Сенявин

Австрийский Император Иосиф с графом Войновичем в сопровождении капитан-лейтенанта Дмитрия Сенявина съехал с корабля на катере на близ стоящий корабль «Андрей». На нем они осматривали внутренние расположения и артиллерию. По возвращении на корабль «Слава Екатерины» Императрица села к ним на катер и отправилась под штандартом в южную бухту; в это время на судах, стоящих на рейде, люди стояли по реям и кричали «ура», по отдалении же катера от корабля флот салютовал штандарту из всех орудий. Проехав всю южную бухту, Ее Величество позже осматривала корабельную бухту, где корабли ошвартовались близ самого берега. Пристань эта была на сваях, хорошо отделана и усыпана песком, тут же были и новые казармы матросов этого корабля. Вечером это дня бомбардирское судно «Страшный», стоявшее под кормой линкора «Cлава Екатерины», начало бомбардировать городок, построенный для этого на северной стороне. Городок состоял из башен, стен и был расположен на низменном мысу сухой балки. Пятой бомбой, брошенной со «Страшного», городок был зажжен, и когда пламя охватило его, множество «ракет и бураков взлетели на воздух; на всем флоте прокричали „ура“, а корабли иллюминовались огнями».

После отъезда Императрицы 20 июля контр-адмирал Марко Войнович приказывает выйти в крейсерство двум эскадрам. Первая под командованием Панайоти Алексиано в западную сторону. Она состояла из 66-пушечного линейного корабля «Мария Магдалина» -капитан Тиздель, 50-пушечного фрегата «Св. Андрея» -бригадир Алексиано и двух 40-пушечных фрегатов «Св. Георгий» – капитан Кусаков и «Крым» -капитан Селиверстов. Вторую эскадру в южную сторону под командою бригадира Фёдора Ушакова.

1 августа он же Войнович отправляет фрегат «Скорый» к Кинбурнской крепости для охраны и проводки новых кораблей. В то же время Григорий Потемкин приказывал контр-адмиралу Мордвинову в середине месяца, чтоб тот соблюдал «…все виды взаимной дружбы с Портой, предписать всем начальникам на судах, оказывать туркам дружбу и благоприятство, удаляясь от всякого повода к неудовольствию». Сам контр-адмирал Войнович вышел в море 2 августа на линкоре «Слава Екатерины» и фрегатах «Легкий» -капитан Вильсон, «Стрела» капитан-лейтенант Поскочин, «Победа» -капитан Заостровский и «Перун» -капитан-лейтенант Ознобишин. Крейсерство продолжалось неделю, к ним пришёл «тендер с донесениями» и все корабли вернулись в гавань Севастополя. Налившись водой Войнович, отправляет эскадру бригадира Алексиано в Очаков, но плохая погода и сильный ветер не дали кораблям выйти из бухты.

20 августа 1787 года 44-пушечный фрегат «Скорый» под командой капитан-лейтенанта Анисифора Артамоновича Обольянинова и 12-пушечный бот «Битюг» штурман Иван Федорович Кузнецов стоявшие у Кинбурнской косы начали движение в сторону Глубокой пристани. Внезапно 11 турецких галер и кирлангичей открыли огонь и атаковали наши корабли. В течение 2 часов фрегат, стоя на шпринге (на якоре), удачно отбивался от турецких галер, сделав при этом 580 выстрелов. Фрегат «Скорый» потопил 1 галеру, затем, обрубив якорный канат и подняв паруса, отошли к Глубокой Пристани. Наши потери были малы и составили: 3 убитых и 1 раненый. Объявление войны становилось простой формальностью: дело было начато, «плотина прорвалась» и дальнейшие события удержать было нельзя.

24 августа Войнович получил приказ Потёмкина срочно идти в море со всем флотом. Он писал контр-адмиралу: «…Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дело, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчинённых ваших. Хоть бы всем погибнуть, но должно показать всю неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его, во что бы ни стало, хотя бы всем пропасть». Эскадра вышла на рейд и дожидалась фрегата «Св. Павел» бригадира Ушакова, который делал небольшой ремонт. Далее они, подняв паруса пошли в сторону Гезлёва (Козлов-Евпатория).

