Божественный лик Византии
В результате почти весь Египет ушел в монофизитство, не подчиняясь ни царю, ни своему же архиерею«ересиарху». По данным историков, к 640 г. у православных в самой Александрии оставался всего лишь один храм – св. Саввы, а практически все епископские кафедры, которых ранее насчитывалось свыше 100, были заняты монофизитами423.
Используя благоприятные обстоятельства, папы активно практиковали осуждение и отлучение восточных патриархов, демонстрируя свою власть вселенского судьи. Так, по настоянию папы Ормизда (514—523) 28 марта 519 г. был анафематствован патриарх Акакий, ставший предметом постыдного торга между Римским понтификом и Восточной церковью при возобновлении их общения после многолетнего раскола. Обстоятельства этого примирения вряд ли позволяют усомниться в том, что папой в данном случае руководила не «слепая православность», как иногда считают, не акривия, а желание укрепить свой вероучительный авторитет и поставить на место зарвавшихся, по его мнению, Константинопольских патриархов424.
Когда на шестнадцатом заседании VI Вселенского Собора Константинопольский патриарх Георгий I (679—686) просил «некоторого снисхождения» и, если возможно, «не анафематствовать в восклицаниях лиц по именам» своих предшественников – патриархов Сергия I (610—638), Пирра (638—641 и 655), Павла II (641—655) и Петра (655—666), то услышал следующий ответ: «Тех, которые однажды оказались осужденными и по нашему приговору уже исключены из священных диптихов, нужно анафематствовать и в восклицаниях по именам»425. И хотя в соборных деяниях говорится, будто данный ответ исходил из уст Отцов Собора, представляется, что озвучивали его Отцы либо под влиянием римских легатов, либо непосредственно сами представители папы.
В пользу этой версии красноречиво свидетельствует ссылка на уже осужденных и исключенных из диптихов. Но ведь никто, кроме Рима, не рассматривал до этого соборно вопрос о монофелитстве и не исключал, естественно, Константинопольских патриархов из диптихов. А сделано это было на Римском соборе при папе Феодоре I (642—649), на котором анафематствован патриарх Пирр, Римском соборе 648 г., отлучившем от Церкви патриарха Павла, и Латеранском соборе 649 г., где провозглашены анафемы против всех указанных выше лиц. Римский собор 680 г. подвел окончательные итоги борьбы Западной церкви с монофелитами, признав все предыдущие соборы истинными426.
Как видим, Рим сделал серьезную заявку для подтверждения высшего статуса своего понтифика и признания несколько второстепенной роли Вселенского Собора. Поскольку указанные выше лица были преданы анафеме до VI Собора, то выходит, что и особенной надобности в нем вроде бы и не было, т.к. правда уже восторжествовала в Риме, и Собор лишь послушно утвердил то, что ранее объявил апостолик. Такие ситуации были крайне благоприятны для понтификов: неопределенность и запутанность событий всегда давала им повод к интерпретациям в удобной для себя редакции.
И весьма вероятно, что в свою очередь греческие епископы не без удовольствия остудили папский темперамент, приняв решение об анафематствовании Гонория. Это было вполне обоснованное, но, возможно, не совсем обязательное решение, поскольку перед началом Собора некоторые восточные епископы требовали исключить из диптихов не только Гонория, но и склонявшегося к компромиссу с монофелитами папу Виталиана (657—672)427.
Тем не менее Виталиан избежал печальной участи своего собрата по кафедре. После такого публичного, невиданного ранее позора Рим мог, конечно, излагать свою версию анафематствования данного папы, но для Востока сам по себе факт еретичества Гонория сильно подрывал доктрину о папской непогрешимости.
