Пьесы. Забытые в столе
ДЕВУШКА: А ты не говори, Вань, не надо, я всё знаю. Мы с Раей твоей хорошо поговорили. Обо всём!… Поехала она… привезёт ево… А Саня, знаю, за профессором в город… Знакомый там у него, друг даже. Хороший профессор, он всех шишек лечит! Они там все еле ходют, а после него аж бегают! А тебя-то, такова здоровова да крепкова – эт ему только плюнуть! (сдерживает и не может сдержать слёзы) Ты не переживай, што не поехал с Раей. Она, што ж… она мать. И Люська при ней, дочка-то ваша. Привезут… Ой, батюшки мои!… Да што ж это делается?! Любашка моя убивается… Так уж убивается! Любила она его, Лёнюшку твоего, сильно любила! И… и… и он её… Пожениться решили. И они не стыкнулись. Вишь как?!… Месяц!… Всего месяц не дожил! (вытирает слёзы, успокаивается) Вон, с утра марши гоняют по радио, по телевизору. Слава богу, выводят наших солдатиков! Выводят, да без нашего Лёни!… Чё ты, Вань, чё? Помогу!
ПАРЕНЬ медленно, по стенке идёт к окну. За окном духовой оркестр играет красивый марш. ДЕВУШКА поддерживает ПАРНЯ. Они стоят, слушают. Потом идут к столу, ПАРЕНЬ показывает на стакан с водкой. ДЕВУШКА подносит стакан к его рту, он долго пьёт. Выпив, отстраняет ДЕВУШКУ, идёт к комнате. У дверей оборачивается, пытается улыбнуться.
ПАРЕНЬ: (с трудом, малопонятно) Не плачь, Сашка. Я живучий. Спас… меня… держит.
Он скрывается в комнате. ДЕВУШКА крестит его вслед и тихо выходит. Духовой оркестр делает последний, звенящий тарелками аккорд и смолкает. СТАРИКИ, обнявшись, сидят у стола. Гудят машины, сигналят, взвизгивает «прощальная» скрипка, и всё стихает. Молчит и Петькина гармонь.
СТАРУХА: Вот и погуляли мы на Спас, Ваня, как ты обещал. И пили, и ели… И танцевали. И пели. Два оркестра и Петька.
В окно кто-то зовёт: «Дед? Дед, дома?» СТАРИК подходит к окну. В его руках оказывается свёрточек из старой пожелтевшей газеты, перетянутый крест накрест верёвкой. СТАРИК тяжело опускается на подоконник.
СТАРИК: Письма…. Мои к тебе письма. Петька получал, пока тебя не было. Потом, когда ты… увидела похоронку, не решился отдать. Чё, мол, травить-то!… Я проездом был, зашёл… Ох, он и… Убивался сильно! Если б знал, говорит, если б знал. Я сложил их стопкой в газету, перетянул… Оставил ему. Спросит, сказал, передай. А тут ты замуж!…
СТАРУХА: (тихо) А была я, Вань, заходила. Петьку не видала. Сказали, повезли его ногу дальше отрезать. Я здесь, в Калаче была… Рукой подать! Петька…
СТАРИК: Да… И опять он не сумел. А тут и я… И все мы нарисовались. Он сказал, што тётке давно отдал, письма-то. Просил за што-то прощения, опять плакал. А сам, вишь… Случая ждал. Поправить, што ль, хотел… свою ошибку?… Нет за ним никакой вины. Чево он? Столько лет! И чево он про них вспомнил?
СТАРИК идёт к печке, кладёт в неё свёрток. СТАРУХА тоже подходит. СТАРИК чиркает спичкой, свёрток с трудом, но загорается. Они стоят, прислонившись к печке по обе стороны от огня. В их глазах слёзы.
СТАРУХА: Это мы с тобой, Вань?
СТАРИК: Мумии наши, Сань.
СТАРУХА: (протягивает руку к огню) Врёшь, мумии тепло не чуют. А мы, как бабочки, и перед смертью к теплу тянемся!
