Катарсис. Поколение, обрезанное цензурой. Остаться человеком!
После беседы с доверенным лицом президента из села Новорильское Дима вернулся в город. Составил бланк договора об уступке прав требований и распечатал его в пятидесяти экземплярах. Суть договора состояла в том, что он, Дмитрий Максимов, наделен от уступающей стороны полномочиями по востребованию долга. Через два дня он снова встретился с Зеленченко для подписания бумаг, а на обратном пути в Байсал свернул в сторону райцентра Булаево, на птицефабрику к Черняеву. Разговор получился недолгим, но продуктивным.
– Ербол Аскарович, вот, Зеленченко подписал. Посмотрите.
– Отлично! От меня что требуется?
– Подписать, принять мои условия.
Руководитель птицефабрики последовал примеру Зеленченко и поинтересовался:
– Может, помощь нужна?
– Да, не откажусь. Всех объездить мне не под силу. Думаю подать объявление в бегущую строку на телевидение и пригласить всех на собрание. Как вам идея?
– Отлично. От меня что требуется?
– Помещение вашего Дома культуры при «пташнике». Дадите?
– Без проблем!
После рукопожатия новоявленный борец за права крестьян наведался в областной телерадиоцентр.
Вниманию руководителей хозяйств области! Всех пострадавших вследствие незаконного распоряжения губернатора области по факту передачи пшеницы урожая 1996 года в пользу АООТ «Сулейман» просим 12 апреля 1997 года к 18.00 явиться в ДК байсальской птицефабрики.
Оргкомитет
Скорее всего, объявление вышло в эфир по чьему-то недосмотру, и двое суток текст непрерывно крутили на областных каналах. А потом разразился дикий скандал. Когда на телецентр обрушились репрессии, за которыми последовали истеричные угрозы губернаторских чиновников, Диме начали названивать перепуганные работники телецентра. Стало очевидно, что директора птицефабрики тоже начнут травить и прессовать. Проницательный ум борца за права сельских тружеников подсказал, что с Черняевым до собрания лучше не пересекаться, в связи с чем Дима до наступления «часа икс» якобы уехал в командировку в Омск. В действительности же он затаился на съемной квартире, которую называл обителью любви. О какой любви шла речь, вы и сами догадаетесь.
12 апреля, за час до назначенного времени, возмутитель спокойствия губернатора вышел из автомобиля у проходной птицефабрики. Не успел он поприветствовать подошедших к нему знакомых, как услышал визгливый, как звук фрезы, окрик директорской секретарши Анны Ивановны, потребовавшей, чтобы Максимов срочно прошел к шефу.
Разъяренный Черняев набросился на Диму буквально с порога, даже не ответив на приветствие:
– Во что ты меня втягиваешь?! Охренел, что ли? Не понимаешь, с кем связываешься? Меня уже пять дней дрючат! И районный глава, и прокурор области! А сегодня в восемь утра дрючил сам губернатор! Выстрелов «Авроры» здесь не будет! Ты понял меня?
– Да понял я все! Только хочу напомнить; это не я вас, а вы меня втянули в дело с «макаронкой». Вы что, всерьез подумали, что наши противники не поднимут бучу?
– Хватит! Разговор окончен. Я тебя уважаю, ты принес нам много пользы, но пока не свернешь эту авантюру, дорогу ко мне забудь! Срочно все отмени, и чтобы никто сюда не совался. И вот еще что: пока все не уляжется, в пределах моей видимости не появляйся!
Сев в машину, Дима недолго обдумывал ситуацию. Мысль отказаться от намеченного ему даже в голову не приходила. Истерика Черняева подстегнула его к еще более активным действиям.
Вечером, без пятнадцати шесть Максимов сидел в машине у поворота трассы к байсальской птицефабрике. Он встречал тех, кто решился бросить вызов макаронному монстру, будучи уверен, что кто-то, во всяком случае, жители ближайших окрестностей, обязательно откликнется, пусть даже ради любопытства. Но развернувшиеся события превзошли все его ожидания. До назначенного времени оставалось еще десять минут, а его «восьмерка» уже стояла среди служебных машин руководителей пострадавших хозяйств. Понимая, что ожидается массовый съезд представителей совхозов, Дима, оставив с управляющими своего водителя Федора Барбича, помчался в местную школу, чтобы не проводить собрание на улице. Он вошел в кабинет директора, но, даже не успев поздороваться, получил резкий отказ в аренде и актового зала, и даже класса. Непонятно, как директор школы мог узнать или догадаться, зачем к нему нагрянул юрист Черняева. Ответ на этот вопрос Дима получил на крыльце школы, где лоб в лоб столкнулся с раздраженным начальником РОВД майором Жирновым.
