Десять историй любви

© Сабит Алиев, 2020

ISBN 978-5-4498-6139-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

САБИТ АЛИЕВ

В книге собраны трогательные истории жизни людей, порой прекрасные, порой трагические, но всегда замешанные на настоящих человеческих чувствах. Это книга о любви, о поисках счастья, об истинной красоте и нравственности, о сплетении судеб, кармических хитросплетениях и межличностных отношениях в современном непростом мире. Автору удалось проникнуть в самую суть психологии этих людей, касаясь сердца читателя и находя отклик своей беспафосной манерой раскрытия каждого персонажа.

«Кофе без сахара» – это очередной роман Сабита Алиева в цикле душевных исповедальных рассказов. «…В ресторане сидела единственная дама: молодая, красивая, высокая, со светлыми тонкими волосами и выбивавшимися из прически вьющимся прядями. Попивая кофе, она читала книжку», – так начиналась эта интересная история с непредсказуемым финалом. В ту первую встречу герою не хватило дерзости познакомиться с ней, но эту красивую девушку он запомнит навсегда. Жизнь – странная штука, она всегда дает человеку новый шанс, и что из этого получилось – читайте с наслаждением одну из самых драматичных историй настоящей любви.

ПУТЬ К СЛОВУ

Арсений налил воду в чайник, ложкой отмерил зёрна и включил кофемолку. Каждый раз, когда жужжал моторчик, Арсений думал о том, почему народ этого небольшого балтийского городка так равнодушен к созревшим в тропиках кофейным зёрнам. Ленивые и торопливые, люди предпочитают быстрорастворимый порошок с едва уловимым пряным запахом. Вот почему он вчера, несмотря на моросящий холодный дождь, отправился в Санкт-Петербург, и там, на Невском, в магазине, с малых лет ему знакомом, его одарили плотным пакетом ароматнейшего кофе. Священный ритуал никогда не нарушался. Смолотые в пудру зёрна высыпались в заранее подогретый фарфоровый кофейник, заливались клокочущим кипятком. На журнальном столике, покрытом кружевной салфеткой, уже были приготовлены чашечка с блюдечком, оставшиеся от старинного фамильного сервиза. Арсений сел в мягкое кресло, откинулся на спинку и помедлил минуту, вдыхая волшебный аромат. Чашечка пряного, с тугой зеленоватой плёнкой напитка вызывала в нём лёгкое волнение: он уносился в детство. В то безмятежное и счастливое время, когда были живы его всесильные ангелы—хранители, мама и бабушка. Он вспоминал забавные случаи, мамины рассказы о его рождении и раннем детстве, бабушкины то ли были, то ли легенды об их старинном знатном роде.

Теперь Арсений Потапов, давно миновавший Христов возраст, был кем-то вроде философа-отшельника. Чем дольше люди находились возле него, тем сильнее становилось его желание либо избавиться от них, либо самому скорее их покинуть. Он терпеть не мог, когда кто-то ночевал в его доме. Любил свою старую мебель, посуду, допотопную люстру, изящные резные полочки, уставленные забавными фигурками, воспринимая их живыми существами со свойственными им характерами, причудами и даже тайнами. Своего отца Арсений знал, но не помнил – с малолетства много воды утекло. В ответ на его расспросы мать хоть и коротко, но хорошо говорила о талантливом театральном художнике Георгии Потапове. Их молодая семья, увлечённая литературой, драматургией, живописью, на зависть многим была очень счастливой. Да ещё родился сын, которого назвали прекрасным именем Арсений, что по-гречески значит «мужественный, возвышенный». Потом мать прерывала свой рассказ, вздыхала, тихо сетовала на развал страны, безработицу, отнявшую у людей искусства смысл жизни. Георгий Потапов стал искать его в вине.

