Интроверт
В общем, Морган совсем не в восторге от своего напарника. Хотя вряд ли этот человек когда-нибудь испытывал чувство восторга в принципе. Поэтому, наверное, для него это – обыкновенное состояние. Быть не в восторге.
– Да, – громко отвечает молодой голос. – Я попридержал полицейских, так что мы все ждем вашего приезда, Морган.
– Ты уже осматривал тело?
Нил сворачивает на перекрестке направо, притормаживая на светофоре и не без раздражения пропуская на пешеходном переходе полностью седую старушку.
Ах, да… Я совсем забыла упомянуть о том, что больше всего на свете Нил Морган ненавидит не только тинейджеров, но еще и стариков. Потому что и те, и другие постоянно бестолково снуют по улицам и путаются под ногами.
Когда мимо пронеслась незажженная вывеска «Пончиков Джека», еще не успевших открыться в такую рань, он наконец надавил на педаль газа и влетел на широкую полосу автострады.
– Я осмотрел труп, но ничего не трогал, как вы и велели, – с ноткой явного самодовольства произносит напарник. – Хорошо, что этим утром я решил не завтракать. Тело выглядит просто отвратительно.
– Труп и должен выглядеть отвратительно, Коледос, – слегка раздраженно отвечает Морган. – Ты ведь не на детский утренник приехал.
Темно-серое авто агента ФБР уверенно покидает рабочий квартал, а затем движется в направлении старых складов, расположенных за городом.
Из сообщения своего напарника он знает о том, что на окраине одного из промышленных районов ранним утром было обнаружено тело молодой женщины. Останки нашел кто-то из местных подростков, околачивавшихся неподалеку.
Морган отлично представлял себе эту картину. Скорее всего, малолетний кретин в очередной раз сбежал из дома и прятался среди полуразвалившихся ангаров, покуривая травку. Или собирался закинуться колесами. Однако его безмятежное времяпрепровождение нагло прервал окровавленный труп, брошенный у одного из складов.
Морган не ошибся – стоило ему припарковать свою тачку у желто-черной ленты, отрезавшей путь к месту преступления, где смиренно дожидалось своего часа мертвое женское тело, как он тут же наткнулся глазами на перепуганное лицо старшеклассника. Смуглый парень в черной спортивной куртке с нашивками на локтях и неумелыми татуировками на сгибах пальцев нервно теребил эти самые пальцы, в очередной раз пересказывая свою историю какому-то пухлому копу в зимней фуражке.
Но неудачливый подросток, обнаруживший труп, сейчас крайне мало интересовал Нила Моргана. Сначала ему нужно осмотреть останки и место, где они были обнаружены. Затем – собрать все имеющиеся улики. Хорошо, если ему удастся сразу же наскрести отпечатки пальцев. Хуже, если нет. Однако чемоданчик с реагентами, заботливо припасенный для таких случаев, все равно существенно повысит шансы ФБР на счастливый исход дела. Счастливый для Бюро, разумеется. Для изнасилованной и убитой жертвы никакого счастья на этой планете не уготовано.
Совершить такое дерзкое преступление в две тысячи тринадцатом году и уйти, не оставив после себя ни единой зацепки – почти невозможно. Для этого нужно быть, по меньшей мере, настоящим гением.
В эпоху технического прогресса, когда камеры видеонаблюдения натыканы даже в общественных сортирах самых бедных кварталов, шанс остаться незамеченным сводится к нулю. Вот почему в текущей эре нет ни одного серийного маньяка.
Морган отлично знает о том, что большая часть преступников – настоящие имбецилы. Так показывает практика. Можно было потрошить шлюх направо-налево два или три века назад, когда люди испражнялись в канавы и подтирались сушеными листьями лопуха. Чтобы обойти современных криминалистов, преступнику придется превзойти самого Эйнштейна. В противном случае, потенциальный серийный маньяк будет схвачен и с позором свернут в кожаный рулон уже после первого же убийства. Редкость, когда дегенерату удается замести следы и спланировать второе покушение. А до третьего не добирается уже никто. Не хватает ни интеллекта, ни прозорливости.
Вот почему термин «серийный убийца» в офисе Моргана явление такое же редкое, как шаровая молния и гипноз, оставшиеся где-то в тупоголовых девяностых. Чтобы заполучить клеймо «серийный» и попасть на первые полосы газет, до смерти пугая впечатлительных пенсионерок, необходимо, как минимум, не попасться в лапы копов после первого же преступления. Но весь замес в том, что на кровавые преступления людей обычно толкает не интеллект, а его полное отсутствие.
