Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I
Ю. Л. А почему, как Вы думаете, он вступил в партию только в 1964 году? Почему так долго – вернулся он в 1948 – он не вступал?
А. Р. Не знаю… Мы с ним этот вопрос не обсуждали. И ведь никаких «грехов» в этом плане у него не было… Может быть, это было связано с его работой в разведке? Ведь у разведчиков не принято лишний раз «мозолить глаза»… Вот и докторскую он не защитил, вероятно, по этой же причине… У него были материалы и идеи для докторской. В свое время я ему говорил об этом. Но он отмалчивался. Вероятно, ему тогда просто нельзя было публиковать много работ, и он упустил время…
Ю. Л. Вернусь одному Вашему воспоминанию… Вы сказали, что у Жоржа Абрамовича был «куратор» в ГРУ, к которому он мог обратиться в сложной жизненной ситуации. Как Вы считаете, были ли у Жоржа Абрамовича ситуации, в которых он воспользовался такой возможностью?
А. Р. Ну, я думаю, что ситуация такая однозначно была после окончания Жоржем Абрамовичем аспирантуры и устройстве на работу. Даже Жаворонков, будучи директором, не мог его оставить! А Жаворонков мог многое. Когда меня после окончания аспирантуры рекомендовали оставить в институте, кто-то из комиссии по распределению, которая приезжала из министерства, спросил меня: «Дирекция рекомендует оставить Вас на преподавательской работе. А Вы лекции читали?», я робко ответил «Нет…». На это член комиссии сразу заявил: «Ну, куда же его на преподавательскую работу!..». Но тут Жаворонков, который здесь же присутствовал, солидно так сказал: «Да читал он пробные лекции по спецпредмету… Скромничает он тут!..». И мое дело решилось. А в случае Жоржа Абрамовича и для Жаворонкова явно требовалось разрешение «сверху»… Тогда и появилось письмо в министерство на имя министра… И Жоржа Абрамовича оставили в Менделеевке. А потом был ещё момент, когда Жорж Абрамович сильно заволновался. Это было «дело врачей»… Мы тогда с Глебом Николаевичем Макаровым его успокаивали: «Да что ты волнуешься? Ты что, врач, что ли?».
Ю. Л. Ну, ведь можно его понять – дело-то было громкое, во всех газетах…
А. Р. Да, конечно, но мы с Глебом Николаевичем ему говорили: «А ты-то здесь при чем?». Но он нервничал… Возможно, это было вызвано «национальным вопросом»… И он стал волноваться, что это может как-то плохо кончиться…
Ю. Л. Да, и могло бы!
А. Р. Могло быть… И мне кажется, что он тогда обращался к куратору, и его успокоили…[142]
Ю. Л. И, в связи с этим, вот какой вопрос. Как Вы считаете, был ли Жорж Абрамович в житейских ситуациях смелым человеком?[143]
А. Р. Я думаю, что смелым он особенно не был, но он умел себя держать в тех рамках, которые нужны. Да и, в конечном итоге, что говорить о его смелости, когда он занимался такими вопросами, такой работой и в таких условиях! Для этого нужно было быть не просто смелым, а мужественным человеком!
Ю. Л. Согласен с Вами! Но я говорю не о судьбоносных ситуациях, а о житейских – нужно было что-то требовать по монтажу установки, по каким-то кафедральным делам… Часы ему, скажем, не те для занятий дали…
А. Р. Ну, в этом отношении он переносил как должное все, что ему дали…
Ю. Л. Я хочу сравнить впечатления… Ведь я знаю его по совместной общественной работе на кафедре ОХТ – было время, когда мы с ним были «двумя углами» кафедрального треугольника. Я был профоргом, а он – секретарем партбюро. И был тогда на кафедре Афанасий Иванович Малахов. Он свое мнение всегда отстаивал!
А. Р. А он отстаивал?
Ю. Л. Да, конечно! Так вот, такой малаховской напористости, «твердости в своей линии», я за Жоржем Абрамовичем не замечал…
А. Р. Ну, в этом отношении я тоже так думаю. Но он был исполнительный, дисциплинированный, четкий, обязательный – если что-то скажет – обязательно сделает. Если надо было постоять в очереди за билетами на стадион – он шел и стоял!
Ю. Л. Да, ведь Вы с ним были футбольными болельщиками!
