Слово закона. О магах и людях
Мельком окинув текст, Сержант поднял взгляд. Казалось, он даже позабыл о своих ранениях. Прочел еще раз. Вдумчиво, медленно.
– Это как можно скорее нужно передать расследователям, – как-то рассеянно пробормотал он, аккуратно скручивая лист.
Орен остановился на высоком крыльце, обрамленном искусной деревянной балюстрадой, перед мрачной, обитой бронзовыми вставками дверью. С двери на него смотрело человеческое лицо, бронзовая гримаса карлика, осиянное слабо доходившим светом фонарей, бронзовые пятерни под ним зажимали массивный дверной молоток. Висящие по обе стороны от двери бра сливались с темнотой, не горели, как это было обычно.
«Спать все легли уж, и привратники, гады, куда-то запропастились», – выдохнул Орен, но войти не решился. Что-то тревожное охватило его, что-то удерживало на месте. Представление того, как посмотреть в глаза матери, сестре, реакция отца, который непременно узнал о происшедшем, – Орен развернулся и облокотился на перила крыльца, пытаясь совладать с собой.
Тишина. Ночная тишина; если не считать отдаленный стрекот сверчка где-то в соседских кустах. Каждый масляной фонарь окружали беспорядочно мельтешащие живые точки. Спокойная ночь. Теплая ночь. На безупречно черной, истыканной звездами, простыне из-за крылечного навеса выступал задумчивый полумесяц. Вдали сверкнул летящий огонек – падающая звезда. В детских сказках герои всегда загадывают желание при таком событии. Умиляющие воспоминания, детские воспоминания… Орену вспомнилось, как пару лет назад, сидя в саду с Нарией в одну из таких ночей, завидев падающую звезду, он бунтовал против детских замашек, когда сестра предложила ему загадать желание. «Боженька, пусть у нас все будет хорошо, пусть меня простят, пусть мама снова будет любить сестренку…» – пожелал Орен, закрыв глаза.
Тревога развеялась – от души отлегло. Он набрал в легкие воздуха и слегка отворил дверь, юркнул внутрь и неслышно закрыл ее. Впереди виднелось приключение: бесшумно прокрасться в комнату и улечься спать; а неприятный, но необходимый разговор отложить до завтра.
Его встретила тьма. Волнение снова вернулось к нему, но теперь некое общее, неопознанное – света в передней не было, – он не помнил ночи, когда спускался бы промочить горло или сходить в нужник, а канделябры внизу не горели. Орен осторожно ступил вперед. Доски на пороге предательски скрипнули. Он не удержался, создал небольшое пламя над ладонью. Скорчил гримасу отвращения – башмаком он, как оказалось, наступил в бесформенную лужицу чего-то багрового, липкого, почти засохшего.
Ужас поглотил сознание Орена. Воздух сделался вязким, витал неосязаемый аромат чего-то тошнотворного, неописуемого, как в предрассветном кошмаре. Помимо воли Орен направился по широкому красному следу, уползающему от лужицы во тьму.
В углу передней, справа от лестницы, из-под длинной льняной материи выступал ровный ряд продолговатых бугорков с человеческими очертаниями; в самом углу лежал совсем уж маленький бугорок. Орен онемел, в животе разливались холодные потуги – пламя над ладонью то вспыхивало, то ужималось до размеров огонька свечи, как бы от души хохоча над происходящим.
Орен сглотнул. Резким движением сдернул увесистую материю. Помимо слуг и Тиры в ряду лежали его отец, мать, сестра и младший брат. На месте правой руки Клаунериса была рваная культя. В груди у каждого зияла красная выемка, лишь у Клаунериса Младшего она располагалась на боку и у Даринии на шее.
Огромных усилий Орену стояло удержаться на ногах. Он зажмурился – изо всех сил пытался проснуться, пытался вырваться из трагического кошмара. Безуспешно: не мог отвести взгляда от мертвенно-бледных лиц, родных лиц, любимых лиц.
