Эобара

Глава 7 Страхи. Старые и новые

1. 1881 год

Отец Петра с детства пытался научить своего малокровного сына верховой езде. Мальчик сопротивлялся, как мог: притворялся больным, плакал, прятался. Лошади, следует заметить, тоже не испытывали желание нести на себе рыдающего и сучащего ногами барчука и то и дело норовили скинуть или ухватить зубами.

Отец не сдавался. Он хватал в охапку захлёбывающегося слезами сына и, сжав крепко-крепко, упорно сажал на спину старого, практически слепого Инцината. И, что бы мальчик ни делал, как бы не пытался высвободиться, плюясь и пытаясь цапнуть отца зубами, ничего не помогало. Отец держал намертво.

Так же, как держало его сейчас Чудовище, ворвавшееся в комнату и завалившее Петра на пол в нескольких метрах от спасительного окна. В нос бил отвратительный кислый запах, а два нечеловеческих глаза – оранжево-фиолетовых, без зрачков и радужки, смотрели на жертву и одновременно сквозь неё, куда-то значительно дальше и глубже.

По сравнению с собой в детстве, Пётр значительно возмужал, а скорее раздобрел, но все его силы были ничтожны по сравнению с той мощью, с которой Чудовище давило на него, прижимая к полу руками и ногами – холодными и слишком твёрдыми для того, чтобы быть человеческими.

Рот… нет, не рот, пасть, щетинящаяся сотней мелких зубчиков, распахнулась и что-то длинное и тёмное – похожее на хоботок комара, только в десятки раз толще и длиннее, начало медленно выдвигаться оттуда.

Пётр кричал как оглашённый, но никто не спешил к нему на помощь. Судя по всему, другие обитатели меблированных комнат в ужасе попрятались, стоило только им услышать грохот выбиваемой двери и вопли Петра.

Жалкие трусы! – Он не испытывал иллюзий на тему того, что другие жильцы могли бы справиться с Чудовищем, но, они могли хотя бы отвлечь его и дать Петру время, чтобы спастись бегством.

А потом, в голову Петра внезапно пришло непонятно откуда взявшееся понимание – никто в доме ничего не слышит.

Хоботок, растущий из глубины оскаленного рта: омерзительный, тёмно-коричневый, покрытый волосиками и какой-то слизью неумолимо опускался ниже и ниже, целясь прямиком в шею Петра, словно намереваясь оставить поцелуй на бледной, залитой потом коже…

Если бы не шок, в котором пребывал Пётр, он бы возможно заметил некую иронию судьбы: именно так, придавливая своим весом, он предпочитал «общаться» с симпатичными служанками…

Хоботок был уже совсем близко…

…острая боль, которую тотчас же сменилась зверским холодом, побежавшим, поскакавшим по всему телу от раненой шеи; всхлип, будто бы из полупустой ванны вытащили затычку и окончательно перешедший на визг крик Петра, отчаянно дёргающегося под убивающим его Чудовищем.

Последовал ещё один острый укол боли, и хобот вышел из раны на шее: теперь уже не тёмно-коричневый, а тёмно-красный. Хватка Чудовища ослабла и, высвободив обе руки, Пётр оттолкнул от себя убийцу. Чудеса, но ещё недавно казавшееся стотонным чудовище, отлетело от него в сторону с поразительной лёгкостью. Из пасти с торчащим хоботком раздался странный звук – то ли плач, то ли хохот.

Вскочив на ноги, Пётр ринулся вперёд на монстра, который почему-то двигался теперь медленно и как-то неуверенно.

Удар! – нелепый, неправильно сложенный кулак втыкается в грудь Чудовищу.

Что-то хрустит, будто тараканья спинка под каблуком. Противника кидает назад.

Ещё удар!

Вновь тот же самый звук – не то смех, не то рыдание.

Удар…

Третий раз Пётр ударить не успел. Вновь возвратив прежнюю скорость, Чудовище, одна из рук которого безжизненно висела, ринулось на него, швырнуло со всей дури об стену и, выбив стекло, выпрыгнуло в окно. За его спиной распахнулись яркие, оранжево-красные крылья.

А Пётр, всхлипнув, зашатался и сполз по стене. Минутная горячка отпустила его. Взявшиеся ниоткуда силы закончились.

