За одним столом

Войдя, не сможешь выйти,

Но, погоди, – привыкнешь.

Не зная, как сказать –

Другому путь укажешь.

Не ведая труда –

Страну свою построишь.

Забудь, зачем пришла, –

И птичкой улетишь…1

Предисловие-Объяснение

Уже много лет знаю, что должна написать эту книгу. Она о множестве встреч с живыми во плоти и живыми без плоти, которые все учили, кто кнутом, кто пряником, и кроили из меня то, что я есть. Они все продирались к моим чувствам и разуму сквозь упрямство, леность и тупость, сквозь все препятствия вечно сомневающегося сознания. Может быть, эта книга – то главное, ради чего были все эти встречи, ради чего все они, один за другим, приходили ко мне.

Наша жизнь и состоит из встреч: столкновений, совпадений, сближений, слияний, а также расставаний: уходов, отклонений, разрывов, забвений. Она вьется, поднимаясь и падая, ходит кругами, много раз повторяя основные драматические сюжеты на следующих витках своей спирали, сама с собой рифмуется и сама в себе отражается. Когда отсюда гляжу назад, кажется, что весь пройденный путь – один долгий танец, кружение, то в парах, то в одиночестве, то целыми хороводами. Наверное, поэтому названия некоторых глав этой книги начинаются словом «вокруг».

Это можно как-то понять, когда речь идет о телесно присутствующих. А как быть с теми, бесплотными? Да, и они то приближаются, то удаляются, они тоже кружатся каким-то своим инопространственным ходом. Иногда говорят и действуют неустанно, а потом молчат и бездействуют. Молчат долго… И появляются вновь, на новом витке этой танцующей жизни. Или, может быть, это мы сами молчим и бездействуем, укрываясь от их вечного присутствия, а потом пробуждаемся снова…

Как началась связь с бесплотным?

Да как у многих – как взаимное откровение. Когда те, другие, открываются нам, то под внешним слоем нашей собственной наглядности сразу проступают новые измерения – другие слои нашей личности, другие возможности, другие глубины. Сначала они проявляются как разбросанные во времени внезапные интуиции, удивительные случайности, необъяснимые совпадения, чудесные события. Потом однажды – обязательно через катарсис – открывается прямое общение: становится видно, слышно, осязаемо и еще как-то по-особому чувствительно для тела. Сколько тогда испугов, недоумений, потрясений, восторгов и ожиданий! Потом, много позже, приходит понимание, осознание событийных связей и смыслов… И, наконец, из психического вороха простраивается некоторое цельное представление о происходящем по ту сторону и о его связи с этой стороной. По крайней мере, так это было у меня, так мне это видится на данном этапе. Потом, наверняка, все повернется-переменится.

Последнее время замечаю, что разница между происходящим в материальности и чисто ментальными контактами постепенно стирается – все яснее проступает логическая последовательность всех событий текущей жизни в их единой ретроспективе и перспективе, все яснее проявляется глубинный смысл чередования всех встреч-расставаний, кружений-поворотов, опытов-уроков. Проступает Закон, раскрываются правила Игры. Все ярче догадки о прошлом-будущем и о Целом.

Собрала здесь все самые важные на сегодняшний день воспоминания… Не все, конечно. Утаила многое, что «слишком» – слишком страшное, слишком горькое, слишком непонятное. Или то, что могло бы ранить других. Но все же, наконец, сложила в книгу главное, что сердце хранит, как чудеса и откровения, что время от времени записывала и чего не записывала никогда прежде, потому что незабываемо.

Очень надеюсь, что по мере работы над этой книгой, заново переживая события моей жизни, смогу яснее понять Промысел, который есть у Всевышнего обо мне, как и о каждой живой душе. Думаю, что осознание высшего Промысла и соединение с Ним –главная задача любой человеческой жизни.

Понимаю, что многим эту книгу читать не стоит, а некоторым даже вредно ее читать… (Пока не стоит, пока вредно.) Стоит или нет, каждый для себя может определить с легкостью: достаточно открыть наугад и бегло прочесть любую страницу. Если она вызовет раздражение, неприязнь и возмущение – дальше точно идти не надо. Думаю, открой я сама эту книгу лет тридцать назад, наверняка, отвергла бы ее с негодованием. Потом все изменилось.

