Кофе для Яны

Яна вернулась мыслями к сегодняшнему дню. Мысли уже немного расслабились и не так ее беспокоили. Они все еще бесились, но уже автономно, не впутывая ее в свои разборки. Яна выудила мысль про видения, и ей захотелось вспомнить и разобраться поподробнее с тем, что она как-то видела лет десять назад.

Она полезла на антресоль и достала коробку с бабушкиными реликвиями. Как знакомо все это. Как успокаивающе. Она их снова стала любовно перебирать. Полистала немного альбом в вырванными страницами. Почему они вырваны? Кто и зачем это сделал? Ответа, конечно же, не было, и Яна достала письмо. В школе она учила французский, в институте тоже, причем весьма неплохо. Почему-то сегодня впервые возникло желание попытаться понять в этом письме хоть что-то. Раньше тоже возникали такие попытки, но то было в школе, когда ее французский был совсем нулевым. После института она выучила его получше, могла даже смотреть фильмы и объясняться с французами, которые периодически появлялись у них в офисе. Пару раз ее даже приглашали переводить неофициальные переговоры с начальством, когда они случались спонтанно, а переводчика не было под рукой.

Яна стала вглядываться в попытке прочитать бисерный красивый, но неразборчивый почерк. Все осложнялось тем, что в руках было не все письмо, а только обрывок, и многие слова были размазаны. Тогда Яна взяла листок и стала переписывать то, что удавалось расшифровать. Сначала это были разрозненные слова, потом они стали дополняться соседними, и стало легче вставлять те, что были совсем неразборчивыми между ними – они вычислялись уже легко из контекста. Некоторые слова были ей незнакомы, но уже после часа напряженной работы была понятна общая суть письма. Письмо было многословным, как, вероятно, многие письма той эпохи, и многое представлялось возможным надумать. В конечном итоге, из своего черновика, Яна переписала примерный текст того, что предположительно было в целом письме.

Письмо было гневным. Оно говорило о предательстве души и любви. О поруганных надеждах автора письма, о его разбитых планах. В результате какого-то события, о котором автор письма, видимо, узнал накануне от какого-то доброжелателя, но почему-то не позволял себе сомневаться в том, что оно состоялось, автор письма укорял получательницу в бездушии, двурушничестве, оскорблении высших чувств. Там был намек на предполагаемое совместное будущее, которое теперь невозможно вследствие определенных обстоятельств. В общем, письмо было эмоционально, зло, пропитано горечью и разочарованием. Это было прощальное письмо. Яна подумала, что же должно было произойти, чтобы так сильно обидеть человека, который, несомненно, был близким и любимым, чтобы получить вот такое послание? Она достала перчатку и надела ее на руку. Та приятно стиснула запястье, Яне вспомнились браслеты с камнями, которые ей надели при проведении эксперимента. Там была такая же спокойная холодная теснота, но тяжелая, сейчас было почти так же, но все же по-другому. Яна вдруг подумала, что сила не в тяжести, а в том, что на ней. Она стала любовно поглаживать свои пальцы, любуясь перчаткой, любуясь узором, – странным, растительным, переплетающимся. И вдруг перчатка на ее руке оказалась целой. На второй руке была такая же перчатка. Яна подняла глаза – в зеркало на нее смотрели глаза красивой молодой женщины, собирающейся на бал, точнее, уже готовой к нему. Жемчужные украшения на голове и шее, великолепное шелковое платье, открытое ровно там, где надо, ровно настолько, настолько это только начинает становиться слегка неприличным. Яна едва успела перевести дух от случившейся перемены, как в комнату порывисто открылась дверь и вошел немолодой мужчина, запыхавшийся, раздраженный тем, что приходится долго ждать ее приготовлений. Яна поняла, что этот мужчина – муж, а она сама, видимо, и есть та самая прабабушка, Ядвига, средоточие веселья и порока. Яна не почувствовала в душе ее ни порока, ни веселья – только грусть от странного вынужденного замужества с пожилым неприятным человеком, которого она нисколько не любила, но должна была слушаться, и еще что-то странное внутри, какую-то неприязнь к этому дому, что-то здесь было опасное, что именно, она не успела понять, как мужчина словно бы зарычал на нее и заставил поторопиться. Вдруг, словно телепортируясь, Яна почувствовала себя послушно сидящей в карете, везущей ее куда-то. Рядом с ней сидел тот же муж, грузный пожилой мужчина, плотно обнимая ее за локоть. Лицом к ней сидел другой мужчина, чуть моложе. Яна каким-то образом знала, что зовут его Петр, и что он – родной младший брат ее супруга, сидящего рядом с ней. Он сверлил ее глазами нервно и подозрительно. В нем она узнала того, что кричал на нее на балу тогда, давно, когда она каким-то образом попала туда в юности. Он выглядел крайне привлекательным, даже красивым, но на лице его читалась жестокость, озлобленность и какая-то усталость, которую он старательно, но безуспешно пытался замаскировать отрешенностью.