И вдруг в окно влетают две бабочки. Они порхают, не отставая друг от друга, играют в свои весёлые «догонялки». СТАРИКИ с усталой печалью следят за ними.
СТАРИК: Отпусти ты меня, Сань. Устал я. Вот, давай, дождусь завтра детей и потом – прощай. Не держи больше, Христом богом прошу!… С утра об этом думал. Придёт, думаю, и скажу: сдаюсь, мол, не могу дольше! Потому и сидел, не пил. Пропускаю тебя, как женщину, вперёд – живи. Ты молодая. А мне хватит. Пожалей старика! И прости, если чево не так!
СТАРУХА: Нет, Ваня, не хитри! «Пропускаю»! … Мы с тобой не в очереди за килькой. И я к тебе с тем же шла!
СТАРИК: Тебе нельзя!… Я завтра детей хоть повидаю, порадуюсь с ними. Может, нам с тобой жизнь уже и не нужна, а им-то как же без нас? Сразу и без нас!? Обидются! Запрещаю я тебе, Сань!… Сперва
своих повидай тоже, порадуйся на них, успокой. А там уж твоё дело. А так – нехорошо!
СТАРУХА: Ну, мне твои запреты… Устал он! А я не устала? Сколько же мне мотыляться-то?… Тогда знаешь што? Тогда уж давай в один день, штоб никому обидно не было!
СТАРИК: (усмехается) Ну, давай в субботу.
СТАРУХА: (тоже с улыбкой) Понимаю. После бани, штоб людям хлопот поменьше. (повязывает на голову платок) Ну, спасибо за именины. Не серчай на старуху! Пойду попроведаю Петьку, молчит чё-то. Кабы чево… (одевает кофту, берёт со стола бутылку) Ево доля осталась. И яблочков ему сыпни на закуску.
Она поднимает подол фартука, СТАРИК ссыпает в него яблоки со стола. Одной рукой держа подол, другой опираясь на палку, СТАРУХА идёт к выходу. За окном какой-то шум, топот, слышны голоса: «А чего? Чего?», «Петька, говорят, помер!» СТАРУХА вздрагивает, отпускает подол, и яблоки рассыпаются по полу. СТАРИК идёт к кровати, садится, берёт гармонь и вдруг яростно играет «Отраду». Играет умело, чётко, красиво. СТАРУХА, полуобернувшись, смотрит на него.
СТАРИК: (плача) Тогда, в сорок пятом… Когда я проездом… Пили мы с ним сутки… Просил я ево «Отраду» играть… Как он играл! Как мы с ним плакали!… «Научи меня, Петька, научи!» – пристал я к нему… И он давай учить! Сутки напролёт! Пока кнопки не запали!.. (резко обрывает игру) Не помру, переходи ко мне жить.
СТАРУХА: (стирает ладонью краску с губ) А так?
СТАРИК: И так переходи.
СТАРУХА: (чуть ли не падая, приваливается к косяку) Петька звал, не пошла… Помер. К тебе не пойду, помрёшь?
СТАРИК: Помру!
СТАРУХА: Вот и дождалась, старая, предложения.
Она возится в своём кармане, вытаскивает из него маленький узелок из носового платка, дрожащей рукой развязывает его и протягивает на ладони в сторону СТАРИКА. На платке – маленькое, ссохшееся до черноты яблочко. СТАРИК, мотнув кудлатой головой, делает сочный аккорд и громко, и молодо запевает:
Живёт моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет хода никому!…
Летают бабочки, играет гармонь, поёт «молодой» СТАРИК, слушает «молодая» СТАРУХА.
Войду я к милой в терем
И брошусь в ноги к ней!…
Была бы только ночка,
Да ночка потемней!
ЗАНАВЕС
СЁМКА-МАРГИНАЛ
ПАСТОРАЛь
СЕМЁН
АНЮТА
ДУСЬКА
ДАНИЛА.
СТОЖОК И ВСЕ-ВСЕ
Вечер. Небольшой стог соломы. С одной стороны стоит Семён, заряжает ружьё. С другой стороны из стога торчат две головы – Дуська и Данила. Издалека слышится радио.