Заранее прошу прощения у всех, кого упоминаю в этой книге, если им почему-либо не понравится то, что я написала. Эта книга обо мне, обо всех других пишу лишь постольку, поскольку нас сталкивала жизнь. Но ведь рассказывая о событиях собственной жизни, невозможно не упоминать других ее участников. Рёскин называет это «дружеской бесцеремонностью воспоминаний». Ей богу, изо всех сил старалась не вторгаться в личную жизнь других людей, не нарушать границы «частных владений» и не раскрывать чужих тайн.

Я бы вообще не стала писать книгу обо всех этих странных – всегда очень личных, иногда интимных до неприличия – событиях моей жизни. Ведь молчала же о них столько лет!

Но времена сейчас меняются. Все больше чудес открывается людям. Все больше людей начинает чувствовать не только присутствие, но и деятельное участие в своей жизни существ, которые успешно обходятся без плоти. Некоторые предчувствуют и уже осознают, что для Земли настает время больших перемен. И вот этим – новочувствующим и осознающим – такая книга будет полезна как опыт индивидуального психического баланса разных уровней бытия. Такие опыты при всей маргинальности всегда обладают некоторым сходством – их связывает общий Источник информации. Да и мне самой эта книга, вероятно, пригодится лет через… семьдесят.

Предисловие-Воображение

Мечтаю собрать за одним столом всех моих Учителей, и тех, которые живы, и тех, кто уже ушел. Маму, папу и всех моих родных, которые были со мной в детстве, а теперь их нет, и я тоскую о них. За тем столом я бы перезнакомила всех моих мужчин, которых любила и люблю, несмотря на прежние обиды и разлуки. Может быть, их обиды еще остались, мои – все в прошлом. Сейчас только благодарность и радость, что все они – мои любимые. Но разлуки все же остаются. А им было бы так интересно друг с другом! Как и мне было интересно с каждым из них. Я посадила бы за тот стол всех подруг, которых любила и люблю. Одних уже нет, других отнесло течением на крутых поворотах жизни, но кто-то все еще – слава Богу! – со мной.

Кого зову Учителями? Да всех, с кем повстречалась в этой жизни.

Вот картинка, которая всегда волнует. Из многомиллиардной толпы людей, населяющих нашу Землю, ко мне навстречу выступили в этой жизни немногие. Кто-то подошел совсем близко, кто-то держал дистанцию. Но каждый одарил словом, взглядом, мыслью, протянул руку, поделился частью своей жизни, что-то взял, что-то дал. Наверное, и я, получая, как-то отвечала на эти дары. И теперь, несмотря ни на что, все эти люди со мной со всеми своими богатствами.

Смотрю на этот стол, полный моих воспоминаний, трепетных чувств и любви ко всем, ко всем, кто вышел мне навстречу, чтобы пройти со мной часть моего… нашего пути. Уже нет никаких сомнений, что все эти люди были мне нужны, важны и жизненно необходимы, что каждый научил меня себе, научил своей мудрости… И немудрости тоже. Но в том-то и мудрость, что нам необходим опыт и того, и другого.

Да, конечно, мне хотелось бы, чтобы все они сделались вдруг добры и мудры настолько, чтобы забыть наши несогласия, обиды и раны, нанесенные друг другу. Я вижу их прекрасные вдохновенные, открытые лица, изливающие на все вокруг свой неповторимый свет. Я вижу их души, переливающиеся всеми цветами, гармонично сияющие без всякого изъяна.

И я пригласила бы тех моих Учителей, с которыми никогда не встречалась в этой жизни. Но я читала их книги, слушала их музыку, через их картины их глазами смотрела на мир. Среди них есть те, которые заставили вздрогнуть и восхититься лишь раз, и есть те – драгоценнейшие – которые сопровождают по жизни каждую минуту, чье мировосприятие стало частью моего.

И еще я хочу видеть за моим праздничным столом тех высоких Учителей, кто приходил ко мне во снах и медитациях, кто учил меня шепотом и криком, коротким словом и глубоким прозрением. Как же я хочу увидеть и услышать их – увидеть глазами и услышать ушами, потому что, пока я тут, мне мало только внутреннего зрения и слуха.