А. Р. Да, мы с ним хаживали на стадион… Мы за «Спартак» болели… И если я в прошлый раз стоял в очереди, то теперь ты иди стой! И он ходил и стоял, и никаких возражений у него не было… А очереди были такие, что иногда часа три приходилось стоять!..
Ю. Л. А на стадионе как он себя вел? Эмоционально? Кричал?
А. Р. Ну, было… Не без этого… Кругом такая публика… Но он особенно из публики не выделялся. И он не был «фанатом». Хотя переживал поражения «Спартака» основательно…
Он в быту вообще не выделялся среди людей – был обыкновенным гражданином того времени. Вот, скажем, появились в Москве саратовские холодильники. Сразу очередь за ними – по записи на два года! Каждый месяц надо ходить отмечаться. Он записался, и меня записал! Я ему говорю – «Да не нужен мне этот холодильник! Тем более, ходить за ним два года!».
Ю. Л. Но все-таки ходили?
А. Р. Сначала он ходил один, и меня отмечал, и себя. Ну, а потом стали вместе ходить ☺.
Ю. Л. Замучил я Вас своими вопросами… Но для меня важно послушать всех, кто знал Жоржа Абрамовича. Я ведь тоже знал его с 1966 года, но теперь, беседуя с разными людьми, вижу, что у каждого есть свой взгляд и важно услышать всех.
А. Р. А что разведчики? Вы с ними контактировали?
Ю. Л. Контактировал! Я начал общаться с ними сразу после смерти Жоржа Абрамовича. И мне отвечали, что, мол, вместе с Вами скорбим о кончине Жоржа Абрамовича, но вопрос о его «раскрытии» считаем несвоевременным…
А. Р. А может действительно, ещё не пришло время? Может, мы все ещё боимся американцев? Вот, говорят, была история, когда приезжала какая-то американская делегация и Жорж Абрамович был переводчиком, его кто-то из американцев узнал… Может, действительно пока нельзя раскрывать подробности?
Ю. Л. Ну, если нельзя – так и молчали бы! А то признали и… забыли!
А. Р. То, что его признали и сказали хоть два слова, было для него приятно. Когда он рассказывал нам о вручении ему знака «Ветеран разведки», он сказал, что вручали ему знак в большом зале и были такие аплодисменты…
Ю. Л. Спасибо, Анатолий Иванович! Я получил многое из того, чего мне не хватало в видении Жоржа Абрамовича.
21.10.13Беседа с профессором Александром Петровичем Жуковым, директором Центра истории РХТУ им. Д. И. Менделеева
16.22. А. П. Жуков в рабочем кабинете во время беседы 21.10.13.[144]
С Александром Петровичем мы общаемся по поводу отдельных эпизодов биографии Жоржа Абрамовича довольно часто. Ведь именно он и инициировал мой исследовательский интерес к биографии Жоржа Абрамовича, когда в печальный день его похорон 2 февраля 2006 года предложил мне разобраться с историей упоминания «Георгия Коваля» в романе А. И. Солженицына «В круге первом».
В ходе подготовки этой книги я часто бывал в РХТУ для встреч с людьми, хорошо знавшими Жоржа Абрамовича. И каждый раз я старался поговорить и с Александром Петровичем, который всегда помогал мне в организации нужных мне встреч. Иногда нам удавалось обсудить итоги моих бесед и поговорить о главном герое наших исторических изысканий и о тех людях, которые окружали его в Менделеевке. А о них, и обстоятельствах всей «менделеевской жизни», а, особенно, второй половины XX века, Александр Петрович знает много и не понаслышке – он «коренной менделеевец», посвятившей «alma mater» всю свою жизнь. И нынешнее положение «главного историка РХТУ» – не формальное обозначение должности, а точная фиксация его роли в иерархии университетской жизни.
Обычно разговаривали мы в маленьком рабочем кабинете Александра Петровича. Беседовали весьма непринуждённо, порой позволяя себе расслабиться и «рюмочкой чая». Почти всегда на этих беседах присутствовал В. И. Кузин, сотрудник Центра Истории, знаток менделеевского быта и традиций…
Ю. Л. Первый вопрос самый простой. Когда ты познакомился с Жоржем Абрамовичем?
