Ультрафен. Книга 1
– Ну, раз признаешь меня за своего, так и рассказывай всё по порядку, и поподробнее. С примерами на месте происшествия.
Бахашкин почувствовал себя неуютно, заскрипел на стуле. Что-то у Саши диалога с графом не получается. Может, надо было как-то по-другому? Это ж не Мáлина. Шалыч один сидел за столом, все остальные – на лавках. Саша стоял, навалясь задом на угол стола. Стол поскрипывал под движениями его тела.
– Ну, кто будет рассказывать? – спросил Феоктистов.
– Ну, давай я, – сказал Галимханов, бросив короткий взгляд на своего начальника. Тот одобрительно прикрыл глазки. – Значит так. Утром звонят нам Андрей с Серегой из “Победы”. Пьяного, мол, заберите в сквере “Пионеров” отдыхает. Лежит, мол, там, в обнимку с “солнцедаром”.
– Во сколько это было?
– В одиннадцатом часу.
– Какое ж это утро? А кто такие Андрей и Серега?
– Мои это, из отделения, – ответил капитан. – Патрулировали по городу, и зашли в сквер.
– Так, дальше.
– Я съездил. Он ещё в сквере начал бузить. А сам, как паралитик, на ногах не стоит. Еле запихали в будку. Привёз, а он и здесь начал собачиться. Еле раздели и в душ сунули. Вдвоём с Васькой.
– Били?
– Хм, ну дал поджопник.
– Вот этим, сорок пятым?
– Сорок третьим. Так, слегка, лодыжкой.
– Ладно-ладно, брось из себя ангела изображать. Дальше?
– А чё дальше? Закинули в кабинку и включили душ.
– Пойдём, покажи.
Феоктистов вышел из дежурки, за ним Галимханов.
Три душевые кабинки. Все закрыты. Возле стены напротив дверей душевых стоит кушетка, обитая черным дерматином. Саша, показывая на неё, хохотнул.
– Под эту гильятину Глотка попал.
– Как?
– Посреди коридора стояла. Я когда выскочил из кабинки, в пару на неё наскочил. Опрокинул. А тут Глотку поднесло – ему на лапы. Ха-ха! Визжал, как сучка под трамваем.
Галимханов открыл третью кабинку, и Феоктистов вошёл в неё. Узкое и высокое помещение, как гигантский пустотелый кирпич, перевернутый и поставленный на попа. Душевой гусак торчал из стены на высоте метров трёх. С большого раструба с многочисленными отверстиями всё ещё подкапывала вода. На полу лежала узкая деревянная решётка, поверхность её была ещё бурой, щетинистой от горячей воды.
– Кто включал?
– Не помню, Толя… – замялся Саша. – Суматоха была. Кажется, Васька.
– А почему горячую?
–Да кто ж её включал? Её только чуть добавляем, чтоб клиента не застудить. – (Феоктистов иронично усмехнулся: гляди-ка какая забота!) – Да видно в ЖЭКе холодную воду вырубили, вот и пошла горячая. Мы понять сначала не могли: откуда пар, почему?
– А клиент что, молчал, не кричал?
– Да какой – кричал, – отмахнулся Саша. – В стельку был. Последняя стадия опьянения.
– Мда… – с раздумчивостью протянул Анатолий, оглядывая кабинку.
Вернулся в дежурку.
– Так, братва. Ты, Шалыч, и ты, Галим, напишите мне объяснительные, – сказал Феоктистов.
– Дак, зашем? Мы ж только што писали? – спросил Бахашкин в недоумении.
– Зашем? – передразнил Феоктистов добродушно. – Ты что, впервые в органах? Или мне тебе объяснять?.. Пишите. И поподробнее. А где Васька и ваш медработник?
– В сангородок увезла “скорая”, – сказал Саша, усмехнувшись. – Тоже пострадали.
– Что у Мизинца?
–Да тоже об кушетку челюсть сломал. Ха-ха! Всю морду о кафельный пол разбил.