РАДИО: (муж. голос) Местное время… Да где часы-то? (жен. голос) На гвозде, где! Сам повесил! Допился?! (муж. голос) Брысь, не гавкать! Значит, местное время… Блин, стоят! В общем, около одиннадцати. Так что радиоузел заканчивает свою работу. В койку, сельчане!
Женский визг, мужской смех, щелчок – и тишина.
СЕМЁН: (ворчит) Попробуешь, чтоб жизнь сладкой не казалась, деревенской-то соли! А то ишь!… Надо бы дробью, да, боюсь, засудят. Ну ничего, попляшешь, а там поглядим… Может и драпанёшь сразу к мамке в город, в ванную, причандалы отмачивать!
Другая сторона стога.
ДУСЬКА: (шёпотом) Ты его не знаешь! Он же дурной!
ДАНИЛА: (так же) Ты чё, про отца-то?
ДУСЬКА: Эт не я, эт мама так, когда… ну, в общем…
ДАНИЛА: Плохо живут?
ДУСЬКА: Да ну да! Они друг за дружку всем хари поразбивают!
ДАНИЛА: А тогда чё «дурной» -то?
ДУСЬКА: В другом смысле.
ДАНИЛА: В каком?
ДУСЬКА: Вот в этом вот, в самом! Ну, что… Дискотека – развратный шалман, пляж – лежбище голых «б»! И чтоб в девять – как штык дома!
ДАНИЛА: Так и говорит напрямую?
ДУСЬКА: Про чё?
ДАНИЛА: Про голых «б»?
ДУСЬКА: Нет, просто «б».
Сторона Семёна.
СЕМЁН: Дуську как бы не зацепить… И хорошо бы в зад ему запиндюрить! Оно тогда посмешней выйдет, попозорней! Моя ещё… дурёха тоже… (передразнивает) Джульетта! Ромео! Тринадцать!… У цыган и в одиннадцать лет хрен чё знает бывает! Так что ж, вместо школы – замуж? (устраивается в засаде) Пропущу, чтоб прошли… И потом… Гавкнуть, что ль, попробовать? Дуська собак боится, отскочит, а я ему влеплю и… А там уж что будет!
Сторона Дуськи и Данилы.
ДАНИЛА: Ты сиди, я один пойду. Спросит, скажу ты дома давно. А потом…
ДУСЬКА: Боишься?
ДАНИЛА: Кто, я? (вылезает из стога) Я пошёл!
ДУСЬКА: Стой! (вылезает из стога) Вместе пойдём! Или боишься?
ДАНИЛА: За тебя боюсь! Чё мне-то?!
ДУСЬКА: За меня не надо!… Считаем до десяти и пошли.
Сторона Семёна.
СЕМЁН: Считаю до пяти, не появятся, сам пойду! Раз, два, три, четыре, пять… Пойду, поищу, где…
Прячет ружьё в солому, уходит. С другой стороны появляются Дуська с Данилой.
ДАНИЛА: (тихо ей) Проходим, как будто не замечаем.
ДУСЬКА: А его нет!
ДАНИЛА: Тихо! В соломе он.
ДУСЬКА: Да мы ж только из соломы!
ДАНИЛА: Ну и чё? Прошлый раз тоже думали, что мы одни, а оказалось?
ДУСЬКА: (смеётся) Да если б Танька не заехала тебе каблуком в глаз, то мы бы и не догадались, что они там с Толяном обжимаются!
ДАНИЛА: А сверху ещё ваш татарин спал!
ДУСЬКА: Он не наш, он пастух! (оглядывается) А правда, куда папанька-то делся?
ДАНИЛА: А был ли мальчик?
ДУСЬКА: Какой мальчик?
ДАНИЛА: Это так говорится. В смысле, был ли тут твой папанька? Вопрос!
ДУСЬКА: Какой вопрос? Я чё, глухая?