И вот представляю, что все они собрались и теперь знакомятся…

– Позвольте, представить вам, дорогие, моего папу и мою маму. Родные души – они так чудесно играли свои роли в моей нынешней жизни…

– А ты, любимый, познакомься с моими любимыми…

– Мой друг и Учитель, хочу представить Вас моему Учителю…

И все громче гул речей и смех радости, восклицания, песни. Над нами нездешнее небо, и в каждом сердце торжествует Любовь…

Вот такая чудесная, жгуче-сентиментальная картинка. Как неловко от нее нашим прагматическим культурным оболочкам – как все это раздражает, возмущает! Даже как-то саднит от досады. Что тут за сладкая патока, что за претенциозная высокопарность?!

…Только маленькая душа сидит в своем детском уголочке, сочувственно улыбается нашей заскорузлой взрослости, наслаждается встречей и, улыбаясь, тихонечко плачет.

Предисловие-Размышление

Как-то слышала от одного рава замечательное объяснение смысла кашрута. Все множество сложностей и ограничений по части еды Всевышний заповедовал евреям, чтобы отделить их от других людей и не дать соединиться с ними в застольном веселии. Совместное поедание пищи сближает, и есть опасность для еврея во время такого удовольствия потерять себя, забыть о своем непрерывном служении.

Однажды праотцы современных евреев взвалили на себя груз служения Всевышнему. Ну, или это Он взвалил на них такой груз, что по результату одно и то же. С тех пор каждое свое жизненное действие, – в частности, а может быть, и в особенности, еду, – евреи осознают как часть этого служения, как ритуал, как литургию, как жертвоприношение. Их потомки тысячелетиями несут свое избранничество, которое со стороны может показаться невыносимым бременем, даже мазохистским отказом от нормальной жизни и всяческих удовольствий. Некоторым это представляется безумием. Но нет, это только взгляд постороннего. Свое служение евреи сделали бесконечным источником радости и веселия. Вот именно потому и не должны они смешиваться с другими народами, которые не ведают о таком высоком накале радости непрерывного служения. Именно потому евреи избегают соблазна застольной близости с другими.

Итак, соблюдающие евреи не едят за одним столом с неевреями. Так это было, и, наверное, это было правильно. Но…

Невозможно не заметить, что, охраняя древние знания в оболочке традиций, именно евреи чаще всего становятся наиболее радикальными нарушителями – проводниками нового. Это так и в науке, и в искусстве, и в политике, и в душевной жизни, и в религии. Во всех сферах бытия пылание подвижнического сердца и многовековой навык утонченного интеллекта (а также древние связи с интеллектом других уровней бытия) делают еврея незаменимым орудием общечеловеческого прогресса.

Сразу оговорюсь, что под прогрессом понимаю не научные или технические новшества, а постепенное откровение Божьего промысла, который проникает в человеческую среду путем нашего сотрудничества со структурами бестелесного мира. В этом процессе человек – не просто канал и орудие, но именно сотрудник, сознающий, желающий и активно действующий проводник, корректирующий своей субъективностью всю непреложную мощь объективного процесса. Как раз на эти роли проводников-сотрудников чаще всего попадают евреи, отказываясь – по крайней мере, внешне – от своей функции стойких хранителей своих же традиций. Евреи-хранители обычно подвергают евреев-нарушителей остракизму как предателей и отступников. Но это не меняет дела, и в этом один из высоких смыслов еврейской жестоковыйности.

Таким проводником-сотрудником Всевышнего был, например, еврей по имени Иеошуа, согласившийся в очередной жизни на роль адаптора еврейской идеи служения для неевреев. Сейчас трудно сказать, что на самом деле происходило две с лишним тысячи лет назад, да и о дальнейших человеческих искажениях проникшего через Христа послания мы судим, пытаясь рассмотреть их сквозь призму искажений нынешних. Но очевидно, что еврейская – по многим психологическим признакам мужская, суровая, аналитическая, опирающаяся на закон – религиозность сдвинута в христианской адаптации в сторону надзаконного всепрощающего милосердия, нежной сердечности и объединяющей любви. Эта адаптация адресована всем людям, чья психическая структура построена на доминанте не столько разума, сколько, в первую очередь, чувства. Условно говоря, в противоположность классическому иудаизму, она адресована женской психике, настроена на ее вибрации. Понятно, что, употребляя здесь понятия мужское и женское, я имею в виду не физиологические признаки, а именно архетипические свойства человеческой психики – это примерно, как качества инь и ян в китайской философии.

