Слово закона. О магах и людях
Но не тут-то было.
Лед превратился в воду. Она покрыла грудь и руки магистра – заледенела. Вилен успел лишь немного приподнять и развести локти в стороны. Попытался высвободиться. Но даже сверхчеловеческие силы магистра не помогли обрести свободу от толщи льда.
Истекающий потом маг плавно поднимал длани вверх – вторя им, воспарял и лед, сковывающий Вилена.
Оплошность. Провал. Конец. Вилен осознавал, что вот-вот маг, управляя льдом, с силой бросит его о землю – перелома ног не избежать, и это в лучшем случае. Что ж, теперь он будет с Родом в равных условиях…
Нет!
Неподдельное остервенение заволокло его взор, – дальнейшее он почти не помнил, как то часто бывает в ситуациях, когда от твоих действий зависит вся жизнь.
Он находился на высоте не меньше четырех саженей от земли, когда, подавшись вниз, прогнув поясницу, резким движением выкрутил локоть. Хруст. Немой вопль застыл в его горле и, не найдя выхода, казалось, чуть не разорвал ему голову. Раскрытая ладонь с импульсатором устремлена в мага.
Последний заряд…
Импульс пришелся в пальцы правой руки молодого мага. Испустив крик, он зажмурился и скорчил гримасу, схватился за кисть.
Вилен полетел вниз. Каким-то непостижимым образом он успел перекрутиться в воздухе и, рухнув на землю, сумел сделать кувырок, не переломав ноги.
Руки его по-прежнему были скованы, но меч оставался при нем. Вилен развернул его в пятерне острием вниз. Не обращая внимания на боль в локте и лодыжке, он сорвался в сторону мага.
Затупленное острие клинка застыло у горла лэра. Болевой стон с ноткой досады изошел от него.
– Стоп! – заорал экзаменатор.
– Победитель – номер четыре! Так распорядился Господь! – уже оказавшийся около них, объявил он. – Славный бой. А теперь убери клинок. А вы, лэр, перестаньте скулить и растопите лед.
Взгляд, напоминающий глаза удивленного и в то же время виноватого щенка, – вся гримаса лэра преобразилась, – Вилену показалось, что тот даже забыл о своих без сомнений сломанных пальцах. Тем не менее, маг никак не возразил магистру и – то ли от боли, то ли со страха – судорожно кивнул. Скупая улыбка озарила лицо Вилена: некогда грозный, пусть и молодой маг – суровое испытание для него – теперь походил на борзую, которая тут же прекратила лаять и виновато положила голову на лапы, как раздался голос недовольного хозяина. Воистину, так с лэром может разговаривать только магистр Белого ордена.
Экзаменатор повернулся и махнул. К ним подбежали ранее несшие Рода магистры наставнического отдела. Лед обернулся водой – Вилен облегченно развеял флюиды и тут же подкосился. Сердце его колотилось, болезненные ощущения в локте и щиколотке – ничто в сравнении со свинцовым, ноющим, разрывающим мышцы недугом, пронзающим все тело, затупляющим все органы чувств. Впрочем, этот недуг стал для него уже делом обыденным как неизменная плата за Силу; каждый магистр испытывал сродные ощущения после оттока флюид. Маги-врачеватели вновь и вновь поднимали магистров на ноги, дабы будущие белые маски могли с головой, не жалея собственного тела, вновь броситься в полымя тяжких испытаний. Вилен прекрасно помнил, как первые дни падал в обморок после отлива магических сил.
– Идти можешь? – сухо обратился к нему один из магистров.
Вилен коротко кивнул в ответ.
– Как бы тебя там ни звали, наслаждайся своим именем, – бросил экзаменатор вслед ковыляющему Вилену. – Поздравляю. Завтра ты его лишишься навсегда.
