Тайна пролива «Врата скорби». Том третий
Через два часа он бодро вскочил с топчана, бросил короткое «Спасибо!» тайкам, согнувшимся в глубоких поклонах, и буквально выскочил из дверей, как пробка из бутылки шампанского. Чтобы попасть в руки командира. Впрочем, полковник Кудрявцев не стал долго обниматься с трактористом; он отпустил его и так – глаза в глаза – спросил: «Ну, как?!».
– Все прекрасно! – Анатолию хотелось заорать во все горло, – и жизни хороша, и жить хорошо! Еще бы…
Тут он перевел взгляд на улыбавшегося рядом профессора, и внутри все вспыхнуло яростным огнем:
– Ах, ты, падла! – Романов ухмылялся так гадко и зло, что тракторист вдруг представил себе, что за эти два часа произошло что-то ужасное, непоправимое, и профессор Романов имеет к этому самое непосредственное отношение.
Он занес руку для удара – совсем, как Герхард Швидке недавно, и… забился в крепких объятиях командира, не в силах добраться до отскочившего далеко назад профессора. А рядом так же гадко ухмылялись Левины, на которых (несмотря на их гигантские габариты) тоже хотелось наброситься, и бить и бить; топтать и топтать – превращая чужую плоть в кровавую кашу.
Холодным душем на яростный разум опрокинулись слова командира:
– Хочешь в ту комнату? Под номером «три»?!!
И тракторист обмяк, вспомнив все; прежде всего ту бесконечную пустоту, явившуюся вместо лиц Тани-Тамары и дочек. Сами собой потекли из глаз слезы; впервые в жизни не от водки, а от стыда, заполнившего организма. Он попытался еще раз дернуться, чтобы просить, умолять профессора о прощении; да хоть и на коленях. Но из железной хватки сержанта Левина, в которых он оказался, тоже было невозможно вырваться. А Света, его жена, ласково гладила огромной ладошкой по шевелюре командира, и голову заполняла удивительная свежесть. Командира рядом уже не было. Но тракторист, человек удивительно догадливый, и сейчас медленно приходивший в себя, понял – Кудрявцев скрылся внутри салона. Впрочем, он уже стоял в дверях, с сумрачным выражением лица.
– Заходите, – махнул он рукой.
Левин вопросительно посмотрел на Анатолия; потом на командира.
– Все заходите, – разрешил полковник, и Никитин заполнился благодарностью к командиру, который первым догадался, а может, изначально знал – это не он, не Анатолий пытался размазать по дорожке профессора и всех остальных.
– А кто? – задал он себе вполне законный вопрос, заходя в помещение, где два часа предавался расслабленной неге, – они?
Тайки лежали на массажном столе; хрупкие, свободно помещавшиеся на широком ложе, еще помнившем тепло тела тракториста. Глаза их были закрыты; груди мерно вздымались. Они словно спали, спеленатые все тем же пластиковым ремнем.
– Посмотри, Света, – приказал командир.
Левина подошла к столу, и протянула обе ладони к голове одной из массажисток – Ради, или Нари; Анатолий, к собственному смущению, так и не научился их различать. И тут же просторное помещение заполнил крик, полный боли. Это закричала, отдернув руки, целительница. А через мгновение она уже билась в объятиях мужа, повторяя без устали: «Там Зло… Зло… Зло…».
– Беритесь, – кивнул Анатолию с профессором командир; тело одной из массажисток уже лежало на его широком плече, – боюсь, Анатолий, что твой третий номер сейчас займут.
Тракторист шутку не воспринял; он шагнул вперед.
– Я сам, Алексей Александрович, – смущенно улыбнулся Анатолий, – ты уж прости меня.
– Ничего, – ответная улыбка профессора была искренней, – хорошую встряску получил.
– Левины, за мной! – это полковник скомандовал уже, спрыгнув на дорожку.
Короткая хлесткая команда отрезвила рыдавшую Светлану быстрее мужских объятий. В длинный коридор, показавшийся Анатолию теперь настолько мрачным, что он перестал ощущать тяжесть на плече, они вступили все вместе. Вместе же поочередно «полюбовались» на лежащих неподвижно Нари и Ради – в камерах под номером «три» и» четыре». Да – именно так теперь воспринимал эти комнаты тракторист.
– «Удовольствие» и «Прекрасная женщина», – вспомнил он перевод с тайского, – представляю, какое удовольствие будет для Швидке в соседнем, втором номере, когда эта страшная женщина очнется, и начнет колдовать.
