Неизбежность счастья
– А, Полина, здравствуй. Рад тебя видеть, – сеньор Альварес с дежурной улыбкой протянул Полине руку и, пожав обеими ладонями протянутую в ответ ладонь, не сказав больше ни слова, куда-то снова исчез.
Полина сразу всё поняла. Ничего не будет так, как она думала. Не будет никакого личного к ней отношения, ничего такого, что выделяло бы ее среди других работников, занятых в фильме. В очередной раз проглотив разбившиеся вдребезги ожидания, девушка заставила себя на время забыть о чувствах и постараться как можно быстрее влиться в рабочий процесс.
Франтишек, которому Алберт, видимо, действительно поручил ввести Полину в курс дел, суетился рядом, знакомил ее со съемочной группой, показывал что и где, шутил, кому-то подмигивал, в общем, всем своим видом демонстрировал, что неплохо освоился в студии за прошедшие три недели, и в общем-то совершенно «свой» здесь человек. Франк знал всех, и все знали Франка.
Первым делом он представил Полину первому помощнику режиссера по сценарию – Мигелю, с которым ей предстояло работать в паре. Парень оказался довольно забавным и даже, как выяснилось, немного говорил по-русски, потому что когда-то учился в Москве.
Суета продолжалась. Полина послушно ходила за Франтишеком хвостом, улыбалась новым знакомым, целовалась с ними, кивала, снова и снова представлялась и не могла отделаться от мысли, что постоянно ищет глазами Альвареса. Так пролетел час или полтора. За это время второму помощнику режиссера по сценарию так больше и не удалось встретиться с самим режиссером хотя бы взглядом.
Наконец дали команду к началу кастинга на главную женскую роль. Полина внутренне приготовилась смириться с кандидатурой Марии, ибо ровным счетом никакого желания с кем-то спорить и что-то доказывать у нее не было. Она даже надеялась, что ей вообще не придется высказывать свое мнение, и она сможет спокойно пойти домой и упасть в кровать. Сказывался сильный джетлаг после перелета, и Полина пару раз чуть не вырубилась прямо во время прослушиваний. Однако, когда пришла очередь Марии, усталость Полины, как рукой сняло. Как не старалась она увидеть в этой кандидатке на главную роль хоть какие-то преимущества перед другими актрисами, она не могла этого сделать. Ей не нравилось в игре Марии абсолютно все. Зато девушку очень впечатлила другая актриса – Наталья Ортега, также пробовавшаяся на роль Элизы. Наталья была далеко не так красива, как Мария. А можно даже сказать, вообще не красива той классической красотой, что ценится в кинематографе. Но в ней было что-то скрытое, тайное и притягивающее к себе. Тот самый шарм черно-белого, который и хотелось передать Полине в своем романе. И она твердо решила, если спросят ее мнения, голосовать за Ортегу. Остальные же участники процесса, как казалось, пребывали в восторге от будущей жены режиссера. Впрочем, это было легко объяснимо.
Когда последняя участница кастинга покинула студию, Алберт объявил что-то вроде худсовета, какой бывает в театре при утверждении ролей.
Главными голосами обладали второй режиссер, продюсеры, кастинг-менеджер, ассистент режиссера по актерам, двое помощников по сценарию, одним из которых была Полина, и сам режиссер. Все ждали его слов.
Сеньор Альварес заявил, что сначала выслушает мнения всех присутствующих. Сам же он записал имя выбранной им претендентки на листе бумаги и, перевернув надписью вниз, положил перед собой на стол. Эта проделка несколько оживила осоловевшую к вечеру команду режиссера и даже внесла в накрывший киношников вечер, интригу.
Начали высказываться. Один за другим поднимались люди, на все лады расхваливая Марию Фуэнтес. И каждый старался сказать что-нибудь новое, чтобы еще больше польстить главному на площадке человеку – режиссеру. Наконец подошла очередь Полины. Она встала с места, потерла ледяные от волнения руки и осторожно заговорила, чувствуя, как то и дело куда-то проваливаясь, неуклюже вихляет ее голос, словно велосипед на горной каменистой дорожке.