Присутствующие тоже усмехнулись.
– Ладно, пишите вы. С них я потом возьму. – Бахашкин с Галимхановым переглянулись. Феоктистов достал сигареты, сказал: – Пишите, я пойду, покурю. Пойдем парни.
Капитан и водитель поднялись, и они вместе вышли на крылечко, широкое в одну ступеньку.
Медвытрезвитель вдавался внутрь микрорайона и находился на некотором расстоянии от дороги и от жилых домов. Он был слева, позади высокой железобетонной ограды, огораживающей огромную территорию магазина “Хозтовары” с его складскими помещениями, крыши которых виднелись из-за ограды.
От ворот до входа в учреждение раскатана чёрным блином асфальтированная площадка. С боку здания укатанная поверхность из щебня, на которой, уткнувшись катком в бетонную ограду, как бык лбом, стоял асфальтовый каток, рядом с ним припаркован “воронок” ГАЗ-56. С их металлических поверхностей курилась прозрачная дымка. Было душно от жары и чада, исходящего от свежего асфальта.
Из-за асфальтного чада курить расхотелось. Помяв сигаретку в пальцах, Анатолий сунул её обратно в пачку. Стоял и слушал своих собеседников. Собственно, разговор был не о чём, он не касался события, произошедшего в данном заведении. Милиционеры, видимо, не хотели делиться мнением о нём при открытых дверях.
Минут через пять-семь появились Бахашкин и Галимханов. Феоктистов принял листы у одного и другого и, посмотрев числа и подписи на них, свернул их вчетверо, вложил в карман рубашки.
– Ну ладно, убивцы, – (в шутку). – Побегу дальше. В сангородок схожу, на вашего рака гляну. Повидаюсь с вашими коллегами, или калеками.
Шалыч неуклюже затоптался на месте, Галимханов же сказал:
– А че на рака смотреть? Тебе пришлют заключение. А эти полудурки, поди, уже спят после наркоза?
– Галим, я, по-моему, тебе уже говорил – не учи. Я ведь тебе не подсказывал, как клиентов обслуживать.
Галим с видимым безразличием пожал плечами: как знаешь…
– Садись, Толя, подкинем, – предложил капитан. А Бахашкину сказал: – Если нужна будет помощь, звони.
Шалыч, затряс головой. Лицо его лоснилось от пота.
– Ланна…
Феоктистов обвёл ироничным взглядом “убивцев”, серое одноэтажное здание и, не прощаясь, пошёл вслед за капитаном к ПМГ. Его провожали настороженные глаза убийц.
В машине некоторое время ехали молча. Капитан сидел на первом сидении, курил.
– Ты веришь им, граф? – спросил он, не оборачиваясь.
Феоктистов пожал плечами.
– Время покажет, Гоша…
– Мне, честно говоря, не очень… Шалыч, это не просто прозвище. Это производное от слова ошалелый. В минуты ярости может чёрте что натворить. Да и Галимка не лучше.
– Собрались у кормушки, – сказал Ваня.
– Как это? – спросил Анатолий, под видом простачка.
Ваня усмехнулся.
– А что тут не понятного? Обирают пьяных. А на утро с бодуна докажи он, бедолага, что у него были деньги в карманах или ещё что-нибудь ценное? Мало ли где тебя валяло и катало, меньше пить надо… Васька у нас работал, кое-что из ихней секретной службы проговаривался. Да и так слухов больше, чем достаточно. А то, что Шалыч, боксер со стажем – это давно известно. Вон, и сейчас казанки на пальцах все в йоде. Метелил, видать, этого бедолагу и вдоль и поперёк.
Вынырнув из проулка посёлка Северный и перескочив трамвайную линию, подъехали к поликлинике сангородка.
– Ну всё, господин-товарищ граф, приехали, – улыбнулся Ваня, обернувшись.
– Спасибо, парни, – сказал Анатолий. Но вышел не сразу. Обратился к капитану: – Гоша, скажи-ка своим хлопцам, пусть они составят мне пояснительные записки по поводу ими задержанного пьяницы. Может, пригодятся.
