Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти
Надев толстый черный пластиковый пояс для похудения с отсеками, заполненными песком, который гарантированно избавит меня от пяти фунтов смальца, и завернувшись в махровый халат, я налил себе на кухне холодного чаю.
Кубиков льда не было. Классический холодильник холостяка: банка вишен для коктейля, открытая упаковка сливочного сыра «Филадельфия» с растущим на нем грибком, два полуфабриката для разогрева – гавайские креветки и стейк «Солсбери» – плюс банка сгущенного молока. Если Джули не выйдет за меня замуж или не станет заботиться обо мне, меня наверняка найдут издохшим от голода, лежащим в углу, сжимающим пустую коробку из-под крекеров «Ритц» однажды утром, когда придут узнать, почему я не заплатил арендную плату за два месяца.
Я вышел на террасу, откуда открывался вид на бассейн для лилипутских Олимпийских игр 1928 года. У края его слонялись два стройных существа: Дженис и Пегин.
У Пегин был алюминиевый отражатель до самого подбородка, чтобы ни один дюйм эпидермиса не избежал палящего ультрафиолета.
Дженис лежала на животе, намасленная, лоснящаяся, как внутренняя поверхность презерватива.
– Привет! – крикнул я. – Лед у вас найдется?
Дженис повернулась, «Пророк» Халила Джебрана упал на пол. Прикрыв глаза ладонью, она посмотрела на меня.
– О, привет, Фред. Конечно, зайди, возьми в холодильнике.
Я помахал ей и пошел в ее квартиру. Дверь была открыта. Я пробрался через завалы мусора после их вчерашней вечеринки с амфетаминами, переступая через кальян и подушки на полу. Льда не было. Я наполнил лотки водой, сунул их в морозильник и вышел на террасу.
– Все в порядке? – крикнула Дженис.
– В полном, – ответил я и вернулся в свое жилище. Снизу доносился голос Спенсера, заигрывающего с девицами. Я посчитал до шестидесяти, надеясь, что он – хоть раз в жизни – исчезнет, досчитал и, подойдя к двери, заорал:
– Я наверху, Спенсер!
– Сейчас поднимусь, Фред, – крикнул он, не поворачивая головы и пожирая взглядом бикини Пегин.
– Врачи говорят, что мне осталось двадцать минут, Спенсер. Тащи сюда задницу!
Он отпустил какую-то шутку для девочек и принялся подниматься, пыхтя и шагая через две ступеньки. Вылитый Стив МакКуин.
– Привет, старина! Как поживаешь? – он протянул мне руку.
– А ты?
– Вполне паршиво, не считая того, что мой калоприемник лопнул.
Спенсер Лихтман был выбран бюллетенем казино «Сахара» мистером Шарм в августе 1966 года. О нем писали, что он очарователен и в проигрыше, и в выигрыше, и цитировали его слова, которые он произнес, выиграв тысячу долларов в кости: «Это всего лишь деньги».
Спенсер Лихтман, по-моему, был одним из самых жалких лузеров всех времен. Нельзя отрицать, что он был блестящим агентом. Но этого он добился вопреки самому себе.
Это был высокий, широкоплечий, отменно прожаренный голубоглазый экземпляр, одетый в красивый кокон от Гарри Черри.
Голубые рубашки на пуговицах (у Спенсера не было высоких воротников, он знал, что его шея слишком толста для них), черные носки до колен, начищенные до блеска черные мокасины, крошечные запонки и носовой платок с узором пейсли в нагрудном кармане. Он мог бы появиться во всей красе, как Адольф Менжу из газеты Gentleman’s Quarterly.
И скажите-ка мне вот что: если Спенсер Лихтман был обаятелен, воспитан, талантлив, имел хороший вкус и добился успеха, то почему, черт возьми, я с первых минут знакомства с ним знал, что Спенсер Лихтман был отъявленным бездельником? Это не поддавалось логическому анализу.
И я пожал ему руку.