– Дима, никаких собраний здесь не будет! Не сей смуту, отправляй всех по домам.
– Во-первых, здравствуйте! Во-вторых, Николай Борисович, я не сею никакой смуты. Мы всего лишь решили провести переговоры с совхозами по предъявлению претензий к «Сулейману».
– Да знаю я все. Езжай в город, в другой район, и проводи там все, что хочешь, хоть государственный переворот. Только не на моем участке!
Продолжать разговор не имело смысла. Дмитрий отправился обратно, туда, где оставил Федю и директоров совхозов. За это время там произошли значительные перемены. Бедолага Федор сидел в милицейском уазике и обреченно взирал через зарешеченное стекло на своего товарища и босса. За тот год, что Федя работал у Димы, произошло много чего малопонятного ему, простому сельскому пареньку из Байсала. Повидал он и главу района в компании бандитов, и пьянки с налоговыми полицаями, а как-то раз даже возил загулявшего Диму на курортную базу Боровое в компании судьи Петропавловского городского суда. Пока босс зажигал в номере люкс с красивой тридцатилетней служительницей Фемиды, сам Федька пил горькую в придорожном мотеле. Да много чего бывало! И нешуточные наезды чеченцев, когда было страшно приближаться к собственному дому, где могла оказаться засада. Но такого затравленного взгляда, как сейчас, Дима у своего «Санчо Пансы», запертого в уазике, никогда еще не видел.
Тем временем люди все прибывали, количество приехавших на встречу директоров хозяйств росло как на дрожжах. Вдоль обочины растянулась вереница служебных «Волг», с десяток машин стояли и вдоль основной трассы перед поворотом. Свернуть на дорогу к птицефабрике им мешали сотрудники ГАИ.
– Товарищи, приношу вам свои извинения, – обратился Максимов к собравшимся. – В ДК нам в последний момент отказали, даже школьный класс не получилось арендовать. Поэтому сейчас, чтобы не нервировать милицию, прошу всех организованно проехать за мной, за черту Байсала в сторону города. Все знают объездную дорогу? Туда я и сверну. И там, прямо в поле…
Договорить пылкому оратору не дали. Максимова, взяв под локотки, препроводили в милицейский бусик, где находился весь личный состав сотрудников райотдела. И вся компания проследовала совсем в другое место.
Следующие три часа Дмитрий Максимов бессмысленно проторчал в кабинете заместителя начальника РОВД. Последний, не зная, чем занять этого бузотера, не раз предлагал ему «раздавить бутылочку», но в итоге, получив окончательный отказ, приговорил ее в одиночку.
По освобождении, направляясь на выход мимо дежурки, озадаченный последними событиями Дима увидел поджидавшего его Федора. Сказать, что «Санчо Панса» был шокирован происходящим, – не сказать ничего. Отчаянно жестикулируя, перескакивая с темы на тему, Федя начал рассказывать, что случилось.
Выяснилось, что Федя имел весьма веские причины столь ужасно себя чувствовать. Как только Дима уехал, к трассе подъехали на крутом джипе люди в штатском и уазик с автобусом, под самую маковку забитые ментами. Штатские сунули в нос Федору корочки КГБ и сообщили, что он арестован по подозрению в подготовке государственного переворота…
И тут с Федей произошло то, что в научной литературе зовется измененным состоянием сознания. Метаморфоза была стремительной, в форсированном, так сказать, режиме, и, разумеется, без воздействия каких-либо веществ. Если ранее, согласно Фединым представлениям, его босс Дмитрий Максимов являлся обычным авантюристом, имевшим главной целью срубить бабла, при этом неважно на чем, то теперь его образ виделся кардинально иным. Иначе Федя стал воспринимать и сам мир.