– Никакое Зло отсюда не вырвется, – командир, закрывавший дверь с номером «три», словно ответил на его невысказанный вопрос, – никто и ничто!
И следом открыл соседнюю комнату, в которой из встретил немец – взъерошенный, как воробей после дождя, и сидевший в дальнем углу. Полковник Кудрявцев не дал ему возможности обрушиться с «толерантными» претензиями; коротко приказал Левиной:
– Светлана – осмотри!
И столько властной уверенности было в его голосе, что Герхард даже не пикнул, когда целительница возложила свои ладони, и чуть поморщилась:
– Чувствую остатки того самого Зла… они, наверное, сами бы истаяли со временем. А вот мы их сейчас…
Лицо немца на глазах светлело; разглаживалось. Казалось, он сейчас заснет, и засопит – прямо на мягком полу.
– Не спи, Герхард, – теперь в голосе командира не было жесткости, – доберешься до дома, и там дрыхни хоть до утра.
– Мне же вечером в караул, товарищ полковник, – попытался слабо возразить немец.
– А вот товарищ сержант тебя сейчас освободит от наряда. Найдешь ему замену, Борис?
– Найду, – кивнул начальник охраны.
– И Жюлю найди, – это командир приказал, открывая «номер» с цифрой один…
Анатолий не решился войти в родильное отделение в растрепанных чувствах. Он был в полной уверенности, что ласковые ладошки Светланы изгнали из его головы всю скверну. Но рисковать не стал – решительно повернул направо, за командиром и профессором. А там, уже на улице, побежал, что было сил в сторону, откуда раздавались дикие отчаянные крики. В них была мука расставания с жизнью, и боль от рассекаемой на части плоти – именно эту картину увидел пораженный тракторист посреди цветущего парка – рядом с их «круглым столом», родником, который не думал пересыхать.
Это было излюбленным местом отдыха горожан. Здесь всегда было много народу; здесь же и разыгралась страшная бойня. В озерце, куда изливалась прозрачная холодная вода, плавало что-то ужасное – человеческие тела, и части тел; внутренности… Анатолий разглядел даже чью-то голову, отделенную от тела. А над всем этим, по колено в красной от крови воде, стоял Спартак с искаженным от безумной ярости лицом и коротким мечом в руке. Где раздобыл это оружие спятивший с ума гладиатор, было непонятно? Одно было несомненно – именно он учинил здесь кровавую резню; напав на безоружных людей, не имевших ни одного шанса противостоять великому мастеру боя.
– Да даже с мечами в руках… Кто мог бы отбиться от этого страшного чудовища? Только он!
В бассейн мягко, не подняв кроваво-красных брызг, спрыгнул полковник Кудрявцев. Сюда, к месту трагедии, уже сбегались люди; иные – напротив – готовы были покинуть этот проклятый уголок, и забиться куда-нибудь в норку поглубже. Некоторые морщились в страданиях, зажимали резаные раны. Но все в этот момент остановились; уставились туда, где должна была разразиться великая битва Добра со Злом. Она и произошла – быстро, без всяких эффектов: можно сказать, буднично.
Страшный меч рассек воздух по ломаной траектории; сначала сверху вниз, заставив сорваться с лезвия целую россыпь тягучих капель крови, а потом, достигнув уровня пояса противника, полетел по кругу – не оставляя ни единого шанса противнику перед гладиатором. Только вот никакого противника там уже не было. А был он за спиной страшного мясника. Что уж там сделал полковник, Анатолий не разглядел. Он только успел заметить, как меч вырвался из ладони Спартака, и упал в воду; как следом поочередно опали, словно плети, вздувшиеся мускулами руки гладиатора. И как сам он закатил глаза, и тоже упал в бассейн, выплеснув не меньше половины жидкости на берег. В запале Никитин пожелал, чтобы там острое лезвие нашло своего хозяина; его сердце, и тут же сам ужаснулся этому:
– Это же Спартак! Друг… я только недавно дважды перечислял ближний круг товарищей, за которых готов был отдать жизнь. И Спартак там…
Кудрявцев нагнулся к воде, и верхняя часть тела гладиатора показалась над водой; лишенное сознания тело не хотело умирать. Громадный фракиец судорожно кашлял и отхаркивался водой; со свистов вдыхал воздух. А неумолимые руки полковника окунули голову опять в воду, и еще, и еще раз. Пока, наконец, тело не перестало вырываться из захвата. Только тогда командир одним могучим рывком выбросил гладиатора на берег, заставив собравшуюся толпу отшатнуться.
