Коллекционеры редкостей

Глава 1. Музыка за оградой кладбища

Джоя подменили в начале марта, когда только-только сошёл снег. Микаэля в тот день с утра не было дома, его отправили в кузницу за новой лопатой. Отец чинил крышу, мать ушла к роднику. Все знали, что не дело это – оставлять ребёнка одного, но ведь Джой не младенец, три года исполнилось, да и отец рядом.

Когда Микаэль вернулся, всегда шустрый и неугомонный Джой не побежал навстречу, даже не поднялся на ноги. Как сидел у порога на солнышке, так и остался сидеть. Трогал пальцем проклюнувшийся росток гусиного лука, смотрел на него, как на чудо. Отец слез с крыши, кивнул старшему сыну и подхватил на руки младшего.

– Чего куксишься? Описался что-ли?

Джой любил, когда его подбрасывают, а тут вдруг разревелся и укусил отца за палец. Сильно, до крови.

Потом было много шума и разговоров. Приходили соседи, выразительно качали головами. Шептали: «Подменыш, как есть подменыш». Джой вопил, не переставая. Его раздели и силой усадили на железную лопату. Он весь съёжился, кожа сморщилась и посерела. Мать зарыдала в голос, уткнувшись в ладони, чтобы не видеть треугольное остроносое личико, клочки бурых волос вместо рыжих кудряшек, полный рот мелких зубов.

Соседки крестились, стискивали в карманах кусочки железа.

– Джой-то красавчик был. Таких Добрые соседи и крадут, а взамен чурбан подкидывают или своих заморышей.

– Выпороть его надо! Огнём прижечь или к реке отнести.

– На кладбище-то оно вернее будет.

На Микаэля никто не обращал внимания. Он тихонько достал флейту, подаренную ему Хромым Олли, одиноким стариком, жившим на окраине деревни. Поговаривали, что он знается с Добрыми соседями. Хромого сторонились, и только Микаэль всю зиму бегал в его хижину на склоне холма, таскал украдкой хлеб и брикеты торфа, пока отец не поймал и не отлупил. До весны старик не дотянул, а будь он жив, знал бы, что делать.

Микаэль сел возле воющего подменыша и заиграл колыбельную. Не-Джой замолчал, уставился на флейту. Глаза у него были, как летние орехи – уже не зелёные, ещё не коричневые. Он робко улыбнулся и потрогал Микаэля, как трогал росток.

– Отойди от него, Мик! – Отец набросил на подменыша мешок, грубо завернул. – Неси лопату. На кладбище пойдём.

– Но ведь он живой! – Микаэль ухватил отца за рукав. – Нельзя его хоронить!

– Никто его хоронить не собирается. Просто положим в открытую могилу. Небось, как повопит ночь, сразу за ним явятся. И вернут нашего Джоя обратно.

– Там же холодно!

– Нашёл, кого жалеть! Или ты не хочешь, чтобы брат вернулся?

Микаэль хотел. Но ведь подменыш – не кукла из деревяшки, а настоящий ребёнок, просто другой. Мик попытался объяснить, но на него посмотрели, как на чумного. И он замолчал.

Могилу вырыли за северной оградой кладбища, на не освящённой земле. Копать было тяжело, земля ещё толком не оттаяла. Подменыш скулил, пытался отползти от могилы, но слабые руки и ноги подламывались. Микаэль старался на него не смотреть. «Пожалуйста, заберите его! – молил он про себя Добрых соседей. – Заберите поскорей!»

Когда они уходили, подменыш закричал – хрипло и отчаянно. Мик дёрнулся вернуться, но отец ухватил его за шиворот.

– Не смей жалеть эту погань!

Ночью Микаэль хотел сбегать, укрыть подменыша одеялом, но отец не лёг спать. Поставил у двери табурет, сидел и курил, а мать до утра шептала молитвы. Когда рассвело, они втроём поспешили на кладбище.