– Итак, для начала я хотела бы отметить очевидные преимущества сеньориты Марии Фуэнтес перед другими кандидатурами. – Все одобрительно закивали головами, а Полина продолжала, стараясь не глядеть на Алберта, рассеивая взгляд по лицам собравшихся в комнате. – Это, безусловно, одаренная внешними данными актриса. И обладая природной красотой, я бы даже сказала некой врожденной породистостью, умея правильным образом подать себя, она без сомнения сможет захватить внимание зрителя, показать ему прекрасную картинку, которую многие и хотят видеть в кино, – Полина на секунду замолчала, переводя дыхание, пытаясь совладать с голосом. Она видела, что Алберт с внимательным интересом смотрит на нее, и конечно, видит ее волнение.
– Однако… – это слово упало в тишину студии, словно кусочек льда на горячую мостовую. Никто не ожидал никаких «однако». – Однако я, как человек, написавший… сценарий к будущему фильму, считаю, что на роль Элизы больше подойдет, – при этих ее словах Франциско, ассистент по актерам, попытался подать Полине какие-то останавливающие знаки, – сеньорита Наталья Ортега. Типаж этой актрисы полностью ложится в мое видение главной героини, а ее внешние данные оставляют огромное поле для внутренней проработки роли. Я голосую за Наталью Ортегу.
Она быстро опустилась на место и заставила себя посмотреть на Алберта. Тишина неприятно влилась в уши, обострив до болезненности слух всех находящихся в комнате.
– Кажется, теперь у нас останется только один помощник по сценарию, – услышала Полина (как, впрочем, и все остальные) громкий шепот где-то сбоку от себя, но головы не повернула, продолжая смотреть на режиссера.
Сеньор Альварес выдержал еще некоторую паузу, потом поднялся из-за стола и, обойдя его полукругом, прислонился к нему, полуприсев на столешницу.
– Ну что же, – начал он и взял в руки листок с именем кандидатки. – Благодарю всех за высказанное мнение. Особенно тех, кто высказал его откровенно и прямо. А таких, я надеюсь, здесь большинство.
Полине стало еще больше не по себе. Ведь Алберт не мог не понимать, что формулируя речь подобным образом, он противопоставлял ее тем, кто проголосовал за Марию. А это были все присутствующие. Впрочем, ее успокаивало то, что после утверждения Марии на роль, градус напряженности снизится. И она, Полина, просто станет эдаким объектом приятельских подколов, так неудачно выступив против режиссера в первый рабочий день. Того, что Алберт ее уволит, она, конечно же, не боялась.
Альварес продолжал говорить.
– Вы все, вероятно, ждете моего слова. Вы видели, что свое мнение я написал еще до того, как вы привели свои доводы. И честно сказать, я даже немного засомневался в своем выборе. Ведь он оказался непопулярным, потому что поддержал его всего один человек. Он перевернул бумажку, и несколько пар глаз впились в написанное, как стайка пираний в плоть раненной антилопы, угодившей в воду:
«Ортега».
Кто-то присвистнул. По комнате побежали растерянные шепотки. Все уставились на Полину. Она, удивленная не меньше остальных, глупо улыбалась, не зная, как реагировать.
– Отличный выбор, Берто! – наконец совладав с собой, воскликнул сеньор Рохас, исполнительный продюсер картины. – Я поддерживаю. Это будет интересное кино.
Киношники начали вскакивать с мест, бурно обсуждая достоинства выбранной режиссером актрисы и восхищаясь его оригинальностью. Поздравляли и Полину, из неудачницы в миг превратившуюся в фаворитку короля, с которой лучше иметь хорошие отношения. Франтишек, дожидающийся исхода дела за дверью, приоткрыл ее и, окинув взглядом комнату, понял, что произошло нечто необычное. Заметив его, Полина подошла к двери. Бросив взгляд на окруженного киношниками Алберта, она протолкнула бывшего инспектора за дверь и последовала за ним.
– Судя по тому, что ты сбегаешь, ты не воспользовалась моим вчерашним советом, да? – ехидно поинтересовался Франк у Полины, которая подошла к автомату с кофе и стала выбирать себе напиток.
– Я проголосовала за Ортегу, – отозвалась та, нажимая на кнопку с надписью «латте».
– Боже, Полина, ну зачем? – Франк сморщился.
Полина усмехнулась, подождала, пока приготовится кофе, и, обхватив выскочивший стаканчик тонкими пальцами, с наслаждением отхлебнула напиток.
– Он тоже.
– Ну ясное дело… То есть что? – Франк недоумевающе уставился на девушку.