Поэтому мы возвращаемся к тому же, с чего начали это лирическое отступление. После две тысячи пятого года в мире просто не появляется настоящих серийных маньяков. Их отлавливают сразу же, подбираясь к ним из-за спины по горячим следам и хватая за обделавшиеся задницы. И сажают в камеру строгого режима, обрубая все дальнейшие попытки разжиться пометкой «серийный».
Это конец эпохи маньяков. Занавес для всех, кто совершил больше одного убийства. Потому что скрыться после первого преступления еще как-нибудь возможно. После второго аналогичного – уже нет. Люди всегда совершают массу непростительных ошибок, даже если пытаются тщательно спланировать свое кровавое деяние. Либо ты настоящий гений, решивший слить весь свой потенциал на игру в догонялки с ФБР вместо того, чтобы грести миллиарды, выдумывая невероятные научные проекты. Либо смазываешь сопли на сизые стены камеры, прихлебывая гороховый суп в тюремной столовой. Третьего не дано.
– М-да… – Морган склоняется над растерзанным трупом и задумчиво поглаживает свой выбритый подбородок. – Ты был прав, Коледос.
– Я сразу понял, что это дело имеет прямое отношение к Бетси Ходдерс, – важно сообщает молодой напарник, едва не лопаясь от распирающей его гордости. – И готов поспорить, что перед нами никто иная, как Тара Эдмонтон. Жаль, что лицо так сильно изуродовано.
Майкл Коледос удрученно качает головой, будто осуждая за это голый труп, лежащий внизу в луже собственной крови.
Морган хорошо знает таких людей. За годы службы в ФБР он насмотрелся на них до тошноты. Агенты вроде Коледоса не задерживаются в офисе надолго. Чаще всего они стремительно проносятся перед глазами будто вчерашнее лето. А потом навсегда исчезают за тяжелыми дверьми «верхних кабинетов».
Коледос именно такой. Один из них. Он сделает все возможное, чтобы взмыть по карьерной лестнице. Так высоко, как только сумеет вскарабкаться.
Но Нила Моргана это не волнует. Срать он хотел на Коледоса. Как в прямом, так и в переносном смысле.
Сейчас его ум занимает только одна мысль. Удивительная, волнующая и будоражащая до самых недр души. Как первый секс. Но только еще лучше.
– Чтоб я сдох, – выдохнув, он распрямляется и окидывает территорию мрачным взглядом своих темно-болотных глаз. – Неужели у нас тут проклюнулся серийник?
Серийник – это серийный убийца. Или насильник. Или и то, и другое сразу. Например, как в этом случае. Слово, почти выветрившееся из широких глянцевых коридоров Бюро. Слово-призрак.
И вот сегодня, утром четвертого сентября, оно вновь появилось на свет. После стольких невероятно долгих лет тотального забвения.
– Мы ведь дадим комментарии прессе? – с надеждой произносит Коледос, и Морган осознает, что если бы ситуация позволяла, чертов юнец сейчас бы подпрыгивал до самых грозовых туч, висящих над его башкой. – Разумеется, когда закончим здесь.
Но Морган не спешит ему отвечать. Он вообще не слушает своего напарника.
Он смотрит себе под ноги, все еще не решаясь поверить в то, что происходит. Потому что это кажется ему практически невозможным. Фантастическим бредом чьего-то больного воображения.
Кто может быть настолько дерзок, чтобы решиться бросить вызов полиции целого штата? Во времена, когда можно выяснить, сколько ты подрочил на этой неделе, даже не заглядывая в твою берлогу и не задавая ни единого вопроса? Когда любая финансовая операция навечно залипает на безликих задниках хостингов? Когда убить человека и избежать наказания за это так же сложно, как изобрести лекарство от рака?
Как?.. Как может зародиться серийный убийца и насильник в одном лице сейчас? Прямо здесь?..
– Пресса может катиться в задницу, – сухо отвечает Нил Морган, разбивая розовые мечты напарника в щепки. – Свяжись с Бюро и потребуй прислать сюда специальный наряд. И кого-нибудь из отдела по борьбе с сексуальными преступлениями. Нам не помешает лишняя пара рук.
– Понял… – убито отвечает Коледос.
