Поручик облегчённо вздохнул:
– Ну и ладно. А то ходят слухи, будто этот Владислав Казимирович – упырь.
За столом все ахнули кроме Белобровкиной, которая опять не расслышала. Пришлось Тасеньке в который раз повторять слова Ржевского.
Бобричи уже успокоились и принялись доедать остывающую уху, когда старушка задумчиво сказала:
– А может, и упырь.
Глава семейства Бобричей застыл с ложкой в руке, а его жена воскликнула:
– Как упырь! То есть с нами по соседству живёт упырь? – Она обеспокоенно посмотрела на дочерей. – Но упырей не бывает. Это же сказки.
– А может, и упырь, – всё так же задумчиво повторила Белобровкина. – А может, и нет никакого Владислава Казимировича. Может, это сам Казимир притворился своим же сыном, чтоб никто не удивлялся, отчего Казимир так долго живёт и не помирает. Жену уморил, а сам живёт.
– Бабушка, но ведь у господина Крестовского была ещё и дочь, – возразила Тасенька. – Откуда же она взялась? Ведь после того, как человек стал упырём, у него дети не родятся.
– А ты тоже знаешь, откуда дети берутся? – Белобровкина подозрительно посмотрела на внучку, а затем на Ржевского и сказала: – Вот, пошляк! Твоё влияние.
– Бабушка, Александр Аполлонович здесь ни при чём, – поспешила оправдаться Тасенька. – Про детей я в книжке читала.
Однако Белобровкина уже не слушала и будто сама с собой продолжала рассуждать:
– А может, и не было никакой дочки. Никто эту дочку толком не видел. Отец никуда её не вывозил. Даже в Тверь. А как выдал замуж, так дочка и вовсе пропала, будто не было. Может, это всё – сплошь обман. Может, помещицу Костяшкину обманули и одурманили. Может, ей только казалось, что она вышла замуж и детей родила. Одурманили её, чтоб она завещание написала на сына, которого нет. А на самом деле есть только упырь Казимир да его упыриха, которую он к себе пригласил из польской глуши.
«Вот чертовщина!» – подумал Ржевский, хоть и не поверил рассказу.
И всё же у поручика появилось смутное беспокойство, которое только возросло, когда он в вечерних сумерках возвращался из гостей к себе в имение.
Летом вечера долгие, да и ночи светлы, так что можно было не бояться заблудиться, а разбойников в тех местах не водилось, но Ржевский погонял рысака. Отчего-то хотелось поскорей добраться до дому.
Глава вторая,
в которой происходит таинственное исчезновение, а затем появляются вопросы
Ржевский возвратился домой уже в темноте, но его ждали. Прямо у ворот усадьбы дежурил дворовый с фонарём – старый отставной солдат. Ещё издали заслышав топот рысака, дворовый распахнул створки и вытянулся по струнке.
Поручик въехал во двор и остановился у крыльца. Конюх взял коня под уздцы и проговорил:
– Спаси, Господи.
Кухарка Маланья, когда Ржевский выбрался из коляски и поднялся по ступенькам, зачем-то перекрестила его и сказала:
– Слава Богу.
Поручик насторожился:
– Что такое? Случилось что-то?
Маланья замялась, но тут на крыльцо выскочил белобрысый мальчонка, её внук, и начал скороговоркой:
– Ваше барское благородие, разрешите доложить.
– Докладывай, – разрешил Ржевский.
– Пока вас не было, у нас тут ничего не случалось.
Поручика это почти успокоило.
– Ужинать будешь, барин? – спросила Маланья.
– Нет, в гостях накормили, – ответил Ржевский, проходя в дом. – Квасу дай.
Он прошёл в спальню, с помощью лакея Ваньки избавился от верхней части мундира, сладко потянулся, разминая затекшую от долгой дороги спину, и заглянул в шкаф. Там висели костюмы, в которые одевалась Полуша, когда изображала Наполеона, маршала Нея и прочих военачальников.
Поручик задумался, что из вещей сегодня «вдохновляет», и уже почти решил, что в этот раз можно и без переодеваний, когда явилась Маланья – принесла квас.
– Маланья, позови-ка мне Полушу, – сказал Ржевский, беря с подноса холодный стакан кваса, но тут кухарка опять замялась, как недавно на крыльце:
– А её нету, барин.
– Как нету? – Поручик, отпивая из стакана, чуть не поперхнулся.
– Нету. Днём после твоего отъезда ушла и пока не возвращалась.
– Куда ушла?
– А кто ж её знает.
– И это называется «ничего не случилось»! – рассердился Ржевский, с силой поставив полупустой стакан на стол так, что часть кваса разлилась. – Хорошо же вы мне докладываете обстановку! Где этот пострелёнок?
– Не ругай его, барин, – жалобно проговорила кухарка, вступаясь за внука. – Это я его подучила, чтоб так сказал. Чтоб тебе, барин, спокойнее было. Ну сам посуди: где мы Полушу среди ночи искать будем? А утро вечера мудренее. Может, к утру она сама вернётся.
Ржевский задумался, а Маланья добавила:
– Ты не беспокойся, барин. Она наверняка вернётся. А дом и всю усадьбу мы нынче освятили. Батюшку позвали, и он расстарался. Везде святой водой покропил, так что упырям сюда хода нет. – Она ещё помялась. – Ты уж прости, что я тебя по приезде перекрестила. Хотела проверить, не скривишься ли. А то вдруг ты упырём стал. Ведь приехал уже в ночи.
– Ты обалдела что ли? – снова рассердился Ржевский. – Чтобы я про упырей больше не слышал! И кликни мне сейчас Грушу. И Дуньку заодно. Расспрошу их, куда Полуша ушла.
– Сделаю, барин, сделаю, – Маланья с поклонами начала отступать к двери, на всякий случай прикрываясь подносом, как щитом.
Вскоре пришли Груша и Дуня, которые вместе с Полушей составляли барский гарем, подобранный не по цвету волос, а по формам.
У Груши были пышные бёдра, а в грудях заметно меньше пышности. У Дуни – наоборот, верх был больше, и каждая грудь, как дыня. Не астраханская, конечно, но очень похожа на те, которые в центральных губерниях часто растут в оранжереях. У Полуши, сейчас отсутствовавшей, верх и низ были одинаково выдающиеся и, возможно, поэтому поручик выбирал её чаще других.
Груша и Дыня… то есть Дуня явились причёсанные, опрятные и совсем не заспанные, словно на смотр, однако Ржевский звал их не за этим, а потому что обе жили с Полушей в одной комнате.
Казалось бы, они должны знать про свою соседку всё, но на вопрос барина, куда делась Полуша, девки только пожали плечами.