Через секунду Яна почувствовала, что она на балу. Вокруг смех, запах свечей, духов и шампанского, торжественные, но пока обрывочные звуки музыки. Все так молниеносно происходило, что она не могла ни управлять собой, ни контролировать, происходящее. Только пассивно участвовать в происходящем, судорожно пытаясь уловить суть момента. Ее хозяйка, Ядвига, улыбалась знакомым, взяла бокал с шампанским, услужливо предложенный лакеем. Яна почувствовала на языке странный незнакомый кисловатый колючий вкус и пьяный запах – несомненно, такого шампанского она никогда не пробовала. Она попыталась распробовать букет так же, как у нее получилось с вином, но хозяйка не позволила ей, проглотив, не задумываясь, и заев каким-то странным на вкус пирожным.

Вдруг толпа затрепетала, зашелестела, вокруг пронесся шепот – Пушкин, Пушкин приехал! – народ расступился и в залу вошел странный маленький человек с кудрявой шевелюрой, большим носом и очень странным, некрасивым, но привлекательным лицом. Он был не один, с приятелем, хотя взгляды были прикованы, несомненно, к первому. Он привычно шутливо поклонился окружающим, громко поздоровался, попросил шампанского и удивительно органично влился в толпу. При этом он остроумно шутил, громко смеялся, рассказывал какие-то анекдоты, – в общем, вел себя, как дома. Ему было весело, весело веселить других, весело от того, что все это замечают и стремятся тоже быть замеченными им. Яна завороженно следила за ним издалека, от него лучилась аура света и радости – она словно бы видела ее. Он был как солнышко, радостным и чистым, и в ней внезапно загорелось желание тоже стать такой, радостной и чистой, и сожаление от того, что это, наверное, невозможно.

Яна оглянулась. Муж Ядвиги удалился в соседнюю комнату играть в карты, недалеко от нее стоял их второй спутник. Она вспомнила – конечно, это были воспоминания не ее, а Ядвиги – что уже видела Пушкина у них дома. Он был другом по лицею брата ее мужа, который ехал с ними в карете, и однажды бывал у них – может, не однажды, но она видела его лишь тогда, и то мимоходом. В тот вечер между ними – Пушкиным и деверем – состоялась какая-то размолвка, ссора – она не знала о ее сути, но помнила, как они громко спорили, один весело, второй зло. В конечном итоге Пушкин взял свой цилиндр, картинно раскланялся перед всеми и вышел вон. Перед выходом он обернулся и заметил Ядвигу, стоящую в передней, она только спустилась по лестнице, чтобы пройти на кухню, проверить прислугу. Он широко ей улыбнулся, поклонился одним лишь кивком головы, но только ей, и словно бы тогда тоже маленький теплый лучик скользнул по ее щеке. Эта встреча, тогда случайная и позабытая, воскресла в памяти и наполнила ее теплом. Не так много в ее жизни было хороших запоминающихся моментов, и эта незначительная мелочь добавила этой жизни немного красоты. Яна почувствовала, как у Ядвиги поднимается настроение, как она начинает тоже радоваться другим гостям, заговаривать с ними, и вдруг раз – музыканты, лениво наигрывающие что-то в сторонке, как по команде заиграли удивительной красоты вальс, такой вроде немного знакомый, довольно быстрый и волнующий. И тут Яна поняла, что ее хозяйка, Ядвига, не случайно стала заговаривать и веселиться. Она таким образом, понимая, что сейчас начнутся танцы, постаралась оказаться как можно дальше от своего спутника, который явно ее пугал. Вдруг, подняв глаза, она обнаружила Александра Пушкина рядом с собой. Он все так же улыбался, радостно, весело, и, протянув руку, галантно пригласил ее на танец. Яна не умела, конечно же, танцевать, но тут, на этом балу, не она была хозяйкой положения. Ядвига согласилась, затрепетала вся, и они закружились в вальсе. Яна физически чувствовала все мысли и ощущения Ядвиги. Она чувствовала материально, как та очарована, окутана чарами этого странного человека. Точнее, она словно бы со стороны видела, как та влюбляется в него, просто вот наполняется любовью, как бокал шампанским. Тот что-то нашептывал ей, она смеялась – и от веселой шутки, и от счастья, и это счастье пенилось и щекотало ее изнутри. При этом его пальцы практически не прикасались к ней, но жгли насквозь. Она чувствовала тепло этих горящих пальцев, и ей хотелось, чтобы вальс этот никогда не кончался. Он пригласил ее и на следующий, но она попросила его передохнуть немного – приличия не позволяли ей обратить на себя столько внимания. Она знала, что деверь внимательно следит за каждым ее шагом. Спрятавшись за большой колонной, она перевела дух и выпила лимонаду. Она не сводила взгляда теперь с деверя. Ей хотелось, чтобы он ушел, хоть ненадолго перестал следить за ней, но тот явно искал ее глазами в толпе. Наконец, он бросил это занятие и присоединился к танцующим, пригласив одну очень миленькую барышню в голубом.