Уже после, проходя через то помещение, откуда он вышел, безотчетно перекинувшись парой сдержанных слов с тем, кому еще предстояло испытание, под поздравления пяти магистров, ожидавших своей очереди в просторной зале, Вилену вспомнилась последняя фраза экзаменатора. И в невозмутимом доселе сердце заскрежетала горесть: невозможно лишить имени того, у кого его нет. «Конечно, – подумал Вилен, – сержант не фамильное имя имел в виду», – однако легче от этого не стало. Нематериальная потеря старых лет, детских лет, повернувшая русло жизни именно в том направлении и ни в каком иначе, – давно забытая, но изредка, точно вздувшееся тело утопленника, всплывающая из пучины разума горесть будет преследовать его до самой ночи, омрачая триумф.
Завтра он принесет клятву, получит нашивки белого меча на буром поле и его распределят в отряд ищущих. Завтра же он и получит первое задание на ликвидацию лэра-отступника. Впрочем, истинный смысл слова «ликвидация» ему предстояло только узнать.
Глава 3
Жил-был лэр. Мановением руки тучи грозовые разгонял, по воле его пустыня полем плодородным оборачивалась, – столь могучим он слыл. Столь мудрым, что даже вековые старцы в преклонении ходили у него совета просить. Но была у той мудрости и обратная сторона: вопрос один покоя ему не давал, и ни у кого совета спросить он не мог: как быть?
Лэр тот долгие годы горевал о потере – много лет как уж мир покинула любимая лэрэса его. И все могущество, вся мудрость необычайная бессильна пред смертью оказалась. Ибо смерть лишь самому Всевышнему подвластна. И принялся лэр безутешно молиться, днями и ночами в трансе богоугодном пребывать; все святыни и храмы в богомолье изъездил да богатства свои тем храмам роздал. А Всевышний молчал. Ибо таков вещей порядок.
Отчаялся лэр, обидой на весь мироустой воспылал; в сторону противоестественных чар взглянул. Вступил на путь богомерзкого колдовства, некромантией занялся. И будучи лэром от природы гениальным, быстро высот в темных искусствах достиг.
И нашел он способ воскресить лэрэсу любимую. И не было предела счастью его, как увидел прекрасный лик ее пред собою. Но попятилась лэрэса, не признала в нем некогда мужа любимого. Поняла цену, кою за жизнь ее заплатить пришлось, уразумела, сколько душ безвинных загублено по прихоти было. Отвергнула дар богопротивный.
Взбеленился лэр – убил лэрэсу в порыве гнева неодержимого. Да не просто убил, а саму душу ее в клочья разорвал. Перестала лэрэса существовать вовсе.
И понял лэр, что натворил. И упал на колени. И взмолился о прощении. А Всевышний молчал. Ибо таков вещей порядок. В крайнем отчаянии лэр руки на себя наложил. И не простил Всевышний его – и по сей день душа лэра того в Бездне безграничной томится.
Ибо нет прощения тем, кто с душами играть смеет.
Предание о некроманте.
Загадай желание
– И я не знаю… – вздохнул Орен, сидя рядом с сестрой на скамейке меж садовых зарослей жасмина. Впервые за три дня он остался наедине с Нарией, впервые он решился рассказать ей о случае с Андором, и сейчас на душе полегчало, словно то событие, его гложущее, было чем-то осязаемым, видимым, от чего можно отломать ломоть и разделить его с любящим и понимающим человеком. – Правильно ли я поступил? Мне кажется, правильно. Только мне почему-то неспокойно. И Андор вроде не обижается. Все как раньше. А мне все равно как-то не по себе.
– Это грустно, это очень грустно… но, к сожалению, Оренчик, такое случается повсеместно. И этого не изменить. Не тревожься, братик, все будет хорошо, – говорила Нария вполголоса, постоянно озираясь по сторонам, особенно на террасу. – Все будет хорошо… Ты поступил достойно, мужественно. Как настоящий лэр. А люди… люди бывают разные. Не все такие, как ты, и не все, как Андор, – все мы разные. Ты сделал доброе дело. Но при этом пришлось окостерить стражника, пусть даже он того и сам заслужил, пригрозить другу. А может тебе неспокойно оттого, что вмешался, как тебе кажется, слишком поздно. Ты очень совестливый, и этого не нужно стыдиться. Совесть, как бы тебе сказать… это не плохо, хоть она порой и мучает нас даже после добрых дел. Но без нее никак. Она помогает нам разграничивать добро со злом. Конечно, кому-то совесть позволяет вытворять такое… Ну, лучше не будем о плохом. Все люди разные. Главное, братик, ты у меня хороший.