– Всех копов и любопытных убрать за ограждение, – продолжает Морган. – Ничего не трогать, не ходить здесь и не топтать. Не дышать, не пердеть и даже не моргать. Ты все понял?
– Считайте, что я уже все сделал, – звучит рядом знакомый голос, а через секунду Коледос уже проносится мимо с телефоном в руке.
Оставшись в полном одиночестве, Морган нервно скребет свой наморщенный лоб. Где-то за его спиной слышны встревоженные голоса зевак. Чуть ближе бесконечно переговариваются копы, время от времени отвлекаясь на свои хрипящие рации.
Воздух вокруг пахнет холодным влажным ветром. И остывшей человеческой кровью.
У обнаженного трупа, безвольно валяющегося внизу, почти не осталось головы. Из-за широко раздвинутых ног виднеются обрывки плоти – того, что некогда было женской вагиной. Морган отчетливо видит ее влажные темно-бурые складки, торчащие во все стороны вместе с вывалившимися наружу кишками.
На черепе, частично оголившемся из-под рваной кожи, местами торчат свалявшиеся длинные волосы, перепачканные замерзшей грязью. Скорее всего, когда-то они были светлыми. Крашеными. Агент ФБР хорошо знает, что такое отросшие темные корни. Когда-то у него была жена, красившая свои каштановые волосы в блонд. Это нужно делать каждый месяц. Иначе пряди отрастут, и разница в переходе оттенков будет отчетливо заметна. Как у трупа внизу.
Концы челки слиплись от чего-то полупрозрачного, успевшего застыть на пронизывающем холоде. Он почти уверен в том, что это – мужская сперма. Убийца затащил сюда жертву, облюбовав укромное местечко среди брошенных ангаров. Потом раздел ее догола и изнасиловал. Скорее всего, он заставил ее делать минет. Поэтому на коленях предполагаемой Тары Эдмонтон остались куски грязи. Она явно вминалась ими в почву, еще влажную после недавнего дождя.
Потом он кончил ей на лицо. Поэтому пряди, растущие у ее висков, оказались в сперме. Если это так, то это совсем неплохо. Потому что на руках у ФБР появится биологический материал преступника. Этого почти достаточно для того, чтобы строить далекоидущие планы. В таком случае, третьего убийства уже не будет. С большей долей вероятности. Почти наверняка. Это и так понятно.
Нил Морган не понимает только одного. Как можно пробить человеческое тело насквозь. Изо рта к самой вагине так, чтобы под давлением из тела вышибло все внутренние органы. Тем более, как убийца мог осуществить это здесь. Посреди пустыря. Притащил с собой в тачке поршень высокого давления?.. Чушь.
Как назло, больше ничего уместного ему на ум не приходит. Возможно, сегодня просто не его день.
Морган точно знает, как протекали последние минуты жизни жертвы. Даже может воссоздать эту картину у себя в мозгу. Вот девушка, сотрясаясь от слез и холода, снимает с себя одежду. Ненадолго замирает, в очередной раз умоляя загадочного мужчину отпустить ее. Но натыкается на его холодные глаза. И захлебывается новой порцией слез. А потом послушно стаскивает с себя трусики. Встает на колени.
Все это время убийца равнодушно стоит рядом и наблюдает за ней, отдавая приказания одними жестами. Почему именно жестами? Морган не может этого объяснить. Он это чувствует.
Вокруг еще темно. Прошедший недавно ночной ливень оставил после себя множество грязных луж. Именно в одну из них падает коленями будущая жертва. Она сама берет его член в свой рот. Он не держит ее за волосы, не прижимает ладонью ее голову к своему паху и не приставляет к ее виску оружие, как бывает обычно. Но она все равно его слушается. И даже не пытается сбежать. Действует как марионетка, дергающаяся на веревках. Почему?..
А потом он кончает. Струя спермы бьет в ее рот, перекрывая дыхательное горло. Поэтому она начинает кашлять. И брызги разлетаются во все стороны, оседая на кончиках ее светлых волос. И после этого… Что произошло после этого?
Нил Морган в тупике. Как он ни старается, он не может представить себе финал этой кровавой истории. Гаснет свет, опускается занавес. И наступает кромешный мрак.
Здесь что-то не так. Что-то, что произошло на этом самом месте с этой несчастной девчонкой, было слишком неправильным. Но что? Что именно заставляет Моргана раз за разом скользить по ее окоченевшему телу своими темными болотными глазами? Что его настораживает?