Она развела руками, почти залпом допила латте и, выдохнув, словно после рюмки водки, сказала:
– Это Алберт.
А больше и прибавить было нечего.
Первый рабочий день второго помощника режиссера по сценарию закончился. Сеньор Альварес отпустил всех домой, бегло попрощался с Полиной и снова попросил Франка отвезти ее домой. А сам отправился в центр, чтобы поужинать со своей прекрасной невестой, которую он только что не утвердил на главную роль в собственном фильме.
V. Без предрассудков
Саундтрек: Aterciopelados, El estuche
Прохладное стекло бокала ласкало искаженные тонкой недовольной улыбкой теплые пухлые губы прекрасной Марии. Розовая, словно пена, из которой когда-то на берег вышла богиня любви Афродита, влага сухого изменчивого мальбека коснулась языка, освежающим ветерком заструилась по горлу вниз. Мария позволила себе внутренне немного расслабиться, но показывать этого Альваресу не собиралась. Она знала своего будущего мужа уже около двух лет и понимала, что нянчиться с ней он не будет. И все-таки, считая себя оскорбленной его выходкой, решила, что режиссер должен хотя бы сделать вид, что просит у нее прощения. Пусть даже это не будет извинением в прямом смысле слова.
Итак, Мария молчала, всем своим видом показывая, что глубоко обижена.
Альварес сидел напротив, небрежно откинувшись на спинку стула, и через бомбижжу5 потягивал из небольшого стеклянного калабаса приятный, чуть терпкий мате.
– Злишься, – наконец произнес Альварес, устремляя на молодую женщину спокойный и прямой взгляд глубоких серебряных глаз.
Мария смочила губы вином, чуть приподняла подбородок, отчего лицо ее приняло надменное и вздорное выражение.
– Дорогая, мы же говорили с тобой об этом. Я никогда не обещал тебе эту роль.
– Только все вокруг говорили обратное. И теперь я в просто смешном положении.
Альварес слегка наклонил голову набок, подлил в калабас, плотно набитый йербой, горячей воды. Внимательно посмотрел на Марию.
– Напротив, я уберег тебя от смешного положения. И ты знаешь об этом.
Мария отвела глаза, чуть дернула загорелыми плечами.
Нет, это еще не извинение. Пусть говорит дальше.
– И ты знаешь, что это не твоя роль. И знаешь, что критики говорили бы только о том, что Альварес снимает Марию, потому что она его жена. А я не хочу этого.
– Берто, меня всегда подкупала твоя откровенность, но сейчас она неуместна. По-моему, ты забываешь, что разговариваешь с актрисой. И женщиной.
– А меня всегда подкупало то, что ты не только прекрасная актриса и истинная женщина. А умная и тонкая женщина. Без предрассудков, присущих многим другим.
Ладно. Уже теплее. Что же ты скажешь дальше?
– Поэтому я ни минуты не сомневаюсь, что ты согласишься на роль Рейны, которая написана, словно специально для тебя.
Мария вспыхнула. Он предлагал ей роль второго плана.
– Ты будешь идеальной Рейной. И вот это критики точно отметят.
Она, разумеется, понимала, что он прав. Он был чертовски рационален, и это сыграло не последнюю роль в развитии их отношений. Будучи действительно умной женщиной, на этот раз она решила сдаться. Улыбнувшись, она сделала еще глоток из бокала и как бы против своей воли сказала:
– Что ты делаешь со мной, Берто? Ты же знаешь, я не могу долго злиться на тебя.
– Значит, мир? – глядя ей в глаза, спросил Альварес и притянул к губам ее прекрасную руку.
– Не хочу расставаться с тобой сегодня, – прошептала Мария. – Поехали домой, в Тигре.
Альварес удивился, но не показал этого. Они с Марией не жили вместе в привычном смысле этого слова. Каждый, предпочитая свой устоявшийся образ жизни, не стремился навязать его другому. Мария любила свою двухуровневую квартиру в Палермо в центре Байреса. Альваресу по душе был его уютный и светлый дом в пригороде. Мария часто приезжала к нему, но никогда не говорила «домой». И сейчас ее слова вызвали у сеньора Альвареса легкое, едва заметное и давно позабытое сердечное волнение.