– Боже, ну и жара, – прохрипел он, элегантно падая на диван. – Можешь мне дать чего-нибудь холодненького?
– У меня лед кончился.
– А…
– У соседей тоже.
– Так эти две цыпки – твои соседи?
– Да. Именно так. Те две девушки.
– Хорошие соседи.
– Ага. Но льда у них все равно нет.
– Тогда нам лучше поговорить. А потом можем пойти в «Луау» и взять что-нибудь холодное.
Я не сказал ему, что лучше пройду интенсивное лечение в Гонконге с иглами в щеках, чем пойду в «Луау» выпить. Сливки шоу-бизнеса Голливуда и Беверли-Хиллз всегда собирались в «Луау» во второй половине дня с секретаршами из агентств по поиску талантов, которые на самом деле были дочерьми торговцев из Беверли-Хиллз, дочерьми голливудских актеров, дочерьми лос-анджелесского общества, дочерьми восторга. Одним словом, сливки.
– То, что всплывает наверх? Сливки?
– Нет, Спенсер, я не пойду с тобой в «Луау», не предоставлю тебе шанса похлопотать за меня и уложить меня в постель с одной из твоих стено-машинисток. Нет, серьезно нет, Спенсер, друг мой. Пожалуй, после твоего ухода я пойду в спальню и займусь онанизмом, но это лучше, чем позволить тебе впиться в меня твоими идеальными зубами. Говори, Спенсер, слушаю. – Я сел на пол.
– Вот это я называю сотрудничеством. – Ему отчаянно хотелось развязать галстук. Но это было бы не по-агентстки.
– Я разговаривал кое с кем в офисе…
Перевод: «Я читал в бюллетене, что Круз нашел эту калошу, эту старую ведьму Валери Лоун, и сегодня утром в нашем гадюшнике я предложил Морри, и Лью, и Марти. “Эй, ребята, может быть, нам стоит представлять ее, заработаем десять центов, или доллар, или и то, и другое. Ну, каковы шансы?”»
Я уставился на него с бесстрастно-деревянным выражением лица.
– И… э… мы подумали, что было бы весьма престижно для агентства, если бы мы представляли Валери Лоун…
Перевод: «Мы бы могли как минимум состричь десять процентов от ее сделки с Крузом, она явно устраивает его и на второй контракт, если все вообще состоится, и мы могли бы сделать ей пару бенефисов, турне по Америке с одной из тех лент, типа ужастиков Бэби Джейн – «Леди в пещере», о черт, она все еще способна быть звездой, если разыграть карты правильно, мы могли бы сделать тысяч тридцать, а то и сорок, прежде чем она снова канет в небытие».
Я сменил деревянную маску на маску идиота. Спенсер продолжал:
– К тому же, мы могли бы неплохо ее продвинуть с полнометражками. Плюс воткнуть на телевидение…
Перевод: «Мы втыкали бы старую калошу в эпизоды во всех мыслимых сериалах, которые снимаются сейчас для показа в сентябре».
– Гостевые эпизоды идеальны для такой боевой лошади, как она. Это как если бы у каждого болвана в Америке был собственный канал с шоу уродов. Торопитесь увидеть Возвращение Ледникового периода! Торопитесь увидеть Воскрешение Леди в туфлях на завязках! Узрите Воскресших Мертвецов! Она будет играть хозяйку борделя в «Улице Чиммарон» и стареющую актрису в «Петтикоут Лэйн», она сыграет матриархессу первопоселенцев в «Большой долине» и мать похищенного ребенка в «Преступном отряде». Тысяча долларов в день, поначалу, пока не притупится ощущение новизны. Мы будем устраивать ей по пять-шесть выступлений в день, пока не заработает сарафанное радио. И тогда мы заключим договоры с телевидением на тему повторов ее прежних работ. Да здесь просто гора из деньжат!
Маска идиота медленно сменялась физиономией Гекльберри Финна.
– Ну скажи что-нибудь, Фред! Что ты об этом думаешь?