– Я – маг… – томно произнес Орен.
Нария обняла его, прижала к себе и, прислонившись теплой щекой ко лбу брата, зашептала:
– Братик, вот скажи мне, если тебя ущипнуть, тебе будет больно?
– Конечно.
– И мне будет. Никому такого не говори, но… различия между нами… различие только одно: ты обладаешь Силой, а я нет. Но чувствуем и переживаем мы одинаково: от потери любимого рыдает как лэрэса, так и кухарка, боль чувствует как плотник, влепивший себе молотком по пальцу, так и самый могущественный лэр. Все мы, Оренчик, в первую очередь, люди, а уж потом те, у кого магическая сила есть, а у кого ее нет. А все разделения – крайности. Крайности никогда до добра не доводят. Мы, наша империя – это еще не весь мир, не везде же такие разделения как у нас.
– Ты про Сиордан? – тихо заметил Орен.
– О Боже, что ты, конечно нет! Там все еще печальнее… Даже если половина из того, что я читала, правда, к магам там относятся хуже, чем к скоту. Это другая крайность – для примера она не годится. Можно привести… хм… ну вот Хари Шалиаф. Там вообще никогда никаких разделений не существовало. Да даже сейчас взять хоть бы какие-нибудь далекие края, вот, скажем, Шенгемир, Лониния, Трегатиния, Дершавель – я слышала, там уже разделений тоже никаких нет. В каком-нибудь Дор-Доре или Саре проводят реформы в этом направлении.
– Реформы? Это как?
– Ну, понимаешь, братик, когда правители понимают, что всё, так больше продолжаться не может, понимают, что мир не стоит на месте, постоянно меняется – и они хотят соответствовать изменениям, – ну там, законы новые вводят, устаревшие убирают, о благе людей заботятся и все в таком духе.
– А как же Халлия? Ты столько о ней рассказывала. Я думал, ты ее поставишь в пример. Или там тоже… эти, как их?.. реформы проводят?
Нария мягко улыбнулась.
– Нет, Оренчик, Халлия интересна не тем. Там все неизменно с незапамятных времен и устроено по-другому.
– Да-да, я слышал: касты и все такое. Нам в школе рассказывали. Но там же рабство! А рабство – это варварство! – Орен решительно не понимал столь горячую привязанность сестры к тому месту. Он всегда с интересом слушал ее восторженные рассказы о Халлии и всегда недоумевал, почему они так различаются с тем, что ему рассказывали на уроках мироведения.
– О, мой милый братик, ты так многого еще не понимаешь… – Он ясно уловил печальную нотку, пробежавшую в голосе сестры, тоску в ее добрых глазах; он всегда распознавал это безошибочно точно.
Ему захотелось как-то приободрить Нарию, но слов не находилось.
– Но ты же поедешь туда… – И отчего-то ему самому стало грустно. – Значит, мы с тобой не будем видеться…
Нария тихо хихикнула. И этот легкий смешок показался Орену самым прелестным звуком, что может существовать в этом мире.
– Это будет только на третьем году обучения, – приглаживая непослушные волосы на голове брата, нежно утверждала она. – Да и то далеко не факт. Ты уже станешь большим, совсем взрослым. В академии магии учиться будешь. Возможно, даже свою лэрэсу или… или просто возлюбленную повстречаешь.
– Не надо мне никаких лэрэс! – смутившись, заупрямился Орен. – Я с тобой поеду! Будем там жить, всякие… древности разглядывать, и ни о каких этих крайностях и реформах не думать. Халлийский выучу! Честно-честно.
Нария рассмеялась искренне, звонко, обворожительно. «Так, наверное, не смеются даже самые прекрасные лэрэсы из детских сказок», – выражала улыбка на устах Орена.