– Левин! Левина! – голос полковника был страшен; не подчиниться ему было невозможно, и два гиганта, не уступавшие Спартаку ростом и объемами громадных мускулов, подступили к командиру.
– Света, – первой задачу командир поставил целительнице – уже много мягче, и с болью в голосе, – не теряй времени; не дай погибнуть еще кому.
Левина не стала терять времени даже на кивок; сразу же склонилась над страшными ранами человека, чья грудь чуть заметно вздымалась – других признаков жизни Никитин не видел. Он, кстати, тоже подскочил к командиру, как и профессор, которого сейчас было трудно узнать – такой бледной и потрясенной была его физиономия.
– Сержант! – полковник словно не заметил порыва ближайших помощников, – убрать тут… все. Собрать, в общем… Возьми пока пластиковые мешки, а потом решим, куда и как… А вы (это он сверкнул глазами на тракториста с Романовым) – за мной.
Втроем они унесли тяжелое тело гладиатора в тюремный блок; опустили там его на пол в «первом номере», который недавно освободил Ранье. Командир рывком перевернул Спартака на спину; еще два почти неуловимых рывка, и руки гладиатора шлепнулись на мягкую пластмассу, явно вправленные на место.
– Пойдем отсюда!
Полковник пошел вперед из больничного комплекса, потом за золотые ворота с белой и алой розами; мимо грядок с овощами; по нетронутому; заросшему бурьяном полю – единственному такому в городе. Даже у Оли Ульяновой не поднялась рука; точнее, язык – отдать приказ перепахать этот участок, и засеять его чем-нибудь полезным. Ведь именно здесь нашли свою смерть их соотечественники – два бывших китайца. Никитин едва не ткнулся в спину командира, когда тот резко затормозил. И, так же, как Александр Николаевич, уставился себе под ноги, пытаясь разглядеть в траве следы трагедии полуторамесячной давности. Увы – время и злой бурьян не оставили тут ни клочка ржавой от крови земли. Тем не менее, Анатолий был уверен – командир не ошибся.
Все трое, как по команде, подняли головы, осматриваясь. Участок был большим, как и соседние; площадью ровно в гектар. Тем не менее, полковник решил:
– Вот здесь и будет у нас кладбище. Огородим; цветы посадим.
– Да тут же… тут же весь город похоронить можно! – ужаснулся профессор, – еще и место останется. Или вы думаете, Александр Николаевич?…
– Думать – ваша задача, товарищи мыслители. Моя задача – принимать решения и присмотреть, чтобы эти решения воплотились в жизнь – общими усилиями. А насчет того, сколько места тут будет занято… Хоть какие-то мысли есть?
– Я, товарищ полковник, когда засыпал на массажном столе, – вдруг выдал Анатолий, – почему-то вспомнил ту латышку итальянскую.
– Викторию?! – профессор невольно потер пальцами ухо, которого едва не лишился из-за этой белокурой бестии.
– Да Алексей Александрович, – повернулся к нему тракторист, – не ее саму, конечно; живой-то я ее не видел, – а твой рассказ. И слова товарища полковника: «Ходи, да оглядывайся!». Вот так нам, наверное, и придется теперь жить.
– Да, – протянул командир, – ходи, да оглядывайся.
– А я вот о чем подумал, Александр Николаевич, – профессор в волнении схватился и за второе ухо, – купол ведь теоретически защищает от всех видов излучений?
– Теоретически защищает, – кивнул полковник, – до сегодняшнего дня я думал, что и практически.
– А что у нас появилось нового – такого, что могло так повлиять на Спартака; а до него на таек?
– Аборигены?! – ахнул тракторист, – Виталька Дуб с командой. Неужели они?!
Ему никак не хотелось верить, что именно этот симпатичный ему человек (дикарь!); или один из его соплеменников явился причиной кровавых событий. Но ничего иного в голову не приходило. В кармане Кудрявцева требовательно заверещала рация. Полковник глянул на экранчик, высветивший фамилию абонента, и не стал убирать громкой связи.
– Товарищ полковник! – раздался встревоженный голос сержанта Холодова.
– Слушаю, сержант.