Да, черт побери. Господин Берто Альварес поймал себя на мысли, что ему приятно слышать это «домой» от женщины, которая сейчас рядом. И даже засевшая где-то глубоко за грудиной иголка, пока плохо осознаваемая, но уже ощутимая, не мешала ему радоваться этим простым словам.
Неужели он просто стареет?
И пока сеньор режиссер предавался размышлениям в одном из ресторанчиков начинающей по-вечернему томно вздыхать Реколеты, его помощница по сценарию Полина сидела одна на кухне апартаментов в соседнем Бельграно и смотрела на лежащую перед ней не раскрытую пачку сигарет. Франтишек выронил их, когда провожал девушку до дверей жилого комплекса. А она подобрала. Шесть лет назад, когда она курила последний раз, тоже была осень. И неважно, что сентябрь в Аргентине считается первым месяцем весны.
Была осень.
А рядом был он – высокий загорелый блондин с тонким белым шрамом на шее и улыбкой покойного пана Алберта Враницкого.
Сейчас брюнет занял место блондина, от которого остался только шрам и, пожалуй, небрежная легкая небритость. Улыбка воскрешала покойника. И медленно убивала Паулу. Как же наивно было предполагать, что, увидев эту улыбку снова, она не провалиться в ту первую осень, что прошла рядом с Албертом. И ту, последнюю, что разделил с ней Томаш.
Кого было больше в сеньоре Берто Альваресе? И кого ей хотелось в нем видеть?
А может, это снова была лишь игра ее воображения, и никого из тех двоих в нем и вовсе не осталось? Тогда зачем, зачем его ладони сегодня так знакомо, слишком знакомо обхватили ее ладонь? И плевать ей было на ничего не значащую улыбку и даже на равнодушный взгляд.
Да, Алберт умел единственным мимолетным жестом, одним коротким движением обозначить себя в любой случающейся с ним реальности. И это Полине не померещилось. Она знала: он ничего не делает просто так, когда дело касается отношений с людьми.
А, может, все гораздо проще? Нет никаких тайных смыслов, а есть господин Берто Альварес, которого можно разгадывать с нуля. Есть новая интересная работа в городе, что зовется Обителью добрых ветров. Есть весна, вместе со звуками бандонеона вдыхающая жизнь в готовые уже совсем скоро распуститься бутоны на ветках деревьев и в сердцах людей.
Полина выдохнула. Встряхнула головой, потерла ладонями лицо, словно очищая его от налипшей на кожу вязкой паутины мыслей. Поднялась из-за стола и без колебаний убрала пачку сигарет в навесной кухонный шкафчик. Удивляясь про себя, почему Франтишек до сих не перешел на электронные, Полина подумала, что отдаст потом ему эту пачку. Вытащила из сумки сверток с невероятно ароматным и теплым, полюбившемся ей в первый приезд в Байрес чорипаном6, и села ужинать.
На следующее утро Полина со свежей головой и без всяких тягостных мыслей отправилась на такси в студию Альвареса. Решив больше не пользоваться услугами Франка, она попросила его не заезжать за ней. Не хотела быть кому-то обязанной, а кроме того, ей было неловко, что Алберт сделал из Франтишека ее личного шофера.
Не успела она переступить порог студии, как к ней подбежал Мигель и увлек за столик в кафетерии. В ажиотаже он размахивал правой рукой с зажатым в ней маленьким калабасом, а левой прижимал к себе небольшой походный термос.
– Ну у тебя, конечно, стальные яйца, амига! – возбужденно начал он, достал из кармана бомбижжу и погрузил в утрамбованную толстым слоем в сосуде йербу. Подлил воды из термоса. Полина с интересом следила за этим бесхитростным ритуалом, к которому еще не успела привыкнуть. Тем временем Мигель продолжал, – Я вчера, честно говоря, за тебя даже испугался, когда ты поперла против Марии.
– Почему против? Я вовсе не выступала против нее, – попыталась возразить Полина, но Мигель ее не слушал.
– И как ты догадалась, что Берто будет голосовать за Ортегу? Будь я суеверным, я бы подумал, что ты – бруха7! – он заливисто засмеялся, глотнул мате и, вдруг сделав испуганные глаза, вскочил с места. – Она идет сюда. Будь начеку – наверняка ей уже напели о том, что ты была за Наталью. Удачи!
И он поспешно ретировался, пропуская к столику великолепную Марию Фуэнтес.