Грубая, тонкая рука, впившаяся в волосы Нарии, бесцеремонно выхватила сестру из воображаемого мирка Орена.
За беседой они не заметили, как со спины к ним подкралась оголодавшая рысь, оголодавшая до слез дочери.
Нария, заключенная в мертвой хватке матери, резала сердце Орена вскриками.
Обескураженный Орен не раздумывая бросился их разнимать.
– Отпусти! Отцепись от нее! – кричал он, крепко схватив Даринию за руку и пытаясь отъединить от волос сестры. По возгласам мучений Нарии быстро понял, что причиняет ей еще большую боль. Сменил тактику – со всей силы пальцами сдавил материнскую кисть.
Наконец Дариния отпустила дочь и, оттолкнув Орена, немного попятилась. Смахнула оставшийся в руке клок светло-русых волос.
– За что, мама, за что?! – согнувшись, ладонями закрывая лицо, рыдала Нариния.
– Какая я тебе мама?! Лэрэса мать! Вбей это в свою пустую голову раз и навсегда! – Дариния шагнула вперед и занесла ладонь над дочерью. Орен успел перехватить материнскую руку.
Она рывком высвободилась и продолжила вопить:
– Кто тебе, дрянь, позволил прикасаться к Клаунерису Младшему?!
– Он… – открыв обезображенное от налившихся кровью шрамов и слез лицо, пыталась выговорить Нария. – Он кричал, плакал. Тебя не было. Ти… Лэрэсу Тиру не нашла… Служанкам ты запретила…
Дариния подскочила к дочери и вновь вцепилась ей в волосы, рвала их и бранилась. Нария жалобно вопила. Орен бросился вслед за матерью, но ударился лбом о силовой барьер. Руки его тряслись, на глаза точно надели шоры. Раз за разом разбивал кулаки о почти прозрачную, но такую ощутимую для него стену, выкрикивал несвязные ругательства, оббегал с другой стороны, молотил ногами – все безуспешно. С каждой мольбой, с каждым новым завыванием Нарии ему все больше казалось, что беспощадные материнские руки вырывают клоки волос из его собственной головы.
– Вероломная тварь! – кричала Дариния, истязая дочь. – Ты мне так мстишь?! За всю мою доброту? Малолетняя курва! Я оставила тебя, воспитала! Хочешь, чтоб твой брат человеком стал? Ах ты погань заразная! Ты здесь жить не будешь! И об учебе забудь! Дрянь неблагодарная!
Орен отскочил назад – нечто дикое, животное, необузданное вконец завладело им: весь мир угас в коридоре мутного туннеля.
Небольшой по размерам, но неконтролируемый по силе сгусток пламени вылетел из его ладоней и угодил в барьер. Пламя распласталось по полупрозрачному куполу и исчезло вместе с ним.
Вопль! Не Нарии – Даринии! Дикий вопль. Ее волосы вспыхнули как смоляной факел.
Огонь развеялся.
Дариния повернулась к Орену; спазматически трясущимися руками ощупывала сильно опаленные волосы, выпучив глаза, усердно дышала. Затем ее ладони сползли на уши – мать скорчила болезненную гримасу и широко раскрыла рот, точно оттуда сейчас вырвется пронзительный визг, но не издала ни звука. Запахло горелым.
Орен стоял и с отупением глядел на нее, – не сознавал, не помнил, как такое случилось.
«Мама… – Орен сложил дрожащие длани лодочкой и зажал ими рот и нос. – Кто?.. Это я! Я! Что я наделал!»
Он взглянул на Нарию – та сидела на коленях и панически оглядывала его. Никогда прежде он не видел взгляд сестры таким: распахнутые, заплывшие от слез и ужаса глаза не задерживались ни на чем, окидывали Орена с ног до головы, разъяренные, перепуганные, непонимающие.
– Ты… Что ты?.. На матерь!.. – задыхаясь от неистовства, пыталась выговорить Дариния.