В неглубокой могиле скорчился неживой подменыш. Должно быть, он долго плакал – впалые щеки покрывал тонкий слой льда. Отец закопал его, как щенка, даже мешком не прикрыл. И они пошли домой. Мать торопилась, почти бежала, и всё повторяла, что Джой, должно быть, ждёт их. Проголодался, должно быть.

Джоя дома не оказалось. Он не вернулся – ни в этот день, ни потом…

***

– Истинная правда! Так оно всё и бывает, – матушка Грюла смахивает слезу уголком фартука. – Я-то по молодости тоже хотела с людьми породниться. Прослышала, что они детей своих грамоте учат, наукам всяческим, и захотела, чтоб мои оболтусы премудрости набрались. Взяла младшенького, отнесла на ближайший хутор и подменила на их детёныша. Вот уж я с ним намучилась! С рук не спускала, чтобы не замёрз, козьим молоком отпаивала. А люди мою кровиночку голодом морили, из дома выбросили на кучу навозную, да ещё ореховым прутом отстегали. Я как услыхала его рёв, мигом примчалась. «Вот вам, – говорю, – забирайте ваше отродье. Уж я с ним получше обращалась, чем вы с моим!» А люди на том хуторе зиму не пережили. Вот так-то.

Она ухмыляется, показывая крепкие тролльичьи зубы, и гладит меня по голове. Я вежливо мурлычу.

Нет, Грюла мне не хозяйка. Плюньте в глаза тому сплетнику, который вам такое скажет! Это собакам непременно требуется хозяин, а я Йольский Кот и гуляю сам по себе. Просто приятно знать, что есть дом, куда ты можешь прийти зимней ночью, когда ветер выдувает из шкуры, погреться у очага, получить миску мясной похлебки. Матушка Грюла отменно готовит. Вот и сейчас от котелка над очагом такой аромат расплывается, что в животе урчит. Разливать густое варево по мискам Грюла не спешит, ждёт, пока вернутся с охоты её тринадцать отпрысков. Посматривает на меня с хитрым прищуром.

– А дальше-то что было? Я ведь тебя знаю, ты короткие былички не рассказываешь. Небось, непростое там кладбище оказалось?

– Кладбище как кладбище, – я перелистываю когтем исписанную страницу тетради в коленкоровом переплёте, – но обитал там чёрный пёс-баргест. Из тех, кто обязан за порядком следить: людей с нечистой совестью преследовать, воздавать по справедливости. Не знаю, что он в Ирландии делал, вдалеке от родного Йоркшира. Должно быть, от работы отлынивал. Или прятался…

***

Самая лучшая лёжка – в кустах крапивы. А самая лучшая крапива – за оградой кладбища, где люди хоронят ведьм и некрещёных младенцев. Никто сюда не ходит, можно не скрываться.

Лохматый пёс-баргест потянулся, разминая лапы. Вечереет, скоро мальчишка с флейтой явится. Этот не в счёт, пусть приходит. Музыка у него душевная, слушал бы и слушал. Жаль, что не каждый вечер играет. Тот малец, что в могиле, уже извёлся весь, хнычет, не переставая.

Пёс насторожил уши. Ага, явился!

– Прости, что не приходил, – Микаэль опустился на колени перед едва заметным холмиком с камнем вместо креста. – Сенокос, работали дотемна. Но теперь полегче будет. Завтра Лугнасад, праздник урожая.

Пёс забеспокоился. Как это он забыл, что лето заканчивается? Не успеешь оглянуться, Самайн налетит, а этот флейтист так и будет сюда ходить! Ну, может, в самую страшную ночь догадается дома остаться. Только ведь двери между мирами, которые в эту ночь открываются, не закроются до конца Йоля.

Баргест беззвучно зарычал. Он не любил Йоль. Этот праздник принесли в Ирландию захватчики с северных островов. На кораблях с драконьими головами приплыли не только люди, но и тролли, и тамошние эльфы. С местными сидами они быстро замирились, установили общие правила и вместе летали на Дикую Охоту. Затравить мальчишку-флейтиста им только в радость. А что может сделать один чёрный пёс против целой своры красноухих гончих из-под холма? Стопчут и не заметят.