– Хорошо.
ПМГ заднем ходом переехала трамвайные линии, развернулась и покатилась параллельно им в город.
6
Сангородок – большой больничный комплекс. Он состоял из несколько корпусов двух- и трехэтажных зданий и одного пятиэтажного, нового, два года назад введенного в действие, стоящий отдельно от старой части и отгороженный серой бетонной оградой. Старая часть комплекса утопала в зелени среди разросшихся деревьев и кустов, тогда как перед пятиэтажным только-только начали тянуться вверх молодые посадки клёнов и тополей.
Через узкие воротца в больших металлических воротах, из прутьев и приваренного листа понизу, Феоктистов ступил на ковер зеленого поля, усыпанного желтыми головками одуванчика и белыми – ромашки. Направился по тропинке к пятиэтажному зданию, в торце которого с левой стороны на первом этаже находилась “скорая помощь”, “приёмный покой” и кабинет “до врачебного обследования”.
На пологом парапете стояла машина РАФ, возле которого колдовал шофёр.
Феоктистов поднялся по асфальтовому въезду, приостановился, оценивающе присматриваясь к молодому водителю.
Из приёмной из окна Анатолия заметила рыжеволосая девушка и стала спешно приводить себя в порядок: поправлять волосы, белый колпак на голове, подновлять помаду на губах, заглядывая в зеркальце… Словом, проделывать всё то, подо что можно было бы запрятать свои тридцать лет с хвостиком, как иронично подшучивает она сама над собой.
– Привет, Маячок! – поздоровался Анатолий, входя в приёмный покой. Он умышленно называл девушку так, через “я”, делая на нём ударение. Поддразнивал.
– Здравствуй, Толик! – Мая расцвела в улыбке. – Давненько тебя не видно было. Совсем забыл дорогу.
– Просто не попадаю в твоё дежурство.
Он сел к столу на свободный стул напротив неё.
– Ну да! Под дежурство он моё не подпадает. Ты посмотри-ка! А домой ко мне что, тоже дорогу забыл? Или до того бандиты замотали?
– Маячок! – он, защищаясь, поднял руки. – Мы ж с тобой уже договорились. Зачем снова к этому возвращаться? И ты, как я слышал, замуж вознамерилась? – кивнул за окно, на РАФ, возле которого возился водитель.
– Если возьмут? – с натяжкой улыбнулась она. – На тебя надежды нет. Только обещания…
– Когда же я такое мог обещать? Ты меня, Мая́чка, с кем-то путаешь. Я в таких вопросах человек осторожный.
– Оно и видно, десятой дорогой обегаешь, как хулиган милиционера, – обида слезами начала выступать на глаза.
– Всё, всё, всё, Маячок. Ты хороший человек, это в тебе и ценно, но давай на этом сменим тему. Сейчас я пришёл по делу, давай о нём и поговорим. Или мне обратиться к врачу? Кстати, где она?
Мая, поджав губки, кивнула на закрытую дверь кабинета "до врачебного осмотра", где находился кабинет и дежурного врача.
Анатолий шутливо щелкнул Мае по кончику носа.
– Ну, чего нос повесила? Говорят, за молодого, красивого выходишь, вот и атакуй. Парень вроде бы ничего.
Она грустно улыбнулась.
– Вот так уже лучше, – подмигнул он. – На свадьбу не забудь пригласить. – И уже серьёзно спросил: – В вытряхвитель кто выезжал?
– Я и Полина Васильевна.
– Ну, вот и расскажи.
Мая вздохнула, освобождаясь от нахлынувших чувств. Стала рассказывать:
– Приехали, а там, как после бомбежки. Двое в кабинке: один мертвый, другой в крови, стонет, плачет. Третий по залу катается на горбу, ноги едва ли не за пазуху засунул от боли. Два мильтона места себе не находят, мечутся по медвытрезвителю, как солитеры в обмороке.