А. Ж. Я познакомился с Жоржем Абрамовичем когда был студентом. На 5 курсе, в сентябре 1963 года. Нам предстояло изучать курс с бесконечно длинным названием «Автоматизация химико-технологических процессов», который мы кратко называли КИП. И я впервые познакомился с ним «визуально» 3 или 4 сентября в 501 аудитории МХТИ. (Сейчас она 511). Он вошёл, представился, рассказал, о чём будет курс, и начал читать. Было очень сложно, даже мучительно слушать его. Вот все говорят, как это было хорошо – акцент и всё такое, но слушать его было тяжело! Да и потом – 5 курс, уже надоела вся система обучения…
А узнал я о нем раньше – от своего старого приятеля, мы с ним и в школе вместе учились и жили в одном общежитии. Он был очень любознательным и говорил мне, когда мы занимались ОХТ, т. е. года за полтора до этого: «Саш, ты знаешь, там на кафедре есть настоящий американец!». И вот когда я увидел его в аудитории, то понял – это действительно настоящий американец! Человек, который вырос здесь, говорить так не мог! Хоть и говорят, что был Жорж великий методист, но по началу, пока ты не заставишь себя его услышать, слушать его было тяжело. Курс был огромный – чуть ли не три лекции в неделю. Поток был большой, так называемые «школьники» – топливники, органики, неорганики, силикатчики в одном замесе…
Голос В. И. Кузина: А Жорж и у меня читал лекции! Поток силикатов и неорганики…
На третьей неделе народ стал разбегаться с лекций. И деканат сделал нам «втык» – ходить надо учиться! И – мне до сих пор этого стыдно – я сдавал ему экзамен и закончил этот курс не блестяще…
Ю. Л. И что было дальше?
А. Ж. А дальше были замечательные зимние каникулы, после которых начиналась УНИРС – «учебная научно-исследовательская работа». Я думал, что вышел из этой игры – курса автоматизации. Меня предварительно определили в группу Н. В. Кельцева, где было много хороших ребят – знакомых аспирантов. И вот проходит организационное собрание в начале семестра. Ведёт собрание Антонина Григорьевна Кузнецова. Я чувствую себя совершенно расслабленным и слушаю «в пол-уха» – кого именно, в какую группу и т. п. И вдруг кто-то толкает меня в бок: «Саш, а ты-то куда?». Я: «Как куда? Я в группу Кельцева!». «А тебя не назвали!». И вопрос к ведущей: «А Сашу куда?». Она отвечает: «А Саша пойдёт со мной!». И повела меня на четвёртый этаж. А там сидят Жорж Абрамович и Ирина Климентьевна! Так началась моя работа с ними…
Ю. Л. Так началась твоя дипломная работа?
А. Ж. Нет, это был десятый учебный семестр, по тогдашнему раскладу – УНИРС. Диплом был у нас одиннадцатый семестр. Мы, «школьники», неделю учились, неделю работали.
Ю. Л. Так чем же ты занимался у Жоржа в это время?
А. Ж. Тогда на кафедре создавалась-реконструировалась установка по исследованию массопередачи на провальных тарелках. Она находилась где-то на кафедре неорганики. И работал там Родионов и, кажется, Шимечек. Это была установка, которую под руководством ещё Ивана Николаевича Кузьминых сделали на кафедре ТНВ, и в создании которой принимал участие аспирант Жорж Коваль. И я начал работать на ней. Сделал диплом.
Ю. Л. Итак, ты выполнил диплом у Жоржа, «но в аспирантуру не попал…»
А. Ж. Да, я ушёл в НИУИФ и уехал в Воскресенск. Но Жорж мне сказал сразу – вот пройдёт время, отработаешь своё, и мы тебя пригласим в аспирантуру. И я действительно получил от него «Почтовую карточку» с приглашением. Не могу её, к сожалению, найти… Это был 1967 год. Народу в аспирантуру поступало много, человек 10, а мест было 3 или 4… И в НИУИФе я уже сдал два кандидатских минимума – философию и язык. Я сдал вступительный экзамен по ОХТ, но тут меня приглашает Дмитрий Афанасьевич <Кузнецов – Ю. Л.> для беседы «один на один». И говорит «Ты извини, но взять тебя сейчас мы не можем». Ты сейчас возвращайся в НИУИФ, а мы напишем в министерство письмо, что ты сдал все экзамены и, думаю, получим разрешение ещё на одно место. Есть там связи… Только ты об этом никому не говори!».
Ю. Л. И ты вернулся в НИУИФ?
А. Ж. Да. И там меня корили – ведь мог поступать и в аспирантуру НИУИФа! А когда план Кузнецова осуществился и меня с 1 декабря зачислили в аспирантуру Менделеевки, меня из НИУИФа просто так не отпустили – пришлось отработать положенные перед увольнением две недели… Пришёл на кафедру, как сейчас помню, 12 декабря. А где-то в феврале умирает Дмитрий Афанасьевич… Вот так я попал на кафедру ОХТ.