Он не знает. Просто не может сконцентрироваться. Не может настроиться. Потому что вокруг слишком шумно. Шумят люди, шумит ветер. Шумят грязно-желтой листвой осенние деревья на обочине. Шумит полиэтилен, которым затянуты разбитые стекла брошенных ангаров.
Поэтому в голове у Моргана завис пробел. Но только не белого, а черного цвета. Пугающего оттенка, способного засасывать любой свет, как настоящая черная дыра.
Морган знает, что было за несколько минут до смерти девушки. И что было после того, как она уже умерла. Она падает назад, медленно отлипая губами от пока еще пульсирующей плоти убийцы. Заваливается на лопатки и ударяется головой о землю. Ее колени так и остаются согнутыми. Они лежат под ее голыми ягодицами, и ступни нелепо таращатся посиневшими от холода пальцами в разные стороны.
Убийца делает шаг назад. Больше ему здесь делать нечего. Поэтому он молча вытирает свой мокрый член о чистый носовой платок или промакивает его одноразовой бумажной салфеткой. Да, скорее именно второе. Застегивает ширинку. Поворачивается. И уходит.
В его руках пусто. Потому что на земле остались бы следы. Если бы он приволок с собой что-то тяжелое – то, чем можно было бы выбить из тела жертвы ее внутренности. Он не смог бы держать свою ношу в руках, пока она сосала его член. Значит, насильник ничего с собой не брал.
Тогда каким образом он сумел совершить то, что он совершил? Как, твою мать, такое вообще возможно осуществить голыми руками?..
Глава 4. Человек без имени
Торчать в одной машине вместе с тем, от кого твое сердце принимается отплясывать за ребрами, всегда очень сложно. Особенно, если вас обоих сковывает гнетущее безмолвие.
Он не стал отвечать на мои вопросы и не сказал, куда именно мы движемся. В этот раз мистер Чистюля не снизошел даже до того, чтобы молча скосить свои чертовы глаза и окинуть мое лицо беглым взглядом. Просто таращился в лобовое стекло и усиленно делал вид, будто меня здесь вообще нет.
А может быть, и в самом деле забыл о том, что теперь он в машине не один. Кто знает, что творится у него в голове? Он такой странный…
Вставив наушники и включив плеер, я вжалась в спинку переднего сидения и вздохнула. А затем сделала музыку погромче и уставилась в окно.
Вдоль ночного шоссе мелькали размытые пятна фонарей, редкие автозаправки и одинокие, полуразвалившиеся, придорожные мотели. Зарядивший ливень, уныло тарабаня по крыше вишневого авто, еще сильнее вгонял в состояние какого-то полного опустошения. И если бы не «Daughter – Youth», зависшая на повторе, я бы, наверное, уже давно разрыдалась.
Господи, какое это дерьмо – быть мной.
Как же я устала. Устала, разбилась об углы взрослой жизни, втопталась в грязь и пыль бытия, расщепилась на атомы бессмысленности и утонула в бездне непроглядной тоски.
Раньше мне иногда казалось, что я обитаю в причудливой клетке, где тайный механизм отсчитывает часы до того момента, когда все начнется заново – одно и то же, одно и то же. Теперь я уверена в том, что пребываю в этой клетке, вот только она выстроена из глухих стен и выбраться из нее не выходит. Никак.
Я бьюсь о грани кармического куба раз за разом, но только расшибаю кулаки и голову, оставаясь опустошенной, измотанной, лишенной сил. Я вижу: что бы я ни делала, я не могу сдвинуться с места. Может стать хуже, но не лучше.
Я как Алиса в Зазеркалье – я бегу так быстро, как только могу, стремлюсь изо всех сил, стараюсь не сдаться и не опустить руки, но в итоге стою на месте. И чем больше я бегу, тем бессмысленнее эти усилия. Я трачу свою жизнь, я трачу свои душевные ресурсы впустую. Я не получаю ничего взамен.
Я крыса, которую засунули в тесный стеклянный лабиринт, но только сыра в конце мне не полагается. Я гусеница, которая ворочается в своем коконе, обреченная никогда не трансформироваться в бабочку. Я пыль, которая настолько тяжела, что даже не может взмыть вверх и рассеяться над этим опостылевшим миром.
