10
В подземном переходе им встречались люди, в основном женщины в белых халатах. Бердюгин здоровался с ними, слегка кивая головой. Не заходя в “приёмный покой”, вышли к лестничному маршу. Поднялись на второй этаж. Войдя в двухстворчатую дверь, попали в холл.
– Игорь Васильевич, нельзя ли пару-тройку листиков бумаги и ручку в ординаторской прихватить? – попросил Анатолий.
– Сейчас, подождите, – Бердюгин повернул налево и по мягкой бордовой дорожке прошёл в ординаторскую.
Полы в холле были застелены ковровыми дорожками, паласами, у окна – ящики с цветами. В левом углу стоял телевизор на чёрной тумбочке. У окна, под высоким цветком, журнальный столик с медицинскими журналами, газетами, брошюрами. Справа – кожаный диван и несколько стульев. Обстановка мягкая, располагающая к отдыху. По периметру зала стояли и сидели несколько больных: у кого на руках, у кого на ногах аппараты Илизарова. Больные тёплыми взглядами встречали Бердюгина.
Феоктистов с интересом осматривал больничную обстановку, в которой два года назад привелось быть в качестве пациента. В интерьер холла добавилось несколько цветов, их стало больше. На окнах зеленоватые портьеры.
Из ординаторской вышел Бердюгин, держа в руке листки писчей бумаги и ручку с автоматическим пером. И они вместе направились в палату.
Палата была четырехместная. В ней кроме Мизинцева никого не было. Он лежал у окна, и солнце, заливая ярким светом палату, согревало своими лучами больного сквозь простыню, под которой тот лежал. Мизинцев смотрел на вошедших, но бледное лицо в черных кровоподтеках под глазами и в ссадинах, не проявляло к ним никакого интереса.
Они подошли к кровати. Бердюгин пояснил:
– Он после уколов, местной анестезии. Пожалуйста, недолго, – и оценивающе оглядел больного.
Феоктистов понимающе кивнул и, когда врач ушёл, положил на тумбочку принесённые с собой листы бумаги и ручку.
– Привет, Васёк! – сказал он и присел к нему на край кровати. – Ну, как ты?
Мизинцев что-то хрюкнул в нос и вздохнул.
– Да-а, – сочувствующее покачал головой Феоктистов, оглядывая его. – Здорово тебя отделали. Кто так постарался? Только не говори, что это у тебя наследственное.
На глазах парня заблестели слезы.
– Ну вот, значит, я правильно понял: тебе больно об этом вспоминать. Но ещё больнее будет, если ты не расскажешь, как всё произошло? Это раз. И второе – кто делал тебе столь впечатляющий макияж?
Мизинцев повернул в сторону голову, и с его глаз скатилась на подушку слеза.
– Василёк, ты не подумай, что я издеваюсь, но если ты и в самом деле будешь утверждать, что ты в пару играл с собственной головой в футбол, катал её по кафельному полу, то… – развёл в стороны руки, – извини, кроме насмешки ты ничего не заслужишь. Поэтому, давай говорить серьёзно. Договорились?
Мизинцев тупо смотрел в окно.
– Договорились, – подытожил Анатолий, принимая его молчание, как согласие. – Так вот, Василёк, дело твоё хоть и омрачено пребыванием в больнице, однако, это не так ещё страшно. Это временное явление. А вот то, что твои друзья-приятели на тебя вешают сваренного, это, браток, посложнее.
Василий повернул голову и посмотрел на следователя выжидающе. Кажется, у этого мальчика светлеет в мозгу.
– Мне кажется, что ты мне ещё не веришь? Ну что же…
Он достал из кармана рубашки два листочка из амбарной книги в полоску, развернул их и подал: читай…
Мизинцев взял показания Бахашкина и Галимханова.
Феоктистов не мешал ему, наблюдал за ним. На его лице проступило искреннее сочувствие к парню. "За что же он его так? Мясник", – подумал Анатолий о Бахашкине.
Мизинцев прочитал показания и подал листы обратно. Вновь отвернулся и тяжело вздохнул, сдерживая подступающее рыдание.
– Ну и это ещё не всё. Дело в том, что пациент ваш был трезв. Брали кровь на анализ: алкоголь отсутствует. И умер он от инфаркта. Болен он был ишемией. И то, что вы с ним проделали, привело его к смерти. Убит он вами. Кем конкретно, мне бы и хотелось установить. Если ты после этого… – показал листки, сложенные в четвертинки, – и того, что я к этому только что добавил, возьмёшь вину на себя – твоё дело. Вешай себе на шею ярмо. Бери грех на душу…
Мизинцев замотал головой из стороны в сторону, выражая, как видно, протест, хотел было что-то сказать, но зафиксированные челюсти не позволили. Получился стон.
– Тихо-тихо, Василий, лежи и не напрягайся. Я так понимаю, что ты готов обо всём рассказать?.. – Василий простонал. – В таком случае, давай так сделаем. Вот тебе бумага, ручка, и ты подробнейшим образом всё изложишь. Договорились? – Парень стёр с лица слезы. – Подняться к тумбочке сможешь?.. Ну, тогда давай помаленьку. Я тебе помогу.
Анатолий осторожно, за руку, приподнял больного, посадил и подложил под спину подушку.
– Пиши, не торопись. И поточнее, каждая деталь важна. Тебя кто, Галимка отделал?.. Нет, Шалыч? Вот шайтан! Как же ты ему поддался, Василий? Вроде парень не из выболевших?..
Изо рта Мизинцева послышался шипящий звук, похожий на “жж…”
– Неожиданно?
Тот кивнул. Феоктистов усмехнулся.
– Ну, как же, начальник. Положено. Вы ж у него крепостные. Ударил по правой щеке, подставь левую. Уважить надо, а то как же. Я заметил на его казанках сбитые места. Бил насмерть.
Мизинцев непроизвольно издал стонущий звук.
– Хорошо-хорошо, не буду. Пиши. Я пока пойду, покурю. Кстати, у тебя есть курево?.. Я тебе оставлю.
Достал пачку “радопи”, одну сигаретку выдернул себе, пачку бросил на тумбочку.
– Вот. На сегодня хватит, а там, поди, друзья-сотоварищи позаботятся.
По телу Василия прошла холодная дрожь, он поёжился.
– Ну, пиши, не буду мешать.
Анатолий ушёл. Мизинцев нехотя взял ручку.
11
Феоктистов заглянул в ординаторскую, спросил:
– Я могу видеть Игоря Васильевича?
Ему ответил молодой доктор.
– Он у завотделения Пежемского.
Анатолий прошёл дальше по коридору. Открыл следующую дверь с дощечкой под стеклом “Заведующий отделением”.
В кабинете находились двое: заведующий, почтенного возраста человек с пышной курчавой шевелюрой, приплюснутой сверху плешиной, и Бердюгин. Игорь Васильевич, завидев Анатолия, поднялся и пошёл ему навстречу.
– Что у вас? – спросил он, прикрывая за собой дверь.
