Перманентная современность

1.1.3. Современность как эпоха

Как уже говорилось ранее, понимание под современностью определенной эпохи, отделяющей себя от предыдущей, начинается, насколько известно из письменной истории, с V века н.э. и получает концептуальную разработку в работах Гегеля. От гегелевского понимания современности как временного периода часто отталкиваются и современные мыслители, актуализировавшие рефлексию современности в настоящее время: Ю. Хабермас, Ж. Бодрийяр, У. Бек, З. Бауман, Э. Гидденс, А. Турен, Б. Г. Капустин, Ю. Г. Ершов. С их позиций, современный период, длится с XVI века и характеризуется техническими, научными, политическими изменениями, а также представляет собой игру знаков, обычаев и культур, которые претерпевают структурные изменения на уровне ритуального и социального габитуса [155. – C. 65].

С точки зрения Ю. Хабермаса, и всех остальных философов и исследователей, находящихся в гегелевском тренде, современность берет свое начало на рубеже 1500 года, когда люди, жившие в это время, начинают отграничивать свою эпоху от Средневековья, обозначая ее как «наше время» или «новое время» [143. – C. 11]. Б. Г. Капустин конкретизирует современность, указывая, что она представляет собой «проблемную ситуацию, в которой оказываются общества вследствие подрыва и распада того строя высших ценностей, которые ранее легитимировали их порядки, обеспечивали осмысленность общей «картины мира» у членов этих обществ и воспринимались ими в качестве высшей и объективной «онтологической» реальности (представляемой мифологически, религиозно, в виде универсальных моральных «законов природы» или иначе)» [89. – Т. 3. С. 587]. Такое понимание пересекается с тем, что З. Бауман предлагает обозначать понятием interregnum, что в переводе на русский язык означает нечто вроде «междуцарствия» или «межвластия» (или межцивилизационной эпохи [96]). В качестве примера Бауман ссылается на макиавеллевского «Тита Ливия», где описывается создание Рима, легендарным первым царем которого, как известно, был Ромул, правивший городом 38 лет. Ромул был первым человеком, который оказался у власти. Еще не было ни опыта, ни традиции. И после его смерти появилась всеобщая растерянность: люди не знали, что делать, т.к. все законы были «привязаны» к Ромулу и сделаны под него. Один год, прошедший с момента смерти Ромула; год всеобщей растерянности; год, когда старые ценности утратили свою легитимность, а новые еще не были созданы; год, пока не появился новый правитель – этот год Бауман и называет первым периодом, к которому применили понятия interregnum [13]. В этот период: «старые права уже не обязывают, а новых еще нет. Старый властелин, который надзирал за исполнением права, уже не существует и никто не знает, каковы будут решения, принятые новым, потому что даже личность этого нового была не известна» [13].

Разумеется, распад ценностей и крах цивилизаций довольно нередкое явление в истории человечества: можно вспомнить, если говорить о европейской цивилизации, крах Античного космоса или схоластического Средневековья, которые обладали довольно жесткой структурой, предлагая современникам четкую шкалу ориентиров. Однако, предыдущие межцивилизационные периоды отличались от современности, по мнению Б. Г. Капустина, тем, что человечеству удавалось преодолеть наступающий ценностный коллапс посредством «нового „ухода в трансценденцию“, более „истинную“ и „глубокую“, чем прежняя» [89. – Т. 3. С. 587]: так Античность сменялась Средневековьем, язычество вытеснялось (и ассимилировалось) христианством. Но в условиях современности подобное оказывается невозможным: космос рушится, а выход из наступившего хаоса не просматривается даже в отдаленной перспективе. Человек оказывается предоставлен самому себе в ситуации смерти Бога (Ф. Ницше).

По мнению Бодрийяра, вплоть до XVIII века современность еще не будет представлять собой какого-либо образа жизни, а только станет претерпевать оформление на идейном уровне, связывая себя с либерально-буржуазными ценностями [155. – C. 65]. Только революция 1789 года (которую Гегель назвал «великолепным восходом солнца») послужит воплощением модерна в жизнь, создав централизованное демократическое государство, опирающееся на Конституцию, мобильную бюрократию и нацию. Чертами современности станут постоянный прогресс науки и техники, разделение труда, уничтожение традиционной культуры с одновременным изменением общественной структуры через появление социальной борьбы и конфликтов, которые будут длиться в течение XIX и XX веков. Сюда же относится урбанизация и развитие средств коммуникации. Все это будет отмечать современность, как период, когда социальные практики, с одной стороны, будут нацелены на изменения и инновации, а, с другой стороны, будут отмечены чувствами тревоги, неустойчивости, напряжения, постоянной мобилизации. В этой связи дата появления самого слова (связанная с творчеством Теофиля, Готье, Бодлера и датируема приблизительно 1850 годом) показывает момент, когда общество осознает себя за современное и начинает рассматривать себя за таковое [155. – C. 65—66].