Нить с реальностью с треском рвалась. Он оказался у тела Нарии. Шрамы на ее лице по цвету сливались с кожей. Некогда пышущие жизнью сомкнутые губы, дарующие душевное успокоение, избавляющие улыбкой от всех тревог, теперь напоминали двух прижавшихся друг к другу земляных червей. Меж прикрытых век показывались узкие дуги белизны, могильной белизны закатанных глаз. Содрогающейся десницей Орен прикоснулся к ее холодной, одеревеневшей щеке. Он засмеялся, и смех его напоминал истерический плач, хоть глаза оставались сухими.
– Орен! – Ему словно дали пощечину. Слева раздался родной голос, голос Нарии, но не просто слышался снаружи, а разносился еще и внутри головы.
Он не отвел очей от бездыханной сестры, будто не слышал ее голоса.
– Орен! – настойчиво вскрикнул кто-то голосом Нарии.
Орена переколотило – резко повернулся на голос.
Перед ним стояла – или, точнее, висела в воздухе – Нария! – вернее, ее полупрозрачный силуэт. Лицо ее не выражало эмоций: ни томной радости от забавной истории, рассказанной Ореном, ни загадочной грусти во время молчания.
– Нет, Орен, это не сон, – ответил силуэт на его мысли. – И я не душа твоей сестры. Никакой я не дух. Прекрати задавать глупые вопросы – ты сам знаешь, кто я. Ты сам создал меня, неосознанно, – вот только что. Вернее сказать, я всегда был… или была – как тебе удобно – с тобой, и ты это знаешь. Перестань задавать вопросы, на которые сам можешь найти ответы… в глубине себя.
Орен ответил силуэту равнодушным взглядом. Развеял пламя. Боком втиснулся между мертвой матерью и сестрой, обнял Нарию. Прильнул щекой к холодному плечу – из его закрытых глаз потекли неудержимые слезы, смиренные и обреченные.
– Послушай меня! – раздался строгий голос сестры, но не снаружи, а внутри. В голове. Словно ему подумалось чужими мыслями, или он сам влез в чужой разум. – Знаю, тебе тяжело. Но ты же сам все прекрасно понимаешь, не заставляй меня озвучивать твои собственные мысли. Ты знаешь, кто мог такое сделать. И знаешь, что и ты должен здесь лежать. Вставай! Потом погорюешь. Они могут вернуться!..
За дверью раздался отдаленный мужской голос. Два мужских голоса. Стук шагов на лестнице. Грубый хохот. Полоса тусклого света из дверного проема разрезала переднюю напополам и пропала за закрывшейся дверью. Скрип досок на пороге. Свет факела освещал двух мужиков: крепко сбитый, высокий, со сломанной переносицей и тянущимися от нее черными синяками под глазами стоял с миной презирающего все живое, справа от него сплюнул державший факел незнакомец; Орена передернуло от вида его заячьей губы, которая делила верхнюю губу на два уродливых обрубка.
– Послушался тебя, осла траханного, – ворчал высокий. – Пошли к портовым, по чарке пропустим, ниче не будет, а мне терь ходи-свети делом энтоким.
– Да не ной ты, заманал! Сам кабан, а яко баба разнылся! – снова сплюнув, ответил «заячья губа». – Буит те. Не дело на трезвую голову трупы таскать – а тут их валом, вродь как. Пошли дом обшарим, глядишь, не все еще стражники порастаскали.
– Тс! Слышишь? Кто-то сопит.
– Спокойно, Орен… – прозвучал в мыслях голос Нарии.
Но Орен остался глух.
В мгновение ока он вскочил на ноги, метнул в неизвестных наспех созданную магическую конструкцию. Впрочем, «наспех» сказалось на качестве – огненный сгусток растворился в воздухе, не долетев до мужиков. Те покачнулись, отпятились, высокий громко выругался.