ДАНИЛА: Может, опять татарин? Бубнил себе, а ты…
ДУСЬКА: И чего это татарину про меня бубнить? «Дуська, Дуська!»
ДАНИЛА: Ну, не знай…
ДУСЬКА: Щас узнаем. (зовёт) Илька-дед?! Ильяс Равильевич Гарифуллин, коровы разбежались!
ДАНИЛА: По быкам!
ДУСЬКА: Тихо ты!… Погоди!. (зовёт) Папань?! Пап? Семён Алексеич?
ДАНИЛА: Говорю, никого! Показалось тебе.… Посидим ещё? (садятся с этой стороны стога) Слушай, и чего ему на меня злиться?
ДУСЬКА: За меня переживает. Ты приехал и уехал!
ДАНИЛА: Я уже второй год езжу.
ДУСЬКА: А чего ты ездишь? У тебя ж там сладкая жизнь! У папки казино на набережной… Девки голые у шеста! Чего тебе?
ДАНИЛА: Чё мне девки?
ДУСЬКА: А то! Танька, вон, с Толяном чё обжимается? Ей замуж надо, она беременная!
ДАНИЛА: А я тут при чём?
ДУСЬКА: Ты!… И Толян не при чём! Ой!… Дань, ты только это… никому, а? Понимаешь, приезжал тут один… С похудением каким-то… И ещё говорил, что этой… Как её? А-а, коррекцией фигуры занимается! А у Таньки сдвиг на своей толщине. Ну, он её и скорректировал!
ДАНИЛА: А Толян?
ДУСЬКА: Он хороший. Она очень хочет его полюбить! Ой, господи, мы же никого тут не видим! (пауза) Влюбилась она в того корректировщика. Не просто так, не думай.
ДАНИЛА: А я и не думаю.
ДУСЬКА: И не думай!… У неё мать одна, и ещё братишка младший в пятом классе. Ей замуж надо!
ДАНИЛА: Да знаю я всё!
ДУСЬКА: Ничего вы там не знаете!… Ладно, поздно уже.
Она встаёт.
ДАНИЛА: Дусь, а чё тебя Дусей назвали?
ДУСЬКА: Евдокия. Отцу нравится.
ДАНИЛА: А правда, что твой отец твоей матери в любви на поле расписался: «Ай лав ю» маком?
ДУСЬКА: И никакой ни «ай лав», а просто «Люблю Анюту»!
ДАНИЛА: Здорово!
ДУСЬКА: А чем тебе «Дуся» не нравится?
ДАНИЛА: Да нет… Дуся. Дуся. Ласковое такое!
Подходит мать Дуськи Анюта.
АНЮТА: Дусь, ты тут?
ДУСЬКА: Тут мы, мам.
АНЮТА: А отца не видали, сюда пошёл? Здравствуй, Данил.
ДАНИЛА: Здрасьте, тёть Ань.
ДУСЬКА: Не видали, мам. Вроде был, а где… сами не знаем.
АНЮТА: Пора, идите. Данилка, ты уж проводи!
Данила встаёт.
Завтра репетиция, Дусь, прям с утра начнём. Ты б заглянул в клуб-то, попробовал, а, Данил Валентиныч?
ДУСЬКА: Мам, ты чё?! Он же уедет!
АНЮТА: Задержим на денёк-два!
ДАНИЛА: Да не знай, тёть Ань.
АНЮТА: Ну ладно, идите.
ДУСЬКА: А ты?
АНЮТА: Я отца подожду.
Дуська с Данилой уходят. Анюта смотрит им вслед, потом садится на их место.
Батюшки ты мои! Сто лет в сене не кувыркалась! Вот как Дуську сообразили и… И всё! (тихо запевает) Сладку ягоду…
Голос Семёна подхватывает: рвали вместе… Подходит Семён.
СЕМЁН: Горьку ягоду ты одна?
АНЮТА: Что ты, Сём, вместе, всё вместе!
СЕМЁН: Да нет, неправду чую!
АНЮТА: Сядь, Сёмочка, сядь родной.
Семён садится рядом.
СЕМЁН: Её нигде нет!