Когда Федора, подталкивая в плечо, вели в уазик, один из гэбэшников пробубнил ему в спину, что на свободу «подельник экстремиста» вернется в лучшем случае лет через двадцать пять, и то если избежит расстрела. Вот тогда-то до Федора и дошло, в насколько серьезном деле он замешан. Все это он пересказывал на одном дыхании, причем настолько искренне, что у Димы не возникло и тени сомнения в том, что его оруженосец воспринял глупую шутку людей в сером всерьез. Верного товарища следовало успокоить.
– Федор, не кипятись! Между сторонами найден консенсус на высшем уровне. Нас решено обменять на иностранных резидентов. Так что расслабься, не переживай, и давай поскорее смоемся отсюда!
Недоумевающий Федор, так ничего и не поняв, засеменил за своим боссом. Кто эти стороны, что за консенсус, и зачем их с Димой на кого-то менять? Однако задавать глупые вопросы в момент судьбоносного решения сторон об обмене Федя не решился.
Монолог водителя продолжился и на улице. Максимов слушал его вполуха, обдумывая ситуацию. К реальности Диму вернул очередной эмоциональный вопль рассказчика в наиболее живописном месте повествования. Вспомнив выражение глаз Феди, когда тот, сидя в уазике, действительно полагал, что сейчас его повлекут в подвалы КГБ, где примутся выбивать признание в заговоре и откуда, «если, конечно, повезет», он вернется лет через двадцать пять, Дима вдруг засмеялся. Точнее сказать, разразился громким хохотом, чем окончательно добил своего «Санчо Пансу». Тот обескураженно замолчал и непонимающе уставился на виновника своих злоключений.
– Федор! Милый мой Федор! – патетически заговорил Максимов. – Все только начинается! Поверь мне, нас голыми руками не возьмешь. Нас ждет очень увлекательное путешествие, даже не сомневайся! Мы с тобой войдем в историю! Потомки будут помнить нас и с трепетом произносить наши имена. В школьных учебниках напечатают наши фото. Да-да и твое тоже! Фото скромного поселкового паренька, которому посчастливилось стать правой рукой самого́…
На этом месте Дима запнулся. Определение собственного места в истории, а проще говоря, того, кем будет этот «сам», требовало времени. Однако долго размышлять на эту тему не позволяли ни обстановка (крыльцо РОВД), ни атмосфера (было начало апреля, уже стемнело и похолодало). Взглянув на своего преданного помощника, застывшего с отвисшей челюстью, Максимов продолжил.
– Кстати, у тебя есть фотография, достойная для размещения в учебниках?
– Нет. Есть… – противоречиво ответил Федя.
– Все понятно. Где наш транспорт? – подытожил беседу Дима.
Когда оба уже сидели в машине, а прогретый движок распространял по салону приятное тепло, Дима снова заговорил.
– Итак, Федор, подведем итог. Старт дан мощный! Это же совсем другой коленкор! – Максимов чувствовал себя в ударе, несмотря на сильный голод. – Брестский мир подписан самим Николаем II. Согласен?
В присутствии Феди Дима любил сыпать умными словечками, значение которых часто и сам не понимал. Ведь чем больше он – гений, босс! – умничал, тем больше преданности читалось в глазах «оруженосца» и тем реже у того возникало желание заводить речь о зарплате. Честно говоря, на этой странной работе зарплаты у Феди – в обычном понимании – не имелось. Изредка он мог похвастаться перед домочадцами парой стодолларовых купюр, но подобное случалось нечасто. А сейчас так и вообще не до того: как можно было заикаться о столь низменных вещах, когда при подведении итогов несостоявшегося мероприятия выясняется, что Брестский мир подписан самим Николаем II? Спрашивать, что такое Брестский мир, понятное дело, тоже не стоило, хотя бы из соображений безопасности, – это могло оказаться государственной тайной.
Выразив полное согласие непонятно с чем, водитель предпочел выехать со стоянки без лишних комментариев.
– Итак, дорогой мой друг и соратник Федя, какой следующий шаг предпримет наша корпорация? – продолжал разглагольствовать Максимов. – Как поступит наш стачком, сформированный высоким синклитом представителей тружеников села?
При очередном потоке словесных излияний босса Федор снова счел за нужное промолчать. Он уже давно привык к такой манере общения, когда Максимов вроде как и задавал вопросы, но ответов на них не требовал. Да и отвечать представлялось делом неблагодарным. Попробуй догадайся, какой зигзаг выкинет в следующую минуту мозг Димы! Тот и сам не раз признавался, что порой даже предположить не может, куда поток сознания занесет его через час, а тем более через сутки или неделю.