– За что?! Почему вы их?! – задыхаясь, вопил Орен. Второй огненный шар уже повис над его рукой.
– Дурак, ты что творишь?! – закричала Нария.
– Лэр, лэр! – в один голос взревели неизвестные.
Высокий упал на колени, склонил голову к полу.
– Лэр, мы ничего! Могилой матери клянуся! Ничего! Не жгите нас! – взмолился он.
Другой тоже встал на колени, но более сдержанно, спокойно.
– Милстливый лэр, мы не при делах! Мы люди подневольные, трупы таскаем токмо. Нам сказали – так, дескать, и так, надобно перетащить в мертвецкую – мы исполняем. Грамотой соответственной располагаем. – Он занырнул в потертую кожаную сумку и вынул помятый лист бумаги. – Во! Гляньте, коли хотите. А что да как не в нашей компинатэнции. Не знаем.
– Не знаем, – выпрямившись, стоя на коленях, замотал головой высокий.
– Вродь слыхали, – продолжал «заячья губа», – белых рук работа. Ну, этот, Белый орден. Вродь как некроманты тут завелися. Вот они и постарались. Белые то бишь. Ну, это этот… трупы вспарывающий в мертвецкой нам сболтнул. А так мы больше ни-ни, ничегошеньки не знаем. Наше дело маленькое…
«Чушь! Абсурд! Чушь несусветная! – подумал Орен. – Бред полный! Вэяр Даламора будет заниматься некромантией? Мама, что ли? Чушь! А больше некому! Ошибка! Они все мертвы… Мертвы из-за чьей-то дурацкой оплошности!»
– Белый орден… Ну да, как ты и думал, – поразительно бесчувственно произнес появившейся справа силуэт Нарии. – Не беспокойся, они меня не видят и не слышат, я существую только внутри тебя. Понимаю, мыслить здраво сейчас тебе не по силам, так что слушай и делай в точности, как я скажу! И без пререканий! Спроси у них, всех ли убили.
Немного помедлив, Орен спросил.
– А мы почем знаем? – отозвался «заячья губа». – То бишь это, милстивый лэр, ну вродь как же белые пощады не знают. Коли одного в чем обвинили, так сразу все семейство… того.
– А теперь давай-ка пламя создай… Угу. Приведи в порядок конструкцию заклинания. Еще флюид туда. Вот так, да. Сконцентрируйся, не распускай! Точно в шар вливай. Не забывай о руне Дор. Так. Теперь скрепи все это дело – Дул-то. Угу. Нет, слабо! Можешь лучше! Давай-ка Дих-ол, сожми максимально, но аккуратно. Стоп! Хватит. Фиксируй. Да, проводником – пользуйся Тос. А то сейчас в руке рванет. Давай еще флюид внутрь, заполни шар. Помедленнее! Не забывай о рунах Сен и Нек. Дор-за – разогрей сильнее. Молодец. А теперь совмести Дих-да и Тис. Вот, прекрасно. Запускай в эту парочку. – Указания Нарии летели стремительно, быстрее мига в реальном мире, но отчетливо различимо разумом.
Орен застыл, не сводил взгляд с носильщиков трупов – те стояли на коленях, переглядывались и напряженно глядели на огонь над его ладонью.
– Ну же, Орен, ты же сам понимаешь – шансы есть. Шансы, что в суматохе о нас забыли. А эти двое – потенциальные свидетели. Убей их. Сожги здесь все! Убей – и беги отсюда. Слишком рискованно их в живых оставлять. Сам же этого хочешь, сам думаешь об этом, но стараешься отстраниться. Не надо отстраняться – все правильно! Отыграйся на них. Представь, что это они заносят клинок. Бросай этот чертов шар!