Вдруг сзади послышался голос – такой теплый, нежный, знакомый. – Ну что, приличия соблюдены? Соблаговолите еще раз протанцевать со мной?

Она поняла, что пропала. Какой счастье было слышать этот голос! В ней боролось желание согласиться на еще один танец с ним, чтобы снова прочувствовать его горячие касания, с желанием не показываться деверю на глаза, остаться в своем убежище, немного отсидеться там, где он не сможет увидеть ее, отвлечется на что-то иное.

– Здесь так душно, мне нужно еще немного передохнуть, вы позволите? – боже, она отказала ему. Как? Яна уже не знала, где ее личные эмоции переплелись с эмоциями Ядвиги, но они явно скакали все в одном направлении. Слезы чуть не брызнули из ее глаз из-за того, что она лишена даже такой малости как потанцевать с тем, кто ей мил.

– Давайте сбежим? – вдруг непредсказуемо предложил ее собеседник. – В сад. Хотя бы на полчаса. Вы явно не хотите попадаться на глаза и дразнить этого молчаливого угрюмца?

Ядвига смотрела на него с улыбкой и обожанием, и молчала. В глазах ее, наверное, читалось сомнение. Но тут Яна вспомнила, что Герман говорил ей о том, что она просто предлагает возможность, решение принимает сам человек. Она постаралась навязать своей хозяйке мысль о том, что уж такую малость она может себе позволить. Но та и сама уже была рада согласиться, и они тайно выбежали в небольшой тенистый сад. Стояла середина июля, было уже по-вечернему прохладно, хотя дневной зной нехотя держался в отдельных уголках сада. Яна почувствовала, как Ядвига расслабилась, попав в вечернюю темноту, где ее точно никто уже не увидит, и сосредоточилась на беседе. Яна не участвовала в ней, просто чувствовала, как из ее рта пассивно вылетают какие-то слова, и боялась, что, если собьёт хозяйку своими мыслями, та может ляпнуть что-то глупое или неуместное. Поэтому следила за беседой со стороны. Беседа была радостная, глубокая, спокойная, собеседники явно наслаждались общением, – оба были умны и образованны, как вдруг по прошествии какого-то времени Пушкин вдруг обнял ее за талию и начал целовать. Сначала осторожно, нежно, потом страстно. Яна почувствовала, что никто еще не целовал так Ядвигу, она прочитала это в ее удивленных мыслях и растрепанных чувствах. Яна тоже была не весть как избалована подобными ласками и постаралась насладиться моментом счастья, украденным у своей спутницы, раз уж так вышло. Ядвига тоже с удивлением, но наслаждалась моментом, при этом не прекращая паниковать и вслушиваться в звуки и шорохи сада. Вдруг он остановился. Нехотя, но непреклонно отстранив ее от себя.

– Нас могут хватиться. У вас будут неприятности.

Ядвига пыталась перевести дух и не знала, что сказать. Момент счастья закончен. Надо не растерять воспоминания о нем, чтобы насладиться ими потом, больше ничего не остается. Но вдруг она скорее даже почувствовала, чем увидела, как он снова приблизился к ней и прошептал на ухо.

– Я приду к вам сегодня. Спрячусь за диваном в маленькой гостиной. Когда вы придете домой, отошлите прислугу, скажите, что устали и вам надо побыть одной. Ну, или придумайте что-нибудь. Вы найдете меня там. Я буду ждать. Я сейчас пойду наверх, а вы выждите четверть часа и тоже поднимайтесь. Наверняка нас хватились. Я поднимусь и отвлеку внимание гостей на себя. Чтоб никто не подумал, что вы были со мной, выждите и поднимайтесь в залу.

Глядя ей прямо в глаза, он на секунду стиснул ее руку, нежно погладил ладонь и скрылся в темноте.