– Как-как? Ха-ха! – рассмеялся Анатолий. – Ну и сравненьице. Чисто специфическое. А теперь припомни, что они говорили, эти солитеры?
– Да много чего… Разве всё припомнишь?
– Припомни, хотя бы относительно покойника.
– Вроде как ругали сантехников или ЖЭК, дескать, отключили холодную воду, сварили мужика, угробили.
– Вас во сколько вызвали? Давай, посмотрим журнал вызовов.
– Словам не веришь? – она раскрыла журнал.
– Смотря каким.
– Моим.
– Ну что ты, Маячка…
– Вот. В 12.41 нас вызвали. В13.30 вернулись. Доставили больных: Мизинцева – с побоями и переломами нижней челюсти, и Глотко – с ушибами обеих ног.
Феоктистов посмотрел на часы: два часа прошло…
– Почему с побоями? Он, как говорят, об пол убился?..
– Не знаю, что у них там происходило, но, по-моему – побои.
– Так, ладно, разберемся. Где сейчас труп?
– В анатомке.
– Как думаешь, его уже обследовали?
– Наверно.
– А кто там? Игорь Васильевич?
– Да.
– А те, двое, где?
– В травматологии.
– Ну что же, Маячок, дай я тебя в щечку поцелую, в знак моего искреннего уважения к тебе. – Поднялся со стула и чмокнул Маю. Она не сразу убрала подставленную щеку, но, не дождавшись, повтора, капризно усмехнулась.
– Какой ты щедрый…
–Ну, Маячка, это уже будет лишнее, перебор. Лучше дай халатик, к Игорю Васильевичу схожу.
Мая со вздохом поднялась, прошла к шкафу и подала из него халат. Он, накидывая его на плечи, подмигнул девушке и пошёл к двухстворчатым дверям, ведущим внутрь корпуса, к подземному переходу.
Подземный коридор, сверкающий чистотой и кафелем, блистая в ионовом свете, словно облитый маслом, принял посетителя прохладой. Шаги гулко раздавались по коридору от бетонного крашенного коричневой краской пола.
7
В кабинете патологоанатома у раковины стоял сухощавый, стройный человек лет пятидесяти. Он был в белом халате, в белой шапочке на седеющей голове. Мыл руки. Встряхивая с пальцев воду, обернулся на вошедшего.
– А, Анатолий Максимович! Проходите, – показал рукой в направлении стола у стены, возле которого были приставлены два стула с двух противоположных сторон.
Феоктистов кивнул на приглашение, прошёл.
Доктор, тщательно вытерев руки о полотенце, висевшее у раковины, подошёл к Анатолию.
– Ну, здравствуйте, Анатолий Максимович! – протянул тонкую ладонь с длинными пальцами.
– Здравствует, Игорь Васильевич! – обменялись рукопожатиями.
– Прошу, – ещё раз показал на стул, стоящий ближе к стеклянному шкафу, на полках которого лежали и стояли всевозможные инструменты, склянки, фарфоровые чашечки, ножницы, вата, какие-то свертки завернутые в непроницаемую пленку. – Ну-с, что на этот раз вас интересует? Хотя догадываюсь.
– Да, Игорь Васильевич, обваренный.
– Так-с, так-с. Ну что же, кое-что уже можно сказать вполне определенно… Так вот, человек умер не от ожогов и не от перегрева организма.
– То есть? Отчего же? – Анатолий удивленно вскинул на доктора глаза.
– От инфаркта миокарда. У него была ишемия.
– Вот как! А вы не могли ошибиться?
– Ну-у, Анатолий Максимович… – с плохо скрываемой обидой произнес Бердюгин. – Чтобы у вас не было никаких сомнений на этот счет, мы вам представим официальное заключение. И как только вы установите личность потерпевшего, вы установите и то, что он состоял на учёте у терапевта именно по этому виду заболевания.
– Сколько ему было лет?
– Пятьдесят три-четыре.