Взгляд Орена помутнел от слез. Он зажмурился и побежал, просто рванул с места, перемахнул через каменный забор сада, – не понимал, даже думать не хотел, куда и зачем бежит. Стремился вперед, не видя дороги, не сдерживал слез. Не видел ни людей, ни домов, не слышал никого и ничего. Его нес вперед бешено трепещущийся в груди сгусток, сдавливающий все внутри комок, и ничего кроме него не существовало! Весь мир в те мгновения ограничивался для него этим комком.
Опомнившись, Орен склонился в приступе удушья, опершись ладонями о колени. Беспорядочно идущие люди ненароком задевали его.
Отдышавшись, он выпрямился: толчея и выцветшие, поношенные одежды прохожих, слабый свет редких огненных фонарей, твердый грунт под ногами, ор, свист, смех и громкие переговоры вокруг, вонь пота, мочи, хмеля и чего-то еще, – Орен понял: он в нижнем кольце.
«Странно», – подумал он, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Не было того всепоглощающего чувства, какое всегда не давало ему покоя после домашних ссор, мешало спать и угнетало, будоражило сердце, окунало разум в пучину непонятных волнений. Стало как-то легко, спокойно; вернулись мысли, а вмести с ними и размышления, совершенно не присущие его беззаботному возрасту. Он слился с потоком людей и побрел в неопределенном направлении.
«Почему так на свете? Как мать может так ненавидеть собственную дочь? Мама, за что ты ее так? Какая в бездну болезнь может быть?! Люди должны помогать нам хранить гармонию, а не услуживать; мы – маги – обязаны поддерживать гармонию в мире, а не разрушать ее. В школе каждый день об этом говорят. Нет, мы – люди! Все – люди! И все должны хранить гармонию! Но это разве гармония? Мама, я же знаю, ты можешь любить, ты умеешь заботиться. Ты же не всегда была такой… Почему ты так с Нарией?.. Зачем, сестра? Зачем ты так смотрела на меня? Я же за тебя вступился, помог… Нет! Не должен был я… Отчего, мама, ты так ее ненавидишь? Ты же сама спровоцировала меня! Прости, прости меня, мамуля… Прости меня, пожалуйста, прости, сестренка…»
Его размышления прервал чей-то едва различимый плач в узком закоулке между деревянными стенами домов. В памяти сразу всплыл образ рыдающей Нарии. Он завернул в закоулок – во тьме сидело человеческое очертание. Обхватив прижатые к груди ноги, очертание это уткнулось лбом в колени – оттуда доносилось хлюпающее рыдание.
«И какое мне дело?» – подумал Орен, развернулся, но, сделав пару шагов, резко повернулся и пошел прямиков к хлюпающему очертанию.
Он создал небольшое пламя над ладонью и подошел к, как оказалось, девушке с темными, сумеречными волосами. Она подняла голову. В ее заплаканном, изувеченном огромным синяком лице он узнал ту, которую спас от Андора; на распухшей нижней губе виднелась засохшая кровь. Сам не зная зачем, не находя даже слов утешения, он уселся рядом с ней и уставился на танцующее над ладонью пламя, отбрасывающее теневые копии себя же на стену. Стихия огня – единственное направление магии, которое ему истинно нравилось практиковать, и он делал в ней неплохие успехи. Вид языков пламени всегда помогал ему отвлечься, – они увлекали его за собой, затягивали в красно-желтые мерцающие переливы.
Лира тоже оказалась не словоохотной и продолжала поскуливать. Постепенно плач сошел на редкие пошмыгивания. Так, молчаливо, просидели они несколько минут. Девочка заговорила первой, голос ее звучал на удивление умиротворенно.
– Зачем вы здесь?
– Не знаю, а ты зачем?
– Не знаю…
Вновь молчание. Нечасто маячившие в этой части города обыватели, проходя мимо, заглядывали в переулок. Особенно любопытными и долгими взглядами отличались мужчины, явно ожидавшие увидеть там что-нибудь непристойное. Правда взгляды их тут же обрывались, когда до них доходило, что пламя висит над ладонью Орена, и они спешно ретировались.