– Тут «гости»…
– Что гости*! – лицо полковника стало каменным и жутким.
– Вас требуют, товарищ полковник!
– Ну что ж, – пригласил товарищей в обратный путь командир, – послушаем, что с нас будет требовать вождь русов. А потом сами потребуем – рассказать все без утайки. И пусть только попробует юлить!
Бросившись вслед за Кудрявцевым, Анатолий невольно пожалел Витальку Дуба.
Глава 10. Дуб-старший, Дуб-младший и королева Бэйла. Три в одном
Первые несколько кругов (здешние странные обитатели называли их сутками) вождь провел в беспечном безделье. Разве что в далеком детстве он мог позволить себе вот так бездумно валяться на траве… точнее на мягком ложе, называемом диваном, и пялиться на смешные картинки в экране. До этого и сам Виталька, и его сородичи аккуратно обследовали; даже обнюхали большой черный ящик, который показывал чудесные «мультики». Разламывать его не стали, резонно решив, что магия в нем тут же умрет.
«Железный Капут» был надежно запечатан какой-то едва видимой пленкой. Несмотря на толщину, сравнимую с нитями пауков, живущих в верхних пещерах, эта пленка не поддалась могучим рукам Витальки. Люк так и не открылся. Даже на половину ладони – чтобы можно было ухватиться понадежней, и рвануть вверх. Прежде Дуб уже закатил бы скандал; призвал бы к ответу одного из здешних охотников, которые поочередно маячили у дверей. Или потребовал бы к себе самого главного – человека, назвавшего себя Полковником Кудрявцевым. Но… что-то твердило внутри:
– Остынь. Оглядись. Расслабься. Ничего этого в будущем больше не будет. Ни этой странной, но такой удобной смены светлой и темной части круга, ни еды, которой в первые круги стыдились обжираться, а потом привыкли – брали один за другим сладкие, тающие во рту «фрукты» и «ягоды», не отводя глаз от те-ле-ви-зо-ра. Ни-че-го!
Будут только солнце, бескрайние пастбища родного, оранжевого цвета, да опасности – сверху, и снизу. Со всех сторон.
Но это была его жизнь, и рано или поздно Дуб в нее вернется. С танком, или без – но вернется. Непременно. А пока… Он действительно сам расслабился, и людям своим позволил, оправдав свой непростительный прежде поступок вполне уважительной причиной:
– Так ведь шторм снаружи. Куда пойдешь? Вот закончится, и тогда я… тогда мы!
Шторм он неведомым образом чувствовал. Считал круги, и ждал. Не дождался! Тревога пришла раньше. Словно овца или корова сверху, или червяк снизу этой огромной пещеры правильной формы, в которой их заточили (чего уж там – надо смотреть правде в глаза) бьются, не в силах передать какую-то весть. Наконец, он не выдержал – подошел медленно, и вальяжно, как надлежало вождю могучего племени – к охотнику, страдающему от безделья (тот сразу направил на него какую-то штуковину из металла и дерева; явно оружие, хотя колющих и режущих частей не было видно), и остановился перед ним – таким мелким, но не выказывающим ни капли страха. Одобрительно кивнув, Дуб пророкотал, постаравшись придать своему голосу властности:
– Вели позвать самого главного из ваших.
– Это товарища полковника, что ли?
– Да, Полковника Кудрявцева, – медленно, чуть ли не по слогам протянул вождь.
– Сейчас доложу.
Он вытянул из кармана черную коробочку и прошептал в нее какое-то заклинание. И почти сразу же дверь распахнулась; не очень широко – так, что в нее скользнул Хо-ло-дов, которому охотник и доложил:
– Товарищ сержант, – этот вот товарища полковника требует.
– Хорошо, Мао, я разберусь.
Только теперь Виталька всмотрелся в круглое личико охотника; признал его, ругая себя в душе за невнимательность, за непростительную расслабленность. Парень действительно был очень похож на вождя китаез; точнее – на его внука, лицо в лицо. Только выражение лица у этого, у местного, было спокойным, заполненным какой-то внутренней уверенностью, даже силой. У «домашнего» Мао, которого Дубу, скорее всего, не суждено было увидеть, физиономия была всегда заполнена спесью. Лишь однажды Виталька видел его испуганным, заполненным страхом и плаксивостью, когда ему выкручивали ухо за какую-то провинность. Он же, Дуб, и выкручивал. А потом ждал, когда его разъяренный дед вступится за внука, полезет в драку. Не полез. За что и заслужил презрение вождя русов – на все оставшиеся круги.