По груди текло что-то мокрое и горячее, штаны были напротив холодны, но не менее влажны. Позвоночник горел огнём – тварь умудрилась сломать мне хребет, – подумал Пётр, уже чувствуя, как его душа покидает тело.

В последний момент вспомнились слова старой дуры-цыганки: «Ждёт смерть тебя, барин в лесу, который не лес, от человека, который не жив, и не мёртв и, вообще, не человек. Бойся фонарей, в них – гибель твоя».

– Дура, выкуси, – пробормотал Пётр и умер.

Чья-то нога с силой впечаталась ему в бок. Незнакомый каркающий голос со слышимым презрением произнёс:

– Вставай, увалень, если хочешь жить! Вставай!

– Я умер, – не согласился с требованием незнакомца Пётр.

Новый пинок был ещё более чувствительным:

– Нет, не умер. И тебя впереди ждёт мир, полный чудес и волшебства. Только, чтобы в него попасть, тебе надо оторвать свою грязную задницу от пола! Альтернатива есть, но она тебе не понравится. Или ты хочешь ещё сладостных объятий своего нового друга?!

2. Лестница, ведущая из Мастерской в Город, упоминалась минимум в легендах пяти различных миров. Однако, ни в одной из них не рассказывалось о её важной особенности – высоких мраморных ступенях, которые могли доставить крайне много неудобств старому человеку с больным коленом.

«Трижды клятая… (шаг), поганая (ещё шаг), рождённая ущербным разумом (ещё один) лестница! Уфф, – Читающий Вероятности перевёл дыхание, – Сто шестьдесят три» – он посмотрел за спину, а затем вперёд – к его глубочайшему разочарованию, он преодолел не более трети пути.

Спроси его, зачем он, впервые за несколько лет, покинул место своего добровольного заточения и решил выбраться в город, он бы не ответил. Застыдился бы. К счастью, гана поблизости не было, а все ткачи, встреченные им в залах Мастерской только удивлённо провожали хромающую фигуру заинтригованными взглядами. Читающий Вероятности с большим удовольствием при каждой такой встрече одёргивал рукав мантии, демонстрируя всем желающим безобразную культю.

Даже самому себе он едва ли мог признаться в причине своего «выхода в свет». Всё дело было в том, что ему приснился сон. Обычный человеческий сон или скорее даже, воспоминание из прошлой жизни. Маленький рыночек, скрытый под сенью деревьев и дурманящий аромат свежей сдобы, поднимающийся над прилавками пекарей. Именно приснившийся аромат заставил Читающего Вероятности покинуть пределы Мастерской. Аромат и внезапное, но непреодолимое желание подержать в руке горячий, только что выпрыгнувший из печи, бублик.

О том, что ему придётся пройти все четыре проклятые сотни ступеней лестницы, в тот момент он даже не подумал.

«Может пора прекратить позориться? Вернуться в Мастерскую и, если уж тебе так нужна сдоба, сказать любому из служек о твоём глупом желании?» – поинтересовался Читающий Вероятности у самого себе и тут же зло покачал головой.

Нет. С тем же успехом он мог приказать отнести себя вниз на паланкине.

Оба варианта его не устраивали. Какое-то странное, неуловимое чувство, оставшееся вместе с ним с момента пробуждения, гнало его вниз – на городской рынок, за дурацкой сдобой. Непременно пешком.

«Что ж, маразму следует потакать!» – Читающий Вероятности продолжил спуск по ступеням лестницы.

«О, Ступени Знающих! Лестница Ткачей, Подъём к Дому Надежды!» – он нещадно костерил составителей легенд о Городе, каждый раз, когда левое колено хрустело, опускаясь на очередную разогретую солнцем (сегодня единственным) мраморную ступень. «Где же интересно, «мудрые Ткачи, взирающие с каждой площадки на множество миров?» Где «степенные мудрецы, предающиеся размышлениям о жизни и смерти всего сущего?!» Где хотя бы «свет, озаряющих каждый шаг служителей вселенной?»

Подошвы разношенных ботинок стучали по мрамору.

На площадке посередине лестницы «Двести три ступени! Чем не повод поднять бокалы!», в том месте, где начинались сады, спускающиеся по склонам холма и, таким образом, отделяющие Мастерскую от Города, Читающий Вероятности остановился, чтобы отдышаться.