Находясь в походе 1 сентября, контр-адмирал Войнович собрал у себя на корабле «Слава Екатерины» всех капитанов судов. Капитан-лейтенант Дмитрий Сенявин находился на флагмане в подчинении командира. Войнович провел совещание и объявил, что намерен «идти сперва к северу от Варны, а оттуда к южному берегу, где предполагал найти турецкую эскадру». Сборным пунктом эскадры на случай шторма или бури была назначена Козловская бухта. Приказал всем капитанам взять с собой ранее захваченных «по одному турку» и вернуться на свои корабли. На другой день эскадра пришла в Козлов для пополнения запасов воды, мяса и зелени. С моря подул сильный ветер, который препятствовал кораблям нормальному выходу из Козловской бухты. Капитан 1 ранга Тиздель предлагал переждать бурю: «…я советовал ему остаться на якоре до 12 числа, пока выдуют равноденственные ветры, после чего можно надеяться на продолжительную хорошую погоду, при чем будет удобнее располагать движениями флота и лучше выполнять данное ему поручение. „Слова ваши-бабьи сказки, я надеюсь на моих капитанов“». Так ответил ему Войнович и вывел корабли в направлении к Гаджибею. Продвигаясь вдоль берега, не встречая турецких кораблей наша эскадра подошла к селению Мангали и мысу Калиакрия. Ветер дул северный и с каждым часом всё усиливался. Войнович решил оставить флот проводя ночь «на реях до будущего утра и по разсвете обойти оный мыс и безопасно войти в Варну, и если не найду неприятеля тут, идти к заливу Фарос». Далее приведу его слова из рапорта написанного позже Потёмкину: «Ветер все больше стал усиливаться и разводить волнение, что в продолжении ночи выбил из парусов всех судов и наконец сделался величайший шторм с дождем мрачностию и самое большое волнение, что корабли и фрегаты имели великую качку и открылась во всех судах течь. 9 сентября пополуночи на корабле Слава Екатерины, на котором я был, изломало многие вант-путины, порвались ванты, а потом переломало все 3 мачты и упали в воду и прибыло в трюм воды до 10 фут, что отливались всеми помпами, ведрами и ушатами, оная не убывала; в то же самое время видно было, что ломает и на прочих кораблях и фрегатах мачты. Видя я такое несчастие, осталось мне только одно старание спасать корабли и как корабль Слава Екатерины превосходная течь привела оный до крайней опасности, будучи изломан даже румпель, тоя хотя и на открытом море и из виду берегов, но имев 40 сажень глубины, приказал из отчаянности, дабы способнее были выливать воду, бросить якорь, который по счастию отдав 170 сажень канату удержал и 2 суток отливались. Оный шторм продолжался 5 суток, после котораго все старались с запасными стеньгами и реями спасать суда и довести оных до порта…20 лет Ваше Сиятельство как хожу на море и по всем морям был, но такого несчастия и предвидеть не мог, и как спаслись, одному Богу известно. Если бы я не решился на корабле из отчаянности, на открытом море якорь бросить, оный корабль через 2 часа потонул от великой течи… все произошло от слабости судов и их снастей; хотя шторм прежде такой был, но если бы все крепко было, устояло бы, да качество судов лучшее». Дмитрий Сенявин вместе с командой боролись за выживание на корабле. Позже Войнович писал про него в письме Мордвинову «…он офицер испытанный и такой, каких я мало видал; его служба во время несчастия была отменная… худой такелаж на кораблях много плохого нам сделал; вы не можете поверить как оный рвало… это чудо как мы спаслись, корабли и фрегаты сделались как решето».

Считаю необходимым процитировать капитана бригадирского ранга Панайоти Алексиано, который докладывал контр-адмиралу Мордвинову с фрегата «Св. Андрей» о той буре: «…исполняя по учиненному от адмирала сигналу, будучи за Дунаем в бухте против местечка Манкале, держались все вместе и близко флагманскаго корабля Слава Екатерины; но как ветер усиливаясь сделался крепкий и напоследок чрезвычайный шторм с дождем и привеликой мрачностью, то при находящих к умножению онаго еще великих шквалах на порученном мне фрегате Св. Андрей изорвало паруса и от множества вливаемой в него воды едва не затонул, для чего и принужден спуститься под ветер на фордевинд; в оное время оказались видны со сломанными от шторма мачтами, от нас два корабля: один из них без всех мачт, а другой с одной фок -мачтою без стеньги, и 2 фрегата с одними фок-мачтами без стеньгов, а которые они, разсмотреть не можно; а так же на порученном мне фрегате Св. Андрей следующим днем превеликой качкою сломало грот и бизань мачты, осталась одна фок-мачта со стеньгою и бушприт».