Арсений видел отца в сознательном возрасте только один раз. В гробу. Его мать была личностью необыкновенно привлекательной. Так считал не только он как сын – это осознавали все, кто её знал. Для многих она воплощала идеал женщины: красивая, стройная, со спокойным, но твёрдым характером, вдобавок ко всему энциклопедически образованный признанный литературовед. Арсению она уделяла много внимания: вникала во все его мальчишеские проблемы, учила находить правильные решения. Понимая, что в сыне прорастает гуманитарий, не упрекала его за тройки по физике/химии, а старалась больше и увлекательнее рассказывать о русских классиках. Однажды, когда они гуляли по осеннему парку и вели беседу о том, чему человек должен посвятить свою жизнь, что будет значить для его личности этот выбор, мама вдруг заговорила таким проникновенным тоном, будто оставляла сыну родительский наказ: «Самая лучшая профессия – это писатель. Он ни от кого не зависим. Создавая произведения, он живёт в мире своих героев, радуясь и страдая вместе с каждым образом, рождается и умирает с ним. Но какими бы ни были события повести или романа, они должны помогать писателю, а потом и читателю, становиться прекраснее душой, отважнее характером, закалённее волей. Труд этот тяжёл, но благороден».

Материнское откровение легло на сердце сына, как молитва.

***

Окончив школу, Арсений поступил на филологический факультет Ленинградского университета. Он сразу стал публиковаться в студенческой многотиражке, его заметки были грамотными, но скорее информативными. После второго курса студента призвали на срочную службу. В воинской части его писательская карьера совершила небольшой рывок – он стал главным редактором армейского листка «Служу родине», который печатался в полковой типографии. Арсению нравилась и оперативность работы, и вёрстка газетной полосы, и стрёкот линотипа, и волнующий запах свежеотпечатанного листа. В его душе начинало проклёвываться чувство авторства судьбоносного романа, которым будет зачитываться страна, а может быть и весь мир. Он, конечно, понимал, что слава не падает с неба. Твердя мамино заклинание о труде, Арсений завёл толстую тетрадь-дневник, записную книжку.

Однако время летело с такой быстротой, окружающие события казались мелкими, судьбы людей, с которыми общался, рядовыми… В его творческой копилке слабо позванивали ценные монеты. Арсений сокрушался невезению. Утешала молодость, обещавшая одарить сюжетами когда-нибудь в будущем. К концу учёбы в университете они с мамой думали о следующей странице его биографии. Мудрая женщина, мама внушала сыну, что настоящего писателя делают большие события и личное участие в них, будь то война, блокада, зимовка в Антарктиде, работа в горячей точке, где бы она ни находилась, стройка века, знание психологии людей, в них участвующих… И всё это надо познавать через свою душевную боль. Человек, обрекающий себя на такой труд, становится добровольным каторжником. Но это сладкая каторга.

Когда пришло время, Арсений дал твёрдое согласие отправиться на Северный Кавказ в одну из самых горячих точек. Но, несмотря на всю его усиленную подготовку, этому событию не суждено было состояться. У мамы случился инсульт. Единственный сын, Арсений взял на себя все заботы о самом дорогом ему человеке. Чтобы зарабатывать хоть какие-то средства, он устроился младшим редактором в профсоюзный журнал, подрабатывал ответами на письма, давал частные уроки. Денег не хватало. Тогда мама сделала здравое предложение: обменять прекрасную питерскую квартиру на небольшой домик у моря в Выборге и однушку в Питере, которую будут сдавать в аренду. Арсений мужественно начал преодолевать непредсказуемые круги разменного ада.

Однажды вечером, сидя возле матери, он старался спокойно, не волнуя её, рассказать, как обивал пороги контор, какие им светили надежды, и вдруг с тоской вгляделся в её бледное, искажённое болезнью лицо. У него замерло сердце от осознания быстротечности жизни.

Ночью он не мог уснуть. Его терзал стыд. Он, взрослый мужик, мечтавший о большой литературе, не написал ни одной строчки, которой порадовалась бы его мать. Чего он ждёт? Какой небесной манны? Какого озарения? Никакого чуда не случится. Будет рутинный каторжный труд. И если ты повесил на себя эти кандалы и вериги, то садись за стол, страдай душой, ворочай мозгами и пиши. Арсений встал, накинул халат, сел за письменный стол, заправил в машинку чистый лист бумаги, крупным шрифтом вывел заглавие «Чужая жизнь». История талантливого юноши, который рано остался сиротой и теперь жил вместе с бабушкой, уже давно складывалась у него в небольшой рассказ, немного смешной, немного грустный, – известно непростое житьё двух поколений, разделенных российским полувеком. Сюжет рассказа чётко выстраивался у Арсения в голове.

Его пальцы легко бегали по клавишам; не было времени ни остановиться для раздумий, ни перечитать напечатанное.