Гек Финн исчез, и теперь перед Спенсером Лихтманом был Капитан Америка, с его красно-бело-синим щитом, с крыльями на капюшоне – стальной взгляд и выдвинутый вперед подбородок, классический защитник вдов и сирот. И мягким, фланелевым голосом Капитан Америка произнес:
– Ты получаешь пять процентов комиссии, и я устрою так, что она будет сотрудничать с вами.
– Десять, Фред. Это же стандарт, ты знаешь. Мы не можем…
– Пять. – С Капитаном Америкой не забалуешь.
– Восемь. Может быть, я смогу уговорить наших на восемь. Морри и Лью…
Капитан Америка поправил щит и подтянул перчатки.
– Ладно, буду снисходителен. Шесть.
Лихтман поднялся, направился к двери и развернулся, впившись взглядом в Капитана Америку.
– Она нуждается в представительстве, Хэнди. Причем серьезном. Ты знаешь это. Я знаю это. Назови хотя бы три ситуации, когда агент брал меньше десяти? Мы работаем и за двенадцать, а то и тринадцать. Это рисковая игра. Она может выстрелить, а может, и нет. Мы готовы рискнуть. А ты портишь все и для нас, и для себя. Я приехал к тебе, потому что знаю: ты можешь уладить это дело. Но мы еще не говорили о твоем проценте.
Капитан Америка заиграл желваками. Сама мысль о том, что его можно купить, была омерзительной. В патриотическом угаре он шумно выдохнул и ответил Спенсеру Лихтману тоном, которого тот заслуживал:
– Никаких откатов для меня, Спенсер. Шесть, и точка.
На лице Лихтмана отразилось удивление. Но он молниеносно врубился и принялся со свойственным ему цинизмом взвешивать мой ответ. Он был уверен, что для меня здесь есть какой-то навар. Какой-то хитрый навар, и никак иначе. А поскольку он никак не мог понять, в чем этот навар заключался, Спенс решил, что игра гораздо хитрее, чем казалось поначалу. На таком уровне он мог со мной говорить. Нет, не с Капитаном Америкой, о нет! Лихтман был не в состоянии представить альтруистический поступок, для старины Спенса это было непредставимо. Где-то здесь скрывается хитрый ход, просто он не знал, где и какой. Но решив, что разговор идет между двумя мошенниками, он пришел в восторг от будущей сделки.
– Семь.
– Окей. Мне надо было настаивать на восьми.
– Значит, сделка не состоялась бы.
– И ты уверен, что она подпишется?
– А ты уверен, что будешь пахать на нее как вол, отгонять от нее пиявок, предоставлять ей честные финансовые отчеты, а не выжимать ее как лимон, стремясь заработать деньгу на раз-два-три?
– Ты же знаешь, что я…
– Ты же знаешь, что яааа, о, бейби! Я с тебя глаз не спущу, и Артур Круз тоже. И если ты надуешь ее, попробуешь ее прокатить и выбросить, мы с Артуром серьезно поговорим кое с кем из ваших клиентов, которые сейчас на договоре у Артура – такими, как Стив, Ракель и Джули – и лучше бы тебе об этом помнить.
– Но в чем твой интерес, Хэнди?
– У меня есть концессия на моющее средство.
– А я-то думал, что еду к тебе, чтобы тебя развести.
– Есть только одна причина, по которой у тебя будет контракт, Спенсер. Ей нужен агент. Твоя честность на уровне всех остальных, за вычетом Хэла и Билли, и я думаю, что ты думаешь, что ее можно раскрутить.
– Да.
– Я так и думал.
– Я назначу встречу с Морри и Лью. В начале следующей недели.
– Прекрасно. У нее очень плотный график. Уже послезавтра начинаются репетиции новой сцены.
Спенсер Лихтман поправил галстук, разгладил волосы и одернул полы пиджака. Потом протянул руку.
– С тобой приятно иметь дело, Фред.