– Мои. Оставшиеся, – горько усмехнулся Дуб.
В лице Холодова, кстати, тревоги и горечи было, пожалуй, еще больше. Может, поэтому он смог передать посредством своей черной коробочки горячее нетерпение Витальки. Теперь оставалось только ждать. И готовиться. Впрочем, ни о какой подготовки без того же Полковника речи не шло.
– А вот и он, – дружно вздохнули вождь и Холодов; оба облегченно.
А здешний вождь даже не стал выслушивать Витальку до конца – почти сразу кивнул:
– Что тебе для этого надо?
А ведь Дуб даже не успел объяснить, что ему надо вырваться за пределы этих давящих стен; увидеть солнце – пусть затянутое тяжелыми тучами, плюющимися холодным дождем.
– Немного, – торопливо (сам удивляясь такой поспешности, и готовности вывернуть душу перед полковником) воскликнул Виталька, – взять из «Железного Капута» по паре шкур и другую одежду. Вместо этой.
Он с видимой брезгливостью, и затаенной завистливой тоской – удобная же ведь, что не говори – потрепал за рукав одежды, выданной взамен их привычной.
Полковник повернулся к Холодову, и тот пожал плечами:
– Сожгли. Согласно инструкции.
Что такое таинственная «инструкция», Виталька не знал. Но предположил, что это что-то, не уступающее общим законом племен. Потому что Полковник явно склонил голову перед ней.
– Хорошо, – поднял голову полковник, – пойдем.
Пошли целой толпой. Со стороны русов – все шестеро; от местного племени – их вождь и двое хмурых сопровождающих; один из которых – раньше улыбавшийся во всю физиономию, а теперь глядевший на Витальку, как на червя, скрещенного с коровой. Холодов не пошел – побежал. После команды Полковника: «Сержант, гони сюда „Варяг“. С тем же экипажем».
Сам Полковник легко запрыгнул на гусеницу «Железного капута», и так же легко, почти небрежно, откинул верхний люк. Обрадованный вождь полез следом. И задержался внутри чуть больше необходимого. Не сравнивал привычные, но такие неудобные подробности своего быта с тем, чем пользовался последние несколько кругов. Он словно набирался духом перед действом, о котором пока не знал, но уже страшился.
Наконец, наружу полетели шкуры и связки запасной одежды. Сам вождь переоделся здесь же, в железной теснине танка. Еще он подавил в себе ребяческое желание взять в руки тяжелый глиняный бочонок со спящими внутри «жужжащими стрелами смерти», и выкинуть его наружу. А потом высунуть голову из люка, и полюбоваться на то, как хозяева с воплями носятся по огромному залу, хлопая ладонями по собственным задницам. Почему-то жужжащие убийцы начитали убивать жертвы именно с этой части тела. И неизвестно, что заставило его руку, уже протянувшуюся было к ближайшему бочонку, остановиться – стальная практичность вождя, или понимание того, что Полковник справится с этой ситуацией. Справится. Непонятно как, но наверняка блестяще.
Наконец, Виталька спрыгнул на ровный пол зала – в тот момент, когда в открывшиеся ворота с негромким хрустом больших круглых штук, заменявших здешнему «танку» гусеницы, въехал тот самый «Варяг».
– Прошу, – протянул руку в сторону открывшейся дверцы «Варяга» Полковник, – прокатим с ветерком.
Последнее вождь понял совсем скоро – когда «Варяг», чуть увеличивший громкость, стремительно пролетел внутренности громадной пещеры; практически не остановился в воротах, и замер, лишь промчавшись достаточно далеко. Снаружи на шестерку русов и трех выскользнувших за ними любопытствующих, закрывших лица прозрачной защитой, обрушился тот самый ветер, и косые струи дождя. Но вождь, и его парни развернули плечи: подняли кверху руки (один – Ерш – полторы вместо двух), и замерли, благодаря за жизнь и все сущее солнце, которое чувствовали даже сквозь тяжелые черные тучи.
– У тебя ровно полчаса, – прервал его медитацию Полковник – единственный из тройки открывший свое лицо, – доказать, что мы не зря приехали сюда.
– А иначе? – хотелось закричать в это лицо, сравнявшееся сейчас с камнем пещер.