Флейта пела нежно и ласково. Рассказывала о тёплых стогах сена и ледяных ручьях, о том, как сладко пахнет клевер и горчит вереск. О том, что смерти нет и одиночества тоже нет. Хотя бы здесь и сейчас.

Пёс положил голову на лапы и заскулил. Такая музыка пропадёт ни за что! Нет, надо менять условия сделки. Тем более, что и сделки-то, как таковой, нет. Мальчишка сам решил, что должен приходить. Он ведь даже не слышит, что этот, в могиле, шепчет. Просто жалеет его.

Баргест дождался, пока мелодия закончится, и выполз из своего убежища. Микаэль ахнул, но не убежал. Достал из кармана горбушку хлеба.

– Хочешь?

Баргест опешил. Предложить хлеб псу размером с телёнка, с горящими глазами? Нет, это правильно, конечно, только не все люди правила помнят. Он вежливо слизнул угощение с подрагивающей ладони.

– Это ты провожаешь меня до дома? – спросил Микаэль. – Я думал, мне кажется.

– Глазастый какой! – недовольно рыкнул баргест. Он подзабыл, как разговаривать по-человечески. – Ты больше сюда не ходи. Осень на дворе. Чем длиннее ночи, тем больше охотников. А ты – добыча, понял?

Микаэль почти не удивился. Хромой Олли рассказывал про волшебных чёрных псов, про то, как они наказывают злых людей. Странно только, что пёс его защищает – с такой-то виной на душе.

– Я не могу не приходить, – сказал Микаэль. – Мы его убили, а ведь он ни в чём не виноват. Его самого бросили. Мне кажется, ему до сих пор холодно и страшно – там, под землёй. А я играю, и он засыпает.

– Это верно, – баргест поддел лапой камень. – Отойди, а то запорошу.

– Ты что делаешь?! Зачем?

– Праздник урожая, говоришь? Стало быть, пора выкапывать, что вырастил.

– Но ведь он умер!

– Фэйри непросто убить. – Баргест сунул нос в разрытую землю. – Похоже, твой подменыш из брауни, а они живучие. Нет, он бы помер, конечно, если бы не ты.

Пёс ухватил что-то зубами и потянул. Микаэль широко раскрытыми глазами смотрел, как из ямы вылезает маленькое существо, бурое и грязное, словно картофелина. Ну, точно брауни – весь коричневый.

– Пусти, псина слюнявая!

– Паршивец неблагодарный! – Баргест плюнул.

Подменыш покачнулся на тощих ножках, зябко обхватил себя за плечи. Микаэль снял куртку и закутал его.

– Как ты говорить научился?

– Ты ведь со мной разговаривал, – малыш задрал голову и улыбнулся. – Смотри, звезда полетела! Красиво.

– Кто-то звёздами любуется, а кто-то за всех работает, – проворчал баргест, закапывая яму. – Всё, забирай его и брысь отсюда, оба!

– Куда я его заберу? Он же… – Микаэль замолчал, заметив, как набухают слезами глаза подменыша. – Слушай, если ты брауни, значит умеешь становиться невидимым? Чтобы люди тебя не замечали.

– Не умею, – подменыш шмыгнул носом. – Не научили меня. Ты опять уйдёшь? Не уходи, Мики, я без тебя не смогу. Совсем не смогу!

– А родители твои где?

– Откуда я знаю? Мимо прошли, меня оставили, вашего мальчонку забрали. Я заморышем родился, так и так помирать. А у людей… – он запнулся, – ну, всякое говорят. Случается, подменыши выживают.

Баргест шумно вздохнул.

– Выживают, но только если человек примет подменыша в своё сердце. Честно примет, без лукавства. И больше не бросит. Ладно, пошли. Есть тут поблизости холм. Его обитатели мне должны. Они летние, на зиму своё жилище закрывают. Вам у них хорошо будет.