Арсений проснулся за полдень. От ночного волнения не осталось и следа. Он взял напечатанные листы, спокойно прочитал написанное. Да, конечно, это рассказ, правда небольшой, но в нём уместились три необходимых компонента: завязка, основное действие, концовка. Зайдя к маме, он увидел, что она, хворая, лежит на высокой подушке. При виде сына она слабо улыбнулась и тихо, но стараясь чётко выговаривать слова, сказала:

– Я слышала… Ты всю ночь печатал… Загорелась в душе лампадка?

– Мамочка, я приготовил тебе сюрприз. Бог даст, он будет тебе хорошим лекарством.

В журнале, куда Арсений принёс свой первый рассказ, имя его матери – Евгении Потаповой – не только было известно: её талант литературного критика высоко ценили, и потому Арсения приняли очень радушно и пригласили на ближайшую редколлегию за ответом. Он шёл домой и невольно улыбался своим мыслям: с каким радостным волнением мама будет слушать его рассказ о приходе в редакцию, выспрашивать подробности обо всех и обо всём, о том, что её помнят, любят, надеются на её скорое возвращение…

Как всегда в последнее время, в квартире было тихо. В маминой комнате – тоже. Арсений осторожно приоткрыл дверь. Мама в его сторону не обернулась. На слабый ласковый оклик не отозвалась… Он подошёл совсем близко. На милом лице разгладились следы болезни. Казалось, она чуть задремала, чему-то улыбаясь во сне. Но сон этот был вечный.

***

Размен жилья наконец-то состоялся. Чтобы помочь Арсению обустроиться на новом месте, наладить холостяцкий быт, из Киева приехала бабушка Ольга Павловна Репнина – личность совершенно необыкновенная. Ещё совсем девчонкой она пришла в клинику знаменитого невролога Бехтерева, к его ученикам и соратникам. Шестнадцатилетнюю Олю определили в лабораторию мыть пробирки. Очень скоро упорная и любознательная девушка уже работала с микроскопом. Она поступила в мединститут, успевая и учиться, и вести в клинике научные исследования, которые легли в основу её кандидатской диссертации. Война изменила судьбу молодой женщины. Ещё только звучало по радио сообщение о начавшейся трагедии, а Ольга уже бежала в военкомат и там потребовала без промедления назначить Репнину начальником санитарного состава. Её напористость, умение убеждать всех и во всём, способность держаться на ногах без сна и еды совершили чудо: через три дня от платформы Финляндского вокзала двинулся на запад полностью оснащённый медицинским оборудованием и укомплектованный медперсоналом эшелон под красным крестом. По этим адским рельсам он до самой победы то мчался, то тихо полз, то, вовсе замирая, стоял, спасая жизни тысяч людей. В свои девяносто Ольга Павловна обладала ясным практичным умом, феноменальной памятью, читала и шила без очков, ходила без палки, делала по утрам зарядку, вечером – дыхательную гимнастику, играла в шахматы и была отменной кулинаркой. Конечно, она не двигала тяжёлую мебель, не носила чемоданы, кофры, сумки, не охала в длинных очередях. Ольга Павловна была талантливым организатором любого дела. Зная, что взяла на себя роль скорой помощи на недолгое время, настойчиво учила внука всему, что умела сама. И она же твёрдо настояла на том, чтобы Арсений не бросил на полдороге обещанную матери литературную работу.

Сына уважаемого всеми автора принял сам главный редактор. Выразил искренние соболезнования, похвалил Арсения, что не опускает рук. Положив перед собой листики с его рассказом, начал подробно говорить о написанном. Арсений слушал, и его то бросало в жар, то окатывало ледяной водой. Хоть и похвалил его маститый критик за живость диалогов, за современный молодёжный стиль, за тонко выписанные детали, но он понимал, что опус его не более чем писанина. Главный редактор крепко обнял его за плечи.

– Согласен с замечаниями? Тогда учти их и приходи снова. Перо у тебя есть, будем учиться владеть им. Это первое, что я тебе хотел предложить… А второе – в память о твоей маме мы откроем для тебя должность, которой раньше не было в нашей редакции и которая как-то ушла из практики литературных журналов после перестройки. Ты будешь читать приходящий в редакцию поток рукописей. Нам пишут и графоманы, и свободные от дел охотники до воспоминаний, и люди, проживающие очень интересную жизнь, но не умеющие рассказать о ней, встречаются, правда редко, золотые самородки. Работа, конечно, не сахар, но тебе она пойдёт на пользу. Ты будешь у нас на договоре и, разумеется, на зарплате. А самое важное – среди нас, вроде сына редакционного полка.