Единственное, к чему Федор реально не мог привыкнуть, – слишком частой смене вывесок передвижной «конторы», состоявшей из них двоих. Порой ему казалось, что где-то там, в закулисье, существует и активно действует коллектив, руководимый его начальником, но в реальности их было всего двое.
Гордое название «Стачком представителей тружеников села» Федор воспринял как новую вывеску и подумал, что выглядит все это довольно странно. Еще неделю назад они разъезжали по области, требуя с тех же тружеников села вернуть долги птицефабрике. А теперь что?
Тогда Дима придумал интересный трюк. От прикормленного налогового полицая он узнал, что до сведения налоговиков доведено распоряжение правительства о содействии предприятиям, имеющим задолженность перед бюджетом, по взысканию долгов с дебиторов. Пока никто не успел понять, как следует толковать эту норму, Дима уже заключил соглашение с начальником областной налоговой полиции господином Эрфардом. Из текста соглашения следовало, что налоговая полиция Северо-Казахстанской области оказывает содействие по вынесению ограничений на право распоряжения имуществом предприятий, состоящих в должниках у птицефабрики. После чего, по словам самих руководителей хозяйств, «этот пацан Максимов» стал для них гораздо страшнее чеченцев. «Те хоть пугают сначала, что зеленкой обольют12, а этот вместе с налоговым полицаем сразу описывает и забирает имущество на сумму предъявленных претензий», – сетовали хозяйственники. Федя это слышал не раз.
А теперь вдруг шеф возглавляет стачком по защите тех же самых сельчан. В итоге его, Федора Барбича, сегодня задерживает КГБ и обещает в лучшем случае «четвертак» вместо расстрела. Потом их с Димой выпускают из застенков, пообещав обменять на каких-то резидентов
«Интересно, а если я сам пойду в КГБ с повинной, может, не станут менять? – думал Федя. – Может, снисхождение какое выйдет?»
Проблема состояла в том, что он не понимал, в чем должен признаваться, чтобы избежать обмена. Из тяжелых раздумий его вывел голос Димы:
– Что делает любой уважающий себя арестант после того, как откинется?
– Не знаю. Я не сидел, – недовольно буркнул Барбич.
– Деревня! В загул уходит! Мы с тобой побывали в плену РОВД, пережили муки неволи. Теперь имеем право. Держим курс в «Утенка»!
Когда Дима с Федором входили в кафе «Утенок», намереваясь загудеть по случаю освобождения, губернатор Северо-Казахстанской области в своем кабинете в пух и прах разносил подчиненных, в том числе и начальника КГБ вверенной ему области полковника Мусенко за поднятую в области шумиху.
– Что это вообще за фрукт?! – орал Генрих Андерсович Гиберт на своего зама. – Ты хоть понимаешь, что двадцатилетний пацан до такого бы не додумался? Может, это Черняев свою игру ведет? У него ведь и сходка эта планировалась.
– Нет, – пытался парировать тот. – Судя по всему, все исходит от Зеленченко. Только он может взбунтоваться против нас, ведь и его зерно изъяли. А на приватизацию элеватора у него свои виды имелись, сами знаете. Вот он и нашел дурачка, который теперь бучу поднимает.
– Тогда все ясно, – сказал губернатор, немного успокаиваясь. – Да и не из того теста Черняев, чтобы нам зубы показывать. Ему только перед бабами чешуей блистать. Сейчас позвоню Зеленченко. Может, он уже и от президента благословение получил мочить нас?
Секретарша соединила губернатора с Зеленченко.
– Алло, здравствуй, Василий! Гиберт потревожил. Да, спасибо, здоровье в порядке. Степаныч, мы ведь с тобой давно дружим, поэтому давай напрямик. Да-да в связи с этим вашим собранием в Байсале…
Закончив разговор, глава области подытожил:
– Зеленченко здесь не при чем, похоже, кто-то другой. Или и правда этот щенок самодеятельностью занимается? Кто он вообще такой?
– Да обычный выскочка! В прошлом году при приватизации овощной базы он нам немало хлопот доставил. Кстати, по поручению того же Зеленченко, – устало вздохнув, ответил Гадлиев.