– Но я не могу уйти из дома! – Микаэль чуть не заплакал. – Кто без меня отцу поможет? И мамка опять в тягости.

– А я как же?! – Брауни обхватил его за ноги.

Микаэль погладил грязные волосы подменыша, вытащил запутавшегося червяка. Что же делать? Что?!

– Погоди, отец говорил, что какой-то чудак купил старый дом в долине – тот, где никто жить не хочет. Вроде, настоящий профессор из Дублина. Сказки собирает. Он работника искал, обещал хорошо заплатить, но никто не пошёл, боятся. А я бы нанялся. Если он любит сказки, может, и тебя не прогонит? Только с тем домом что-то неладно.

– Потому что нельзя строиться на дороге гоблинов! – рыкнул баргест. – Ладно, так и быть, помечу дом, как свой. Вас не тронут.

– А что ты возьмешь за свою помощь? – спросил Микаэль.

– Ты играй. Я буду приходить, слушать.

К дому в долине они пошли не спеша, приноравливаясь к неуверенным шагам подменыша.

– Я всё думаю, – помявшись, спросил Микаэль, – что с Джоем стало?

– А что с ним станется? – проворчал баргест. – Вырастет, женится на девице из брауни. Здоровых детишек нарожает. За тем его и украли.

– А Хромой Олли рассказывал, что Добрые соседи воруют детей, чтобы отдавать их демонам, вместо своих.

– В прежние времена и такое бывало, – баргест подтолкнул носом подменыша, замершего возле кустика цветущего вереска. – Но брауни никому дани не платили и не платят. Не переживай, не пропадёт твой братишка.

Микаэль глубоко вздохнул, напряжённые плечи расслабились, словно сбросили невыносимую тяжесть.

– Хорошо.

– Хорошо, – повторил брауни, остановился возле россыпи бледных грибов, сорвал один и сунул в рот.

– Нельзя! – Микаэль попытался отобрать гриб.

– Ему можно, – хмыкнул баргест. – Спать лучше будет. Ну, вот и пришли. Дальше без меня.

Он сел в тени каменной ограды. Микаэль с брауни поднялись на крыльцо добротного, хотя и неухоженного дома, затянутого плющом до крыши. Постучали. Баргест подался вперёд, всматриваясь в открывшуюся дверь. Профессор оказался невысоким толстяком в круглых очках. Они с Микаэлем о чём-то поговорили, потом профессор присел на корточки и протянул руку к брауни. Так в церкви касаются священной реликвии – бережно и с благоговением. Вот теперь, действительно, всё хорошо…

***

– Ишь, как у тебя ладно выходит! – Грюла одобрительно причмокивает. – За всех рассказываешь, словно в головы им заглянул и все помыслы узнал.

– Да чего там узнавать! – фыркаю я. – Люди – существа простые, а собаки – ещё проще.

– Ох, лукавишь! – Грюла грозит мне корявым пальцем. – А то я не знаю, что с простыми ты дела не имеешь. Баргест, небось, тот самый, об которого ты клыки обломал?

– Это он обломал, а не я!

– Ладно, ладно, не хорохорься. Садись лучше к столу. Мои что-то загулялись, не будем их ждать.

Я мигом подсаживаюсь к благоухающей миске. Поесть в тишине, пока не примчалась орда голодных троллей, не часто удаётся.

– А когда это всё случилось-то? – Грюла щедро подливает мне добавку. – До войны, небось?

– За полвека до Первой гибельной.

Она тяжело кивает. Человеческие мировые войны и троллей зацепили, но говорить об этом они не любят. Так что дальше мы ужинаем в молчании.

