уголки губ поднимаются – он действительно не хотел терять работу.
В таких обстоятельствах даже куривший вопреки всем законам и указам прямо на выходе из клиники охранник Дима не мог испортить Леониду настроение своей привычкой подсаживаться на уши докторам, спешащим домой после ночного дежурства.
Бритый налысо сорокалетний Дима, стоически терпевший все тяготы ношения форменной куртки на два размера меньше, был совершенно эталонным охранником, настолько, что Леониду порой хотелось проверить – не краешек ли штампа Палаты Мер и Весов синеет у того из-под левого рукава.
Дима три раза в день обходил территорию клиники, гонял медсестёр и врачей женского пола из курилки, кидал угрожающие взгляды в сторону курящих представителей мужского пола, обнаруженных там же, запирал дверь на два засова в 21:00, громко смотрел телевизор и испарялся без следа, стоило в клинике произойти чему-то из ряда вон выходящему.
А ещё он любил поболтать. В особенности с докторами после смены.
Глазами спросив разрешение присоединиться к нарушению закона о курении, Леонид вдохнул первую самую сладкую порцию дыма и, краем уха слушая Димины разглагольствования, принялся оглядываться по сторонам.
Тротуары были усыпаны медово-клюквенной листвой… у охраны отобрали одно парковочное место… столетний тополь глядел в это утро по-особенному грустно в своё отражение в реке… на той стороне будут переделывать въезд: добавят два шлагбаума, ворота и собаку с будкой… у входа в аудиторию стояла толпа студентов в не по-рабочему белоснежных халатах… бабка какая-то в шесть утра разбудила, в двери ломилась, дура старая… по парковке потерянно бродил вчерашний незнакомец в дублёнке, чуть ли не тыкаясь в автомобили, напоминая тем самым осеннюю муху, бьющуюся о стекло…
Вчерашняя шутка, про «а он тебя – хвать!» внезапно перестала быть смешной.
Разумеется, товарищ в дублёнке ищет именно тебя! – попытался успокоить себя Леонид, но прозвучало это как-то неубедительно.
– Дим, а что это за мужик на парковке? – перебил словоохотливого охранника Леонид. – Вчера здесь бродил, сегодня опять. Что он ищет?
– Какой мужик? – явно не понял Дима.
– Вот, у Вольво ходит! – он показал рукой.
– Леонид Николаевич, – неприятно уставился на собеседника охранник. – Там нет никого!
Леонид мог поклясться, что не отводил взгляда, что ещё мгновение назад странный мужчина маленькими шажками кружил у машины проректора, но…
Никого там не было. И вообще на парковке не было ни одного человека.
Что-то внутри дёрнулось и куда-то упало.
– Я пошутил, – зачем-то заявил Леонид и, наскоро распрощавшись с удивлённым охранником, поспешил в сторону своей машины.
Открыв дверь, он на всякий случай, осмотрел салон – нет, никаких мужчин, в дублёнках и без оных.
Опустившись на сиденье, Леонид защёлкнул все замки и затряс головой.
К приходу брата, он практически убедил себя, что исчезновение незнакомца на парковке ему просто почудилось и что на самом деле, разумеется, тот просто сел в одну из припаркованных автомобилей и что даже одна из машин была заведена, когда он проходил мимо и что всё это бред…
Веры, как оказалось, хватило ненадолго.
Глава 6 Рубец на шее
Суббота, шестнадцатое октября
1. В дверь позвонили:
– Добрый вечер, Леонид Николаевич, – вежливо поздоровался с Леонидом Паша – двухметровый бугай с подозрительно топорщимся в районе левой подмышки пиджаком, Борин водитель. И не только водитель, – как всегда подметил доктор, обмениваясь формальным рукопожатием с Пашей, – такое изменение кожи тыла ладоней и пальцев можно заполучить, если очень, очень постараться свести на нет старые татуировки. Паша появился в жизни брата достаточно давно, лет пять назад, но Леонид до сих пор не принял окончательного решения – успокаивало ли его наличие у Бори своего охранника или наоборот пугало. Потому что, как известно, охрану без нужды не нанимают.