АНЮТА: Да дома она давно! … Я потому и пришла. Ружьё-то где?
СЕМЁН: Тут. В соломе.
АНЮТА: Наделаешь делов-то! Н-ну? Ну, чего ты? (поёт на известный мотив) Ой, Сёма, Сёма, Сёмочка, с ней случай был такой!… (ложится) Ты давно видел звёзды?
СЕМЁН: Чего я? … Вон они!
АНЮТА: Ляг, глянь какие…
Семён ложится.
Дуське семнадцатый год уже.
СЕМЁН: Ещё только!
АНЮТА: Нет, уже, Сёма, ужжже! Ты мне в семнадцать лет целое пшеничное поле расписал!
СЕМЁН: Ржаное.
АНЮТА: Ну, ржаное. Ты мне скажи, чего ты так разволновался?
СЕМЁН: Это он Данилу подсылает! Чую, он!
АНЮТА: Ты, прям, как зверь – чую! Это ж и его родина, отец его тут, дед Данилы.
СЕМЁН: Дед всегда тут был!… Не-ет! С тобой не получилось, так дочь хочет увести! Через сына! Чтоб Дуська в его борделе голой крутилась!
АНЮТА: Ну-у, всё в одно собрал! Брось, рано ещё про Дуську-то. (прижимается к нему) Не дура она у нас с тобой. У нас с тобой ты дурачок!
СЕМЁН: (ворчит) То не ездили, а как подросла, так второй год…. Дед-то дед!
АНЮТА: Да если б не Авангард Леонтьич…
СЕМЁН: (садится) А чего Авангард Леонтьич?
АНЮТА: (тоже садится) В армию тебя отправил вместо тюрьмы, вот чего!
СЕМЁН: Ага, но до этого его сынок на самолёте тебя над ржаным полем покатал!… Чтоб ты посмотрела и ахнула – как… он тебя любит! Всю химзащиту из-за сынка поднял на крылья твой Авангард!
АНЮТА: Да не Леонтьич это! Ты же сам говорил, что Валька уболтал лётчика пролететь за две бутылки и ещё за что-то…
СЕМЁН: Говорил! За путёвку в лагерь для его дочки! Говорил! Чё для его отца путёвочку-то сделать тогда было. Зато перед тобой… Ну?! Ну и чё, красиво красное на зелёном?
АНЮТА: Красиво!
СЕМЁН: (вскакивает) Так вот теперь знай!… Вот уж про это, я тебе никогда не говорил, и никому не говорил, но это и правда он, Валька, расписался на поле! Красным маком по зелёной ржи: «Люблю Анюту!»
АНЮТА: Что ты несёшь, Семён?
СЕМЁН А потом в штаны наклал!… Как же, полполя мака! Люди к председателю: кто да кто? А это председателев сынок! А тут Сёмка-голодранец подвернулся, в герои полез – я, мол, это… У Сёмки-то даже на две бутылки денег не было, а на какие шиши и где он приобрёл два мешка мака, чтоб засеять, никто спросить не удосужился!… А Авангард Леонтьич спас, куда там! Меня в армию, а сынок – в университет! Ага, спасибо! Не-ет!… (роется в сене, достаёт ружьё) Теперь уж…
АНЮТА: Кого убивать-то собрался?
СЕМЁН: Кого надо!
АНЮТА: (ласково) Погоди, Сём, потом… (шепчет ему на ухо) Оторвалась пуговица и случилась путаница, да такая путаница – прямо жуть! Как в такую путаницу, да без той без пуговицы, да штаны к рубашке нам не пристегнуть?…
Она прижимает его голову к своей груди, гладит его, он затихает.
Валька тогда уж на второй курс перешёл… Тебе до армии с месяц оставалось… Ты дорабатывал на своём комбайне… Была уборка… Вот это… пшеничное поле было не убрано… Валька ночью взял твой комбайн и прокосил буковки… А утром мы, и ты, на «АН-2» пролетели над полем… Валька показывал, а ты молчал… Когда сели, ты сразу ушёл… Авангард Леонтьич ругался, что много пшеницы загубили… А ты сказал, что это ты… А Валька промолчал… И не было тогда никакого мака!