Иногда я ощущаю, как жизненные соки покидают мое тело. Они просто утекают прочь, после каждой моей ошибки, после каждой разрушенной надежды и несбывшейся мечты. Я стараюсь так сильно слепить хотя бы что-то из того, что у меня есть, но в итоге все это разлетается в прах. И каждый раз я остаюсь одна, собираясь с новыми силами и заставляя себя подняться с колен. А затем меня вновь ждет провал.
Мне всего семнадцать. А по ощущениям – семь сотен.
Я так смертельно устала. Это не черная полоса, это черная жизнь. Я не вижу белых полос или хотя бы микрополос, которые перемежались бы со мраком – это цельная пучина безысходности. Порой кажется, что выход так близко – просто протяни руку. И я доверчиво выбрасываю ее вперед, всерьез ожидая нащупать дверной проем. Но это не он. Это бутафория, такая же, как фотообои на стене в школьном классе литературы – просто миф, иллюзия, галлюциногенный бред.
Иногда я просто хочу все бросить и убежать. Не важно куда, просто рвануть с места и раствориться где-то далеко, где не нужно биться о стены и сглатывать слезливые комки разбитых ожиданий и упущенных возможностей. Улететь, как птица, раскинув руки в стороны. Поддаться течению холодного ветра, бросившись в его объятия.
Кто бы мог подумать, что настанут времена, когда мой оптимизм и вера в собственные силы просто иссякнут? Я крыса в стеклянном лабиринте, откуда нет ни единого шанса выбраться.
Я просто хочу идти своей дорогой и знать, что меня ждет что-то большее.
– Два часа в одной машине, а он даже не захотел узнать, как меня зовут, – сокрушенно выдохнула я. – Сплошное дерьмо…
Конечно, мистер Чистюля не был виноват в том, что моя жизнь покатилась под откос чуть ли не с момента моего появления на свет. Но я все равно ужасно злилась на него в этот момент. Так сильно, что готова была вцепиться грязными пальцами в его прилизанные пепельные волосы.
Позволив своей буйной фантазии отрисовать в мозгу эту чудесную картину, я даже самодовольно хмыкнула, а затем повернула голову к молчаливому незнакомцу. И с ужасом осознала, что он смотрит на меня. Так пристально. Прямо в глаза. Бррр…
– Что? – вынув один наушник, хмуро буркнула я.
Ну давай, скажи что-нибудь обидное. Или попытайся выставить меня вон. Мне все равно больше нечего терять. Теперь у меня остался только ты.
– Пожалуйста, никогда не произноси при мне плохих слов, – потребовал он, продолжая сверлить меня своими темными глазами. – Юной леди это не к лицу.
– Ты что, сраный преподаватель хороших манер? – грубо ответила я, с трудом выдерживая его пронизывающий взгляд. – Может, еще чаю попьем с печеньем, когда часы с кукушкой пробьют пять?
Прервав этот странный визуальный контакт, я презрительно фыркнула и выключила плеер.
– Я попросил тебя не выражаться, Софи, – поморщившись, напомнил незнакомец.
Я напряглась, замерев на месте. Что-то я не припоминаю, чтобы я говорила мистеру Чистюле о том, как меня зовут.
Я честно пыталась пару раз завязать диалог, но все мои потуги с треском проваливались, натолкнувшись на полное равнодушие. Вот почему последние часа полтора я, намертво замкнувшись в себе, копошилась в своих многочисленных проблемах, увязая в них все глубже и глубже.
Атмосфера тотального безразличия и отчужденности, повисшая в салоне вишневого авто, отлично к этому располагала. А дождливая осенняя ночь, тянущаяся вдоль желтых фар машины, угнетала еще больше.
– Откуда ты знаешь мое имя?
Я не глядя сунула плеер в карман синих джинсов и вновь уставилась в бледное лицо незнакомца. Кажется, после моего вопроса он выглядит немного растерянным. Что здесь происходит?
– Эй, – выпалила я, разглядывая пыльно-розовые губы мистера Чистюли. – Я спросила, откуда ты, мать твою, знаешь мое имя?
– Прекрати ругаться, – сухо ответил он, даже не повернув своей головы.
– Тебе это не нравится, да? – я скрестила руки на груди. – Тогда отвечай на мой вопрос, иначе…
Я замялась и замолчала. Не слишком-то понятно, чем я вообще могу ему угрожать. Разве что тем, что замараю его чистенький салон своими грязными кедами.