Было тихо, только еле слышно журчала вода, вливающаяся в каменную чашу, сбоку от лестницы. Наклонившись над зеркальной поверхностью, Читающий Вероятности вздрогнул.

«Интересно, кто тут у нас такой красивый?!» – Он заставил себя не отводить взгляда от отражения. Заодно стало понятно, почему ещё несколько лет назад он велел убрать из своих покоев зеркало.

Из воды на него смотрел дряхлый, облезлый гриф. Сохранившиеся на голове волосы торчали в разные стороны, подобно перьям, а сутулые покатые плечи, обтянутые когда-то дорогой, но теперь практически уничтоженной равнодушием и недолжным обращением, мантии, выделяли длинную, узловатую, похожую на канат, шею.

«Да… Как же это люди от тебя с криками на разбегаются?! Ну, ничего… недолго уже осталось» – морщинистые губы дрогнули, вытягиваясь в злую улыбку, которая, впрочем, тут же пропала с его лица.

«А ведь действительно – недолго осталось», – подумал он и волна холода пробежала по его спине.

Когда-то он велел себе дожить до завершения Полотна, дожить вопреки всему, дожить для того, чтобы… он ещё окончательно не решил для чего в точности, однако…

Как он и обещал Рохбену, он проверил всё ещё раз и, стоило признаться, получил некоторое удовольствие, глядя, как нервно поджимаются толстые, мясистые губы гана.

Всё было ровно так, как предрёк Основатель Мастерской более десяти веков назад.

Паренёк, много лет назад найденный Рохбеном, вырос, вырос и его дар, который, в дальнейшем должен был позволить ему соединить все нужные нити воедино, завершить тысячелетний труд, соткать Полотно, начал пробуждаться.

Но, к ужасу гана, он не мог лично отправиться за парнем и протащить его, тщательно оберегая от любой реальной или нереальной опасности, в Город. После того, как парень начал входить в силу, Рохбен вообще не имел возможности даже на несколько мгновений встретиться с ним, равно как и любой другой ткач.

Дар ткача – капризный и до конца непознанный требовал к себе особого отношения и не мог потерпеть «игры в поддавки».

Об этом писал много веков назад Основатель, об этом кричали во весь голос все сны Читающего Вероятности.

Чтобы Полотно завершилось, парень должен был пройти свой путь в одиночестве. Иначе Город падёт, а всё сотканное за эту тысячу лет разлетится в пыль.

А самое смешное было то, – на губах Читающего Вероятности вновь появилась слабая улыбка, – что единственным человеком, против присутствия которого рядом с парнем, не возражали ни само Мироздание, ни записи Основателя, ни сны о будущем, был его, Читающего Вероятности, бывший ученик. «Слабейший из всех нас», «маленькая трусливая свинья» – иногда даже ган мог сказать что-то по-настоящему толковое.

Улыбка на лице Читающего Вероятности сменилась гримасой боли – также, как и всякий раз, стоило ему вспомнить о своём ученике.

Он забыл много, непростительно много, однако, другие воспоминания, те, которые бы он с радостью выжег калёным железом из своей головы, оставались с ним.

Внизу у подножия лестницы было жарко и душно. Сегодняшнее единственное солнце палило сильнее, чем десяток своих менее «лучистых» собратьев. В очередной раз Читающий Вероятности вытер пот со лба и с сомнением посмотрел вперёд, туда, где за мостом, перекинутым через канал, опоясывающий холм, начинался непосредственно город.

«Может, приступ кратковременного безумия уже миновал, и ты вернешься обратно?» – поинтересовался он у себя, но, получил отрицательный ответ. Что-то внутри него продолжало требовать посещения рынка.

Покачав головой и дёрнувшись от резкой боли в левом колене, замученном спуском по лестнице, он двинулся дальше.

Перейдя мост, Читающий Вероятности осознал, что он действительно давно не был в городе. Шум оглушал, количество людей пугало. Несмотря на то, что при его появлении разговоры становились тише, а люди, почтительно расступались, по ушам всё равно непрерывно били звуки города, его голос – хриплый, болтливый, никогда не умолкающий.