Но, помимо мужского и женского начал, существует еще одна разновидность психики, которая нуждается в идее единобожия. Назовем ее условно юношеской. Именно условно, потому что пылкость и энтузиазм, свойственные этому архетипу, с возрастом не переходят ни в мужское, ни в женское качество. Это люди ислама – третьей аврамической ветви. Именно пылкость сердца, сродни юношескому максимализму, провоцирует в исламе его крайности. Одна из них – неистовая влюбленность в Бога, породнившая ислам с великой культурой суфизма. Другая – неистовая гордыня невежества, породившая террор и безграничное насилие. Можно сказать, что фрейдовские эрос и танатос, то есть стремление к жизни и стремление к смерти, с особой яркостью проявляют себя именно в этой психической структуре.

Несмотря на все различия, иудаизм, христианство и ислам остаются ветвями одного корня, и, как бы далеко они ни отошли друг от друга, сейчас начинается их сближение. Понимаю, что для многих это совсем неочевидно. Собственно говоря, кроме редких проблесков такого сближения в физическом мире и некоторых древних пророчеств, основанием для столь уверенного утверждения является только предчувствие, интуиция, да еще один мой сон. Все это – материя зыбкая и субъективная. Впрочем, как и вся эта книга, в которой, помимо всего, речь пойдет о моих встречах с представителями разных конфессий и духовных течений, так или иначе повлиявших на мою жизнь.

Сон-связка

Вот история того сна, который заставил меня многое пересмотреть в своей жизни и дал название этой книге.

Это было в 2002 году, в Москве, в Институте Самовосстановления Человека. Тогда я работала там личным секретарем основателя этого института, Мирзакарима Норбекова.

Мирзакарим Санакулович искал священника, чтобы тот на каждом десятидневном курсе служил водосвятный молебен для православных, которые ходили в Институт, а их тогда было подавляющее большинство.

Московские батюшки появлялись один за другим, но быстро отказывались, мне кажется, из соображений материальных. Наконец, нашелся некий отец Павел из подмосковного Пушкино. Он принадлежал к Греко-римской церкви, и потом, говорят, стал чуть ли не епископом. Человек он был желчный, с тайными страстями, красиво говорил, но людей явно недолюбливал. Некоторое время повитийствовал с нашей сцены, а потом обиделся, что за ним не прислали машину, и он должен, как простой смертный, ехать в пригородной электричке вместе со всяким сбродом, который не дает ему сосредоточиться на высоком и прекрасном… Короче, христианин этот обиделся на нас и исчез.

На его место пришел отец Алексей. Он добирался к нам не то, что из под Москвы, а из под Рязани, так что поездка в один конец брала у него шесть часов. Огромный детина с голубыми глазами и рыжей косичкой. У него приход был в Чучкове – гиблом месте, где жительствовало множество пьяниц и наркоманов. Те пять тысяч рублей, что платила ему наша дирекция, он вез на восстановление своего огромного чучковского храма. Очень нежный и светлый человек, дай ему Бог здоровья.

Так получилось, что приезжая в институт, он оказывался на моем попечении, и раз в десять дней мы проводили с ним вместе по нескольку часов за беседами, в зале на молебне и еще потом, когда к нему приходил народ с вопросами и просьбами. Мы подружились, нам было чего интересного порассказать друг другу. И до такой степени мы думали и говорили в унисон, что эти встречи стали для нас важны. Думаю, взаимно важны. Однажды, после очередной такой душевной беседы, отец Алексей спрашивает с некоторым удивлением:

– Почему Вы не христианка, почему не креститесь?

А я не знаю, что ему ответить. В юности у меня был соблазн принять христианство, но этого не случилось. Как и почему, расскажу в другом месте. В Институте меня несколько раз звали стать мусульманкой, принять суфийское посвящение, «взять руку» и прочее. Но и это каждый раз почему-то не случалось. Сначала думала, что это все недоразумения, потом поняла, что какая-то сила меня отводит – не мое это.