Так постепенно и Константинополь начал ощущать в себе достаточные силы для обеспечения собственного авторитета и статуса, на деле демонстрируя, что является признанным церковным центром Востока. Тяготясь частым и довольно бесцеремонным вмешательством Рима и необходимостью считаться с мнением и опекой пап, Константинополь исподволь изыскивал возможности для ответных действий. Едва ли могут быть сомнения в том, что принятие на Трулльском Вселенском Соборе (Константинополь, 691—692 гг.) канонов, прямо отвергавших римские традиции, являлось тяжелым и сознательным ударом, нанесенным по самолюбию пап и их авторитету. Константинополь начинает осознавать свое церковное могущество при явной и послушной поддержке остальных восточных кафедр.
Возможно также, что и 36й канон Трулльского Собора, подтвердивший равенство преимуществ Рима и Константинополя, был включен в состав канонических правил единственно с целью лишний раз напомнить понтифику, что Восточная Церковь уже имеет своего признанного и легитимного главу, ни в чем не уступающего апостолику: «Возобновляя законоположенное сто пятьюдесятью Святыми Отцами, собравшимися в сем богохранимом и царствующем граде, и шестьсот тридесятью, собравшимися в Халкидоне, определяем, да имеет престол Константинопольский равные преимущества с престолом древнего Рима, и, якоже сей, да возвеличивается в делах церковных, будучи вторым по нем: после же оного да числится престол великого града Александрии, потом престол Антиохийский, а за сим престол града Иерусалима». Здесь уже, конечно, ни о каких превентивных мерах против александрийских амбиций говорить не приходится. Это был прямой вызов Риму, недвусмысленное подтверждение высоты положения Константинопольского патриарха.
И хотя Рим вновь не признал и этого правила, не приняв в целом Трулльский Собор в качестве вселенского, но понтифики уже были вынуждены считаться с фактом едва ли не безграничного господства Константинопольского патриарха на церковном Востоке.
Во времена иконоборцев, когда Запад отверг пусть и ложное, но соборное мнение Востока («Копронимов собор» 754 г.) по вопросу иконопочитания, за которым откровенно стояли императоры, отношения между двумя центрами Вселенской Церкви стали неприкрыто холодными.
Однако единство царя и патриарха на Востоке все еще оставалось неизменным. При всех перипетиях межкафедральной борьбы архиереи «царствующего города», как правило, демонстрировали лояльность императорам, солидаризируясь с ними в желании сохранить единство Империи и Вселенской Церкви, пусть даже за счет временных уступок в адрес противоборствующей стороны и смягчения догматических формулировок. И цари также неизменно стояли на страже интересов «своих» патриархов, канонически и законодательно закрепляя за ними все новые и новые полномочия. Надо полагать, что помимо прочего их мало привлекала эвентуальная возможность когданибудь оказаться отлученными от Церкви решением римских соборов, где все предопределял папа; а это иногда казалось вполне вероятным.
Все определил факт выхода Рима изпод юрисдикции Византии, когда папы стали ленниками Франкских королей, а затем уже и императоров Запада. Раньше Византийские цари прилагали недюжинные усилия, чтобы обеспечить повсеместное признание вселенских соборных оросов, а сейчас исчезла единая политическая власть, которая могла бы взять на себя эту роль.
На Востоке правил Византийский император, на Западе – Германский. Различие римской и восточной практик, канонических и догматических традиций к этому времени было уже настолько наглядным и резким, что привычный способ обеспечения их единства – созыв Вселенских Соборов едва ли бы помог. Запад и Восток все более тяготились друг другом. Разрыв политический неизбежно вел к расколу церковному. Когда вследствие взаимных амбиций были подрублены в основании два столпа Великой Православной ИмперииЦеркви – единство Вселенской Церкви и единодержавность ее главы – Византийского императора, Запад и Восток уже не могли существовать вместе в качестве одного органического тела. Никакой Вселенский Собор в таких условиях становился уже невозможным.
Показательны в этом отношении три последних Собора, где Константинопольские патриархи едва ли не в последний раз заседали с римскими легатами в надежде прийти к умиротворяющему единству. Но их результат не мог не разочаровать.