Этот голос пробивался сквозь склонённые в поклонах головы с грязными, блестящими волосами, сквозь бьющее прямо в ноздри зловоние немытых подмышек и изношенных башмаков, сквозь лица – толстые и тонкие, молодые и старые, одновременно такие разные, и при этом, в чём-то абсолютно одинаковые, похожие друг на друга, как две капли воды.

«Лучшие из лучших? Люди, спасённые из десятков умирающих миров?! Отребье. Просто отребье» – Читающий Вероятности шагал между прилавков, а люди перед ним, расходились в стороны, освобождая ему дорогу.

А ведь давным-давно он потратил много лет, объясняя другим ткачам, что жители города также, как и они обладают и разумом, и волей, и какими-никакими чувствами, и не являются бесплатным приложением к Мастерской.

Сейчас подобные мысли даже не могли вызвать на его лице улыбку. Ему было непривычно и некомфортно посреди толпы, он хотел поскорее найти треклятый бублик и вернуться обратно к себе, на предпоследний ярус Башни.

Пекарня нашлась быстро. Но, стоило Читающему Вероятности бросить взгляд на прилавок, он почувствовал, как испаряется овладевшее им сумасшедшее желания, оставляя на своём месте только тоску и разочарования.

Нет, среди кренделей и пышущих жаром пирожков, лежала пара бубликов, ну или чего-то похожего на них, но…

Это были неправильные бублики, не имеющие отношения к тем, что он видел во сне. И пахло у прилавка тоже неправильно. Аромат сдобы перебивался вонью забродивших фруктов и тяжёлым запахом лежалого мяса, идущим от соседних лавок.

«И ради этого ты покинул свои покои?! Ладно, раз пришёл, так возьми что-нибудь!»

Читающий Вероятности схватил первый попавшийся бублик и кинул мелкую монетку, с трудом найдённую в ящике стола, продавщице, бело-зелёной от страха.

Из горла женщины послышались какие-то спазматические звуки, вероятно, она пыталась сказать, что он может ничего ей не платить.

– Это – талисман на удачу, – непонятно зачем, сказал он продавщице и быстро, насколько позволяло колено, шмыгнул в какой-то проулок – на его счастье пустой и, благодаря, тени от высоких домов по обеим сторонам, достаточно прохладный.

Пройдя с десяток шагов, Читающий Вероятности остановился и растерянно посмотрел на бублик в своей руке, после чего, наморщив лоб, поднёс его ко рту.

Нет, определённо, это был неправильный бублик.

Чёрствый, практически ничем не пахнущий, а главное, совершенно не вкусный.

Внезапно Читающий Вероятности рассмеялся.

Сама ситуация – он, один из могущественнейших ткачей, разменявший три столетия, стоит в грязном переулке и ест, сыпля крошками, дешёвый, сухой бублик, была очень глупой и одновременно смешной.

Внезапно ему вспомнился Рамгха – его родной мир. Сколько лет, сколько десятков лет, он не думал о нём?

Тёмно-багровые стены Рангад-Рэ’мхи, священные холмы Груудхи, белые, как птичий помёт, воды реки… уже и не припомнить, как она называлась, как и не вспомнить ни других названий, ни имён, ни лиц. Всё скрыли воды забвения: ни белые, ни синие, а аспидно-чёрные, жирные, маслянистые…

А ведь тогда у него было имя, и были планы, определённые планы на жизнь. И ждало его тёплое и перспективное место при дворе местного царька и… да, была какая-то женщина, которая тоже его ждала. Не срослось. Не вышло.

Вскоре он узнал, что все женщины, царьки, весь его родной мир – не более чем пыль, песчинка на заброшенном пляже. Вскоре он потерял имя и стал Читающим Вероятности. Вскоре…

Бьющий по ушам хохот: острый, наглый, пробудил его от раздумий.

Смеялся какой-то мальчишка, у него за спиной и, немыслимо, но, одновременно, совершенно точно, смеялся над ним.

Читающий Вероятности медленно обернулся, тем временем хохот резко оборвался, сменившись криком боли и одновременно женским истошным воплем.

Позади, в самом начале переулка стояли трое: отец, мать и сын. Женщина, именно её вопль он услышал, рыдала, вцепившись руками в волосы, отец же с перекошенным от страха лицом лупил своего сына, лежащего здесь же на земле, ногами. Удары были такой силы, что тельце ребёнка, которому было, наверное, лет десять не больше, практически взлетало в воздух безжизненной тряпочкой.