– А может, он от сильного алкогольного опьянения скончался? Он ведь из медвытрезвителя?
– Хм. Анатолий Максимович, ещё не зная лабораторных анализов, могу с уверенностью сказать – покойный не был пьян.
Феоктистов ещё больше удивился и дёрнул уголком губ, невольно подражая своему начальнику, причмокнул; дурная привычка, как наследственность.
– Ой-е-ёй!.. Вот это уха из петуха…
– Да-с, молодой человек. Но подождем анализы.
Бердюгин взял ручку и стал что-то записывать в журнале. Феоктистов сидел какое-то время неподвижно, усваивая информацию. Потом потянулся к телефону.
– Разрешите, Игорь Николаевич?
Тот кивнул: пожалуйста…
Анатолий набрал номер. Послышались гудки: занято. Вновь набрал. И вновь занято. Он посидел какое-то время, слегка наклонившись над телефоном. Лицо его было задумчивым и сосредоточенным. Спросил:
– Из прокуратуры никто не приезжал?
– Зачем? Они ждут заключения. Это вам не сидится.
Следователь вновь набрал номер телефона. Послышался знакомый голос.
– Алле, Гоша. Это Феоктистов… Слушай, я просил тебя взять с патруля объяснительные… Так вот, попроси их написать полный отчёт по этому задержанию, притом самым подробнейшим образом: часы, минута, а так же о чём говорили с задержанным, и что он им говорил. Так. И мне самому с ними хотелось бы поговорить… Я?.. Да где-нибудь через полчаса, час. Они когда меняются?.. В двадцать. Они рядом? Так дай им трубку… Кто?.. А, Васьков. Слушай, Сергей, ответь мне пока на один вопрос: во сколько вы подняли отдыхающего в сквере?.. В 9.10 обнаружили. В 9.27 отправили. Хм… – (“А, эти олухи, что мне написали?!.”) – Ну и ещё один вопрос на засыпку. Он сильно был пьян? От него пахло?.. Не знаешь, не нюхал… Бутылку “солнцедара” залудил. Ну-ну… Ну что же, скоро узнаешь, и нюх у тебя и твоего напарника прорежется. Напишите мне объяснительные самым подробнейшим образом и ждите меня. Я заеду, – положил трубку. – Идиоты!
Феоктистов посидел, обдумывая дальнейшие свои действия.
Молчание прервал Бердюгин, до этого искоса наблюдавший за ним.
– Анатолий Максимович, вы верите в то, что в человеке есть душа? Я имею в виду не абстрактное и не религиозное её понимание и толкование, а как субстанцию? – он с насмешливым прищуром посмотрел на собеседника.
– Да как-то не задумывался. А что?
– Я в молодые годы тоже не задумывался, хотя в институте и начал почитывать кое-какую литературу по этому вопросу: Платона, Шеллинга, Шредингера… Но больше наших, отечественных ученых-философов: Вернадского, Бехтерева, Мечникова, Циолковского. У многих ученых-теоретиков есть утверждение, что человек состоит из двух субстанций: биологической и духовной. А недавно промелькнуло сообщение, что ученые Гарвардского университета смогли установить – путём взвешивания умирающего человека и умершего, – что его вес уменьшается до шести грамм. По их утверждению, душа человека весит именно столько.
– И что, это дает основание верить в её существование?
– Ну, если это не связано с погоней за сенсацией, то возможно. Я же, – он доверительно и мягко улыбнулся, – исхожу только из своих наблюдений.
– То есть… Вы тоже покойников взвешиваете?
– Нет. У меня другое… – Игорь Васильевич посерьёзнел.
– Что же? Или вы хотите сказать, что там за стенкой, – Анатолий показал большим пальцем левого кулака на стену, – у этого трупа душа расхаживает по моргу?..
– Вы не допускаете подобного?
– Хм… – Феоктистов посмотрел на собеседника недоверчиво, со скрытой подозрительностью на вменяемость. Он даже незаметно поёжился, почувствовав себя неуютно в морге.