«Двукратный» собор 861 г. в Константинополе, где был низложен патриарх св. Игнатий (847—858 и 867—877), а вмешательства Римских понтификов в дела Восточной церкви объявлены незаконными, не был реципирован по вполне понятным причинам папой Николаем I (858—867), назвавшим его «разбойным»428.
Собор 869—870 гг., на котором был низложен уже патриарх св. Фотий (858—867 и 877—886) и унижен император (епископам запрещалось выказывать царям некоторые формы почтения под угрозой церковных наказаний, и это наказание распространялось также и на василевса, дерзнувшего принять некоторые формы почитания своей власти от епископов), именуемый на Западе «восьмым вселенским собором», отторгнут по не менее понятным причинам Восточной церковью.
Наконец, Собор «В храме Святой Софии» 879—880 гг., на котором произошло едва ли не последнее соборное примирение (официальное, но неискреннее) двух господствующих церквей, проистекал в атмосфере предельной осторожности и плохо скрываемой оглядки на конкурента. В надежде восстановить церковное общение стороны прилагали титанические усилия для того, чтобы не коснуться в деталях вопросов, уже дебатировавшихся ранее в письмах между Римом и Константинополем и составлявших предмет серьезных разногласий: filioque, опресноки, пост в субботу и т.п.429
Попытки легатов нелицеприятно отозваться о некоторых восточных обычаях, в том числе о женатых священниках, вызвали мягкое, но принципиальное возражение другой стороны430. Вопрос о filioque был решен довольно уклончиво – отцы Собора лишь повторили НикеоЦареградский Символ Веры, договорившись о его неизменности431. Святой Фотий умолчал о специфики римской практики, хотя в других случаях рассуждал на эту тему чрезвычайно категорично. Легаты не стали поднимать вопрос о каноничности поставления патриархов из мирян, чем ранее неоднократно попрекали и самого св. Фотия (он как раз стал патриархом из мирян) и некоторых его предшественников.
В последний раз стороны попытались канонически уточнить статус папы и патриарха, признав их равенство в управлении соответственно Западной и Восточной церквами. Так, согласно 1му канону этого Собора, лица, отлученные папой, или изверженные из чина, или преданные проклятию из клириков итальянских, или из мирян, или епископов, признаются таковыми и Константинопольским патриархом, и наоборот. Вальсамон (XII в.) уточняет, что это правило не исключает преимущества и честь Римского предстоятеля, но фраза явно зависает в воздухе.
Недоумение усиливается, когда далее Вальсамон пишет: «Если правило упомянуло только о двух великих архиереях, что должно быть с остальными патриархами? Мы утверждаем, что правило изречено для всех»432. Получается, что суд Антиохийского или Иерусалимского, к примеру, патриархов равен суду апостолика великого и древнего Рима? Но как же быть в этом случае с прерогативами высшей судебной кассационной инстанции, за которые боролся Вечный город и на которые претендовал уже и Константинополь?
Это была явная, хотя и пиррова победа «нового Рима». Успеху св. Фотия (858—867 и 877—886) – организатору Собора и уступчивости папы очень способствовало внешнее обстоятельство. В это время сарацины серьезно угрожали папским владениям, и папе Иоанну VIII (872—882) негде было искать защиты, кроме как у Византийского царя433. Поэтому папа молча стерпел неудачу по болгарскому вопросу, не решенному на соборе в его редакции (а папа просил вернуть под его церковную власть Болгарию), хотя и ненадолго.
Долгое время среди историков считалось доказанным, будто папа Иоанн VIII вскоре отверг акты Собора «В храме Святой Софии» и подтвердил прежние римские приговоры о св. Фотии, хотя некоторые исследователи скептически относятся к этому предположению434. Так это было или нет, но в любом случае Рим не простил св. Фотию его Собора. Позднее папы Марин I (882—884), Адриан III (884—885) и Стефан VI (885—891) возобновили анафемы на него435.