– Да, точно! А я думаю, откуда мне его имя знакомо…
– Смотрите, – Гадлиев нервно сглотнул. – Вот что указывается в служебной записке, которую нам предоставил присутствующий здесь товарищ полковник. Этому Дмитрию недавно исполнилось двадцать три года. Последние полтора года работает у Черняева юристом. Бомбит хозяйства по их долгам. Сколько техники в счет долга позабирали, сами уже счет потеряли. Слабое место – девочки и хранящееся в архиве уголовное дело, возбужденное в 1995 году, тогда же и закрытое. Не дал он ментам себя сцапать.
– Это твоя головная боль! Сделай так, чтобы я больше про этого сосунка не слышал, – еще более устало ответил губернатор.
Тем временем виновник диалога между первыми должностными лицами области во всю прыть отплясывал джага-джагу в кафе «Утенок», а вокруг него отжигала, демонстрируя изгибы соблазнительного тела, полуфиналистка конкурса красоты «Мисс Петропавловск-1996». За ней и двумя ее подружками смотался в город Федор, пока Дима распоряжался накрыть поляну в уютной кабинке с камином. Отсюда в течение следующих трех суток Максимов выбирался лишь в свою обитель любви за тем, о чем здесь писать неприлично…
16 апреля 1997 года он вернулся домой, к жене Ирине и четырехлетнему сынишке Степе. Спустя еще два дня, утром 18 апреля, Максимов сидел в комнате ожидания на проходной областного КГБ. За два дня, проведенных с семьей, он составил текст заявления по факту неправомерных действий сотрудников Байсальского РОВД. Упомянул и повестку сорванного милицией собрания, а также изложил историю хищений зерна у сельхозпроизводителей области. В заключение просил принять меры касательно милиционеров, незаконно задержавших его в Байсале, и содействовать в возбуждении уголовного дела в отношении ряда лиц, связанных с «Сулейманом» и причастных к хищениям зерна с элеваторов области. Именно «хищениями» Дмитрий назвал несанкционированную передачу зерна, поскольку никаких разрешительных документов на право распоряжения чужой собственностью ни губернатору, ни его замам, ни тем более туркам никто не выписывал.
Проблемы, однако, начались сразу же. Дежурный офицер, которому Дима сунул под нос свое заявление, предложил ему подождать кого-либо из компетентных сотрудников.
– Товарищ майор! – злился Максимов. – Я уже полчаса жду какого-то вашего сотрудника! Вы зарегистрируйте мое заявление, да я домой пойду!
– Минуту еще подождите, к вам сейчас выйдут, – сурово нахмурил брови майор.
В это время полковник Мусенко, главный чекист области, сидел в своем кабинете и с недоумением читал заявление Максимова, сорок минут назад принесенное из дежурки. Он не знал, регистрировать его или нет. Дозвониться до губернатора или его зама полковник не мог, потому что те отбыли с дружеским визитом к губернатору Тюменской области.
– Бекетыч, зайди, – пригласил он по внутренней связи своего зама. – Вот гляди. Прочти прямо сейчас.
В кабинет вошел заместитель и принялся внимательно изучать заявление. Когда он дочитал текст, Мусенко холодно спросил:
– Ну, что скажешь?
– Да что сказать? Голованов практически с этим же вопросом нам уже два года покоя не дает. Тут и так все ясно. Только, сами знаете, «Сулейман» создавался по воле самого Первого. Что мы-то сделать можем?
– Правильно рассуждаешь. Поэтому возьми это и ступай в комнату ожидания. Там сидит юный авантюрист… насмотрелся, видать, итальянского сериала «Спрут». Верни ему заявление и настоятельно порекомендуй не лезть не в свое дело. Понял? – отдал приказ полковник.
– Так точно. Разрешите исполнять?
Как только заместитель покинул кабинет, полковник устало опустился в кресло и закрыл глаза.
Из КГБ Дима вышел взвинченным. Он понимал, что если его обращение отказались даже регистрировать, ничего хорошего ожидать не приходится. Теперь-то как быть? Вышедший к Максимову комитетчик вежливо, но доходчиво объяснил, что его заявление регистрировать никто не собирается, а с жалобами на сотрудников РОВД следует обратиться в прокуратуру соответствующего района. Что касается зерна – в суд и только в суд, а уж никак не в их организацию.
Дима был совершенно деморализован. В следующем месяце он не придумал ничего умнее, чем рассылать это заявление, правда, исправленное и дополненное, в другие правоохранительные органы. Основным дополнением стала жалоба теперь уже на бездействие областного КГБ.