Орен окинул взглядом семью… мертвую семью. Остановился на сестре, напрасно ожидая от нее совета, ожидая, что она сейчас поднимется, подойдет к нему, нежно улыбнется и заключит в ласковые объятия; ее очаровательные губки расплывутся в улыбке, на самом красивом лице в мире, между самыми прекрасными шрамиками появятся морщинки искренности; прошепчет нечто вроде: «Ты не такой, любимый братик, посмотри на них – они же люди, как и ты; а разве может человек убить другого человека? Невинного человека». Но она лежала недвижно. Бездыханная и холодная. А какая-то самозванка пользуется ее голосом и несет то, чего сестренка никогда бы не сказала.
– Убей! Убей! Убей! Давай! Медлить нельзя! Сожги их, сожги здесь все – пусть думают, что пожар случился и твой труп сгорел вместе с остальными – и беги! Беги из города, пока можешь. Убей! Убей! Убей!..
Он развеял огонь над ладонью.
– Нет… ты не она, – осознавая свое безумие, тихо проговорил Орен. – Сгинь! – резко выкрикнул он. – Убирайся прочь! я не желаю тебя слушать! Убирайся! Не лезь ко мне в голову!
Мужики, недоумевающе переглянувшись, поднялись и бросились долой из дома, не захлопнув двери.
Орен метнулся вслед за ними. Не зная, куда и зачем, не думая ни о чем, он просто бросился бежать, – бежать как днем: просто вперед – и плевать, что будет. Теперь уже все равно.
Глава 4
Дул есть слиянье. Основа основ, первостепенная руна для постиженья того, кой избрал овладенье Силы Всевышним данной предназначеньем существованья своего. Подчиненье флюид воли своей. Иначе изъясняясь, связь меж магом и его сутью магической. Маг обязан мочь сливаться воедино умом и существом своим с флюидами и подчинять воли своей.
Дул-сэ – яко зверь плотоядный кровь чует, так маг обязан флюиды чуять. Ибо руна оная за чутье магическое в ответе. Главенствующим чувством магу должно сделаться, ибо что взор не распознает, ухо не услышит, а нос не уловит, то пред разумом мага предстанет, ощутимым сделается, ежели разум оный отверзет.
Суть Дул-то в фиксации. Хаотическая природа флюид велит высвободиться ото подчиненья всякого. Маг обязан обуздать саму природу магии, заключить флюиды в бездвижье. Яко сотник не может сотником называться, покамест в сотке коего своевольничество бушует, так и маг не может магом назваться, покуда по воле его флюиды собственные не замрут.
Выдержка из заметок Флюидиуса Кастара Первого «Подчиненье Силы». Приблизительно сотый год эры Близнецов.
Точка невозврата
Площадь Восьми Арок – самый крупный рынок Даламора – брала свое название от того, что вокруг нее сплошной каймой громоздились исключительно каменные постройки и внушительные, похожие на миниатюрные крепостные стены заборы, с высеченными в них восьмью широкими арками; никаких узких закоулков и ветхих деревянных изгородей – лишь просторные восемь арок с обязательными постами стражников. Все ради осложнения жизни любителей позариться на чужие кошели.
Выходной день седмицы.
День выдался жарким, сухим. Солнце стояло высоко и светило ярко, немногочисленные перистые облака не осмеливались загораживать его. А когда крупнейшая столичная площадь битком набита людьми, жара превращается в настоящий зной. Хмурые и оживленные, молодые и пожилые, разукрашенные в попугайские цвета дешевой косметикой и откровенно уродливые, снующие от павильонов к ларькам, от ларьков к лавкам, все исходили потом и безразличием ко всему, кроме поисков чего побольше да подешевле. Орды торговцев и перекупщиков дифирамбами подогревали интерес толпы к своим товарам. Вездесущие лоточники подсовывали закуски и выпивку буквально под самый нос, не оставляя шансов им отказать. На одном деревянном помосте глашатай вяло зачитывал прорывы Ил Ганта в хирургии и способах возделывания земли, на другом проповедник толкал пылкую речь о величии лэров и лэрэс и их неимоверных усилиях по защите простого люда от кровожадных еретиков и безнравственных дикарей.