Прощаясь, редактор вручил Арсению толстую папку и несколько листков его рассказа, испещрённых пометками. Увидев в окно, как внук медленно идёт по дорожке к дому, Ольга Павловна сердцем почуяла, что прибыл он не на крылатом Пегасе. Однако с расспросами не торопилась: опытный психолог, она знала, что Арсений сам всё расскажет.

Бабушка сидела в кресле за вязанием. Арсений подошёл, нежно обнял бабушку за плечи, укрытые лёгким платком. Молча остановился у письменного стола, аккуратно положил пухлую папку возле настольной лампы. Отодвинув нижний ящик, бросил листочки с рассказом в самый дальний угол. Вечером они пили душистый кофе за журнальным столиком, и внук поведал Ольге Павловне о разговоре с главным редактором и сам уже продолжил его, рассуждая с собой. Да, стиль, тональность рассказа, занятные словечки… А ради чего это? Что он хотел сказать читателю? Чем привлечь? О чём задуматься? Он не знает жизни… Не приобщён к большому делу, которое рождает в человеке глубокие мысли.

Ольга Павловна, не прерывая вязанья, будто между прочим, спросила:

– Арсен, ты помнишь, с какими вещами ты встретил меня на вокзале?

– Конечно, – удивленно ответил внук. – Дорожный чемоданчик и большой жёлтый портфель.

– Так вот, голубчик, саквояжик я увезу с собой, а портфель оставлю тебе. Там мои бумаги, мой архив. Удивишься, чего только там нет: и письма, и клочки обёрточной бумаги с двумя—тремя строчками, и школьные тетради с записями, оборванными на полуслове… Очень мне хотелось сохранить в памяти военные годы, события, судьбы людей, разные случаи… Но то время было кромешным адом. А потом нахлынул другой поток… Думала, что зря хранила портфельчик. Ан нет! Дождался он своего часа. Оставляю тебе его в наследство, на твою совесть. Уверена, что пригодится он тебе.

С этого дня Арсений жил в приподнятом настроении. Рано вставал, садился к письменному столу, брал из толстой папки редакционного самотёка очередной опус и внимательно—внимательно читал его, делая карандашом на полях пометки, будто проводил для себя мастер-класс. Одарённый природой литературными способностями, он не умел правильно применять их. Сейчас Арсений чувствовал живую плоть слова, его запах, его место в строке. Как архитектор знает законы построения здания, так и писатель должен выстраивать своё повествование.

Вечерами, усевшись за журнальным столом, бабушка брала вязанье, внук разливал по чашечкам ароматный кофе, включал диктофон, и Ольга Павловна начинала рассказывать. О чём только она не вспоминала! То о мощном, раскидистом фамильном древе Репниных, то о сподвижнике Петра Первого, воспетого Пушкиным в «Полтаве», то о смутных временах, когда рубили многовековое славное древо под корень. Но чаще всего вспоминала войну, признаваясь, что всю оставшуюся жизнь слышит стоны раненых, шёпот умирающих, взрывы снарядов и стук… стук… стук колёс. Как ни велика была трагедия войны, как ни гнобили голод, сиротство, увечья, смерть, но радость согревала обездоленных: письмом из дома, концертом фронтовой бригады артистов, котелком горячей каши, задушевной мелодией баяна, лаской пригретой бродячей собаки. Уж каких только животных не подбирал народ, кочующий на колёсах!

Особенно бабушка любила рассказывать разные затейные истории про красавца-петуха, которого все звали сначала Петя, потом Пётр, а потом и вовсе Император за его золотой наряд и царское высокомерие. А кассеты диктофона, плавно крутясь, оставляли в незыблемом естестве голос рассказчицы.

Поезд на Киев уходил вечером. Проводив бабушку, Арсений долго ждал рейсового автобуса. В Выборг вернулся, когда улицы уже были безлюдны. Домой идти не хотелось, он направился к морю. Ярко светила луна. Плескались о камни волны, омывая его лицо влажной свежестью. Арсений стоял не двигаясь. В его душе бушевало неведомое ему доселе волнение, восторг, граничивший с безумием. Он с трудом успокоил себя и медленно пошёл к дому.