– Простите. Я забыла, как вас зовут.
– Орениус. Орен.
– Лэр Орен.
– Нет, просто Орен.
И снова тишина… если не считать какого-то раскатистого смеха вдалеке. Орен подумал, что возможно своими сухими ответами смутил Лиру, и придал мягкость голосу.
– Почему ты плачешь? И что у тебя с лицом?
– Вам-то что?
Орен собирался извиниться за бестактность, но Лира опередила его.
– Простите меня, лэр! То есть не лэр. Орен. Я не хотела…
– Ничего страшного. Так… откуда у тебя это? – попытался дотронуться до синяка Орен, но сконфузился и тут же убрал руку, когда Лира немного попятилась.
– Сегодня днем… – шмыгнув носом, робко проговорила она. – Ваш друг, тот, черненький, он… Меня взял под руку какой-то стражник, сказал, что нужно дать… показания по тому делу. Сказал, что я знаю по какому. Ну как я могла не послушаться? Он отвел меня в какой-то заброшенный дом. А там был он… Он… Я закричала, но стражник зажал мне рот. Вырывалась, а он сказал, ваш друг, что обвинит меня в… в посягательстве на жизнь мага и дом мой сожжет, и семью на виселицу отправит, если не угомонюсь. – Лира уперлась лбом в колени и расплакалась навзрыд.
Орену не требовались подробности, что Андор там сделал. Всей душой он возненавидел его, представил, как сжимает его горло. Несмело приобнял Лиру – убрал огонь – тьма надежно укрыла их, – ощутил тепло ее тела, но не такое, какое исходило от Нарии, – чужое тепло.
– Не плачь, обещаю тебе, он ответит за все. И за это, и за фингал.
– Фингал… Все так плохо, да? Это не он, – тихо произнесла Лира, подняв голову. Легонько дотронувшись до синяка, она продолжила: – Это папа. Когда я прибежала домой и рассказала ему обо всем – вот был его ответ. – Она снова пискливо зарыдала.
Это не укладывалось в голове Орена, и одновременно с тем было таким близким и понятным.
– А что мать? – задумчиво спросил он.
– А что мать? Что – мать?! Как вернулась с борделя… с работы, папа ей все рассказал. Она мне губу и разбила. Сказала, что я не должна была сопротивляться. Сказала, что я должна молиться Творцу, чтоб этот лэр посетил меня еще раз, и с завтрашнего дня будет учить меня обращаться с мужчинами. А сестры смеялись надо мной, говорили, что я полная дура – упустила свое счастье. Я не смогла этого вынести, понимаете, не смогла! Убежала из дома…
– Понимаю, – пробубнил Орен, откинувшись на деревянную стену дома.
– Понимаете?! Да как вы можете понимать! Вы – маг! Вы его понимаете, а не меня! – вырвалась из объятий Орена и яростно вскочила Лира. – Простите, я не должна была вам все этого рассказывать, – сбавив тон, склонила голову она.
– Я в первую очередь человек! – заявил Орен и поднялся вслед за ней. – И Андор тоже человек! Только очень плохой.
Лира подняла на него растерянный влажный взгляд. Орен хотел закончить словами Нарии, но вовремя вспомнил о том, что сестра просила никому и никогда не повторять ее слов. Промолчал.
Повисла тишина, но уже, как показалось Орену, не отчуждения, а дружелюбия, понимания, сострадания. Орен и Лира – страдальцы по разные стороны баррикад – стояли и безмолвно смотрели в резко выделяющиеся белизной в полутьме глаза друг друга. Пояснять, почему он понимает ее, было бессмысленно, – Лира, казалось, сама все прекрасно читала в его взгляде; как и в ее глазах, словно в двух черничных озерцах, отражающих звезды, выражалась вся ее жизнь.
До глубокой ночи ребята сидели в вонючем, захолустном закоулке, беззаботно болтали и смеялись, – и отступали все тревоги и печали, – до сей поры так откровенничать Орен мог себе позволить только с Нарией. Но в ту теплую ночь Лира заменила ему сестру.