Апрель вместе с растаявшим снегом испарился и канул в прошлое. Май прошел в тщетном ожидании реакции госорганов. В силу наивности, свойственной молодости, и отсутствия истинного представления о реальном положении дел Дима пребывал в уверенности, что механизм правовой защиты вот-вот придет в движение. Да и как иначе? Ведь он обратился к самому президенту Казахстана! Сейчас его администрация устроит грандиозный шухер, и на орехи достанется всем. Маховик закрутится, и против губернатора возбудят уголовное дело!
Реакция не замедлила последовать: маховик закрутился, но, увы, совсем в другую сторону. Начальнику КГБ полковнику Мусенко устроили нагоняй за то, что не пресек на корню действия «протестной суки»! Лихорадило и администрацию губернатора.
– Худохтар Гадлиевич, вы и в дальнейшем собираетесь пассивно наблюдать, как этот сопляк на нас бочку катит? А ведь завтра он в газеты писать начнет. Что молчишь, сказать нечего? – кричал на своего зама губернатор области. – Мусенко, может, хоть ты что-то дельное скажешь?
Глава областного КГБ в ответ лишь вытянулся в струнку и молча уставился на люстру под потолком кабинета.
– Ладно, полковник, не психуй, просто реши вопрос в оперативном порядке… не мне тебя учить, – почти мирно закончил разнос Генрих Андерсович.
Реакция «в оперативном порядке» последовала очень быстро. Вечером 9 июня, когда Максимов возвращался с празднования дня рождения младшего брата, у дома его уже ждала черная «Ауди».
– Дима, салам алейкум13! – произнес через приоткрытое окно водитель. – Аубакар посоветовал нам к тебе обратиться. Если располагаешь временем, иди в машину, поговорить надо.
Не почувствовав подвоха, Максимов отправил домой жену с ребенком, а сам сел в машину, где, как оказалось, уже сидели трое здоровенных чеченцев. Двери тут же заблокировались.
– Не дергаться! Сиди смирно. Ваха, смотри, чтобы не брыкался, – распорядился водитель, выезжая со двора.
Машина остановилась у глубокого оврага. Сначала из салона вышли чеченцы, затем пассажир. Максимов не успел даже сгруппироваться, как получил удар под дых. Хватая ртом воздух, он попытался устоять на ногах, но от следующего пинка в спину отлетел на несколько метров ближе к обрыву. Попытался подняться, но его снова сбили с ног и волоком потащили к краю.
– Ты, демонюга, Чингачгук недоделанный, нохчей14 местных знаешь? – брызгая слюной, спросил самый мордастый. С полминуты Дима молчал. Потом ответил:
– Только Аубакара – он чеченец, товарищ мой, одногруппник…
– А теперь внимательно посмотри на меня и на них!
Двое других, не выражая эмоций, приблизились вплотную, глядя на Диму со спокойным равнодушием профессиональных киллеров.
– Скажи, ты когда-нибудь видел кого-то из нас в вашей дыре?
– Нет.
– Это хорошо. Но если заставишь нас переться сюда еще раз, то следующая наша встреча будет последней в твоей жизни. Понял меня?
– Понял.
– За деньги, что люди заплатили за нашу беседу, мы могли бы тебя здесь живьем закопать. Но нас попросили только предупредить. На первый раз.
Больше Диму не били. Не говоря ни слова, чеченцы сели в машину и уехали. Домой Максимов пришел только к полуночи, добравшись до города на попутке.
«Да, деласерьезные, – размышлял он, лежа дома на диване. – Чехи15 и правда в городе не засвечены. Откуда, интересно, они узнали про Аубакара?»… И Дима провалился в беспокойный сон.
Выяснить это можно было только у самого бывшего одногруппника. На следующий день Максимов встретился с ним. Встреча явно не доставила радости ни тому ни другому.
– Аубакар, тебя никто из чеченцев залетных обо мне не спрашивал? – спросил Дмитрий. Последовал отрицательный ответ, но выражение глаз Аубакара свидетельствовало об обратном.
После этого непродолжительного разговора Максимов ударился в пьяный загул. Несколько дней спустя, придя в себя в доме своей верной подруги Ольги Сулейменовой, Дима вызвал водителя и отправился к Зеленченко.