СЕМЁН: (всхлипывает) Не было.
АНЮТА: И не было красного на зелёном. Была зрелая пшеница.
СЕМЁН: (плачет) Не было… Была пшеница… А я во ржи хотел… В озимой… Чтоб красиво…
АНЮТА: Сём, всегда хочу спросить, почему именно во ржи?
СЕМЁН: Не знаю. Ржаной, ржаная… Слово крепче, красивше. Ржаное поле!
АНЮТА: А-а… Да!
СЕМЁН: (в плаче) Ну, почему у меня так… всегда… Почему не так? Почему? Эх-х, жизнь моя… ржаная!
АНЮТА: Сказочник ты мой!… Брось ружьё-то… Приляг…
СЕМЁН: Пальнуть бы!
Она опрокидывается на спину, тянет его к себе. Он отбрасывает ружьё, и тут раздаётся выстрел. Семён с диким криком вскакивает и, держась за свой зад, бегает вокруг стога. Анюта хохочет.
ДУСЬКА, ДАНИЛА И…
День. Тот же стог. Данила с удовольствием «дурачится» на сене. Дуся сидит, сжавшись, обхватив колени. Данила перекатывается к её ногам, и вдруг затихает. Смотрит на неё.
ДУСЬКА: Что ты так смотришь? Думаешь, если папа хворает, то… уже можно… так… что ли?
ДАНИЛА: Я не потому!
ДУСЬКА: Нет ты потому!
ДАНИЛА: Нет! Солнце просто!… Тихо! Красиво!… Воздух какой-то… такой хороший. Вдохни! Видишь? А? И… И у тебя платье короткое! И ещё…
ДУСЬКА: (вскакивает, чуть отходит) И ещё ты дурак!
ДАНИЛА: И ещё я дурак! А так платье ещё короче!
Дуся одёргивает платье, тянет его к коленям.
ДУСЬКА: Я просто… Оно малое… Мамино, давнишнее… Да дура просто!
ДАНИЛА: Евдокия… Красивое имя!
ДУСЬКА: Да чего ты? … Дура просто!
ДАНИЛА: (любуясь ею) Не-е, не дура! Не-е…
ДУСЬКА: (испуганно) Ты чё? Не надо!
ДАНИЛА: А где то поле?
ДУСЬКА: Какое то?
ДАНИЛА: Ну, то, на котором твой отец… про любовь…
ДУСЬКА: А-а… Да вот оно!
ДАНИЛА: (вскакивает) Как? Прям вот это?
ДУСЬКА Ну да, а чё? Оно ещё дальше клином врезалось. Во-он, до школы и до больницы. Клуб почти отрезан был, так всё, что посеют, вытаптывали. Не обходить же! И вообще, кто тебе сказал про всё про это?
ДАНИЛА: Ты.
ДУСЬКА: Я – потом, когда ты уже спросил!?
ДАНИЛА: Ну, отец. Мой отец. Только он приврал, наверное!
ДУСЬКА: Почему так думаешь?
ДАНИЛА: Сказка какая-то!… (встаёт, странно смотрит на неё) Был у меня друг Семён. Засеял он поле озимой рожью. Весной оно было зелёное-зелёное! А в начале лета закраснелось посередине. Однажды люди проснулись, поднялись в небо и полетели над полем. Тогда «АН-2» было много, они летали, как бабочки, и все, кто хотел, могли посмотреть сверху на свою землю. То, что они увидели, поразило их: посреди зелёного поля горели на солнце огромные маковые буквы! Рябило в глазах, самолёт летел быстро, и никто не успел прочесть. «Что там написано?» – спросила Анюта. «Ай лав ю!» – ответил ей парень. Но это был не Семён. Он уже был в армии и ничего-ничего не видел.
ДУСЬКА: (тихо) Приврал.