Бердюгин засмеялся, поняв его состояние.
– Успокойтесь, Анатолий Максимович. Я нормальный человек и в здравом уме. Я ведь хирург-травматолог и патологоанатом по совместительству.
– Я знаю. Хирург и большой сторонник доктора Илизарова.
– Вот видите, – опять засмеялся Игорь Васильевич. – Не так уж я безнадёжен. А если учесть, что я у Илизарова кое-чему и научился. Это вы можете наблюдать в отделении травматологии…
– Вертолетчики не в гипсе, а с металлической арматурой?
– Да. …то шансы мои повышаются? – Анатолий, улыбнувшись, кивнул. – Однако вашему сотруднику я на спицы челюсть сажать не стал. Предоставил другому хирургу из отделения поработать – сшить. Придётся Мизинцеву через соломинку питаться, бульончиком, чайком, молочком.
– Не повезло парню. Они там, в пару сами поперекалечились.
– Хм. Не знаю, не знаю, что у них там было… Однако, как надо биться головой о цементный или кафельный пол, чтобы самому себе сделать из лица отбивную котлету?
– У него что, кроме челюсти еще есть какие-то повреждения?
– Да на нём лица нет! На теле кровоподтёки. Такое может быть только после жесточайших побоев.
– Игорь Васильевич, вы мне сегодня одно интереснее другого преподносите.
– А вы сходите к нему. Посмотрите на его лицо и попросите раздеться.
– Хорошо, непременно. Только, мне кажется, что вы ещё хотели мне что-то рассказать?
– Ну, если вас интересуют вопросы духовной субстанции, то можем продолжить.
– Пока есть время, пожалуйста.
– А вы не усмехайтесь так недоверчиво. Если вы не побоитесь, то я вам могу предоставить случай в этом убедиться. – Бердюгин выжидающе с насмешкой посмотрел на Анатолия. – Ну, так как? Хотите увидеть то, что отвергают материалисты? Или побоитесь?
– Да нет, почему же… Я с удовольствием.
– Не бледнейте, это не страшно. Даже, наоборот, забавно.
– Я готов, Игорь Васильевич.
– В таком случае, Анатолий Максимович, я хочу взять с вас слово.
– Слово? Какое слово?..
– А такое… Слово чести. Слово офицера. Слово на то, что вы сейчас увидите и узнаете – будите хранить в строжайшей тайне! И до тех пор, пока я вам не разрешу её открыть. – Бердюгин поднялся.
– Хорошо, Игорь Васильевич. В моём слове можете не сомневаться. Я его вам даю. – Феоктистов тоже встал и, едва не по-пионерски, вскинул руку, скорее в шутку, ещё недостаточно серьёзно воспринимая слова Бердюгина.
Доктор, видимо понимая его, заходил по кабинету, пускаясь в объяснения.
– Я, почему к этому так обстоятельно отношусь, Анатолий Максимович? Эта моя научная разработка, ещё не во всем совершенная, требующая ряд модернизаций и испытаний. Я даже моих коллег к сему предмету не подключаю.
– А меня, почему решили посвятить?
– Вас?.. – Бердюгин приостановился и загадочно улыбнулся. – Есть “почему”. Но об этом позже. Есть у меня одна мысль… – он прошёл к сейфу, к невысокому белому ящику, стоявшему в дальнем углу за стеклянным шкафом.
Бердюгин открыл его и достал один за другим два чёрных футляра: один – от бинокля, другой – продолговатый, похожий на студенческий тубус, длиной сантиметров шестьдесят. Бинокль повесил на плечо, а цилиндр подал Феоктистову.
– Берите и пойдёмте. Только осторожно, не выроните.
Закрыл сейф, и направились из кабинета.
Они вошли в траурный зал, где стояла справа тумба, обитая красным, уже потертым бархатом, – место для гробов и оплакивания усопших. Вдоль стен – ряд стульев и спаренных кресел. Прямо и слева две широкие двухстворчатые двери: секционная и холодильник. За дверью секционной был маленький коридорчик, в котором стояла кушетка, застеленная простыней. Бердюгин положил на неё футляр бинокля и закрыл за собой двери коридора на ключ.