Я пожал ему руку.
– Все классно, Спенсер.
Он ухмыльнулся, словно намекая на то, что у меня не работа, а курорт. И – я не вру – он мне подмигнул.
С заговорщицким видом.
Когда он убрался, я позвонил Артуру и рассказал, что я сделал, как и почему. Он выразил свое одобрение и сказал, что ему нужно поработать в офисе. Я потянулся, чтобы положить трубку на рычажки, но услышал, как он зовет меня. Я поднес трубку к уху и сказал:
– Что-то еще, Артур?
Пауза. Потом он негромко произнес:
– Ты славный парень, Фред.
Я что-то пробормотал и повесил трубку.
И сидел неподвижно минут двадцать, ведя немые дебаты с Геком Финном, Придурком и Капитаном Америкой. Они тоже считали меня славным парнем. А я умолял их рассказать мне, где и в чем тут мог быть скрытый интерес, потому что я чувствовал себя тошнотворно-сиропным идеалистом.
Вы никогда не пробовали надеть водолазку так, чтобы не повредить нимб над головой?
7
Валери Лоун сказали лишь то, что за ней заедут в шесть тридцать, чтобы отвезти ее на ужин и на торжественную встречу в Грув. Цветы привезли в пять пятнадцать. Ромашки. С их простотой, честностью и романтикой. Ромашки. С одной розой в центре букета.
Ровно в шесть тридцать в бунгало Валери Лоун раздался звонок, и она поспешно прошла в прихожую. (От персональной горничной Валери отказалась. «В этом отеле ко мне относятся с огромным вниманием, так что отельной горничной вполне достаточно, Артур. Спасибо за заботу.») Она открыла дверь и поначалу не узнала его. Но для нее в этом мире был только один такой; лишь один мужчина столь высокий, столь элегантный и столь выдержанный.
Годы ничуть его не состарили. Он остался таким же, как раньше. Идеальная прическа, ни морщинки там, где ее не было прежде, и улыбка – та же нежная, широкая улыбка – о да, все та же, неизменная. Ему не было нужды представать перед ней в мягком фильтрованном свете. Для Валери Лоун он был таким же, как всегда.
Красоту каждый видит по-своему…
Эмери Ромито посмотрел сквозь прошлое, сквозь все пустые годы – и увидел свою женщину. Когда-то было золото, и ртуть, и мягкий шепот в ночи, и хрусталь, и вода вкусная как «шабли», и бархат, и плюмаж из перьев экзотических птиц… А теперь лишь артрит, затрудненное дыхание, испарина и нервозность, засохший ромовый десерт и крики детей, доносящиеся из тумана, и кто-то очень темный и голодный, постоянно подкрадывающийся к нему.
Но сейчас происходило только сейчас. И он оплакивал все дни, которые умирали без радости. Сейчас надежда пела в нем свою песню, в мечтах, в те ночи, когда, не в силах выносить жару, он уходил посидеть на берегу океана. Далеко-далеко, за границей огней парка развлечений на Лик-Пирсе, за пределами ночных огней песня эта взлетала на фоне темных звезд и темного неба. Но ни разу не была услышана. Затем тремоло и, наконец, вздох в безмолвном вакууме отчаяния, где звук можно услышать, лишь ударяя предметом о предмет. И в этом нигде для Эмери Ромито не было ничего.
– Здравствуй, Вал…
Разорвите одиночество, порвите его в клочки, и вы увидите, как кровь нужды бьет густым, бледным потоком.
Пусть же горны протрубят свое послание в сумасшедшем ритме.
Превратите женщину со всем ее грузом прожитых лет в юного сорванца с раскосыми глазами. Очистите как артишок покрытое шрамами сердце утраченной мечты – и вы окажетесь в центре пульсирующего золотого света, у которого есть имя. Она смотрела сквозь все прошедшие годы и дни, и видела его, стоявшего рядом с ней, и она не могла не заплакать.