Теперь приведу слова нашего героя капитан-лейтенанта Дмитрия Сенявина, которые полнее показывают события: «В августе турки сделали требование: Крым возвратить, Кинбурн срыть. Посланник наш отверг глупости их. Война возгорелась. Турки посадили посланника в Семибашенный замок, назначили семь кораблей и пять фрегатов к Варне и там ожидать столько же кораблей, под предводительством известного славного капитана-паши Гассан-Паши. Светлейший незамедлительно уведомил графа Войновича о войне с турками, предложив со всем флотом пуститься на турок. Повеление это получено, как теперь помню, 30 августа в субботу после обеда. На другой день все капитаны обедали у графа и упросили его в понедельник не уходить в море, ибо это день несчастный. Вот совершенное невежество и глупость русского предрассудка. Если бы мы вышли в море в понедельник, то непременно были бы в Варне и сделали бы сражение, а так целые сутки промедлили и потерпели ужасное бедствие. 2 сентября, с добрым попутняком вступили под паруса: три 70-пушечных корабля, два 50-пушечных и шесть 40-пушечных фрегатов. Проплыв половину расстояния, четвертого числа, случились нам ветры тихие. 8-го в полдень мы были от Варны в сорока милях, ввечеру ветер стал крепчать, а к полуночи сделался ужасный шторм от норд-веста. 9-го на рассвете мы видели только один корвет и два фрегата без мачт. В девятом часу у нас на корабле все три мачты сломились разом, сделалась большая течь… работали во все помпы, котлами и вёдрами изо всех люков. В полдень никого от нас не было видно. Десятого течь прибавилась, а 11-го так увеличилась, что мы были на краю гибели. Шторм продолжался трое суток, потом стих и время сделалось прекрасное…21-го числа вернулись в Севастополь. Из числа эскадры наш фрегат „Крым“ пропал без вести, а корабль „Мария Магдалина“ унесло без мачт в Константинополь, и он достался туркам со всем экипажем».

Линейный корабль «Мария Магдалина» отогнало в море, он получил повреждения в мачтах и паруса были изорваны. Вверенная команда не слушалась капитана Тизделя и не выполняла его приказания: «…9 сентября… между тем меня продолжал беспокоить дурно закреплённый марсель, а потому я приказал мичману Фёдору Алексиано взять 14 или 16 человек, идти с ними и перекрепить. Это приказание Алексиано исполнил скоро и хорошо. Но лишь только исправили одну беду, случилась другая. У фоковых вант сломились 2 вант-путены. Положение наше было очень нехорошо; большую часть команды, состоявшую преимущественно из рекрута, небывавших никогда в море укачало…10 сентября в 8 часов утра, воды в корабле было 8 футов. С помощью мичманов Фёдора Алексиано и Саранда Велизарова, я поднял фор-брамсель на оставшейся части фок-мачты, с намерением спуститься на фордевинд, на время, пока будут действовать помпы, но это нам не удалось; парусность оказалась недостаточною, тем более, что в предшествовавшую ночь, рулевые петли повредились, от чего руль не доходил до борта, а потом парус опять спустили… В таком крайне бедственном положении нашем, я был один, никто не помогал мне: капитан-лейтенанта Перелишина я нашёл мертвецки пьяного, лейтенант Сахаров ушёл спать на кубрик, где его не могли отыскать. Второй лейтенант граф Замбекари… не знал русского языка, не мог выполнить приказания или сделать какое ни будь распоряжение. Мичман Фёдор Алексиано, это лучший офицер, всегда готовый к службе и ревностно выполнявший мои приказания, был единственным моим помощником. Мичман Саранда Велизаров, сказался больным говоря, что ушиб ногу и лёг в койку в кают-компании. Мичман Спиридон Дегалето последовал примеру Сахарова и то же не мог был найден. Шкипер Исаков всегда в полпьяна, следовательно, всегда в одурении. Боцмана Ульянов и Чаплин сказались больным, никто из них не выходил на верх, не смотря на мои неоднократные вызовы… усилился шторм, сломалась бизань-гафкель, отчего корабль стал худо слушаться руля и качка сделалась стремительнее, потом сломалась грот-стеньга… офицеры вместо того, чтоб помогать мне, опять начали умолять меня срубить грот-мачту и тем спасти жизнь людей. К ним присоединилась команда и все кричали о спасении. В этот момент подошла большая волна, корабль качнуло, и грот-мачта рухнула на палубу… вскоре упала бизань-мачта… остовалась одна надежда на фок-мачту, но и та полчаса спустя упала и переломилась… в полночь выворотило бушприт. С этого времени я начал считать корабль свой погибшим… так мы шли всю ночь на 12 сентября. Я все время пробыл у руля и никто из офицеров не подумал выйти помочь мне. Корабль принесло в Константинопольский пролив… я сказал надо направить корабль на берег, тогда достанутся нашему неприятелю не корабль, а одни обломки, на них вы будете спасаться… но все кричали спасите нас, видно уж Богу так угодно, чтоб мы были в плену. Он наказывает нас за грехи наши… я хотел взорвать корабль, но команда заблокировала крюйт камеру, хотел побросать в море остальные орудия нижнего дека, но уже не имел времени. Корабль подходил к берегу и турки не замедлили открыть по нас пальбу и в то же время около 40 шлюпок, посланных с 3 военных кораблей, стоящих в Буюкдере и в других местах, абордировали нас. Так они отдали корабль Мария Магдалина с 396 человеками экипажа в руки неприятеля». Другой наш 44-пушечный фрегат «Крым» под командованием капитана 2 ранга Николая Селиверстова был разбит о камни, и все моряки погибли «во время шторма палил из пушек и требовал помощи».