Потрескавшиеся кирпичи, коими была выложена площадь, нагрелись так, что отдавали жаром по ногам даже через башмаки. Трехуровневый карминовый фонтан облюбовала компания молодых девушек, изможденно распахивающих платья, на радость мужчинам и на зависть их постаревшим женам, открывали декольте впритык к границе дозволенного. Орен, натянув поглубже капюшон, сидел на одной из клумб, на прохладной земле, в тени условленного клена.
– Подходи, налетай, копчёности за полцены раскупай! – заманивал хриплым голосом толпу плотного телосложения торговец.
– Жирные свиные колбаски, нежнейшая шейная вырезка новорожденных телят, очищенные от потрохов куриные тушки – все по лучшим ценам! – кричал и размахивал руками его худощавый коллега и конкурент.
Живот Орена заурчал, протестуя против голода, против площади и толчеи, жары, несправедливого рока. Впрочем, самого Орена мало занимали протесты того, ведь в душе царила еще большая пустота, чем в желудке.
– Скупаю задорого всю домашнюю утварь в приемлемом состоянии! – вопил юный перекупщик.
– Нет, все-таки ты вконец рехнулся, – проговорила Нария в голове Орена. – Нас наверняка ищут, ты понимаешь это своей головушкой?! Я же знаю, что понимаешь. И вместо того чтобы убраться из города, ты торчишь здесь, голодаешь, еще и девчонке открылся! Она же из простолюдинов – такие родную мать за тригрош продадут. У тебя вообще мозги есть?! А если эта Лира придет не с едой, а со стражниками, или вообще с магистрами за ручку? Ты об этом не думал? Бездна! Зачем ты вообще к ней поперся? Нет, я понимаю твою логику – идти некуда, хочется поддержки, все такое, она мало-мальски подкармливает. Ну ты же мыслишь, бывает, в правильном направлении, какого дьявола поступаешь совсем не так, как нужно? Сам же понимаешь, что теперь придется ее убить, в случае чего…
Орена передернуло. Голос, звучавший в голове, казался таким родным, реальным, сестриным, но в то же время слова, произнесенные им, давали отчетливо понять, что это не Нария.
– Заткнись! Не стану я этого делать! Почему ты… существо, взяло ее обличье?! Она никогда бы такого не сказала! Заткнись, не порочь ее!
Люди, проходящие в тот момент около Орена, удивленно оборачивались. Кто-то помоложе простодушно хихикнул. «Таков сопляк, а уже на башку калека. Куда мир катится…» – пробрюзжал кто-то постарше. Орен потупил взгляд.
– Не ори! Ты привлекаешь внимание! – повелительным тоном проговорила Нария. – Я прекрасно слышу твои мысли. Сколько раз тебе повторять – говори со мной с помощью них.
Он исподлобья, с искрометной ненавистью взглянул на явившийся перед ним полупрозрачный силуэт Нарии.
– Смирись и привыкай, – не обращая внимания на его враждебность, размеренно говорила она. – Не я взяла ее внешность – ты сам хочешь видеть меня такой, но признаться в этом себе не хочешь. И не пререкайся, я тебя знаю лучше, чем ты сам. Уж поверь. Потому как я это ты, а ты это я, мы неразрывны. Мой разум – твой разум, мы одно целое и всегда были вместе. Просто раньше между нами стоял барьер, а то… событие его стерло. Орен, твоя сестра мертва. Отец, мать и брат тоже. И ты должен был лежать там, в один ряд с ними. Но ты сидишь здесь. Живой. Пока живой. У тебя не осталось никого в этом мире, кроме себя… кроме меня. Умрешь ты – умру я. А я умирать не хочу, потому как и ты сам того не хочешь. Только скорбь затуманивает твой разум, мешает мыслить здраво. Ты заключаешь себя в какие-то идиотские рамки, пытаешься им следовать, боишься ответственности. Ответственности перед совестью. Только вот совесть – это не панацея, а проклятие. Проклятие коварное, добровольное. Тебе кажется, что ты поступаешь правильно, а на самом деле загоняешь нас в могилу. И где-то в глубине разума ты сам насмехаешься над той чушью, что несла твоя сестра. Выжить – вот приоритетная задача, остальное – посредственно.