Ю. Л. Так, теперь второй стандартный вопрос, который меня очень интересует и на который я получаю самые неожиданные ответы – как ты узнал или догадался, что Жорж был разведчиком?
А. Ж. Хм… Я расскажу тебе, конечно, разные свои модели, но я убедился на 100 % в том, что он был разведчиком, только когда Крамиш прислал эти свои письма…
Ю. Л. То есть, до этого…
А. Ж. А до этого были просто какие-то разговоры, Лев Гришин, например, говорил, что его американцы ищут… Я-то думал, что он служил в американской армии и потом каким-то образом оказался здесь. Я не знаю как, в силу каких пертурбаций, не знаю – это был просто «чёрный ящик»… Я даже не знал всех его корней, даже того, что он Менделеевку заканчивал…
< Примечание А. Ж. О его корнях… В августе 1914 года в Уфе состоялся Кубок мира по хоккею среди молодежных клубных команд. И из Америки приехала команда под названием «Сью-сити маскетирз» (Sioux City Musketeers) – «Мушкетёры Сью»! И заняли третье место! И надпись у них на груди была по-русски – Мушкетёры Сью!:
16.23. Хоккеисты из Сью-Сити в Уфе.[145]
Вот Жорж был бы рад увидеть это! На русском языке и с изображением на рукавах початков айовской кукурузы…Ю.Л.>
Ты помнишь статью в «Менделеевце», в которой рассказано, как я задал ему вопрос на праздновании 9 мая – «А где Вы были 9 мая 1945 года?»[146]
Ю. Л. Да, конечно, я и хотел у тебя узнать, почему ты этот вопрос задал?
А. Ж. Так вот. Я знал, что он был в американской армии, а тогда начитался Хемингуэя и думал, что и Жорж «с бородой и ружьём» пошёл организовывать французов… Кстати, так и представлял его в такой же куртке и пилотке, как мы сейчас видим на его американских армейских фотографиях. Это было году в 85–86.[147] Я тогда на митинге выступал и после этого мы шли по двору и я хотел сказать ему что-то приятное. И думал, что он ответит что-то о Европе, Париже, Франции… А он вдруг ответил – «Штат Теннеси, Ок-Ридж»… Это было загадочно. Но у меня не было никаких ассоциаций с атомным проектом. И если слово «разведка» как-то и связывалось с Жоржем в разговорах о нём, то в моём представлении это была обычная военная разведка…
Ю. Л. А вот вопрос, который давно мучает меня, а теперь, после бесед с разными людьми, мучает всё больше. Я впервые оказался в Менделеевке в 1965 году на подготовительных курсах. И в памяти отложилось, как я, любопытствующий школьник, иду по лестнице, осматривая всё вокруг, и вижу стенд – «Наши Ветераны». С интересом рассматриваю фотографии и вдруг вижу одну, под которой очень странная подпись: «Коваль Ж. А. Рядовой. Генеральный Штаб». И это очень мне запомнилось. А сейчас, беседуя с людьми, я узнаю, что тогда такого стенда не было!
А. Ж. Нет, не было. Но, кстати, на мраморной доске перед парадным входом в МАЗ, неверные инициалы Коваля Гейби – брата Жоржа…
< Действительно, на «самой парадной» доске в РХТУ им. Д. И. Менделеева:
16.24. Холл входа в РХТУ со стороны Миусской площади.[148]
высечены неправильные инициалы Гейби Абрамовича Коваля:
16.25. Фрагмент мемориальной доски в холле РХТУ.[149] – Ю. Л.>
Да и доска, где фотографии погибших менделеевцев, появилась позже… И того Коваля, который был там, я как-то не связывал с Жоржем…
Ю. Л. Понял. Но всё это странно…
А. Ж. А я возвращаюсь к моим знаниям о Ковале. Вот Лев Гришин – а он был больше информирован! – говорил о том, что Жорж переживал после визита к нам какой-то университетской американской делегации, во время которого Жорж был переводчиком у Жаворонкова, поскольку, мол, после визита этой делегации американцы якобы начали разыскивать Жоржа… Это я слышал позже, уже после аспирантуры.