Когда детишки Грюлы вваливается в пещеру, я уже вылизываю миску. Матушка ворчит на своих лоботрясов, развязывает набитые награбленным добром мешки. Из одного выскакивает поросёнок, с визгом кидается под стол. Тролли, перекрикивая друг друга, устремляются за ним и, разумеется, застревают. Грюла костерит их от всей материнской души. Для моих ушей это уже слишком. Поднимаюсь и аккуратно, чтобы никого не задеть – при моих-то размерах я и троллю могу ногу отдавить – выхожу за порог. Потягиваюсь с наслаждением, вдыхая морозный воздух. Настала моя пора: зимнее солнцестояние, тринадцать ночей Йоля. И пусть волшебства в мире осталось с воробьиный нос, пока люди празднуют середину зимы, моя сила не убавится. И неважно, как они этот праздник называют.

Мои руки зябко потирают ладони, норовят зарыться пальцами в длинную шерсть на загривке. Откуда у кота руки, спрашиваете? По наследству достались от одного волшебника, с которым мы однажды повстречались на узкой дорожке. У него эти руки были в услужении. Что ни прикажешь, всё сделают, только драться не умеют. Когда я с волшебником разобрался, руки за мной увязались. Сначала я их гонял. Ну, сами посудите, разве это дело: шествует Йольский Кот, гроза и ужас всех людей и нелюдей, а над ним порхают белыми бабочками кисти рук! Машут всем встречным-поперечным, большие пальцы оттопыривают. Случается, что и средние. Вся солидность псу под хвост! Но потом я сообразил, какую пользу это порхающее недоразумение может принести. Есть у меня слабость – коллекционирование. Да не жуков-бабочек, на манер английских джентльменов, а таких, как Микаэль-флейтист. Тех, кто на своих сородичей не похож. Я давно мечтал их истории записать, вот и приспособил руки к делу. Записываю, понятно, не всё. Взять того же флейтиста с его брауни. Повстречались мы зимой, в моё законное время, но об этом я никому рассказывать не стану. Хватит и того, что сам забыть не могу, хоть и сто с лишним лет прошло.

Глава 2. Выкуп за друга

Чтобы попасть на Ярмарку гоблинов, нужно выполнить три условия: найти вход, открыть дверь и заплатить пошлину. Первые два условия для меня – не проблема. А вот третье… Ну где вы видели кота с кошельком? И защёчных мешков у котов тоже нет, а руки я в то время ещё не приобрёл. Так что три рубина изрядно натерли мне язык, пока я нервно перекатывал их во рту, опасаясь ненароком проглотить. Оно конечно, проще было позвать с собой матушку Грюлу – у неё и пояс есть, и кошелёк на этом поясе. Вот только конец декабря – время для матушки хлопотное. Чёртова дюжина её детишек каждый день на промысел отправляется. Тролли, они такие – тащат всё, что не прибито гвоздями. Железными, разумеется. Бронзовые гвозди тролли запросто перекусывают. Должно быть, поэтому люди и перешли на железо. Возвращаются сыночки матушки Грюлы непременно с добычей, но голодные. Всех напои-накорми, мешки разбери… В общем, воздухом подышать некогда, не то что на Ярмарку сходить.

Ночь выдалась студёная. Сначала мороз ударил, потом вьюга налетела. В общем, неудачное время выбрал мой злейший враг, чтобы помереть. Пока я у входа в гоблинский холм с лапы на лапу переминался, дожидаясь своей очереди, у меня на спине сугроб намело, и зуб на зуб уже не попадал. Так что я даже не стал торговаться, выплюнул под ноги сборщику пошлины самый маленький рубин, встряхнулся как следует, хвост трубой поднял и прошествовал мимо, пока он, ругаясь нехорошими словами, ползал в снегу, рубин искал.

В честь Йоля гоблины расщедрились – вместо дымных факелов под земляными сводами висели лампы с танцующими огнёвками. Под ними тесными рядами расположились торговцы: кто в настоящих палатках, увешанных зазывно мерцающими лентами, кто за открытыми прилавками из бочек и досок, а кто попросту расстелил на земле рогожу. Между рядами бродили ведьмы, увешанные снизками амулетов, брауни в коричневых сюртуках, водяные и болотники, закутанные в брезентовые дождевики, чтобы никого не намочить. Над головами пролетали, хихикая и корча рожи, пикси.