Все эти события неизбежно влекли стороны к открытому церковному разрыву, уже практически неминуемому. Кроме того, результаты собора и характер его заседаний не могли не убедить Рим в том, что Византийский император не является инстанцией, блюдущей папские интересы, как сами понтифики их понимали. Это предопределило характер отношений сторон на ближайшее время, все более и более подталкивая пап соединить свои интересы не с византийским царем, а с западным императором. С другой стороны, и Константинопольские патриархи не смогли забыть, что ради политических выгод император был готов пойти на уступки Римскому понтифику в ущерб архиерею «царствующего града» (патриархи Акакий, Петр, Сергий, Пирр, св. Фотий и др.). Эта односторонняя и излишне категоричная точка зрения, игнорировавшая иные обстоятельства в деле осуждения Константинопольских первоиерархов, тем не менее, нашла своих сторонников в церковной среде и определила в свою очередь вектор действия партии византийских папистов на ближайшее время.
О том, насколько крепки были церковные связи Запада и Востока, можно судить по тому, что через сто с небольшим лет от описываемых событий архиереи восточных церквей будут выяснять между собой, когда они последний раз видели имя папы в диптихах436.
Глава 2
Итак, к IX веку внешнеполитическое положение Империи и ситуация в Церкви существенно меняются. Западные провинции Византии все более отторгаются германскими императорами и начинают жить самостоятельной жизнью. Церковь формально остается единой, но папа политически все больше тяготеет к западному императору. Как и прежде, он оставался – хотя бы гипотетически – той судебной инстанцией, к которой могли в случае необходимости апеллировать, как и в годы торжества арианства и монофелитства, другие Поместные церкви и отдельные лица и с которой приходилось считаться Константинополю.
В это время неожиданно разделяются некогда единые интересы императоров и Константинопольских патриархов. Византийские монархи еще долго считали отобранные франками и лангобардами итальянские территории временно потерянными и не раз пытались их возвратить. Но для возникшей в Константинополе новой церковной партии это уже было не главное. Вселенская Церковь все более ограничивается в понимании константинопольского клира восточными патриархатами, т.е. уже без «схизматика» папы (хотя вслух, публично это еще пока не произносилось), и в новых условиях главенствующим становится иной вопрос: кто является главой Вселенской Церкви, в которой Риму нет места?
На это время приходятся первые примеры столь привычного, к сожалению, впоследствии и глубоко укоренившегося в сознание Константинопольской церкви греческого церковного национализма. В одном из писем Армянскому католикосу, приписываемых св. Фотию, говорится буквально следующее: «Господь дал грекам… Imperium, священнический и пророческий порядок… И как израильтяне обладали Imperium до пришествия Христа, так и мы верим, что Imperium не отнимется у греков вплоть до второго пришествия Христа, Господа нашего, который Сам священник, царь, пророк и Бог всего»437.
В данном случае не имеет существенного значения, действительно ли письмо принадлежало известнейшему Константинопольскому патриарху, или нет; в любом случае подлинность письма и греческое происхождение его автора не вызывают сомнений. Важно то, что этнически Империя отождествляется с греками. Позднее, когда власть императора будет все более ослабевать в связи с захватом арабами и турками многих территорий Византии, этот принцип сослужит дурную службу. Очевидно, что на захваченных имперских территориях император уже не имел власти, но поскольку греческая Imperium не могла исчезнуть, то нужно было найти того, кто способен заменить царя в управлении этими землями. Конечно, таковым лицом мог быть только Константинопольский патриарх – при смешении понятий церковный глава Востока вполне мог примерить на себя политические функции. В данном случае примечательно, как римское универсальное, вселенское понятие «Империя» трансформируется в сугубо греческую, ala полисную Imperium.
Императорская власть все еще действует в интересах «своих» патриархов, периодически нейтрализуя амбиции Рима. Но, наделяя через каноны Вселенских Соборов Константинопольских патриархов полномочиями, сходными с прерогативами Римских пап, императоры не подозревали, каких со временем противников себе на административнополитическом поприще они готовят.
