Пьесы. Забытые в столе

ДУСЬКА: (встаёт, решительно) Я поеду к отцу!

АНЮТА: (тоже встаёт) Нет, дочь, ты поедешь к Даниле!… Не прогоняй и не пугайся наваждений…/ В твой мир войдёт лишь тот, кто угадает дверь…/ Жизнь так сложна, и в ней клубков так много…/ Какой распутать, не подскажет оберег…/ Вдруг наважденье, как туман нахлынет…/ И как туман рассеется опять…/ То спрячет все углы и страшный посверк лезвий…/ То обнажит вдруг беззащитность душ…/

Включается радио. После хрипа врывается голос.

РАДИО: Последний раз его видели, как он бежал за машиной, увозившей преступника, и что-то кричал.

ДУСЬКА: (испуганно) Что? Что, мам, мы прослушали? Про папу? Что?!

РАДИО: (жен. голос) Повтори ещё, один треск да хрип был! (муж.) Да ты своей ляжкой всю аппаратуру смяла!… (жен.) Сам меня сюда!… (муж.) Ну! Ещё в микрофон крикни, кто тебя, куда и как!… Повторяю. На полпути в райцентр у дороги был найден труп Ильки-татарина. Последний раз его видели, как он бежал за машиной, увозившей преступника, и что-то кричал. (жен. крик) Чикага какая-то!…

Радио выключается.

ДУСЬКА: Что, мама, что?

АНЮТА: Ничего. Просто умер ещё один добрый человек.

ДУСЯ: Ещё один? Ещё?!

АНЮТА: Так говорится. Не дрожи, Дусюська моя!… Прекрасный туман жизни иногда рассеивается. Но ничего, ничего… Он возвращается и, к счастью, часто! Посиди здесь, успокойся. И не бойся. Я схожу узнаю.

Анюта уходит. Дуська остаётся одна.

ДУСЬКА, ВИДЕНИЯ И ДАНИЛА

Стог. Вечер. Тучи. Темно. «Погромыхивает» гром. Молнии высвечивают сидящую у стога Дуську.

ДУСЬКА: Как страшно перепутано всё в жизни!…/ Свет, тьма… смех, стон… где радость была – боль…/ А мир гремит, сверкает, манит… Давит!…/ И никому нет дела до меня!…/ Да что тут «я», когда в мученьях двое?…/

Страшный раскат грома, ослепительная молния. Появляется видение в белом. Это Данила. В руках у него коса.

ДАНИЛА: Один. Не я, я цел и невредим…/ И оттого вдвойне себе противен…/ Хотя не знаю, в чём повинен я?…/ Он мне сказал: нет у души защиты…/ Нет скорлупы, она обнажена…/ Но есть свой мир, куда глухи ворота…/ Так как же душам встретиться тогда?…/

После разряда молнии появляется ещё видение. Это Семён.

СЕМЁН: Я говорил – есть у души обитель…/ Её обитель, да, и есть наш мир… /Твой, мой, её – и в нём она витает…/ Вольна и боязлива, и хрупка!…/ Но если в ней, вдруг, верх берёт гордыня…/ Она становится и жалка, и смешна…/ Хотя смеётся над другими свыше…/ Тем оскудняя мир свой и себя!…/

ДАНИЛА: Но есть же разум?

СЕМЁН: Разум быть обязан!…/ Ведь без него она почти слепа…/ Как слепо сердце – милый наш предатель…/ И верный друг – до самого конца!…/

ДАНИЛА: Придуманный мирок!

СЕМЁН: Ну, вот тебе и разум!…/ А я о том, что есть всему исток…/ И ежели в пути ручей мутнеет…/ Его родник всегда живителен и чист!…/

ДАНИЛА: Не пей моей водицы, испоганишь?…/ Ваш мир – есть всё, а что же мой – ничто?…/ Вы страшный человек. Да вы убийца!../. Вы погубитель душ! Чертополох!…/ Причудливо цветёте, но дотронься…/ И брызнет от иголок ваших кровь!…/ Под корень вас!

Замахивается косой.

ДУСЬКА: Не-ет! Пожалейте! Вы же…/ На части разрубаете любовь!…/

Раскат грома, дождь. Закрыв лицо руками, громко, с подвываньем, плачет Дуська.

ГОЛОС: Дусь, ты что? Это я, Данила!

Подходит Данила. Он на костылях.

Прости меня! Твой отец ни в чём не виноват. Это я, я сам! Хотел разворотить этот стог… Залез, разбрасывал… Поскользнулся, а вилы выпали… И я на них! Сам!… Я так и сказал милиции. А дядь Сёма сказал, что это он. Ничего, Дусь, ничего, разберёмся. Не плачь, не надо!

ДУСЬКА: Ты-и?! А папа?

ДАНИЛА: Папа… Тёть Аня поехала к нему. У него… с сердцем плохо. Его перевезли в больницу. Ничего, Дусь, просто… А я сбежал сказать! Мне всадили обезболивающий… Тёть Анюта меня к тебе послала, а сама…

ДУСЬКА: (вскакивает, кричит) Я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу-у!.

Убегает. Гром, молния, дождь. Данила один. Мокрый, на костылях.

ДАНИЛА, ПЕТУХ И ВИДЕНИЕ

Раннее утро Туман. Стог. Наверху петух. Внизу Данила на костылях.