Он вошел, и она обмякла в его обьятиях.
Слезы ее были беззвучными, полными отчаяния, перехватывавшими горло, они лишили ее сил. Он закрыл за собой дверь и привлек Валери к себе. Хоть он и съежился, но не в ее руках, не в ее глазах. Он по-прежнему был высоким, нежным Эмери с шелковым и мягким голосом. Погруженная в вечность его любви, она избавлялась от теней, пришедших поглотить ее, и знала, что теперь, именно теперь она будет жить. Валери произнесла его имя сто раз за секунду.
В этот вечер и ее имя произносилось сотню раз за секунду, но когда она стояла под громом аплодисментов, – впервые за восемнадцать лет – она не плакала. С ней рядом стоял Эмери Ромито, и, вставая, она держала его за руку.
И там был Фред Хэнди вместе с девушкой по имени Рэнди, с которой он познакомился в офисе днем. И там был Артур Круз – один. И он улыбался. Он ликовал. Он излучал тепло, окутывавшее Валери Лоун и всех добрых людей, которые никогда ее не забывали. И там был Спенсер Лихтман с мисс Американские Авиалинии, плюс девица с оранжевыми волосами и выдающимися, словно надутыми, формами, снимающаяся в фильме Джозефа Левина «Мачо и Девственные Весталки». («Будет куда как проще убедить публику в том, что она и есть мачо, чем выдать ее за девственницу», – пробормотал Хэнди, когда они прошли в лобби отеля «Амбассадор».) «Валери Лоун!» – кричали гости. Валери Лоун. А она стояла, держа Ромито за руку, и мечта снова стала реальностью.
Как змея Лаоокоона, пожирающая собственный хвост.
Уроборос в Городе Клоунов.
На следующий день Джон Д. Ф. Блэк привез переписанные страницы сценария.
Сцены с участием Валери были великолепны. Блэк попросил представить его Валери Лоун, и Фред отвез его в Беверли Хиллз, где Валери осторожно пыталась загореть. Это было впервые за много лет, когда она исполняла этот почти религиозный голливудский акт, прожариваясь во фритюре. Она встала, чтобы познакомиться с Блэком, высоким обаятельным мужчиной с внешностью актера. За несколько минут он полностью очаровал ее, сказав, что с удовольствием писал для нее сцены, что это именно то, что она всегда делала лучше всего в своих самых знаменитых фильмах, что они дадут ей возможность углубить и расцветить роль, и что он знал: она будет великолепна. Она спросила, присутствует ли он на площадке во время съемок. Блэк посмотрел на Хэнди. Хэнди отвернулся. Блэк пожал плечами и сказал, что не знает, у него назначена встреча в другом месте. Но Валери Лоун знала, что правила Голливуда не изменились – во всяком случае, не до такой же степени, и что сценарист был и остался наемным работягой. Когда сценарий дописан, он перестает быть собственностью автора. Его передают Продюсеру, и Режиссеру, и Директору картины, и Актерам, а Сценариста уже никто не хочет видеть.
– Я бы хотела, чтобы мистер Блэк находился на площадке во время съемок, мистер Хэнди, – сказала она Фреду. – Если Артур не возражает.
Фред кивнул, сказав, что займется этим, и Джон Блэк наклонился, взял ладонь Валери и изящно ее поцеловал.
– Я люблю вас, – сказал он.
Вечером того же дня Артур и Фред привезли Валери в телестудию одиннадцатого канала на Бульваре Сансет, и устроились за кулисами, пока Валери готовилась к своему полноцветному интервью на камеру в прямом эфире. Интервью с Аделой Седдон, маркизой де Злоба, женским аналогом Джо Пайна, существом с раздвоенным змеиным языком. Ее передачи смотрели миллионы, и миллионы же ее ненавидели.
Колебавшиеся избиратели узнавали о своих политических предпочтениях из ее шоу.