Честь и авторитет «Вселенского патриарха» в Константинополе и ранее признавали все, начиная с других патриархов (кроме, разумеется, Рима) и заканчивая императором, но в контексте того, что существует и другой «вселенский папа», в Риме. Кроме этого, над «вселенским патриархом» довлел император, способный включиться в любой догматический и канонический спор, принять к своему судопроизводству любую жалобу, даже и на патриарха, и зачастую определявший, кого следует избрать архипастырем в любом из восточных патриархатов. Но разве можно считать в таких условиях патриарха «вселенским» и равным папе, как это «предписывал» 1й канон собора «в Храме Святой Софии»? Не ущемляет ли это его права, не лишает ли тех возможностей, которыми apostolicus Востока естественно должен обладать?
Нетрудно догадаться, что господство императора в Церкви нравилось далеко не всем восточным клирикам. И чем дальше, тем все больше на ум им приходили уже иные, более категоричные и ранее недопустимые мысли. Да, династия Ираклидов дала великих царей, действительно, императорыиконоборцы были блестящими государями и военачальниками. Но не при их ли непосредственном участии Восток сотрясали шторма ересей? Не с ними ли связаны унижения многих архиереев «нового Рима», отлученных соборами, поставлены под сомнения честь и авторитет Константинопольских патриархов?
Если св. Константин действительно признал папу Сильвестра владыкой Церкви и Империи, то не являются ли недавние события следствием отступления от этого божественного, освященного древностью принципа? Не императоры ли ограничивали финансовое могущество Церкви, не разрешая отчуждать монастырям земельные владения, определяли число клириков и их содержание, а в опасные для Империи минуты реквизировали даже церковные ценности? Откуда взялась эта странная практика, при которой василевсы подключались к обсуждению богословских вопросов? Разве канонические правила, доставшиеся от Святых Отцов и Учителей Церкви, говорят об этом праве императора? Неужели цари обладают священнической харизмой, чтобы соучаствовать с иереями в таинствах?
Для новых выводов нужны были и свежие аргументы, как новые мехи для молодого вина, и они нашлись без большого труда. В условиях еще тесного в то время общения церквей Восток не мог не знать о подделках, которыми так был полон Запад, имевших для многих современников вес подлинных «древних свидетельств» о превосходстве священства над царством во всех сферах. А их содержание не могло не внести соблазн в смущенные предыдущими церковными нестроениями и ересями умы, в том числе и на Востоке.
Кроме того, общий упадок интеллектуального и культурного уровня только способствовал скоропалительным и легковесным выводам. Само собой както получалось, что авторитет Царьградской церкви должен основываться не только на административном значении Константинополя как столицы Империи и защищаться не одной силой императорской власти.
Востребованными становятся апокрифические легенды, в том числе о том, что, оказывается, на самом деле епископская кафедра в Константинополе (тогда, в древности, еще именуемом Византием) была основана апостолом Андреем Первозванным, братом апостола Петра. Как следствие, Константинополь уравнивался с Римом в апостольском происхождении, чем, очень кстати, сводил на нет его былое преимущество. Впрочем, эта идея не получила широкого распространения, и не с ней связывался рост могущества патриарха «нового Рима». Повидимому, столь привычный для византийцев принцип отождествления административнокультурного значения и главенства того или иного престола сработал и здесь. А вновь «обнаруженное» апостольство сыграло роль дополнительного фактора, свидетельствующего в пользу Константинополя. Да и нужно ли было патриарху Царьграда связываться с сомнительными легендами, если его фактическая власть над восточными территориями была невероятно широкой и едва ли кемлибо с ним разделяемой?
Широта компетенции Константинопольского архипастыря, его близость к царю, та роль, которую он играл в Церкви, многочисленность монахов, подчинявшихся ему, и колоссальное честолюбие, порождаемое этим могуществом – все эти обстоятельства уже и до IX в. изменили портрет патриарха, ставшего чрезвычайно грозным лицом.