Проводив ее до дома, Орен направился в верхнее кольцо, домой, с невообразимой легкостью на душе и решимостью в голове, со стойким намерением упасть на колени перед матерью и сестрой, извиниться и основательно поговорить.
Даламор. Трущобы, переходящие в двухэтажные хоромы, брань и толкотня на любой торговой площади, свежий, солоноватый морской бриз, который не в силах затмить дюжины гроссов гниющей под палящим солнцем рыбы в порту; бессчетное множество одноруких, одноногих, беспалых, одноглазых ветеранов, живущих на те гроши, что платит им стража за «глаза и уши», снующие от безделья дети, измотанные от нескончаемых заказов ремесленники, щеголяющая золотом армия купцов, орды пьяниц, существующих от кабака до подработки; нескончаемые потоки контрабанды, подпольное рабовладение, проституция вне публичных домов и, конечно же, непрестанно появляющиеся торгаши чадом. Говорят, Даламор никогда не спит. И сказать, что данное выражение далеко от истины язык не повернется. Всюду, от самого глухого закоулка до площади Восьми Арок, над многообразными крышами домов проносился шум и гогот, мужские и женские возгласы, детский смех и плач, воспевания богослужителей, проповеди, музыка и пение уличных бардов. Именно таким запомнился Вилену второй по величине город не просто Ил Ганта.
Он сидел в полумраке комнаты на скамье, обитой изысканной, не знакомой ему мягкой тканью, раскинув ноги на пестром ковре, который, судя по всему, стоял больше, чем в год получал легионный десятник; откинувшись на спинку скамьи и подавляя нарастающее раздражение от медленно стекающих капель пота под белой маской, мыслями он воспарил к тем двум годам, когда добросовестно служил сержантом портового отделения стражи внешнего кольца. Однако в голове его всплывал единственно светлый образ, – образ тридцатилетних, уже не молодых, но по-юношески гладких смуглых щек, едва затронутых тонкими морщинами. Правильное очертание маленького подбородка, слегка вытянутый нос, пышные графитового цвета волосы, спелые, налитые соком груди, слегка располневшие широкие бедра. Глаза. Их цвет, хоть и прожил больше года с Корией, Вилен не помнил, зато хранил в памяти ее узковатый, на южный манер, разрез глаз.
– Не спать! – хлопнув ладонями в перчатках, сухо приказал Сержант. – Проверь как там Кожник.
Вилен окинул взглядом сидящего напротив него командира. Он отличался от остальных трех магистров отряда бурого цвета перчатками и безусловной выслугой лет. Спешно поднявшись, Вилен подошел к окну и легонько раздвинул алые, почти не пропускающие свет портьеры.
Едва он развел их пальцами, как комнату наводнил мягкий луч света – последний, скользящий по украшенным крышам внутреннего кольца луч заходящего солнца, практически целиком спрятавшегося за чертой города. Особняк, в котором расположился отряд магистров, любезно предоставила им некая лэрэса Тамария Лэнгор. Да и как можно не предоставить, если просит кто-то из Белого ордена? Дом этот в качестве пункта наблюдения магистры выбрали неслучайно: располагался он прямо через дорогу от особняка, где жил некромант: величественный, двухэтажный, с высокой насыщенно-бордовой крышей из черепицы, с немалой по городским меркам, заключенной забором территорией. Он выгодно отличался ото всех и без того прекрасных, индивидуально декорированных домов. Что уж говорить, помимо роскошного сада на его территории находился даже флигель для прислуги. Переведя взгляд книзу, Вилен наткнулся на вальяжно расхаживающего стражника у ближнего края дороги – это и был магистр. Сержант поручил ему следить за домом, убедиться, что все члены семьи находятся внутри к моменту начала операции. Второй из магистров, Рубака, сидел на первом этаже на случай непредвиденных – пусть и маловероятных – инцидентов. Вилену же как новичку в отряде довелось остаться с Сержантом и изредка поглядывать за обстановкой на улице, а также следить за условным знаком – заходом солнца.