– Замолчи! – подскочил Орен и яростно попытался отвесить пощечину полупрозрачной Нарии. Капюшон слетел – рука пролетела насквозь. Нария исчезла.
Добрая треть площади обернулась на него, но быстро возобновила беспорядочное шествие. Из толпы выбежала Лира с небольшим тканевым мешочком в руке. Схватила Орена за руку и увлекла за собой.
Они просочились сквозь толпу, словно опарыши сквозь известную субстанцию, пробежали через арку, ведущую на улицу, название которой Орен не знал. Оттуда вышли в квартал мастеров древесных дел. Не в пример площади Восьми Арок квартал пустовал: лишь четыре омытых потом детины, бранясь и плюясь, разгружали две телеги, доверху набитые брусьями и досками; худой надзирающий бранился еще горячее, подгоняя работников; опершись плечом на распахнутую дверь мебельного магазина, за этим делом наблюдал седой мужчина и беззаботно потягивал трубку с табаком. Ребята завернули в один из переулков и долго лавировали меж нескончаемых домов. Наконец выбрались на храмовую площадь имени Ионна Симпенция, пробежали по замызганной белой плитке и, миновав еще пару улиц, шмыгнули в осунувшийся одноэтажный дом, или, вернее сказать, хибару.
Мебель внутри отсутствовала от слова полностью, даже доски в заколоченных окнах и те местами выдернуты, зато присутствовали слои пыли на местами проломанном полу, горы паутины в каждом углу, поселения маленьких бледных грибков и стойкий запах сырости и крысиного помета. Темноту прорезал солнечный свет, влетающий из неисчислимого множества щелей в стенах и потоке.
– Фух, располагайся! – пытаясь отдышаться, сказала Лира. – Местечко не ахти, зато здесь, в отличие от прошлого места, вроде как никакие бродяги не слоняются. Поговаривают, тут призраки какие-то водятся. Но ты ж маг… в смысле человек… ну, человек-маг – духов страшиться не должен. – Она протяну перевязанный тонкой веревкой мешочек. – На вот, поешь. Немного, но больше не смогла из дому вынести.
Орен вынул из мешка деревянную баклажку с водой, внушительный ломоть ржаного хлеба, заплесневелый кусочек сыра и даже тонкую полоску вяленого мяса. Расстелил на полу мешочек и разложился на нем, и жадно набросился на еду.
– Лир… – выговорил Орен с набитым ртом.
– М?
– Я ненавижу тебя, – прожевав, докончил Орен. – Ненавижу за то, что не даешь мне с голоду помереть.
Лира тихо, но мило хихикнула.
– Спасибо…
– Да ладно, было бы за что. Ты ведь мне помог, заступился, привел в чувство тогда… Как я теперь могу тебе отказать? – Лира, улыбнувшись, присела на пол вплотную к нему. Орен почувствовал тепло ее тела у левого плеча. – Я… я понимаю твое горе, сочувствую тебе, правда, сочувствую! Но я тут, в общем… обмозговала. Ты же не можешь вечно бродяжничать, ну там… о будущем думать надо. И вот… мой папа кожевничеством занимается, в цех какой-то недавно вступил, а там сейчас заказов уйма. Я как-то подслушала, что он говорил маме: не справляется, а подмастерья-де толкового найти не может: то алкаш какой, то… попарук. Ну и я тут подумала… – Лира отвела взгляд, ее щеки покрылись налетом румянца. – Может я как-нибудь тебя бы привела. Ну, домой. И попросила бы, чтоб он тебя в цех взял. А ты бесплатно работал… Со мной… в смысле у нас бы жил, кормился, а денег не брал.