Мне вежливо уступали дорогу. Попробуй не уступи, если я, при желании, крупнее тигра могу стать. Откуда я про тигра знаю? Увидел однажды в зверинце. Стыд и позор такого красавца в вонючей клетке держать! Ну, посмотрели мы с ним в глаза друг другу… Мда… В общем, в ту же ночь зверинец сгорел – вместе с хозяином. А тигра я своими тропами на Ту сторону проводил. Там чудищ хватает, никто и не заметил, что одним больше стало, а мне теперь есть с кем мурлыкать. Но это я отвлёкся.

Слева донеслась музыка – кто-то играл на флейте. Я музыку люблю, так что задержался послушать. На удивление, музыкант оказался человеком, даже не человеком ещё, ребёнком. Лет десяти от роду. Щуплый, бледный, в чем душа держится. А играл отменно, всю эту самую душу вкладывал. В кепке у ног посверкивало серебро. Ох, зачаруют мальчишку, уведут в холмы! На Ярмарке-то его никто не тронет, а вот потом – пиши пропало. А может, оно и к лучшему – одёжка у музыканта старая, повстречай я его наверху, съел бы с полным правом. На Йоль следует в обновках щеголять. В добрых хозяйствах ещё по осени стриженую овечью шерсть вымыли, высушили, для всех домочадцев кофты, шапки и варежки связали. А если у тебя обновки нет, стало быть, либо сам лентяй, либо никому в семье не нужен. Таким одна дорога – в мою пасть.

А вы думали, почему брауни так радуются подаренной одежде, особенно на Рождество? Потому что в обновках они могут не прятаться по людским домам, а праздновать Йоль с волшебным народом, без страха повстречаться со мной. Сами виноваты, слишком с людьми сблизились. Как говорится, с кем поведешься… Для меня, что люди, что брауни – одним духом пахнут.

А по этому музыканту сразу видно – сирота и бродяга. Куртка с чужого плеча, башмаки не по размеру, верёвочками подвязанные, чулки драные. Откуда только флейту взял? Где играть научился? Да так, что даже прижимистые дварфы мимо не проходят, сыплют серебро.

Мальчишка доиграл мелодию, протёр флейту чистой тряпицей, поглядел вокруг и меня увидел. Глазищи серые, и так большие, в пол-лица расширились. Усмехнулся я, выплюнул в его кепку рубин. Для моей покупки и одного много. Второй я на всякий случай прихватил, как знал, что пригодится.

– Купи, – буркнул, – обновку себе. А то ведь встречу…

И дальше пошёл. Вслед мне музыка понеслась – весёлая, аж лапы заприплясывали. Ну, точно, уведут! И обновки купить не успеет. Да мне-то что, я здесь за другим делом. Рассказать кому – не поверят. Чтобы Йольский Кот на Ярмарку гоблинов явился пса выкупать! Да не простого пса – баргеста, злейшего своего врага. Так уж сложилось, что я всё больше в Исландии промышляю и на ближайших островах, но порой и в Англию заглядываю, и в Ирландию. Вот и пересеклись однажды наши с баргестом дорожки. Да так пересеклись, что только шерсть полетела! Силы у нас тогда равны оказались. Ну, и поклялся я, что только от моих клыков эта тварь сдохнет. Потом ещё не раз мы когти скрещивали и расползались в разные стороны раны зализывать. И вдруг слух прошёл, что сгинул враг мой заклятый. Вот уж пришлось мне побегать! Я ведь клятву дал, а наша клятва не то что человеческая – плюнул и забыл – нет, у нас и силы лишиться недолго, если не выполнишь обещанное. И неважно, по какой причине не выполнил. Так что я сон и отдых забыл, пока не разузнал, что случилось. Оказалось, баргест мой на какого-то не в меру ретивого святошу нарвался. А ведро святой воды на загривок и рябиновым крестом по лбу – это, доложу я вам, для любой нечисти не начихать. Вот такого – ослабевшего до полной потери сознания – и подобрали его гоблины. А что к гоблинам попало, то ищи на Ярмарке.