Не зажигая огня, не раздеваясь, прилёг на кровать. Спать не хотелось, просто закрыл глаза, чуть задремал. И вдруг он услышал, как легонько скрипнула дверь, приоткрылась… На пороге стояла мама в светлом платье. Она приблизилась к нему. Привстав, Арсений уткнулся ей в колени, сквозь горячие слёзы, заливавшие его лицо, зашептал: «Мамочка, милая моя мамочка… как я по тебе соскучился…». Мама приподняла его лицо, ласково посмотрела в глаза и тихо, но твёрдо сказала: «Пора, сынок. Пора тебе отправляться в дорогу. Теперь ты готов».

Арсений очнулся. Он, как и был одетый, лежал на кровати. В комнате никого… Дверь закрыта. А лицо в слезах. Что это было? Сон? Видение? Но он ощущал мамины руки, видел её глаза.

И понял, что она его благословила.

В назначенный срок Арсений Потапов вошёл в кабинет главного редактора и подал ему объёмистую папку самотёка, сказав, что все материалы прочитаны, разложены по значимости и коротко отрецензированы. Главред одобрительно кивнул, но, в упор глядя на Арсения, строго спросил:

– А где твой рассказ?

Новый сотрудник, немного смущаясь, протянул ему прозрачный файл с листами чётко отпечатанного текста. Вверху первой страницы крупным шрифтом выведено название «Моя удивительная бабушка».

Главред удивительно хмыкнул, показал Арсению на стул, чтобы ждал, а сам стал читать. Сердце автора-дебютанта трепетало, но он изо всех сил старался не выдать своего волнения.

Прочитав рассказ, главред минуту молчал, затем аккуратно сложил листки и широко улыбнулся:

– Молодца! Проросла-таки в тебе материнская порода! Берём в номер.

Так началась писательская судьба Арсения Потапова. Его печатали в каждом выпуске журнала. В цикле «Под стук колёс» по-новому ожили события разных лет и разных людей, бывших их участниками.

Начиная очередной сюжет, Арсений почти физически чувствовал, что вступает на узкую колею между рельсами, шагая по шпалам. Идёт тяжело, будто несёт на плечах непомерную ношу. Но шаг за шагом походка становилась лёгкой, в душе рождалась одному ему слышная мелодия рассказа, и он искал слова, созвучные этой мелодии.

Через год вышла книга Арсения Потапова.

А впереди его ждали новые сюжеты.

НАСТАВНИКИ

Как-то утром я проснулся со счастливой мыслью, что если хочу стать известным адвокатом, то мне нужно переехать в столицу, поступить в вуз и найти себе наставника. Об осуществлении этого блестящего замысла я в то же утро решил поговорить с отцом. Он одобрил мои планы, и через неделю я переехал в столицу.

Я из тех, кто добивается успеха любой ценой. Но в некоторых ситуациях поражение оборачивается победой. Главный урок – учиться на ошибках. Только я категорически против наступать на грабли.

Помню, еще в первый приезд с отцом в Баку я загадал желание: обязательно вернуться сюда жить. С того времени ничего не изменилось в городе: вдали – прямая линия горизонта, то же безбрежное море, так же лежит песок, бьются о берег волны, гуляют люди по бульвару…

Баку – город с узкими улицами и счастливыми торговцами фруктами, помидорами, огурцами, чёрным и белым виноградом, свежей душистой зеленью.

Я зашёл в первое попавшееся кафе, выпил чашку обжигающего кофе, сопроводив его двумя рюмками коньяка местного разлива, и угостил бармена.

Жизнь в столице мне понравилась с первого дня.

Я мечтал о блестящей карьере. Как много мне подобных, так и не сумевших добиться успеха. А тут сын провинциального доктора, окончив юридический факультет, сразу же нашёл работу помощника адвоката. Это, как говорят у нас люди, бог помог.

Мой руководитель был настоящим профессионалом. Он был моим наставником: учил мастерству, тонкостям дела, хвалил за успехи и старание. А я стал его верным псом: другом из числа тех, на кого взваливают неприятные поручения. Вскоре я стал вести дела, обреченные на провал.