В результате современность оказывается периодом времени, обладающим набором важных характеристик:

1. Прежде всего, современность отличается от предыдущих периодов истории (античность, Средневековье) своим особым понимаем времени. «Новое время», время современности, оказывается временем, открывающим себя будущему. В каждом моменте модернити, занимающаяся саморефлексией собственного положения в горизонте истории, сознает себя как новая эпоха, в которой история начинает восприниматься как единый, неоднородный, порождающий проблемы процесс, а время выступает в качестве ограниченного ресурса, позволяющим преодолевать возникающие по мере развертывания истории проблемы [143. – C. 11]. Таким образом, время современности оказывается и ресурсом, и чем-то, что обладает собственной силой и властью, чем-то, что создает эволюционную или революционную динамику развития, но неизменно призывает к переходу на следующую стадию, устремленную в бесконечность. Переход со стадии на стадию оказывается осуществимым за счет циклического, т. е. непрекращающегося, процесса порождения новых эпох внутри самой современности и разрыва нового времени с прошлым [143. – C. 12].

В условиях подобных изменений будущность, понимаемая как ориентация индивидов на грядущее, становится главной целью не только человеческого воображения, но и деятельности. Если традиционное общество, выражающее свое отношение к времени в мифах, как правило сосредоточено на прошлом и настоящем, то современность смотрит за горизонт. Более того, время современности поддается измерению и даже, в принципе, подвержено человеческому контролю. В целом, время в современности подлежит той же судьбе, что и любой другой феномен: оно должно быть исследовано и подчинено.

Как указывает П. Бергер [16. – C. 130], новые отношения человека со временем проявляются на всех уровнях: от личностного до государственного. На мельчайшем уровне, на уровне человека, индивид имеет собственные часы. Он смотрит на них, сверяется с ними, строит свой день, свой ритм согласно бегу трех часовых стрелок. Смотря в отмеряющий время календарь, индивид планирует свою жизнь. Бизнес-корпорации и государства принимают планы экономического развития, загадывая на несколько лет вперед. Часы и календарь начинают организовывать человеческую жизнь в социальной и даже в интимной сферах: люди думают не только о том, сколько длится их рабочий день, но и сколько времени они могут, скажем, провести с семьей, сколько времени длится их сексуальный акт.

Вместе с тем, нужно отметить, что восприятие темпоральности в период современности вместе с его устремленностью в будущее меняется и еще в одном аспекте: время становится более «техническим». Время превращается в хронометраж, в нечто измеряемое и нечто, с помощью чего измеряют. Оно становится частью производства. Им начинают измерять часы работы и часы досуга [155. – C. 67]. Как несколько поэтически выскажется С. В. Борисов: в период модерна «жизнь покинула время, исчезла его качественная составляющая, время превратилось в простое исчисляемое количество» [20. – C. 123]. Исчезает субъективное восприятие времени, когда оно может пониматься, исходя из сиюминутных ощущений и переживаний человека: как счастливое время, время урожая, мрачное время. Время механизируется, иссушивается до секунд и миллисекунд. Время превращается в инструмент бюрократии [155. – C. 67], в инструмент власти.

С. В. Борисов в этой связи отмечает, что время модерна распадается «на две фактически изолированные области: объективное и субъективное» [20. – C. 123]. К объективному времени здесь относится то, которое измеряется посредством хронометров, в то время как субъективное время, это время переживаемое субъектом на уровне чувств, эмоционально окрашенное («время любви», «пора молодости»). И если время хронометрическое является свойством модерна (именно модерна), его характеристикой, то время субъективное окажется временем непосредственно переживаемой «текучей» современности, как она будет пониматься в данной работе.