ДАНИЛА: (медленно идёт к ней) Никто не косил это поле. Рожь и мак осыпались, но весной всё проросло, и всё повторилось. И так, пока не вернулся Семён. Он сказал, что было написано во ржи. И Анюта вышла за него замуж. У них родилась дочь Евдокия!… Сказка?
ДУСЬКА: А чё тебе-то?
ДАНИЛА: А может, я рождён, чтоб сказку сделать былью? А? Хочешь?
ДУСЬКА: Нет! Я вообще ничего не хочу! (отбегает, останавливается) И не надо мне никаких сказок, хватит!
Убегает.
ДАНИЛА: (вслед) Дусь? Дусь, ты чё? (тихо, себе) А мне надо!
СЕМЁН, АНЮТА, ПОЖАР И ЗВЕЗДОПАД.
Ночь. У стога, опираясь на палку, стоит Семён. Подходит Анюта.
АНЮТА: Сём, чё не спишь-то?
СЕМЁН: Да, думаю, пока никто не видит, похожу, подышу.
АНЮТА: Ну, дышал бы около дома, а то сюда…
СЕМЁН: А куда? Здесь простор. (вздыхает) Август… Звездопад, вон… Видишь, летают как?! О, о! О, ещё! Прям, на землю, поди.
АНЮТА: Да. А я тоже думаю: ну, чё, август, а он спит. А, гляжу, тебя нет! Я сюда. А ты здесь. Хорошо!
СЕМЁН: Здесь. Ничего, ничего, Анют. Дыши!
АНЮТА: (прижимается к его спине) Брось ты, Семён, брось!… Ты знаешь, я так рада! Это же – чик! – и заработало! Чик – и готово!… У меня руки отходить стали.
СЕМЁН: Я знаю, Анют. Дело не в этом.
АНЮТА: Ну, как же… Это тоже дело, мы же живём?!
СЕМЁН: Живём. (поворачивается к ней) Дай мне твои руки.
Анюта протягивает ему руки.
Ничего. Костяшки помягче стали… А подушечки совсем… Как у девочки! (улыбается) Конечно, а что ж! На Марс, вон, садимся, а уж какую-то стиральную машинку, что ль, не придумаем? Господи, делов-то! Не-е, сейчас без этого нельзя! Ничего, ничего!… Хоромы себе достроим, успеем! А Дуська в школу пойдёт – компьютер ей! Последний год, пусть изучает. А то что там в школе узнаешь, по очереди-то? Стоят, ждут, чтоб раз на кнопку нажать! А дома – чик! – и всё! А как же? И микроволновка, я щас думаю, нужна! Где курицу, где пирожок какой подогрел, где салат… Не, салат в печку не надо, но всё равно!
АНЮТА: Сём…
СЕМЁН: Тебе шубу к Новому году надо! Новую! Обязательно надо!
АНЮТА: Дусе лучше.
СЕМЁН: И ей обязательно! А как же? Ничего, ничего!…
Он шумно вдыхает, так же шумно выдыхает и замолкает. Смотрит на звёзды.
АНЮТА: (тихо) А это поле мы обратно выкупим, ты не переживай. Потом выкупим!
СЕМЁН: Конечно, а как же… Да что «это, это»? У нас этих паёв до хрена собачьего! Правда же? А уж это-то… (оглядывается) Жаль бегать сейчас не могу! Э-эх!… Он ходит, но зад его с раной забыться ему не даёт… Пушкин! Или Лермонтов?
АНЮТА: Чего ты?
СЕМЁН: (хмуро) Поджёг бы и убежал!
АНЮТА: Вот дурак-то! Сгорим же все!
СЕМЁН: Не сгорим! Роза ветров не туда!
АНЮТА: Для тебя она всегда туда!
СЕМЁН: (обиженно) Куснула, да? Ну, давай, давай!…
АНЮТА: Я не кусаю, я жалею… всех нас. Как Данилка стал за Дуськой ухаживать, ты, прям, извёлся весь! Прошлый год ещё ничего, а в этот… И чего вроде бы?!
СЕМЁН: Чую я…
АНЮТА: Ноздри заткни, чтоб не чуять!