ДАНИЛА: Вот так, брат… Сейчас пропоёшь… и всё! (опускает голову, видит перебинтованные ноги) Лоскутик с васильковыми цветами… Знаешь, брат Пётр, ты пока не пой. Дай человеку подумать. (смеётся) Наверно, твой коллега, жареный петух, мне в задницу клюнул, вот я и задумался. Стоя думать приходится! Издержки недомыслия. Куриные мозги. О, извини за твоих подруг! А давай-ка ты пока…

С трудом наклоняется, снимает с пальцев ног тряпочки, связывает их в один узелок и бросает наверх петуху.

Ты будешь у меня голубем… Нет, петухом мира! Или просто почтовым. Возьми, передай ей весточку от меня. Сам не могу, потому как… с раной. И притом – весь!

Петух клюёт узелок, взмахивает крыльями и пропадает за стогом.

Да это что ж такое?! И петухи здесь заодно со всеми!… Глюки конкретные! Что я здесь делаю? Промокший, отупевший и больной?! Всю ночь у стога простоявший и замёрзший…

Разгребает костылём солому, осторожно, бочком, ложится.

Здесь просто аномалия какая-то… Лучи какие-то… Тьфу, тьфу, тьфу! Сейчас туман рассеется, выйдет первый луч солнца и… И что? Найдут, скажем, мой труп. Нет, не тот прикол! А, вот… местная фишка: вдруг явится ему Аврора, как виденье…/

С первым лучом солнца появляется видение. Это Дуська. Она с распущенными волосами, в простеньком облегающем платье «в васильковый цветочек». Подол платья иссечён на лоскуты, что ещё больше подчёркивает её прелесть.

Аврора… Дуся!?!

ДУСЬКА: Как ты легко ошибся! Дважды кряду!…/ Сперва невесть кого вообразил…/ Потом отказ без тени огорченья…/ А жаль, что так меня и не узнал!…/

ДАНИЛА: Нет, я узнал тебя! Колдунья ты, колдунья!…/ Где прячешь яды сладкие, скажи?…/ Свой приворот, губительно манящий?…/ И где я сам? О боже, это я?!…/ Да разве только здесь летают звёзды?…/

ДУСЬКА: Но только здесь они шипят в росе…/Туман густой над полем воспаряет…/ И мы ныряем в звёздную купель!…/

ДАНИЛА: А зажигает кто горячие пожары?…/

ДУСЬКА: Те звёздочки, что дать хотят тепла!…/

ДАНИЛА: Мне кажется, я брежу… Жар и жажда!…/ Дай мне попить из рук твоих скорей…/ Хоть и боюсь, козлёночком вдруг стану…/ И буду бегать за тобой на поводке!…/ Согласен я. Веди в зелёно поле…/ И покажи мне, где алеет кровь…/ Мальчишьего признанья деве юной…/С единственною рифмою: любовь!…/ Скажи, а правда ли, что здесь и рожь иная?…/

ДУСЬКА: Отцами нашими посеянная – да!…/

Черпает ладонями туман, подносит к его рту.

Возьми, попей, иначе не успеешь…/ Уже туман спускается к реке…/ Пора и мне.

ДАНИЛА: Русалка ты? Наяда?!…/ О да, признаюсь я, однажды подсмотрел…/ Как вышла из воды ты обнажённой…/ И я в кустах чуть не сошёл с ума!…/

ДУСЬКА: А у колдуний всякие наряды…/ Но этот мне милее, посмотри!/

ДАНИЛА: Трепещут лоскутки на твоих бёдрах!…/ Туман тебя уводит за собой…/ И васильки, в нём растворяясь, тонут…/ Я слышать не хочу твоё «прощай»! …/

Дуська, улыбаясь, отступает в тень и пропадает. На стогу появляется петух.

Пусть трижды пропоёт петух горластый…/ От этой сказки я не откажусь!/

Кричит петух. Данила вздрагивает, поднимается, с удивлением оглядывается по сторонам. Опять видит наверху петуха.

Я спал, или…? Всё на своих местах. И солнце, и я, и стог, и петух…

Слышится голос: «А татарин помер!»

А татарин умер. Бежал за милицейской машиной, кричал: «Сёмка не виноватый! Сёмка не виноватый!» От тех только пыль… А татарин помер. А? А кто это сейчас сказал? Ты, Петя-вещун? У-ди-вительно! О, голова моя, башка! Что со мной? Укол? Мне же нельзя! Отец, отец…

Радио играет траурный марш.

Что ж я здесь торчу, когда… Там же… Ну, костыляй, Данила, к людям! Не сходи с ума, папка далеко, не поможет!

Делает шаг и валится опять в солому.

ОПЯТЬ ВИДЕНИЯ, ИЛИ ПЕТУШИНЫЙ СПИРИТИЗМ.

Стог. Время суток неизвестно. Блуждающие лучи, огоньки, переливы света в тумане. Четверо в балахонах, в венках носят вокруг стога «весёлой» расцветки гроб. Это Семён, Анюта, Дуська и Данила. То и дело слышно шипение, как будто где-то опускают в воду раскалённое до красна железо. Сквозь этот шип доносится из радио траурная мелодия. Наверху стога медленно поворачивается, застывший как флюгер, петух. Процессия идёт в ту сторону, куда он повернётся.