«Лучшие из лучших? Люди, спасённые из десятков умирающих миров?! Отребье. Просто отребье»

– Прекратить это! – рявкнул Читающий Вероятности, одновременно отметив, насколько же его голос похож на карканье ворона.

Отец замер с отведённой для очередного удара ногой, а затем бухнулся на колени в грязь. Мальчишка остался лежать на земле – живой, но потерявший сознание.

«Может это вырождение? Нет, конечно, нет. Это специальный отбор. Наиболее слабых, податливых, готовых подчиняться. Не имеющих ни капли воли».

Он подошёл ближе, и тут же к его ногам метнулась женщина:

– Повелитель, помилуйте нас! У нас ещё пятеро детей – пощадите их, не убивайте! Заберите этого ублюдка, – кивок на безжизненное тело сына, – но пощадите всех остальных!

Следом к ногам Читающего Вероятности пополз и отец.

– Я убью его своими руками, повелитель! – стонал мужчина. – Только помилуйте нас и остальных наших детей!

Читающего Вероятности замутило от отвращения и брезгливости.

– Хватит! – голос почему-то сорвался на визг. Голова раскалывалась. Проклятый бублик! Если бы не тот сон, его бы здесь не было. Он бы сидел в своих покоях, не думая ни о чём и ждал, пока на Город опустится ночь, что значило бы, что очередной бесцельный день завершён, а значит, их – бесцельных дней, осталось на один меньше… Проклятый бублик!

– Хватит, – повторил он, делая шаг назад и тем самым, спасая низ своей мантии от поцелуев. – Никто не должен умереть, – неожиданно сказал он, удивляясь про себя не меньше родителей мальчика, уставившихся на него красными, ничего не понимающими глазами: – Ничего не было. Убирайтесь отсюда!

Мужчина и женщина всё-также стояли на коленях, не веря в услышанное. Читающий Вероятности потерял остатки терпения:

– Вы прощены, слышите! А теперь прочь! Прочь!

Читающий Вероятности поспешным шагом спешил в направлении Мастерской. Его не покидало ощущение, что он только что по ноздри окунулся в чан с нечистотами, левая рука всё дрожала, никак не желая успокоиться, культя полыхала огнём.

Проклятый бублик, проклятый Город, проклятое Полотно, проклятый он сам! Предстоящий подъем по лестнице представлялся отличной завершающей точкой в этом длинном, отвратительном дне…

«Впрочем, бывали у тебя дни и похуже…»

– Вы проявили редкую доброту, мастер. Я бы даже сказал – редкую для ткача, – из-за спины послышался мужской голос: весёлый, но не насмешливый, с некой приятной и вызывающей доверие бархатистостью, прямо как шёрстка кошки…у Читающего Вероятности никогда не было кошки… ни в той, ни в этой жизни… и вообще, видел ли он когда-нибудь в Городе хоть одну кошку…

Перед глазами всё поплыло. Солнце в небесах вспыхнуло сверхновой звездой.

Глава 8 Опасная бритва

Суббота, шестнадцатое октября

1. Боря был жив. Десять минут назад его перевели из операционной в реанимацию. Леонид успел просунуть голову в двери отделения и увидеть брата на койке под окном, распятого капельницами и зондами, ещё плавающего в наркозных снах, и его тут же вытолкал обратно подбежавший Гена-Жора:

– Иди, погуляй, Лёнь, не мешайся тут! Жив твой брательник. Всё в порядке. Иди. Я позову, когда можно будет.

Уехав от младшего брата, Боря поехал в роскошный ресторан, недавно открывшийся на Крестовском острове, – всё это Леонид узнал из путанного телефонного рассказа Паши.

Отужинав, брат параллельно провёл какую-то не терпящую до утра встречу, разбирая накопившиеся за время отсутствия в стране дела и, серьёзно проголодавшись, поехал на Невский, в пафосный и, по мнению Леонида, безумно дорогой ресторан при одном из центральных отелей. Уничтожив половину свиной рульки, Борис неожиданно побледнел («Будто бы увидел что-то в витрине» – слова Паши) и настолько быстро, насколько мог, покинув столик, направился в туалет. Паша едва успел проверить кабинку. Там было пусто.