– Доброе утро, Полина, – актриса широко улыбнулась и уселась рядом с чуть напрягшейся сценаристкой. – Как тебе в студии?
– Спасибо, осваиваюсь, – улыбаясь в ответ, сдержанно ответила Полина, а сама подумала: «Вот я и нажила себе врага».
– И неплохо, кстати говоря, осваиваешься. Всего один день прошел, а ты уже успела завоевать репутацию бунтарки, – Мария коротко засмеялась, показывая белоснежные ровные зубы. – И знаешь, что я тебе скажу?
Она приблизила свою хорошенькую ухоженную головку к лицу Полины и заговорила театральным полушепотом.
– Все думают, что мы с тобой начнем враждовать, а вот я пришла тебя поблагодарить.
– За что? – удивленно спросила Полина, невольно тоже переходя на шепот.
– За то, что голосовала за Наталью. Ты даже не представляешь, какую услугу ты мне оказала. Берто утвердил меня на роль Рейны. А тебе ли не знать, что в твоем сценарии, Рейна прописана гораздо лучше, чем скучная Элиза.
Полина пропустила этот камешек в свой огород мимо ушей.
– Что ж, поздравляю. Здорово, что в итоге, все сложилось так удачно.
– И еще я хочу тебе признаться. Я рада, что ты с самого начала не пополнила ряды всех этих глупеньких поклонниц моего мужа, – она картинно замялась, – ну, то есть будущего мужа, которые готовы делать все, чтобы только ему понравиться. Мне это импонирует.
Полина не знала, что отвечать, поэтому сказала просто «спасибо» и, допив свой кофе, хотела подняться из-за столика, но Мария задержала ее.
– Так что просто имей ввиду, я – на твоей стороне. Будем дружить на удивление всем. Даже Альваресу.
Она встала из-за стола, окинула Полину покровительственным взглядом доброй тетушки-феи и упорхнула в гримерку. Сегодня должны были сниматься первые эпизоды, и в студии снова царил хаос.
Впрочем, вскоре Полина научилась разбираться в этом хаосе. А вернее, начала видеть в нем особенный, понятный только тому, кто в него погружался, порядок. В нем все были на своих местах, и всё было к месту.
Стадия пре-продакшна завершилась, начались съемки. Полина едва успевала глотнуть свежего воздуха в закручивающемся омуте и с восторгом позволила себе тонуть в новом для нее, удивительном мире.
Мигель был опытным помощником по сценарию, и, наблюдая за ним, Полина быстро училась новому ремеслу. Участники съемочной группы быстро притерлись друг к другу, тем более многие из них уже работали вместе на первом фильме Альвареса. С самим Альбертом Полина почти не разговаривала, а вернее, напротив, разговаривала много, но все шло о работе, и порой она ловила себя на мысли, что почти перестала воспринимать режиссера, как своего давнего знакомого, и уж тем более мужа. Рядом с нею он был невероятно работоспособным требовательным начальником, умелым управленцем, который тонко чувствовал любого участника своей команды и знал, что «взять» с каждого.
Дни летели насыщенные, дурманные, как сам воздух Города Добрых ветров. Порой Полине, как, впрочем, и почти всей команде Альвареса, включая его самого, приходилось работать до самого вечера и уходить со съемок под шепот прохладных загадочных сумерек, полностью накрывающих город около десяти часов вечера.
Полина выходила из павильона и из одного фантастического мира попадала в другой. По дороге в метро, к которому она успела привыкнуть, или пока ждала такси, пыталась надышаться им, впитать в себя звуки и запахи весеннего Байреса. Ей, когда-то так любившей холодную темную красоту пражских проулков и мостов, штопавших раненое сердце иголок-шпилей, что навсегда врезались в душу своими молчаливыми историями, не хватало тактильности города. Прикосновений к нему.
Хотелось почувствовать его руки, касания губ, услышать дыхание у своего лица. И если Прага была для нее когда-то таинственной старшей сестрой, колдуньей, что позволяла иногда заглядывать к ней и пить вместе магию раскинувшегося над ними неба, то Буэнос-Айрес манил ее, как лукавый и искушенный соблазнитель. Любовник, который держал ее на расстоянии, то увлекая за собой обманной улыбкой, то прогоняя холодом чужого безразличного взгляда. Он позволял любить себя, но не делал ничего, чтобы Полина решилась на это. И, пожалуй, в этом они с господином Берто Альваресом были очень похожи.