Теперь отец Алексей спрашивает про христианство. В тот раз честно сказала, что не готова ответить, и надо мне подумать. Не о том подумать, что, может быть, все-таки стать христианкой. А подумать, почему я не могу стать ни христианкой, ни мусульманкой, ни даже иудейкой в смысле традиционного соблюдения. Что это так, я в глубине души уже знала наверняка, хотя потом еще долго пыталась это опровергнуть. Ну, что делать? Я так устроена.

Через несколько дней мне приснился сон, и в нем был ответ на мой вопрос.

Мне снилось, что я стою у подножия стола. Это буквально, как у подножия трона. Видела себя в торце высокого стола, поверхность которого помещалась на уровне моих глаз и уходила в необозримую «туманну даль». Моего роста хватало, чтобы увидеть только, что стол накрыт белоснежной скатертью и на нем стоят стеклянные фужеры в два ряда с каждой стороны.

– Странно, причем тут фужеры?

Этот вопрос слышу в себе во сне. Странно, потому что пространство, где стоял стол, было, несомненно, небесным пространством, и слишком материальные фужеры тут выглядели профанацией. Стол, тоже, вроде бы, материальный, казался, тем не менее, вполне уместным.

Мой внутренний вопрос о фужерах тут же получил ответ: по обе стороны стола вдруг обнаружились – проявились – высокие фигуры, чья плотность и прозрачность была несравнимо бесплотней и прозрачней, чем у стекла. Стало быть, фужеры очутились здесь для сравнения и контраста.

– Понятно, логично, – это я так во сне сама себе думаю.

Вытянутые эти фигуры слегка колыхались под непонятным ветром, стоя в два ряда, и ряды эти уходили в ту же «туманну даль».

Две ближние фигуры отделились от остальных и повернулись ко мне. Тот, что оказался справа, прошептал неслышно молитву и перекрестил меня несколько раз, а тот, что слева, прочел короткую гортанную, видимо, арабскую молитву и сделал дуа. В следующее мгновение услышала в себе новый вопрос:

– А где евреи?

И тут мороз прошел по коже, а потом бросило в жар, да так, что пот прошиб, и холка, как у собаки, встала дыбом. Не оглядываясь, точно знала, что все евреи – ВСЕ! – стояли у меня за спиной. Стояли таким же бесплотным рядом, уходя в бесконечность.

И вот теперь увидела, что сложился аврамический треугольник, в котором я оказалась связкой между всеми тремя ветвями. Так это и запомнила: я – связка.

Когда в институт снова приехал отец Алексей, рассказала ему свой сон. Слушал внимательно и серьезно, вещие сны ему были не в новинку. К чести его надо сказать, больше он не звал меня в христианство.

Странности

Здесь собрала некоторые чудесные обстоятельства и события первой половины моей жизни. Они происходили в разное время, и в суете житейской я сначала даже не пыталась их связать. Больше того, долго и успешно их забывала, то есть вытесняла из сознания, поскольку совершенно не могла вписать все это в тогдашний – вполне горизонтальный, прагматический – контекст моей жизни. Они, как внезапные вспышки, прорывались ко мне сквозь плотную пелену суетливого делового течения, прочерчивали свои короткие траектории и гасли без следа. Так продолжалось лет сорок.

Как раз накануне сорокалетия в очередной раз заболела, утонула в очередной депрессии и резко расхотела жить. На фоне этого кризиса и произошли события, которые заставили меня повернуться лицом к «другой реальности». И тогда я стала вспоминать всякие странности своего прошлого – все эти случайные необъяснимые вспышки. И они вдруг сами собой нанизались на новую нить, связались в новый контекст. Хаос случаев сложился в любопытную мозаичную картинку, которая возбуждала воображение и призывала заново исследовать и прошлое, и настоящее. Оказалось, многие из детских и юношеских «странностей» потом так или иначе повторялись, рифмовались эхом новых событий.

Описываю наиболее яркие составляющие этой вспышкообразной мозаики в их более или менее хронологической последовательности.

Даренка

Было кое-что странное в самом моем рождении.