Орен чуть не поперхнулся от такого предложения.
– А девчонка-то без ума от тебя, – пронесся в голове насмешливый голос Нарии.
– Прости, – закусила губу Лира. – Я не настаиваю… Просто думала, что так тебе будет легче… ну и мы будем…
– Нечего тут думать! Бежать нам надо, бежать! – возразила Нария.
– Я подумаю, – вслух ответил Орен и, содрав ногтем плесень, откусил кусочек сыра. – Дай мне время. Да и, понимаешь, не все так просто… Слушай, а откуда ты такая умная? У тебя и говор как-то отличается от…
– От простолюдинов? – улыбаясь, закончила Лира. – У меня в школе есть уроки грамотной речи. Папа денег накопил и меня год назад в нее отдал. Да и вообще у меня семья не шибко-то бедная. Вон, видишь, мясо едим. А еще нам о лэрах много рассказывают…
– И фто рафкафывают? – по-хомячьи набив щеки хлебом, сыром и мясом, спросил Орен.
– Да много чего. Ну, например, что гармонию поддерживаете, что вы избранники самого Всевышнего, ну, то бишь с его частичкой родились, что мы вам помогать должны и бесп… бесприсловно подчиняться. И что это наш долг. Что вы умные и благородные, что несете законы Творца в наш мир. Да только… – Лира помедлила, закусила губу. – Только я пока встретила единственного умного и благородного лэра… Ну, то есть не лэра. Тебя, в общем.
Орен широко улыбнулся, с набитым ртом это наверняка выглядело забавно, потому как Лира тоже улыбнулась. Она протянула руку к его лицу – одним большим глотком Орен проглотил ком еды, ощутил, как ее мягкие, будто первосортный бархат пальцы легонько стирают крошки с его губ. Ее взгляд был направлен прямо на его губы, – Орена затягивала черничная глубина ее глаз, манила, против воли притягивала к себе. Все переживания, воспоминания и волнения уступили пылкости, волны расслабляющего тепла переливались из груди к низу живота. Он ощутил, как все ниже пояса приятно напрягается, пестрит непреодолимым влечением. Словно в забытье его губы алчно насыщались страстью, теплом и мягкостью губ Лиры, гибким языком, желающим побороть его собственный язык. Упругие маленькие бугорки прижались к груди, – они отличались от эластичности его сестры, в безмятежности которой хотелось утонуть и отстраниться от всего внешнего мира. В бугорках Лиры никакой безмятежности не было, напротив, они разгорячали еще сильнее, сводили с ума, отзывались самым приятным из всего, что доводилось держать в ладонях Орену. Свободная от бугорка рука обвила ее талию, тонкую, желанную. Под влиянием непреодолимого позыва он сам не понял, как очутился над ней, над Лирой, лежащей спиной на полу. Ее взгляд… ее черничные глаза искрились влагой желания, требовали действий.
Дверь распахнулась. В комнату брызнул яркий свет. Кровь резко отхлынула от таза и прильнула к голове – Орен непроизвольно отскочил. Лира приподнялась, спешно застегивая тонкую блузку. Внутрь ступил тот, кого Орен никак не ожидал здесь увидеть…
Девушка, проследовавшая за Андором, на голову высилась над ним. Тем не менее лицо ее было юношеским, как у Лиры, а вот фигуре позавидовала бы любая спелая женщина.
– Вы не проговаривалися, что с нами еще будут. Не, ну я-то не против, не, ну предупредили б хоть, – обвившись вокруг руки Андора, пропищала девушка.
Андор резким движением высвободился из ее объятий.
– Пошла отсюда. Быстро! – проговорил он, точно увидел призрака, не отрывая взгляд от Орена. – Быстро вон! И дверь закрой за собой!
– Твою ж… говорила я тебе – беги из города! – раздался голос Нарии.
Бывшие друзья не отрывали взгляда друг от друга, напряженно ожидая первого шага.