При спокойной погоде 21 сентября фрегаты «Св. Андрей» -бригадир Алексиано и «Св. Павел» -бригадир Ушаков при одной фок-мачте пришли на Севастопольский рейд и застали там фрегаты «Перун» -капитан Ознобишин, «Победу» -капитан Заостровский с одной мачтой и фрегат «Лёгкий» -капитан Вильсон с мачтами. Затем утром следующего дня подошел корабль «Слава Екатерины» -Войнович без мачт и фрегат «Св. Георгий Победоносец» -капитан Кусаков с фок-мачтой.

Спустя два дня заболевший лихорадкой контр-адмирал Войнович отправляет капитан-лейтенанта Дмитрия Сенявина к Мордвинову в Херсон и далее к Потёмкину в Санкт-Петербург с рапортом и письмом «он вам обо всём донесёт обстоятельно. Мы всё потеряли что имели. Худой такелаж на кораблях много худого нам сделал; вы не можете поверить, как оный рвало».

Контр-адмирал Николай Мордвинов скупил все мачтовые деревья (125 штук) у купцов и приказал срочно делать мачты и отправлять в Севастополь.

В это же время генерал-аншеф Александр Суворов со своими войсками прикрыл дальние подступы к Херсону у Кинбурнской крепости, расположенная на косе напротив Очакова. Эта одноименная коса была отделена от турецкой крепости Очаков проливом шириной 3,5 версты. Крепость находилась в 2 верстах от окончания песчаной косы, на левом берегу лимана. Кроме прикрытия входа в Днепровский лиман, крепость являлась удобным наблюдательным пунктом за перемещениями турецкого флота у Очакова. Это укрепление состояло из турецкого замка, построенного ранее и сооружений, построенных нашей пехотой, после того как Кинбурн отошел к России.

Флот Османской империи в составе 3 линейных кораблей, 4 фрегатов, 4 бомбардирских кораблей, 14 канонерских лодок подошёл к Кинбурну и в течение нескольких дней обстреливал наших солдат. 1 октября турки начали высаживать десант (до 5000 человек) под командованием янычарского Сербен-Гешти-Эюб-аги. Сразу после высадки командующий турецким флотом капудан-паша Гасан приказал отвести корабли, чтобы его войска не надеялись на эвакуацию и флот стал поддерживать нападающих огнём. Командующий нашим войсками граф Суворов приказал не отвечать на огонь турок. Когда, при полном нашем безмолвии, турки вырыли 15 рядов окопов и были в одной версте от крепости, Суворов спокойно построил 6 батальонов и пять рот пехоты в шахматном порядке в две линии, а конницу поставил южнее, вдоль берега. Он шел с войсками в первых рядах, пеший так как его лошадь была ранена. Несколько турок бросились на него, но рядовой Новиков одного застрелил, другого заколол, остальные бежали. Отступавшие гренадеры заметили Суворова; кто-то закричал: «Братцы, генерал остался впереди», и все как один бросились снова на турок. Окопы один за другим начали переходить в наши руки. Генерал Александр Суворов был ранен картечью ниже области сердца и потерял сознание. Казалось, все было потеряно. Но огонь турецкого флота был ослаблен дерзостью мичмана Джулиана Ломбарда выходца из Мальты; турки приняли его галеру за брандер и быстро начали уходить.