Полина захлопывала дверцу автомобиля, что уносил ее в Бельграно. И оставляла отношения с городом на потом. Выходила на балкон апартаментов, и, обхватив пальцами чашку любимого черного чая, который здесь было так трудно достать, слушала душу Байреса. И были в ней ноты любви и смерти, алые капли крови и летящий в лицо ветер с пампы8, улыбки гаучо, что заваривают в калабасах свой неизменный мате, сводящий с ума запах обласканного огнем свежего асадо, что жарят в каждом, даже самом захудалом переулке города. И, конечно, рваные, рождающие где-то внизу живота сладкие тягучие спазмы, ритмы танго.
Все это Полина пока только предчувствовала, своим тонким воображением прорастая в ткань города. А предчувствуя, страдала от того, что не может ощутить все это в миг. Насладиться, жадно выпить, прильнув губами, подобно проголодавшемуся вампиру, к теплым взбухшим венам прекрасного города-любовника.
И конечно, писательница не позволяла себе и подумать, что город и рождающиеся чувства к нему слишком напоминали то, что она так боялась испытать к человеку, который когда-то звался паном Албертом Враницким. Который все время был так близко, и которого порой совсем не было в том, кого звали теперь сеньором Берто Альваресом.
А рядом был Франк. Он сделался ее неизменным спутником в Байресе, добрым приятелем и просто ненавязчивым собеседником, с которым она коротала свободные вечера в городе, с которым было легко и спокойно. И который все более явно проявлял к ней далеко не только дружеский интерес.
Так пролетел месяц. Прохладный и ветреный сентябрь стремительно упал в пропасть весны, уступил место благоухающему нежному октябрю. И вот уже октябрь, напитав город душными ароматами цветения и плотным, дурманящим кровь ветром, перешагнул через свой зенит. И когда Полине стало казаться, что она буквально захлебывается в бешеном ритме несущихся мимо дней, Байрес и Альварес, эти двое сговорившихся между собою волшебников, решили над ней сжалиться и дать небольшую передышку.
VI. О неизбежном счастье
Саундтрек: Bing Crosby, When My Baby Smiles at Me
– Нет, правда, Франк, если бы не ты, я бы, наверное, давно собрала вещи и вернулась домой, – говорила Полина, сидя в своей гостиной в Бельграно, и возбужденно теребила сережку из зеленого муранского стекла, которую машинально вынула из уха.
Франк сидел рядом и пил кофе. Он пожелал остаться среди аргентинцев еретиком и наотрез отказался перейти на мате, ритуал приготовления и пития которого был возведен здесь в степень священнодействия. Живые карие глаза бывшего полицейского ловили муранские блики, а руки были готовы потянуться за очередной сигаретой, ибо пан Пастренк ощущал непонятное ему, но отчасти приятное волнение.
– Знаешь, – Полина говорила сбиваясь, подолгу подыскивала нужные слова и как бы сначала отлавливала в себе смыслы, которые хотела вложить в свою речь. – Я чувствую себя… одинокой здесь. Наш сумасшедший график, конечно, не дает думать о таких вещах. И ты просто не успеваешь понять, что чувствуешь. Но вечно обманывать себя невозможно.
– Думаю, это просто период адаптации, все устаканится, – Франк по-житейски пожал плечами и как бы в продолжение этого движения положил ладонь на Полинину руку с сережкой.
Девушка про себя улыбнулась, считав этот жест. А сама покачала головой и сказала:
– Да нет, Франк, это не адаптация… Я жила в разных городах далеко от дома и знаю, что это такое. Здесь другое. И я действительно благодарна тебе. Очень благодарна.
– За что? – смущаясь, спросил Франк.
– За всё. За то, что ты делаешь для меня. Возишься со мной, ходишь за кофе, пишешь каждый день «доброе утро», провожаешь, звонишь. И если уж быть честной до конца – ты единственный человек, который просто находится рядом все это время.
– Да ладно тебе, я не делаю ничего особенного.
– Ну, может быть, для тебя или для Алберта – в этом нет ничего особенного…
По лицу Франтишека пролетело легкое облачко обиды.
– Погоди, ты что думаешь, я все это делаю по поручению Ала? Это абсолютно не так.
– Да нет, я не говорила такого. И даже если бы это было так, я все равно благодарна тебе.