Впереди запахло кровью, послышались птичьи крики. Я с шага на трусцу перешёл, а то ведь перекупят моего врага, в жертву принесут. Ведьмы такое любят. Мимо клеток с белыми мышами и крысами я пробежал, даже глаз не скосив. Какофония ароматов в рядах с живым товаром оглушала, но могильный запах баргеста я учуял сразу и прямиком направился к палатке почище и повыше других. Ясно, хозяин непростым товаром торгует.

– Прошу прощения, госпожа! – промурлыкал я, огибая моложавую каргу, закутанную в пёструю шаль из птичьих перьев. – У меня срочное дело.

– Конечно-конечно! – ведьма подвинулась. – Небось, для Грюлы чего-нибудь вкусненькое ищешь? Как её драгоценное здоровьичко, кстати?

– Не жалуется, – машинально ответил я, обшаривая глазами тёмное нутро палатки.

Гоблин-хозяин радушно раскинул лапы:

– Господин Йольский Кот! Какая радость! Не поверите, как раз про вас думал! Извольте взглянуть, какой у меня упитанный кролик имеется. Вам для жарки или сырым предпочитаете?

Он поднял большую клетку. Сидевший в ней белый кролик выронил золотые часы на цепочке и хлопнулся в обморок. Я облизнулся. Действительно, в самом соку. Такого погонять – одно удовольствие.

– Сожалею, – я непритворно вздохнул, – но…

И тут я его увидел. Баргест чёрной неряшливой грудой валялся в глубине палатки, прямо под клеткой с птенцом феникса. Я моргнул. Подавил недостойное кота желание протереть глаза. Рядом с баргестом сидел маленький брауни, с головой замотанный в обтрёпанный шарф, и гладил моего заклятого врага по безвольной лапе. Шептал что-то в лохматое ухо.

– Э-э-э… – хозяин лавки замялся. – Ежели вы насчёт брауни… Не продаётся. Сам пришёл, никак выгнать не могу. Твердит, что они с приятелем выкупят эту дохлятину, как только деньги соберут.

– Задаток они тебе дали?

Гоблин понятливо ухмыльнулся.

– Никак нет, господин Йольский Кот. – И ладонь подставил.

Я выплюнул последний рубин.

– Сдачи не надо. Только найди кого-нибудь, пусть вытащат эту тушу наверх.

Я думал, брауни крик поднимет, но он молча губу закусил, потёрся мордочкой о шерсть баргеста и убежал куда-то. Вот и хорошо, а то обновки и на нём нет.

Когда гоблины-носильщики вытащили мою покупку наверх и бросили посреди вересковой пустоши, я всех богов помянул, лишь бы эта паскуда не сдохла в последний момент. Но нет, на воздухе баргест малость оклемался, даже глаза открыл. Метель стихла, луна за тучами видна стала. Идеальный момент для завершения пьесы.

– Ну, здравствуй, старый враг, – я шерсть вздыбил и когти выпустил. – Здравствуй и прощай.

Зря старался, баргест на меня даже не взглянул. Насторожил уши и заскулил, как щенок.

– Не трогай его!

– Это наша собака!

Я чуть не подскочил. Как эти пацанята умудрились незаметно ко мне подкрасться, ума не приложу! Брауни сразу к баргесту кинулся, а флейтист встал передо мной, поклонился и кепку на землю положил – с серебром и моим рубином.

– Вот, возьми. Это выкуп!

Я как стоял, так и сел на задние лапы. До сих пор мне в голову не приходило, что у баргеста могут друзья завестись.

– Да как вы посмели явиться перед Йольским Котом без обновок?!

Мальчишка отчаянно сжал на груди куртку.

– У нас всё было, честное слово! Мы продали… А новое купить не успели.