СЕМЁН: (злится) Не ноздрями, а вот этим! (стучит себя в грудь) У тебя тут ничего? Не ёкает?
АНЮТА: Всё у меня ёкает, но не беситься же! Ну, всё, всё! (гладит его грудь, щёки) Сядем. Подумаем, помечтаем.
СЕМЁН: «Сяделка» не даёт! Так что, спасибо, пешком постою! Смешочки, да? (отстраняется от неё) Я предлагал ему другой клин, там и выпас хороший, а он – нет! Этот и всё!
АНЮТА: Кто?
СЕМЁН: Авангард твой, Леонтьич! И главное, до этого на любой надел был согласен, а как Данила приехал – заартачился! Почему?
АНЮТА: Да ёлки твои палки!… Пойдём спросим!
СЕМЁН: Куда-а человека среди ночи-то…?
АНЮТА: Ну, ты же вскочил среди ночи?
СЕМЁН: Я? Погулять вышел!
АНЮТА: (неожиданно) Дай спички!
Семён машинально протягивает ей коробок спичек. Анюта чиркает спичкой и бросает её в стог. Стог вспыхивает.
Гори оно синим огнём, это поле!
СЕМЁН: Ты чего, Анют, ты чего? Сгорим же!
АНЮТА: Роза ветров не туда!
СЕМЁН: Какой на хрен… твоя роза ветров!
Выхватывает охапки соломы, отбрасывает их в сторону. Стог разгорается. Семён сдёргивает с себя рубашку, пытается сбить ею пламя. Загорается и рубашка. Семён бросает её в огонь, торопливо снимает штаны и с криком хлещет языки пламени.
Хрен вам всем!… Ничего, ничего!… И холодильник старый заменим!… «Бошевский» возьмём!… Два с половиной метра!… Под потолок чтоб!… И «шестёрка» остохренела! Хватит!… Ильке-пастуху отдам, пусть за коровами на ней гоняет!… А нам на «БМВ» пора… Пора-а!… Я вам покажу розу ветров! (горланит) Пора-пора-порадуемся волдырям на жопе, судьбе не раз шепнём «мерси боку»!…
Глядя на него, Анюту разбирает странный азарт. Она снимает с себя халат, хлещет им по огню. Халат вспыхивает. Анюта вертит его горящим «пропеллером» над головой, бежит вокруг стога
АНЮТА: Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор!
Семён бросает остатки своих штанов в костёр, подхватывает песню.
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор!
Всё выше и выше, и выше…
Анюта тоже бросает догорающий халат в огонь, подбегает к Семёну, утыкается ему лицом в грудь и, вдруг, всхлипывает, и тихонько подвывает.
Жа-алко-о…
СЕМЁН: Штаны, что ль, с халатом?
АНЮТА: Не-е… На этом месте всегда стог был… Выго-о-орит… Тут… помнишь, мы Дусюську… сотворили… в стогу…
СЕМЁН: (обнимает её) Ещё сотворим… Дусюську! Чё нам?
АНЮТА: У-у-у… Теперь тут пятно будет. Чёрное… Страшное! А, Сём, а-а?
Семён отстраняет её, идёт вокруг горящего стога, тычет в огонь пальцем.
СЕМЁН Ничего, ничего… Ещё лучше расти будет! Чернозём, зола, перегной – это же самый смак! Мы здесь цветы рассадим! Клумбу такую зафигачим, что из Голландии приезжать будут, опыт перенимать! А вокруг – четыре фонтана! Нет, погоди… Фонтан и вокруг клумба! И чтоб дорожки к фонтану с четырёх сторон: подошёл, побрызгался и гуляй по жаре! Или плюхайся на зелёный газончик мордой в цветы! А над тобой бабочки, стрекозы… (стихает) Да… Ничего… А, Анют?
Останавливается, замолкает, смотрит на огонь. Потом поднимает взгляд на Анюту, в его глазах растерянность. Не сговариваясь, они начинают топтать тлеющую по краям солому.