Вернулся. Принял от Анатолия тубус, положил его на кушетку. И стал по очереди раскрывать футляры. Из футляра бинокля на простынь легла одна половинка от бинокля ночного видения. Затем из тубуса Бербюгин извлёк черный, обклеенный дерматином, цилиндр, у которого с обеих сторон были стекла и с одного края – защелки, крепления для монтажа. К цилиндру подведены два проводка с небольшим разъемом.
Доктор снял с окуляра бинокля заглушку и прикрепил к нему трубу при помощи четырех защёлок. Из футляра бинокля, из его второго отсека, достал четыре цилиндрических батарейки, стянутых синей изолентой, и положил их в карман своего халата. Собранный прибор подал Феоктистову.
Анатолий принял, с интересом и осторожностью стал осматривать его, покачивать на руках, как бы взвешивая: прибор был лёгок вопреки ожиданиям.
И молчание Бердюгина, даже какое-то торжественное, сосредоточенное, чёткость в движениях при сборке прибора, и не обычная обстановка, и помещение, в котором должно произойти нечто загадочное, – все это на Анатолия действовало возбуждающе. И в то же время заставляло подчиняться, не задавать лишних вопросов, ходить и двигаться с величайшей осторожностью, задерживая в себе дыхание.
И он действительно готов был не дышать, словно боялся вспугнуть тишину, в которой где-то существуют души умерших. Сказки, рассказанные Бердюгиным, однако отложившиеся в подсознании, и эта часть мозга, может быть, в его десятитысячной дольке, в нейроне, даже, может быть, в каком-нибудь дендрите или в эффекторном нервном окончании, диктовали ему свою волю, вопреки, казалось, здравому смыслу.
Они вошли в саму секционную. В помещении было темно. И эта темнота ещё более усилила напряжение, даже, пожалуй, мистический страх. Анатолию стало немного жутковато, по спине пробежали холодные мурашки.
Бердюгин же действовал по-хозяйски быстро, прошёл куда-то вглубь помещения и включил в углу над стеклянным столиком бра, висевшую на стене. Теперь секционная была тускло освещена. Небольшая глухая высокая комната без окон, стены от пола до потолка облицованы белой кафельной плиткой. В центре стоял операционный стол, на котором лежал покойный. Над столом висел большой светильник из пяти-шести ламп.
– Анатолий Максимович, – негромко позвал Бердюгин.
Феоктистов подошёл. Доктор забрал у него прибор.
– Пока посидите, – показал на один из двух стульев, стоящих у столика.
Феоктистов сел. Другой стул Бердюгин взял, развернул и сел на него верхом. Достал из кармана маленький разъем с проводками от батареек, соединил его с разъёмом прибора. Затем локти поставил на спинку стула и приложил прибор к глазу, как подзорную трубу. Какое-то время наводил резкость, вращая окуляр бинокля. Щелкнул тумблерком на приборе и замер.
Замер и Феоктистов, глядя то на Игоря Васильевича, то на труп. В сумеречном свете лицо доктора казалось восковым.
Наконец Бердюгин отклонился от окуляра и пальцем поманил Анатолия. Сам поднялся со стула. Анатолий прошёл и сел на освободившееся место. Доктор передал ему прибор и негромко сказал:
– Толя, не волнуйтесь, не дергайтесь, держите прибор ровно. Наведите его на труп… Смотрите и ничего пока не говорите. Не будем мешать процессу…
Анатолий припал к окуляру. Замер…
Перед его взором лежало тело, а над ним висело оранжевое облако, светящееся и слегка покачивающееся, словно его раскачивали удары сердца – ритмично: тук-тук, тук-тук… Он даже как будто бы услышал эти удары, и оттого стало вновь жутковато, и по спине пробежал холодок. Анатолий невольно поежился.