2. Подобная концепция времени оказывается в основе такой сущностной черты современности, как самообоснование. Оно обусловлено указанным в предыдущем абзаце свойственным современности разрывом между новым временем и предшествующей исторической эпохой, детерминированным нежеланием современности «формировать свои ориентиры и критерии по образцу какой-либо другой эпохи», и выражается в противоположном стремлении черпать свою нормативность из самой себя, из своей собственной актуальности. Как отмечает Лиотар: «Сама идея современности тесно соотнесена с принципом, согласно которому возможно и необходимо рвать с традицией и учреждать некий абсолютно новый способ жизни и мышления» [74. – C. 106]. В результате, современность видит себя однозначно самоотнесенной. В свое основание современность вынуждена закладывать только постоянно пересматриваемые результаты практической деятельности, помогающей людям сосуществовать друг с другом [143. – C. 12—13].

Разрыв опыта проходит не только на уровне поколений, но и на уровне отношений человека с трансцендентным. Современности оказывается враждебным всякое представление о трансцендентном. В ней широко распространяется процесс секуляризации (неслучайно контрсовременные, фундаменталистские течения сплачиваются именно на основе религии), распространяющийся посредством утверждения интеллектуальными элитами и образовательными институтами (а часто и закрепленным в Конституциях государств принципом светскости).

3. Тесно связанной с самообоснованием оказывается присущая современности саморефлексия. Современность предполагает, что никаких предзаданных, предпосланных, изначальных норм и ценностей не существует. Она исходит из того факта, что картина мира есть человеческий конструкт, который может быть пересмотрен в тех случаях, когда его рамки начинают мешать людям быть вместе, угрожая распадом общества. Так классический рыночный либерализм А. Смита оказался ревизован социалистической теорией, которая привела европейской общество от жесткой эксплуатации рабочего через рабочее законодательство к государству всеобщего благосостояния [89. – T. 3. C. 587].

Происходит невиданный ранее рост числа нововведений, обесценивающий опыт старшего поколения, который оказывается бесполезным для молодежи. Молодые люди оказываются вынужденными самостоятельно выбирать из множества вариантов, увеличивая время на саморефлексию и вынужденно обретая ответственность за себя.

4.Обоснованная изнутри самой себя и не нуждающаяся в трансцендентном современность приобретает характер некоего всеобъемлющего жизненного проекта, намечающего перспективу разумной организации человеческой практики: «Проект модерна, сформулированный философами Просвещения в XVIII веке, состоит в том, чтобы последовательно развивать объективирующие науки, универсалистские основы морали и права и автономную сферу искусства во всем их своеобразии, – но в то же самое время высвобождать накапливающиеся подобным образом когнитивные потенциалы от их эзотерических „возвышенных“ форм и использовать для практики, т. е. для разумного устроения жизненных связей» [143. – C. 17—18]. Такое понимание модернити приводит к тому, что «не ограничиваясь сферой философских идей „современность“ как проект находит свое реальное воплощение в процессах общественной и культурной модернизации» [140. – C. 47].

В культурной жизни (на уровне того, что Бодрийяр назвал риторикой) эта модернизация приводит к эстетике разрыва, к индивидуальному творчеству, к инновациям авангарда, а также всегда более обширному поражению традиционных форм в литературных жанрах, правилах гармонии в музыке, законах перспективы и представления в живописи, во власти и законности, в моде, сексуальности и социальном поведении. Вместе с этим в современности появляются феномены масс-медиа и масс-культуры [155. – C. 68].

Кроме того, модернизация, как явление современности, проявляется в непрекращающемся распространении западной модели цивилизации на другие общества. Это приводит к тому, что старые системы традиционных обществ оказываются демонтированы распространением рыночной экономики и денежного обращения, а традиционные системы власти вытеснены государственной бюрократией [155. – C. 68].

Всеобъемлющий проект модерна выразился не только на глобальном уровне, на уровне нарратива Просвещения, но выражается и на уровне индивидуальном. Автономизированным людям приходится нести ответственность за свою жизнь, за свои выборы, в набор которых превращается судьба. Им приходится планировать свои цели и проявлять активность по их достижению. Их собственная жизнь превращается в нечто зависящее только от них, в их собственный проект [66. – C. 154].