Ю. Л. Я тоже слышал эту байку…
А. Ж. Не знаю, насколько это так, но то, что здесь была американская делегация, мне запало в память вот почему. На втором курсе в первой лекции по спецподготовке генерал Чертков, Моисей Исаакович, говорил нам: «Вот тут у вас бывают какие-то «пацифистские настроения». А вот была тут у нас в институте американская делегация из университета (он называл его, но я сейчас не помню названия) и в составе этой делегации был мой коллега, тоже военный!..». И вот этот рассказ Гришина и слова генерала у меня как-то «совпали»… И когда мы с Каграмановым были в гостях у Жоржа (а это было уже в начале двухтысячных, но до его 90-летия), я у него прямо спросил: «Жорж Абрамович, а как Вы поняли, что Вас разыскивают?». И рассказал о гришинской байке и своих «совпадениях»… И вот что рассказал Жорж. «Ещё в те времена, когда Торочешников был начальником Главного управления технологических ВУЗов в Минвузе, приехал какой-то американец, и Торочешников поручил мне его – где-то курировать, где-то переводить, где-то помогать… И мы полетели с ним в Навои, в Узбекистан.[150] Там большой химический комбинат. И я по характеру его вопросов во время бесед в нашей поездке понял, что никакой он не технолог, не химик, а совсем из другого ведомства… И я понял, что моя персона его…»
Ю. Л. Заинтересовала…
А. Ж. Нет, не «заинтересовала», а именно «интересует»! Как сказал Жорж, «моя персона его интересует конкретно»… Понимаешь разницу?
Ю. Л. Ну, конечно![151]
А. Ж. Американцы вполне могли просчитать ситуацию с выбором куратора Торочешниковым – кого ещё из «своих» он мог предложить? Или Торочешников был такой открытый мужик – кто ж это знает!
Ю. Л. А когда была эта история с поездкой в Навои?
А. Ж. Я думаю, это где-то в начале 60-х годов… Не знаю, точно ли это был Навои, но Узбекистан точно. Я видел фотографию Жоржа из этой поездки… Где – не помню. Может, на стенде к 90-летию Жоржа, а может – где-то и твоих материалах.
Ю. Л. Ты меня извини, память у меня уже дырявая, я этой фотографии не помню…
А. Ж. И у меня воспоминания прыгают… Вот ещё один эпизод, который вдруг вспомнился, когда я посмотрел свои записи старинные. Было это в 1963 или 1964 году. Скорее, в 1963, когда я только начал учиться у Жоржа на КИПах… И вот где-то в октябре случился какой-то насыщенный день. Мы с друзьями зашли на Новодевичье кладбище. Ходили на могилу Алилуевой, ну, ещё буквально на две-три могилы… Ведь задача-то была простая: где-нибудь спокойно посидеть с бутылочкой портвейна… И вдруг встретили там Хольцмана – актёра, который играл в кино Зорге! Он там ходил с переводчицей… Потом смотрели футбол – наши играли с Италией, было это часа в три, у нас были шикарные места… И ниже на пару рядов я снова вижу нестриженный затылок Хольцмана! А вечером у нас с женой были билеты во Дворец Съездов, то ли на «Лебединое озеро», то ли на «Жизель». И вот во Дворце Съездов я стою в очереди в буфет и вижу – впереди меня опять стоит Хольцман с барышней-переводчицей! Это буфет наверху Дворца Съездов, где Банкетный зал. Давали там «Киндзмараули» и взбитые сливки. И стоило это всё вполне по карману даже студентам. И Хольцман берёт эти сливки, отходит к столу… А я вдруг вижу, что рядом – наш преподаватель по автоматизации с супругой! И пьёт Коваль это же «Киндзмараули», ест эти же сливки… Тогда во мне ничто не дрогнуло. Но, согласись, сейчас – это эпизод для Голливуда: Хольцман-Зорге и Жорж Коваль во Дворце Съездов!
Ю. Л. То есть ты встретил «кино-разведчика» вместе с «реальным разведчиком!»[152] А Жорж на Хольцмана обратил внимание?
А. Ж. Я этого не помню – смотрел я больше на Хольцмана. Да я вообще на этом не концентрировался, ведь тогда я даже не догадывался, что Жорж был разведчиком!.. А давали тогда всё-таки не «Лебединое озеро», а «Жизель»!