– Иначе я расскажу тебе одну дерьмовую историю, – ляпнула я наобум, не желая сдаваться так просто. – Она о том, как одна чертова дворняга навалила кучу прямо на крыльце нашего с мамой фургона. И когда я утром открыла дверь, чтобы отправиться в школу, я наступила прямиком в свежее дерьмо. Но обнаружила я это не сразу, так что дерьмо было везде – в школьном автобусе и на его ступенях, на моих подошвах и на полу в школьном коридоре. Дерьмо там, дерьмо здесь. Всюду дерьмо.
– Прекрати.
В его ледяном голосе появилось что-то новое. Пугающее и даже неестественное.
Такой красивый мужской голос. Ровный. Чистый. Идеальный… Такой же, как сам этот чертов блондин. Я могла бы слушать его часами. Вот только есть одна маленькая проблемка – он не разговаривает со мной.
Я была слишком раздражена. Измотана и раздавлена для того, чтобы внимать словам незнакомца, так равнодушно бросившего меня на растерзание пьяного водилы. Да, он не обязан был меня спасать. И, в конечном итоге, не выставил меня из своего авто. Но все же… Было в этом что-то такое обидное. Неправильное. Грубое. Колючее почти до слез.
Это как остаться наедине с тем, о ком ты думаешь каждую ночь. Уставиться в его манящие глаза, полностью погрузившись в них, и на несколько минут перестать существовать в окружающем мире. А потом потянуться своими губами к его лицу… И ощутить, как холодные руки отталкивают тебя прочь.
– Я видел твое фото в вечернем выпуске новостей, – равнодушно произнес он, по-прежнему глядя в залитые ливнем стекла машины. – Полиция разыскивает семнадцатилетнюю Софи Доусон, место нахождения которой остается неизвестным.
О, ну что же… Это многое объясняет.
– Понятно, – не скрывая разочарования, я откинулась на спинку сидения и засунула руки в карманы толстовки. – И что теперь? Сдашь меня копам?
– Нет, – немного подумав, ответил он. – Не за чем. Они вскоре сами тебя найдут.
– Почему это?
Я оскорбленно поджала губы и повернулась к мистеру Чистюле. Его невозмутимый вид начинал меня бесить все больше.
– Потому что ты не умеешь скрываться.
– Я назвалась чужим именем, когда заселилась в мотель, – хмуро возразила я. – И держалась шоссе, по которому таскаются только дальнобойщики.
– Это тебе не поможет.
Ну надо же! Мистер Чистюля оказался совсем не так прост. Может быть, он тоже от кого-то скрывается? Бежит от полиции? Хм. С трудом могу в это поверить. Он такой правильный, такой чистенький. Хотя… Кто знает? В чужой голове может обитать все, что угодно.
– Серьезно? – я окатила его вызывающим взглядом. – Тогда может ты научишь меня тому, как ловко избегать полицейского преследования? Дашь пару действенных советов?
Мистер Чистюля слегка повернул голову и скосил свои темные глаза в мою сторону. И на несколько секунд наши зрачки встретились. Но мне показалось, что этот кошмар продолжался целую вечность.
Как завороженная, я таращилась в его блестящие глаза, не в силах отвернуться или хотя бы опустить взгляд. И тайно молилась о том, чтобы он наконец снова уставился на свою дорогу. Это было невыносимо.
Но он, как назло, продолжал смотреть прямо на меня.
В салоне внезапно стало так жарко, как будто за окном взошло июльское солнце. Я почувствовала, как по спине потекли ручейки пота. Обычно такой ад начинался в летний полдень – скрыться от духоты под металлической крышей фургона или вне его стен было нереально. Сколько ни прячься в тени зарослей, все равно футболка начнет прилипать к спине, а лоб покроется противными мелкими каплями.
Вот только сегодня к ночи на штат обрушились первые заморозки. И за окнами вишневого авто колотил ледяной осенний ливень, больше похожий на густой мокрый снег.
– Какой отвратительный одеколон… – пробормотала я, с трудом отрывая взгляд от его бледного лица и пытаясь нашарить ладонью кнопку, опускающую боковое окно. – Здесь нечем дышать!
Наконец, мне это удалось. И внутрь машины ворвался пронизывающий сентябрьский ветер. Запахло прелыми листьями и сырым шоссе. Господи, какое облегчение…