5. Вместе с тем, современности, как проекту, оказывается присуща внутренняя противоречивость, порождающая собственные патологии, являющиеся теневой стороной поступательной рационализации человеческой жизни. Здесь, с одной стороны, рационализация культуры приводит к обособлению ценностных сфер разума (науки, морали, искусства) – институциализирующихся как занятия специалистов – друг от друга, с одновременным отрывом «экспертных культур» от широкой публики [142. – C. 17]. С другой стороны, сами философы, остающиеся приверженцами проекта Просвещения, подвергают проект модерна своеобразному дроблению, доверяя лишь какому-нибудь одному из его моментов. Так К. Поппер сосредотачивает свое внимание на просветительской научной критике, пренебрегая моралью и эстетикой. П. Лоренцен синтезируя научный и моральный аспекты в попытке построения искусственного языка, пренебрегает эстетическим. А Т. Адорно концентрируется преимущественно на искусстве [142. – C. 18—19]. Подобная противоречивость создает многоплановость и неустойчивость современности, давая ей имплицитную возможность к перестановке акцентов внутри самой себя, и, таким образом, порождает стадиальную изменчивость внутри современности, без перехода в новую эпоху.

6. Подобная изменчивость, многоплановость и неустойчивость современности сказываются на изменении представлений социума о самом себе, работающих в нем силах и направлении движения. Самым популярным термином, употребляемым в политическом и повседневном дискурсах, становится «модернизация». Непрекращающаяся, навязчивая, непреодолимая, вечно незаконченная модернизация, по замечанию З. Баумана, становится способом существования современного общества [12] и «отделяет современность от всех других исторических форм человеческого общежития» [14. – C. 35]. Общество современности принудительно и постоянно модернизирует все: автомобили, телефоны, компьютерные программы; экономику, общественное устройство, политические практики; самих модернизаторов. При этом сама модернизация в условиях современности вовсе не означает какого-то прямолинейного пути из точки А в точку Б, как, допустим, ранее понимался прогресс. Модернизация носит характер маятникового движения, бросаясь из одной крайности в другую, из огня в полымя, от этатизма к либерализму и обратно, от индивидуализма к коллективизму. «За последние шестьдесят с чем-то лет, например, стремление к большей свободе личности перемежалась со стремлением к большей безопасности, каждое из этих двух явлений рано или поздно приводило к крайностям, а также к желанию остановиться и изменить направление…» [12].

Вместе с тем, модернизация подразумевает крушение идеалов, конец утопий, коллапс метанарративов (Лиотар). Она, не ведя общество в раз и навсегда данном направлении, как, к примеру, пыталось вести свою паству христианство, принимает любые формы, зависящие от нынешних неудобств и/или недовольств. Идея модернизации сменяет собой концепт «идеального общества», которое можно было единожды и навечно построить так, чтобы оно уже не нуждалось ни в каких улучшениях. Напротив, модернизация подразумевает безостановочные улучшения. Люди современности, думающие в тренде модернизации, могут иметь представление о «жизни лучше, чем сейчас», но они уже не думают о неизменном идеальном устройстве. «Сегодняшняя утопия – это не последнее, предельное, раз и навсегда устоявшееся состояние счастья, а изменение, никогда не завершающееся, вечная погоня за чем-то новым и бесконечное обновление самих себя по мере дальнейшего движения…» [12]. При этом сама возможность утопии кажется заведомо скучной, изначально разочаровывающей нас своим совершенством, лишенным какой-либо динамики и противоречия, и не имеющим в себе места для нас8.

Безусловно, важным моментом модернизации (а, следовательно, и современности) оказывается существование и видная социальная роль технонауки, формирующей то, что Бодрийяр обозначает как техно-научный аспект современности. Современность характеризуется развитием науки и техники, усилением человеческого труда и возрастающим господством человека над природой. Постоянно происходят революционные изменения производительных сил, меняющие социальные отношения (так в настоящее время цивилизация работы и прогресса меняется цивилизацией досуга и потребления). Однако эти изменения остаются в русле производства и, тем самым, в тренде современности [155. – C. 66].