Богатство Константинопольской церкви было огромно, авторитет – высочайшим, остальные восточные патриархи едва ли не всецело зависели от расположения «вселенского патриарха» и составляли ближайшее и верное его окружение. Если патриарх, преданный императору, мог оказывать ему серьезную помощь, то враждебно настроенный архиерей был чрезвычайно опасен, и его противодействие могло сломить волю самого царя, что не раз и бывало в действительности438.
В подтверждение этих оценок достаточно указать, как быстро растет территория и число епископий, подвластных Константинопольскому архиерею. Так, в частности, только азиатских епископий, напрямую зависящих от Константинополя, с включением Исаврийской области, присоединенной от Антиохийского патриарха, насчитывалось в IX в. более 400. Кроме того, патриаршая юрисдикция простиралась на Грецию, Фракию, Македонию, Болгарию, области Южной Италии, включая Сицилию, и на некоторые страны вновь обращенных к христианству народов, в том числе Древнюю Русь.
Константинопольский патриарх стоял на недостижимой для других восточных патриархов высоте. Ему принадлежало фактически единоличное право утверждать церковные каноны, и хотя формально он обязан был осуществлять эту деятельность совокупно с остальными архипастырями и иными органами церковной власти, но на самом деле последние выступали послушными орудиями его воли. Вне всякого сомнения, роль остальных восточных патриархов, практически постоянно проживающих при своем Константинопольском собрате, была лишь пассивноподчиненной. Как далеко простиралось влияние Константинопольского архипастыря на другие патриархаты, можно оценить хотя бы по тому, что, случалось, архиереи «царственного града» по своей инициативе назначали иерархов на вдовствующие патриаршие кафедры.
Например, Константинопольский патриарх Полиевкт (956—970), при императоре Иоанне I Цимисхии (969—976), посвящает Антиохийским патриархом Феодора Колонийского на место умерщвленного сарацинами патриарха Христофора.
Надо сказать, что внешние условия мало соответствовали могуществу главного византийского архипастыря. Слабость Империи, еще не оправившейся до конца от иконоборческого кризиса и династических пертурбаций, возрастающее политическое могущество Рима и реальность угрозы со стороны германских императоров не делали невозможной ситуацию, при которой византийские цари согласятся на предложения понтификов признать их высший вероисповедальный авторитет в ущерб компетенции Константинопольской церкви. Можно было себе представить, какие перспективы рисовались в воображении.
Римский престол в этом случае, поддерживаемый императорами в качестве главенствующего, получает законное и неограниченное право вмешиваться в дела всех поместных кафедр, включая Константинопольскую. Императоры, и так до сих пор вполне свободно чувствовавшие себя в церковных делах Востока, при поддержке Рима окончательно утратят границу между своей властью и властью патриарха. И тогда все могущество и богатство, угодливые, внимающие лица клириков и восточных патриархов, составляющих постоянное и многочисленное окружение, почет и слава, внимание императоров, восторги многочисленных константинопольцев, тянувшихся для благословения к патриаршей руке – все это могло исчезнуть в одночасье. Было от чего прийти в волнение.
Раз и навсегда положить предел этим печальным мыслям можно было только одним путем – занять во Вселенской Церкви место Римского епископа, сохраняя при этом тот рисунок отношений, к которому стремился сам понтифик. Это был тонкий и ловкий ход – использовать все аргументы Рима, но в свою пользу, выводя соискателя на высшее место в Церкви «из игры» и одновременно используя обстоятельства времени и места в свою пользу для нейтрализации императорской власти.
Убедившись на былых исторических примерах, что церковный авторитет способен заставлять считаться с собой даже сильных императоров, апологеты восточного папизма невольно стремились подражать образу мыслей и поведению Рима, который не раз демонстрировал, каким образом клир может обеспечить свои права.
Идеологически указанный выше ход был тем менее труден, что в сознании греков Вселенская Церковь уже вполне определенно ограничилась только рамками восточных епархий, митрополий, патриархатов. И в такой Вселенской Церкви папе действительно уже не было места. Поэтому, можно сказать, Вселенская Церковь вдовствовала без своего главы, место которого незаконно занимал Римский папа.