А. Ж. А что касается Жоржа-методиста… Методист он был занудливый – всё по правилам…
Ю. Л. Ты знаешь, и я, честно говоря, поначалу слушал его лекции с трудом. Но в то время, когда он начал нам читать, мы уже были с ним хорошо знакомы, и манкировать лекции я просто не мог…
А. Ж. Да, к ним нужно было привыкать! Уже потом, когда я слушал его лекции без напряга, меня даже раздражало, если кто-то рядом мне мешал… Но это потом, когда привыкаешь к его синтаксису, построению предложений… Вот, когда я защищал диссертацию, был у меня один оппонент – Лев Аксельрод. Жорж знал его ещё до войны. И когда я привёз ему диссертацию – после правки Жоржа, разумеется! – он мне и говорит: «А чего это у тебя написано всё как-то не по-русски?». А я уже не замечаю – привык к жоржевой правке! А Аксельрод тогда подвел – перед моей защитой уехал на курорт. Пришлось искать другого оппонента. Так бывало – Жоржа подводили даже близкие друзья. Мягкий он был человек…
Голос В. И. Кузина: Да, он был мягкий человек…
Ю. Л. О жоржевой правке вспоминает и Жора Каграманов… А, кстати, ты не помнишь, как познакомился с Жорой? Он очень любопытную байку рассказывает – мол, очень колоритными были обстоятельства, но Жорж им не удивился…[153]
А. Ж. Да, так оно и было! Помню, что дело было в субботу, я не знаю, кто Жору привёл, но он появился уже вместе с Жоржем. А мы только что отыграли в футбол и переодевались на кафедре. Конечно, дым коромыслом… Сидим в крайней комнате, там где тяга – все курильщики курят, конечно… Дым коромыслом! Там же две канистры пива – Женька Дмитриев принёс – чёрный хлеб, килька… А тут и появляются Жорж с Жорой!.. А то, что Жорж не удивился – это понятно. Дело ведь происходило в субботу, а в субботу, как знала вся кафедра, мы играли в футбол!
А с этой тягой связана другая забавная история – про Перельмана и Беренгартена. Дело в том, что когда я собрался экспериментировать с сернистым газом, то попросил установить мощную тягу. Сделали. И вот вентилляторщик показывает Толе Горюнову как эта тяга работает. Он снимает с себя шапку, подносит к тяге, и она пошла туда! Он её подхватывает, а в этот момент входят «два юных дарования» – Беренгартен и Перельман. Горюнов снимает с Перельмана шапку и говорит: «Вот, смотри какую вам тягу сделали!». Раз, и шапка уплыла в тягу! Беренгартен говорит: «Нет, тут что-то не так!», снимает с себя шапку – и она улетела в тягу![154] Вызвали вентиляторщика, достал он то, что осталось в газоходе после тяги – два шнурка! После этого установили в тяге специальную сетку, чтобы не засасывала чего лишнего… Но тяга давала себя знать – при её работе дверь в комнату было так трудно открыть, что дверные ручки отрывали!
Ю. Л. Да, значит не подвела память Каграманова в этом случае! А ещё говорят, что именно при этой истории Жорж сказал свою знаменитую фразу: «Шпирант нынче пошёл дурачок – всё пёт и пёт…»
А. Ж. Нет, это совсем другая история! На эту фразу очень обижался Беспалов – работа ведь у него была очень «продвинутая»… Я подозреваю, что это не Жорж сказал, это уже кто-то «косил под Жоржа». Скорее всего, это кто-то из «общества Фурмер» – или Лев Гришин, или Шура Федосеев. У них очень хорошо получалось пародировать Жоржа. А вот «пёт» – это даже не жоржевское словечко. Так говорил Томаш Гартман, не мог он выговорить «пьёт», всегда у него получалось «пёт»… И это подхватили ребята из группы Фурмер и обратили в свою пользу – мол, вот, аспиранты Жоржа такие «продвинутые», а он говорит, что «шпирант дурачок…». И мне потом пересказывали эту фразу другие люди – по институту среди аспирантов эта фраза «пошла»… Ещё раз скажу – я от Жоржа эту фразу не слышал. Слышал в исполнении Льва, Шуры, может, от Миши Малина. Но я эту фразу принимаю, она звучит в стиле Жоржа. Может, он и сказал её, но точно не по адресу своих аспирантов…
Ю. Л. Ты тут озвучил одну дату – 1964 год – в связи с чем у меня такой вопрос. В феврале 1964 года факультетское бюро ТНВ приняло Жоржа в партию. Не припомнишь ли чего в этой связи?
А. Ж. А, кстати, ты не знаешь, кто давал рекомендации Жоржу в партию? Меня об этом спрашивал Родионов.