7. Важной чертой современности, ее «пульсирующим нервом» [55. – C. 24], по выражению Б. Г. Капустина, ведущей свое начало от признания Я центром оси ординат, является автономность индивида. Если в традиционном обществе человек был приобщен к магии, религии, встроен в некие единые нарративы, то современный человек автономизирован, предоставлен сам себе и своим частным интересам [155. – C. 67]. Человек современности оказывается «брошенным в мир» (М. Хайдеггер) и связанным «с новой концепцией человеческой свободы» (Х. Блюменберг), подразумевающей, по выражению Г. В. Ф. Гегеля, «абсолютную самостоятельность индивида», при которой он «есть абсолютная форма, т. е. непосредственная достоверность самого себя и (…) тем самым безусловное бытие» [25. – C. 13]. Индивид современности формирует самого себя, основываясь на своих собственных установках, а ткань общества представляет собой поле взаимодействия множества индивидов, с их собственными желаниями, целями и моделями поведения. Как отмечает Б. Г. Капустин, современный индивид обладает абсолютной самостоятельностью по отношению к «любым заветам предков, любым нормам нравственности, любым политическим установлениям… Индивида можно давить и подавить. Но давящие его заветы, нормы, установления, лишенные его признания, все равно „недействительны“» [55. – C. 24].

Современный индивид как бы освобождается [16. – C. 131]. Многие вещи в человеческой жизни, которые раньше считались предопределенными, теперь признаются зависящими от желаний и выбора индивида, от его «опоры на собственные силы» и «стремления к счастью». Подобную ситуацию П. Бергер назвал прометеевским элементом современности [16. – C. 131]. Современный человек больше не связан традицией, не связан изначальными, якобы данными ему от рождения обязательствами, он властен менять свои отношения с внешним миром и пытаться воздействовать на него. Для индивида современности она представляет собой то время, когда необходимо «изменять мир» (К. Маркс), а не зависеть от него. Для современного человека модернити есть период смерти Бога и любых других внешних сил, которые могли бы определять его судьбу. «Отныне традиция не является обязательной, статус-кво может быть изменен, а будущее – открытый горизонт» [16. – C. 131].

Индивид современности все больше и больше обособляется от социума, часто начиная воспринимать общество не как организм, в который он встроен, а как равноправного партнера, с которым нужно выстраивать отношения и с которым есть определенный контракт. Отношения индивида и общества складываются либо на основе сотрудничества, либо рассматриваются как противостояние. Это, по замечанию П. Бергера, приводит и к опьянению индивида, и к его страху перед хаосом [16. – C. 131].

Обособляется индивид и от государства. Отношения между этими двумя субъектами политического поля оказываются важным фрагментом модернити, в которой, с одной стороны, существует государство, обладающее Конституцией, а, с другой стороны, индивид, владеющий собственностью. Именно они определяют политическую структуру современности. Именно соотношение бюрократического рационального государства – постоянно усиливающегося вместе с прогрессом и начинающего рационализировать культуру, язык, экономику и частную жизнь – и индивида определяет конфликт современности [155. – C. 66—67].

8. Такая индивидуализация усиливается таким феноменом современности, как абстракция [16. – C. 128—129], которая понимается как лишение индивидов в социуме конкретных человеческих отношений и привязанностей, что связано с укрупнением форм социальной жизни и коммуникации, их обособлением, «отчуждением» от индивида, деперсонификацией и объективизацией. Это формы рынка и с его самостоятельно действующей невидимой рукой, это бюрократическая машина, где человек растворяется в своей беспомощности, с которой он не может толком взаимодействовать, но которой вынужден подчиняться.

9. Подобная самостоятельность человека, соседствующая с его неготовностью взять ответственность за свое существование на самого себя и слабостью инстинктивных моральных программ [35. – C. 69—73], неизбежно приводит к перманентной угрозе bellum omnium contra omnes (Т. Гоббс) и складыванию т. н. «общества риска» (У. Бек), порождая, таким образом, проблему порядка. В присущем современности обществе риска существующие опасности, несмотря на свою нередкую схожесть, например, со средневековыми рисками, отличаются от предшествующих глобальностью своих угроз (грозя всей экосистеме планеты, как это делает, к примеру, опасность ядерной войны) и современными причинами своего возникновения (химико-физическими формулами, радиоактивностью), представляя собой в «общем и целом продукт передовых промышленных технологий» и обладая тенденцией к усилению [15. – C. 24—25]. Наличие подобной угрозы нейтрализуется, как отмечает Капустин, в разных культурно-исторических контекстах современности разными (институциональными, духовными и т. д.) средствами, с помощью которых решается проблема порядка [89. – T. 3. C. 587].