Если она вставала за что-то, ее зрители неизменно поднимались против этого. Если бы она выступила в защиту Материнства, Яблочного Пирога и Американского образа жизни, десятки тысяч людей мгновенно подняли бы знамена Женоненавистничества, Макробиотики и Расизма. Она была легавой сучкой, ведьмой, змеюкой, всегда готовой отпустить злобную шуточку или вцепиться в яремную вену собеседника. Под взлохмаченными рыжевато-карамельными волосами ее лицо попеременно напоминало то физиономию тубиста, то морду призовой кобылы, впервые столкнувшейся с лезвием мясника. Она была замужем шесть раз, развелась пять раз, в последнее время одинока, ненавидит, когда к ней прикасаются, и, по слухам, давно сошла с ума от бесконечной мастурбации. И ринопластика ей не совсем удалась.
Валери нервничала, что было вполне ожидаемо.
– Я никогда ее не видела, Артур. Работая в закусочной, по вечерам, ты же понимаешь, у меня не было возможности ее увидеть.
Хэнди, который считал, что привезти Валери к этой Седдон было чистым безумием, добавил:
– Увидеть значит поверить.
Валери посмотрела на него. Озабоченность читалась даже под слоем грима на ее лице. Она выглядела хорошо, гораздо моложе, чем прежде, помолодев после торжественного приема в «Амбассадоре». (В этом помогли Righteous Brothers. Они спустились в зал и спели в ее честь «Милая моя», обращаясь напрямую к ней.)
– Вы не слишком высокого мнения о ней, мистер Хэнди?
Хэнди устало выдохнул.
– Она очаровательна, как акробат в полиомиелитном отделении. Королева Деревенщин. Тотальная Мещанка. Слегка подогретая Смерть. Болячка на ж…
Круз оборвал его.
– Обойдемся без длинных списков, Фред. Сегодня я уже получил один такой от тебя. Не забыл?
– День был долгим, Артур.
– Расслабься, окей? Адела звонила мне днем, спрашивала о Валери. Обещала вести себя пристойно. Очень пристойно. Она всю жизнь была поклонницей Валери. Мы добрый час с ней говорили. Она хочет, чтобы интервью вышло милым.
Хэнди поморщился как от зубной боли.
– Не верю. Эта мадам отправила бы родную бабушку в Освенцим, если бы это подняло рейтинг ее шоу.
Круз говорил мягко, осторожно – так, словно разговаривал с ребенком:
– Фред, я ни на секунду не рискнул бы, если бы считал, что Валери здесь может что-то угрожать. Адела Седдон не одна из моих любимиц, да, но ее шоу весьма популярно. К тому же идет оно по сети, сразу по нескольким каналам. Если Адела говорит, что будет вести себя прилично, нам следует рискнуть.
Валери прикоснулась к плечу Хэнди.
– Все хорошо, Фред. Я доверяю Артуру. Я справлюсь.
Круз улыбнулся ей.
– К тому же это прямой эфир, а не сделанная заранее запись, как обычно у нее бывает. Это гарантия того, что она будет вести себя прилично. С записью – проще для нее. Если кто-то из гостей выставляет ее в нехорошем свете, они просто отправляют пленку в мусорную корзину. Но прямой эфир – ей придется быть милашкой, иначе ее порвет в клочья журналистская братия. Логично?
Хэнди явно сомневался.
– Артур, здесь какой-то подвох, но у меня сейчас не хватает сил, чтобы его обнаружить. И кроме того, – он указал на мигающий красный свет на стене – Валери вот-вот войдет в Долину Смертной Тени…
К ним подошел менеджер программы, забрал Валери и повел ее в павильон, где студийная публика встретила ее аплодисментами. Она устроилась на одном из двух удобных кресел и стала терпеливо ждать прибытия Аделы Седдон.
Когда она появилась и уверенным шагом прошла к своему месту, где сразу же принялась перебирать бумаги (скорее всего, с информацией о Валери Лоун), публика снова разразилась аплодисментами.