Штурм Кинбурна. Гравюра 18 века.

В начале он заметил, что от Очакова идет 8 вражеских судов и у нашего мичмана быстро созрел план. Нет ничего хуже для деревянного парусного корабля, чем пожар. Именно поэтому на турецком флоте всегда опасались брандеров, целью которых было поджигать и взрывать. Под такое судно мичман Ломбард решил замаскировать свою галеру «Десну». Всё случилось так, как и ожидал Джулиано. Увидев мнимый брандер, турки бежали. Во время суматохи одно турецкое судно пошло ко дну, а другое получило сильные повреждения. Немедля были двинуты четыре роты из обоза и крепости, и тут же прискакала находившаяся за 36 верст от Кинбурна легкоконная бригада, вызванная утром. Свежие войска пошли бурным прорывом. Конница рубила в лоб, пехота штыками шла с севера, казаки с юга. Артиллерия картечью била почти в упор «…солнце было низко; из замка прибыло 400 наихрабрейшей пехоты; вдоль лимана приспевшая легкоконная бригада вломилась в их середину; пехота справа, казаки слева, от Черного моря, – сжали варваров. Смерть летала над головами поганых!».

Наша пехота брала один за другим турецкие ложементы. Османцы оказывали яростное сопротивление «они как тигры бросались на нас и на наших коней, на саблях и многих переранили». Когда до конца косы оставалось пол версты турки пошли в последнюю контратаку. В это время Суворов был вторично ранен в руку, «есаул Кутейников мне перевязал рану своим галстуком с шеи; я омыл на месте руку в Черном море». Ближе к вечеру турецкий десант был сброшен в море, «осталось нашим только достреливать варваров в конец. Едва мы не все наши пули разстреляли; картузов осталось только три. Близ полуночи я кончил истребление». Нашей артиллерией руководил капрал Шлиссельбургского полка Михаила Борисов. Наши потери в этой битве было около 300 человек. Турецкие потери установили по показаниям пленных. Они составили «побитых с их стороны более 2000, утопших в воде за 1000, почти столько же раненые и отводы изнуренные, коих уже померло с 200, а останется всего разве с 500». Трупами была усеяна вся Кинбурнская коса. Эта победа стала первой крупной победой в войне. Турки отошли назад дальше Варны на 70 километров в бухту Чинган-Скилеси и больше не появлялись у Очакова в этом году.

Свидетелем этого сражения оказался капитан-лейтенант Дмитрий Сенявин, как раз находившийся в пути к Херсону и прибывший на своём боте к этим местам: «…сентября 29-го рано поутру у острова Ад (что ныне Березань), показались турецкие 11 кораблей, 8 фрегатов и мелкие военные суда. Подошли к Очакову и установились на якорь. Турки пришли взять Кинбурн, и у кого же взять? – у графа Суворова, который сам поставлял себе священным долгом за веру свою и у врагов Государя своего, где и как возможно побольше приколоть. 1 октября турки начали высаживать десант на оконечность косы. Граф Суворов приказал всей артиллерии зарядить одним ядром с картечью, полевые орудия поставить перед стеною крепости, прикрыть турами и также зарядить картечью. Но не палить, пока турки не подойдут на картечный выстрел. Турки пустились на приступ. Крепость не палит. Они остановились, изумленные, думали и рассуждали, почему не стреляют по ним. Решили-пушки не заряжены, а, быть может, их и нет. Только подбежали- наши сделали залп. Турки дрогнули назад. Три раза подступали, даже вскакивали на наши пушки. После четвертого отбоя граф Суворов вывел войска из крепости, бросился на турок. Их гнали, кололи беспощадно, топили суда. Граф Суворов при сражении был ранен. По окончании дела обмывал раненую шею на взморье и, конечно, не без намерения позволял отличным гренадерам драть себя за ухо и поздравлять с обновкой».