Десять минут Борис отсутствовал, что никоим образом не смутило Пашу – особенности питания шефа подразумевали длительные «заседания» по двадцать-тридцать минут. В туалете была всего одна кабинка и за всё это время, разумеется, никто туда ни входил. Дверь была заперта.

А затем Паша услышал тихий, сдавленный крик и грохот. Как будто кто-то уронил на кафель мешок с картошкой, весом под два центнера.

Или как будто сто пятьдесят килограммов человеческого тела упали с унитаза.

А спустя секунду из-под двери туалета побежал красный ручеёк. Дверь была выбита за несколько секунд. Боря лежал на полу, прижимая к шее сорванный со стены вместе с креплением рулон туалетной бумаги, уже ставший из белого алым. Кровь была повсюду: на зеркале, стенках, кафеле пола. Вслед за Пашей, в туалет вбежал охранник заведения и несколько официантов:

– Там никого не было, Леонид Николаевич, – с обречённостью в голосе повторял раз за разом Паша. – В тот закуток, где туалеты, вообще никто не заходил. И в остальных было пусто – охранник ресторана сразу же проверил. Никого не было, Леонид Николаевич. Никого.

– Лёнь, я уже всё рассказал следователю, – устало вытаскивая из пачки сигарету, заявил Фёдор Абрамович, бывший преподаватель Леонида, врач, чьи сертификаты, дипломы и прочие регалии, полностью занимали три из четырёх стен его кабинета и даже пытались периодически проникнуть на заднюю сторону двери, аккурат над крючком для халата. – Не заставляй меня повторять ещё по одному разу!

Леонид щёлкнул зажигалкой, прикуривая хирургу, и выразительно посмотрел тому в глаза:

– Ладно, – вздохнул Федор Абрамович. – Очень странная рана. Словно кто-то ткнул отвёрткой прицельно в проекцию ярёмной вены.

– Мне сказали, что ему пытались отрезать голову?

Хирург покачал головой:

– Головы так не режут. Это – реанимация бредит. Я помню был однажды у меня случай, ещё в армии… – Леонид, особо не скрываясь, закатил глаза, хирург осёкся и продолжил: – В-общем, как отвёрткой, но не совсем. Словно не резать пытались, а кровь выкачать… Рассечены ткани достаточно грубо…

– Какой был гемоглобин? – спросил Леонид, потирая виски.

– Восемьдесят. Но хрен знает, сколько крови он потерял в том сортире… – хирург пожал плечами. – Ты что всерьёз думаешь, что из твоего брата выкачали литр крови?

Леонид покачал головой.

Что случилось с Борей? Имеет ли это какую-то связь с загадочным человеком-бабочкой? И, главное, что теперь делать ему, Леониду?

Докурив, он вернулся в коридор хирургического отделения и опустился на продавленный диван. Сидеть здесь было крайне некомфортно – даже в халате. Вроде бы он находился в своём медицинском мире, но при этом сейчас был в нём чужаком. Не доктором, а тревожным родственником, одним из многих, обивающих пороги реанимационных отделений в надежде на кратковременное свидание и какие-либо новости.

Из дверей отделения выглянул Гена-Жора и бесцеремонно поманил пальцем.

2.Леонид не знал, что выглядело хуже: бледный как простыня Борис, чья шея полностью была скрыта повязками, из которых маленькими змейками выглядывали дренажи, или вымученная улыбка, появившаяся на его лице при виде младшего брата. Напротив койки сидел незнакомый Леониду невзрачный мужчина в штатском. Больше на отделении не было никого. Остальные одиннадцать коек грустно смотрели в потолок накрахмаленными простынями, скучая в ожидании пациентов. Доктор пожелал койкам, как можно дольше пребывать в таком состоянии.

– У вас же не кормят нормально. Я … похудею! – слабым голосом пошутил Боря. – Сорок лет трудов – коту под хвост!

– Как поправишься – за неделю наверстаешь. Я-то тебя знаю! – искусственно бодро парировал Леонид и уселся на койку рядом с братом.

– Если поправлюсь, – мрачно парировал Боря и поманил Леонида к себе поближе:

– Тебя ещё следователь не дёргал? – почему-то шёпотом спросил Боря. Леонид покачал головой: – Я боюсь, они там Пашку замордуют! Идеальный кандидат в убийцы…