Адела Седдон не потрудилась хотя бы кивнуть. Были даны все необходимые сигналы, и сразу же диктор за кадром отбарабанил свой текст.
Публика снова захлопала в ладоши, а на студийных мониторах появилась снятая крупным планом Адела Седдон.
– Сегодня вечером, – начала Адела Седдон с улыбкой (или скорее, гримасой, искривившей ей рот) – мы ведем передачу в прямом эфире, не в записи. Причина тому – мой сегодняшний особенный гость, гранд-дама американского кино, которая согласилась только на прямой эфир, чтобы быть уверенной в честном и нередактированном интервью…
Хэнди, повернувшись к Крузу, прошипел:
– Я тебе говорил, она – бомба с говном!
Круз молча отмахнулся от него.
– …на экранах кинотеатров мы не видели ее уже восемнадцать лет, но она вернулась, чтобы сняться в новой ленте Артура Круза «Западня». Поприветствуем мисс Валери Лоун!
Публика приплясывала, выла и орала. Валери была настоящей леди. Она скромно улыбнулась и кивнула в знак благодарности.
Аделе Седдон такая реакция зала была явно не по душе. Она заерзала в кресле.
– Сейчас она достанет стилет, – простонал Хэнди.
– Заткнись! – рыкнул Круз. Он был не слишком рад тому, что происходило.
– Мисс Лоун, – сказала Адела Седдон, слегка повернувшись к нервничающей актрисе, – а почему вы избрали именно этот момент, чтобы выйти из забвения? Вы думаете, что поклонники вашего актерского стиля все еще живы?
«О Боже, – подумал Хэнди, – началось».
ОТРЕДАКТИРОВАННАЯ РАСШИФРОВКА ШОУ СЕДДОН «ГЛЯДЯ ВНУТРЬ» / 23–11–67 (с пометкой «к удалению»).
ВАЛЕРИ ЛОУН: Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «мой актерский стиль».
АДЕЛА СЕДДОН: Ну бросьте, бросьте, мисс Лоун.
ВЛ: Но я действительно не понимаю.
АС: Что ж, я уточняю. Стиль 1930-х, сентиментальный и помпезный.
ВЛ: Я и не знала, что это был мой стиль, мисс Седдон.
АС: В последней рецензии на вашу работу, которой, к слову, исполнилось восемнадцать лет, на фильм «Жемчужина Антильских островов», где вы снимались с Джоном Холом, вы, как пишет автор рецензии, предстали «как тающий леденец микроскопического таланта, рыдающий по свистку и постоянно размахивающий руками». Мне продолжать?
ВЛ: Если это доставляет вам удовольствие.
АС: Я появляюсь здесь дважды в неделю не ради собственного удовольствия, мисс Лоун. Я вынуждена доискиваться до правды. Я сижу здесь с чудаками и чокнутыми, с людьми, которые позорят нашу великую страну, и я позволяю им высказаться, не перебивая, потому что твердо верю в Первую поправку к Конституции наших Соединенных Штатов Америки, где каждый имеет право высказать свое мнение. Даже если это означает, что они имеют право выставлять себя идиотами перед семьюдесятью миллионами зрителей, но это уже не моя вина.
ВЛ: Какое это имеет отношение ко мне?
АС: Ваше право думать, что я тупица, мисс Лоун, только уж будьте добры, не разговаривайте со мной как с тупицей. Правда в том, мисс Лоун, что все это имеет отношение именно к вам.
ВЛ: И вы уверены, что в состоянии видеть правду?
(Публика аплодирует.)
АС: Я в состоянии видеть, что у нас множество отыгравших свое старых актрис, которые настолько продажны и эгоцентричны, что упорно отказываются признавать свой возраст, и продолжают водить публику за нос, цепляясь за иллюзию сексуальности.
ВЛ: Вам не стоило бы так открыто говорить о своих проблемах, мисс Седдон.
(Публика аплодирует.)
АС: Я вижу, что выход на пенсию не ослабил вашего остроумия.