Узнав о несчастье Севастопольской эскадры Екатерина Алексеевна пишет записку Потёмкину: «Отпиши ко мне, правда ли, что турки и прочие недоброжелательные разславляют, будто корабль „Сл. Екатерины“ у них в руках, и они будто его взяли у дунайского устья, и будто Войнович на шлюпке с оного съехал? Пожалуй, переименуй сей корабль, буде он у нас. Не равен случай, не хочу, чтоб злодеи хвастались, что „Сл. Екатерины“ в их руках». После ремонта этот корабль стал называться «Преображение Господне» и принимал участие во многих сражениях.

Расстроенный Григорий Потемкин после того, как к нему прибыл Дмитрий Сенявин и рассказавший всю историю похода Севастопольской эскадры пишет письмо Екатерине: «Матушка Всемилостивейшая Государыня. Естли бы Вы видели мои безсменные заботы и что я ночи редкие сплю, Вы бы не удивились, что я пришел в крайнюю слабость. Уничтожение флота Севастопольского такой мне нанесло удар, что я и не знаю, как я оный перенес. Слава Богу, что люди не пропали. Слава Богу, что не прибило их к неприятельскому берегу и что не было на то время турецких судов в море, как они ходили без мачт. Флот надолго теперь без употребления, но, по крайней мере, люди могут быть употреблены».

Императрица Екатерина получала различные сведения от послов и знала, что турки тоже понесли потери в кораблях и как могла, утешала Потемкина: «Потеря флота Севастопольского не тебе одному нанесла удар, я сие нещастие с тобою делю… Конечно, луче было, есть ли б равноденствие пропустили, но что делать? Что зделано, то зделано. Разве буря лишь была для нас, разве туркам она вреда не нанесла? Очаковской эскадре разве от бури ничего не зделалось?»

21 октября командир таганрогского порта капитан 1 ранга Пустошкин сообщает князю Потемкину, что в местные греки собрали флот из 21 судна, с артиллерией, экипажами (528 человек) и отправились в Севастополь на помощь нашему флоту. Перечислю их названия; 46-пушечные фрегаты построенные на верфи Рогожскинских хуторов в дельте Дона: «Феодосия», «Фанагория», «Царь Карло Константин», «Св. Николай», «Св. Параскевия» и 17 греческих полакр (двухмачтовое судно), в том числе: «Св. Андрей», «Симферополь», «Панагия Апотигриви», «Панагия Дусена», «Панагия Турляни Св. Елены», «Панагия Потименгана», «Панагия Колачато», «Панагия Ипопанди», «Кеко Тавра» и другие.

Полакр. Гравюра 18 века. Неизвестный художник.

Все они по прибытии остановились в Паниотовой бухте на Северной стороне Севастополя, где был дом и пристань капитана Панаиоти Алексиано. Там стоял на ремонте фрегат «Святой Андрей». Греки привезли мачтовый лес, такелаж, паруса и всеми силами стали быстро восстанавливать этот фрегат. Позже этот греческий парусный флот использовался как быстрый корсарский отряд «греческие арматоры». Назову только некоторые фамилии этих капитанов: Галаки Батисто, Дмитрий Кундури, Дмитрий Куц, Глези, Вальяно, Стомати, Острено, Моцениго, Иеромузи, Бальзам, Сатири, Манто, Аракс, Кумани, Кондогури, Папандопуло, Калогерас, Пуло, Ганали, Герамуцо, Папафило, Палеолог, Кази, Сальти, Коломотьяно, Стати, Цац, Папаегоров, Кондогури и другие. В октябре контр-адмирал Мордвинов выразил благодарность капитану Спиро Рицардопуло и назначил его командовать 10-пушечной яхтой «Пчела» с командой полностью из греков. Вместе с капитаном Ламбро Качиони они уже в конце года около Очакова захватили турецкое торговое судно.

Капитан-лейтенант Дмитрий Сенявин, возвращаясь назад в Севастополь, заехал к матери и сестре Феодосье в Комлево. Отец его Николай Фёдорович после того, как адмирал Алексей Наумович Синявин ушёл в отпуск по состоянию здоровья, проживал в Москве, где и познакомился с девицей Беседновой. Доходы он получал с деревень в Тульской губернии, которые и прогуливал с молодой женщиной. В Комлево к своей законной супруге он не приезжал. Капитан-лейтенант Дмитрий Николаевич, пробыв дома пару дней отправился на Чёрное море.