Поначалу успех вскружил мне голову. Я с довольным видом гордо расхаживал по улицам города, чтобы каждый знал о моих достижениях. Встретив на бакинском бульваре знакомого, я с восторженным видом жал ему руки, потом объявлял: «Знайте, я адвокат, и я к вашим услугам». Люди в недоумении улыбались и уходили. Так проходили мои дни.

Однажды днём, когда я в очередной раз прогуливался по улицам, внезапно стал накрапывать дождь. В такую погоду кажется, что солнце уже давным-давно никто не видел, а ведь чудеса случаются только летом и только под солнцем…

Дождь все усиливался, вода залила тротуары, бульвар. Мне пришлось укрыться в маленьком и вполне уютном кафе. За мною гуськом протопали курсанты, столпились у дверей: кто-то сцепил перед собою руки, кто-то прислонился плечом к стене. Постояв несколько минут, они вышли.

В кафе был один старик: невысокий, худощавый, сгорбленный. Большие руки напоминали клешни краба. Сквозь редкие седые волосы просвечивал лысый череп. Он пристально смотрел на меня, а я все не мог понять, где прежде видел его.

Наконец я узнал старика: бывший советник президента республики, видимо, тоже спасался здесь от дождя.

Заручившись его разрешением, сел за столик и заказал себе чаю.

– Какая скверная погода, – сказал я.

Старик только пожал плечами.

– Особенно для тех, кто вышел на улицу без зонта, – добавил я.

Он не ответил, задумчиво глядя на улицу через окно. Ливень стихал. Увидев, как женщина переходит лужу, подбирая юбку, начал медленно говорить:

– Люблю наблюдать из окна за людьми, когда идёт дождь. Дети радуются и шлёпают босиком по лужам, женщины приподнимают юбки, студенты укрывают голову пластиковыми папками с курсовыми и рефератами. Мы должны быть как дети. – Он поднял глаза и посмотрел на меня.

– А я не люблю ходить под дождем. Особенно боюсь пешеходов с зонтами: для глаз нет ничего опаснее острых спиц.

– Особенно, если пешеход женщина, – усмехнулся он, продолжив начатую мною тему.

Так понемногу завязалось наше общение, которое становилось всё более оживлённым. Мы говорили обо всем: о политике, о культуре, о семье, о жизни. Когда мне принесли счёт, мой собеседник решительно поднял руку:

– Одну минутку, – сказал он, – кажется, у меня где-то есть мелочь. Если это так, значит, вам крупно повезло. Он вытащил из кармана горсть бумажных денег, порылся в них и, найдя один манат, улыбнулся, обнажив блестящие белые зубы: – Вам повезло. Только вам и везёт сегодня.

Затем мы вышли из кафе и решили прогуляться. Керим Каримович, так звали моего нового знакомого, шёл, немного сгорбившись и выбирая, куда ступить, чтобы не испачкать обувь.

– Вы, вероятно, не из Баку?

– Да, вы правы, – ответил я. – Я переехал в столицу, чтобы учиться. Отмучившись, решил остаться здесь. Мне нравится этот город: яркие огни, бульвар, море.

– Разрешите спросить, кем вы работаете?

Я помолчал, прежде чем ответить. Ведь удивить человека такой величины моими достижениями было бы, по крайней мере, нескромно. И я сказал просто:

– Я работаю адвокатом. Обычно выигрываю безнадежные дела, от которых отказываются маститые адвокаты, – я заставил себя улыбнуться.

Некоторое время мы шли молча. Вдруг мой спутник остановился.

– Я сейчас живу в Лондоне, работаю советником нашего посла в Англии. Если вы хотите продолжать учиться и работать на новом месте, располагайте мною.

Для меня такое предложение было полной неожиданностью. Я начал бормотать слова признательности…

Керим Каримович с улыбкой похлопал меня по спине:

– Ну, ну… Будет вам, молодой человек… Успокойтесь. У вас есть время подумать.

Прогулявшись, дошли до его дома, и он пригласил меня к себе. Обычай велит не пренебрегать приглашением, даже если не хочется заходить в дом.

Дом был роскошным и в то же время очень простым. В рабочем кабинете Керима Каримовича стоял массивный стол из красного дерева с выдвижными ящиками. В гостиной – большой изразцовый камин, кожаный диван и четыре кресла. На полу – персидский ковёр, с потолка свисали хрустальные люстры. На высоких книжных полках – многотомные собрания сочинений классиков. На противоположной стене висела большая картина, на которой изображено бушующее море.