Мой отец провоевал всю войну. Каждый год – ранение, госпиталь, потом повышение в звании и возвращение на фронт. Последний осколок попал в пах, и врачи сказали, что у него никогда не будет детей.

После победы его не отпустили из армии, и он написал заявление с просьбой о демобилизации. Кто жил в России, понимает, что значило тогда написать такое заявление. Отца отдали под трибунал. Одно из чудес папиной жизни: в «тройке», которая и составляла трибунал, оказался друг его отца, который «отмазал» его от расстрела. В 46-м, разжалованный до капитана, мой отец вышел на волю. Видеть его изможденное лицо на фотографиях того времени – страшно.

В 48-м в возрасте 44-х лет отец начал дневник, назвав его ИТОГИ. На первых страницах он пересматривает всю свою жизнь, перечисляя короткими назывными предложениями события, имена людей и названия городов. В конце фраза: «И светлая Яся, что не для меня».

Светлая Яся – моя мама. Тогда это была худенькая девушка, голубоглазая альбиноска в очках с толстыми линзами. Она была на 20 лет младше отца, и он звал ее «девочка из детского сада». Их познакомила Лиза, сокурсница мамы по Истфаку МГУ. Лиза жила в одной квартире с вдовой папиного брата, Лёни, и там часто встречалась с папой. Она влюбилась в него, но вскоре поняла, что ее желаниям не суждено сбыться. И тогда она решила, что сама найдет ему подходящую жену.

– Я ни с кем из подруг его не знакомила, только с твоей мамой познакомила, – так сказала восьмидесятилетняя Лиза, уже совсем слепая, когда мы сидели летом на террасе нашей дачи в последний год ее жизни.

Маму по паспорту звали Унга, но это угрюмое имя настолько диссонировало с внешностью, что за ней прочно и на всю жизнь закрепилось имя Яся, которое было ей впору. Понятно, почему папа написал «Яся, что не для меня», ведь ему сказали, что детей не будет, и он, как честный человек, сообщил об этом той, которую полюбил. Мама очень огорчилась, потому что тоже его полюбила и хотела от него ребенка. И тогда она пошла советоваться к Зайцу.

Зайцем в Историческом музее, где мама тогда уже работала, звали Зою Александровну Огризко. Когда-то в комсомольской молодости она отреклась от своего отца-священника, а потом, потеряв маленького сына, вернулась к вере. В доме у нее стоял шкаф, в котором был иконостас, и многие в ГИМе про это знали, но никто ее не выдал. Наверное, она была мудрой женщиной, поэтому мама и пошла с ней советоваться. Заяц сказала, что никто не знает, что будет, и рождение ребенка – дело божеское.

– Если любишь, выходи за него замуж, а я помолюсь, чтобы у вас родился ребенок, – так, или примерно так, она сказала моей маме.

Наверное, она хорошо молилась, потому что в 52-м, когда папа и мама поженились, мама была уже беременна. Тот факт, что я родилась, очевидно, надо считать первым чудом моей жизни. Таких детей, я слышала, в народе называют «даренками» от слова «подарок». Это слово неожиданным эхом отозвалось в 2011 году, когда я переехала в Израиль2.

Восточный сон

Самый ранний из странных снов приснился мне, кажется, еще до детского садика. Но помню его всю жизнь, и в своем месте расскажу, как он вернулся ко мне при весьма чудесных обстоятельствах.

Мне снилось, что я-младенец лежу на земле, завернутая в какие-то пеленки, которые по ходу дела сами собой разворачиваются, освобождая мое тело для движений. Метрах в трех от меня кру́гом стоит толпа причудливо одетых людей. Яркие, по-восточному просторные, шальвары, перепоясанные шарфами, пестрые рубахи, халаты и накидки. Здесь только мужчины – в тюрбанах, фесках и головных платках, усатые и бородатые, вооруженные мечами, кинжалами, плетками и ятаганами. Все они показывают на меня пальцами и переговариваются громким шепотом на непонятном языке. Они разглядывают меня, а я разглядываю их. Ими движет какое-то необъяснимое восхищенное, опасливое любопытство – они хотят как следует рассмотреть меня, и при этом не решаются подойти слишком близко. Но все же подходят, неумолимо сужая круг.