Не закричал. Понял и принял ответ от торчащей на башне «Варяга» трубы, грозно шевельнувшейся и замершей прямо напротив него. Но не заспешил. Решил, что в те самые полчаса уложится. Должен уложиться. Еще и проворчал знакомое всем издревле: «Поспешай медленно!». И понял, что за темной пленкой непроизвольно расплылись в улыбке губы местного Тракториста. Но поспешать, все же, следовало.
Он кивнул сородичам, и первым уселся на траву, подстелив под себя сразу две шкуры. Одну, мехом вниз, как защиту от червей; вторую – теплым мехом наружу – для комфорта, к которому привыкли его ягодицы. И действо началось – как только круг шести замкнулся. Словно кто-то ждал этого момента. Или чувствовал, что время здесь бежит неумолимо быстро. Посреди круга, образованного сидящими со скрещенными ногами сородичами, словно вспыхнуло пламя незримого костра. Настоящей пламень грел совсем других людей – в невообразимой дали, в двух десятках кругов пути «Железного капута». Скорее всего, в пещере Совета.
Но здесь, в степи, круглое пятно травы вдруг пожухло, и медленно истаяло, словно пожранного огнем. Совсем немного не доставшим до шкур. Стоявший за кругом напротив вождя полковник кивнул: «Давай, парень. Начало многообещающее!». Кивнул и во второй раз – когда сам Виталька услышал грохот барабанов, и ощутил на губах неповторимый вкус молока коровы. А потом увидел перед собой лицо сына, и прочел вопрос в его глазах.
– Делай то, что должно, – ответил на этот вопрос вождь, заставив сердце отца сжаться в недобром предчувствии.
Барабаны загремели совсем громко; теперь струи дождя испуганно метнулись в сторону.
– Нет, – с леденящим душу воплем воскликнул Виталька, – это не барабаны! Это магия крови!
В сердце словно действительно впрыснули гигантскую порцию крови, и оно не выдержало, захлебнулось, и вождь повалился вперед – на выжженный круг земли. Последнее, что он ощутил, это крепкие руки, схватившие его, не давшие телу больно стукнуться о растрескавшуюся корку почвы…
А потом, практически сразу же – другие ладони; большие, но очень мягкие; прохладные и ласковые. И женский голос. Журчащий, словно ручеек в самой дальней пещере русов. И слова, тоже звучащие нежно, но такие страшные по сути.
– Он там не один, товарищ полковник, – рассказывала целительница – та самая, что спасла жизнь Ершу, – там… три личности. Не знаю, как это может быть, но они сейчас… забились каждый в своем углу, и не спешат знакомиться. А, нет! Одна, кажется, женская.
– Что значит, женская?! – вождь резко сел на диване, едва не врезавшись макушкой в подбородок целительницы.
На ее месте тут же оказался Полковник, который опять был сумрачен лицом и нестерпимым в каких-то терзавших его мыслях:
– Вот это ты нам и объясни, вождь! Что ты там, в степи, увидел?
Вождь молчал. До тех пор, пока кто-то внутри него не заворчал, умудрившись там, в душе, найти макушку Витальки, и треснуть по ней кулачком:
– Да не молчи же, старый дурак! Скажи им все – и о сыне, и о Зле, что поселилось в этих пещерах.
– Королева Бэйла! – воскликнул в шоке Виталька, – подруга дней моих суровых!
«Суровые» – так называли свои детские годы три сорванца – сам Дуб, маленький Тракторист, и внучка прежней королевы жидовок-амазонок.
– Вот сама и рассказывай, – буркнул он внутрь себя, – а я пока с сыном побеседую.
Невероятно, но так и произошло. Вождь делился впечатлениями с сыном; одновременно впитывая каждое слово королевы, которая хриплым голосом повествовала Полковнику о Зле, о шести его ипостасях, поселившихся в большой пещере, и о том, что оно не остановится – будет убивать, убивать и убивать…
– Это мы уже знаем, – кивнул полковник, – оно уже начало убивать. И три его ипостаси мы уже заперли. Туда, откуда они не вырвутся. А где отыщутся три другие… как их найти прежде, чем они тоже начнут убивать?
Беседа Витальки с сыном прервалась. Потому что его тело без ведома и команды хозяина; подчиняясь теперь хозяйке, вскочила на ноги, и гордо выпрямилась перед местным вождем:
– Я! Я, королева Бэйла, покажу тебе их. Для этого я покинула свою пещеру, свое племя, и свое тело!