Ядвига в панике, смешанной со сладким предвкушением продолжения счастья, стояла растерянная в саду. Она заставила себя сесть на скамью, рядом с которой цвел божественно пахнувший розовый куст. Из окна раздавались звуки музыки, хохот дам, которых Пушкин начал развлекать своими анекдотами. Ей было не до веселья. Она любовно поглаживала ладонь, на которой ожогом отпечаталось прикосновение этого человека. Хотелось запечатлеть счастье этого вечера навсегда, повторить это счастье, быть с ним еще. Она не представляла, как вечером сможет принять Пушкина у себя, никогда у нее не было такого опыта, но отказать ему означало уничтожить в себе что-то. Она не могла этого сделать. Сердце ее билось как бабочка, пойманная в коробку, хорошо это или плохо, она не знала.

Выждав время, Ядвига двинулась по направлению к лестнице. На самом верху ее повстречал супруг, Сергей Иванович, полный благодушия – он выиграл большую сумму в карты и не видел больше повода здесь оставаться.

– Куда же вы подевались, душенька? Мы вас обыскались. – заулыбался он, превозмогая одышку.

– Я… Мне стало душно, и я спускалась в сад, – пролепетала Ядвига.

– Хм. Одна? Так надолго?

– О, да. Я хотела спуститься на минуточку, но аромат роз меня не отпускал. Я замечталась.

– Да, вы, девушки, любите помечтать. Но вам нелепо обременять себя размышлениями, – тучно прохохотал он своей дурацкой шутке. Ну что же, пойдемте собираться. Где Петр?

– Петр, возможно, пожелает остаться здесь? Я видела, как он вальсировал с незнакомкой. Невежливо его прерывать. Поедемте домой, у меня готова разболелась, хочется прилечь.

– Раз так, то поедемте. Оставим его. Мне тоже что-то не можется, уж больно пьяное шампанское у этих Петровых.

Яна почувствовала, как Ядвига облегченно вздохнула. Видимо, этот Петр и правда напугал ее, раз даже поездка в одной карете с ним представляется для нее тяжким испытанием.

Дома Ядвига, вторично предусмотрительно пожаловавшись на головную боль, с нервно бьющимся сердцем поднималась к себе в спальню. У мужа ее спальня была на первом этаже, смежная с кабинетом, где он постоянно работал. Она была оформлена в тяжелом классическом стиле, с дубовыми стеновыми панелями, торжественными гобеленами, пропахшая табаком и коньяком. В этом году ему исполнялось 60, он женился на Ядвиге несколько лет назад и не считал занятным для себя проводить с ней больше получаса в день. На втором этаже находилась спальня Ядвиги с примыкающей к ней маленькой гостиной, где она принимала подруг, читала книги, мечтала. Подруг, правда, практически не было, так что только и оставалось – читать и мечтать.

В голове ее две надежды плясали канкан – одна на то, что никого не будет в гостиной, что это была шутка. Что она, как была, чистая и незапятнанная перед собой в первую очередь, так и будет чистой и незапятнанной, сидеть, несчастная, в своей маленькой гостиной. Одна, обманутая, вспоминая этот вечер. Вторая – что он все-таки придет. От этой мысли становилось ужасно страшно, и Яна поняла, что Ядвига надеется и на то, что он придет, и на то, что нет, одновременно.

Она аккуратно, как могла тихо, прикрыла за собой дверь маленькой гостиной. Подумав, заперла ее. Оглядела темную комнату, шепотом спросив – «Есть кто?»

Несколько секунд она разочарованно вслушивалась в тишину, потом заметила шевеление за диваном и увидела выползающего оттуда Пушкина с растрепанной шевелюрой.

– Как вы сюда проникли? – удивленно-восхищенно спросила она.

– Через окно, конечно. Не переживайте, меня никто не видел. Даже ваша горничная, она пять минут назад заходила сюда зажечь вам свечу – я сидел тихо, как мышь, можете себе это представить? Не переживайте, в темноте ваши окна никому не заметны. Задуем свечу. Я выскочу так же, через окно, на дерево. Ничего не бойтесь.

С этими словами он нежно привлек его к себе. Ни Яна, ни Ядвига – теперь сложно было понять, что чувствует одна, а что другая, – не могли себе представить, что мужчина может быть настолько нежен и одновременно напорист. Яне было немного стыдно участвовать в том, в чем она явно не должна была участвовать, но она не могла даже и подумать о том, чтобы прекратить все это, за этот вечер она тоже успела влюбиться. Вместе с Ядвигой они обе упивались одними и теми же переживаниями.