Тень Химавата

Тут он посмотрел на закусившего губу Куджулу и с нажимом сказал:

– Точно справлюсь, не сомневайся! Эллины учли ошибку, которую Эвтидем совершил в битве с Антиохом Великим на реке Арий. Мы больше не нападаем беспорядочной лавой.

– Хорошо, – с заметным облегчением сказал кушан. – Наделяю тебя правом собирать пошлины за провоз товаров в Семиречье и Бактриану. Теперь ты мой соправитель, на бактрийской земле от Амударьи до Синдха не будет никого между нами – только ты и я. Освоишься – вам, эллинам, не привыкать, потому что со времен Эвтидема власть в Бактрии всегда делили соправители.

Друзья обнялись. Выходя из палатки, Гермей на миг остановился. Обернувшись, тепло посмотрел на Куджулу.

– Я помню скачки Анахиты…

«Вината! Вината!» – звонкие детские голоса разносились над балкой, подхваченные прохладным северо-восточным ветром. Откинув со лба челку, девушка посмотрела на гребень, где скакала, размахивая руками, деревенская ребятня.

Освещенные солнцем фигурки отчетливо виднелись на фоне затененного дальнего кряжа. Уходящие в сторону гривы придавали ему сходство с лежащим на боку слоном. Казалось, облака подкрадываются к спящему исполину, чтобы осторожно накрыть его серым пухлым одеялом.

Что-то случилось, иначе ее не стали бы звать. Пес настороженно поднял морду, нюхая воздух. Но голоса звучали скорее радостно, чем взволнованно. Неужели?.. Драупади, старшая сестра, была на четвертом месяце беременности и уже несколько раз во время работы в огороде радостно трогала живот. Ребенок начал шевелиться, а значит, пора провести пумсавану – обряд, обеспечивающий рождение сына.

Вината пустила в ход хворостину, чтобы отогнать горбатых зебу от горного ручья. Те в испуге шарахнулись, наполняя тишину балки недовольным мычаньем и треньканьем бронзовых бубенцов. Собака с лаем носилась вдоль берега, помогая хозяйке согнать животных в кучу. Ничего, доберут корма на горных террасах, там тоже есть сочная трава, а воды они достаточно напились.

Вместе со своим маленьким стадом она выбралась из балки. От седловины уже рукой подать до деревни: тропинка змеится вниз к покрытым тростником домикам.

На полпути подскочил братишка, потрепал по загривку пса. Тощие коровы с длинными, торчащими в стороны рогами меланхолично побрели в разнотравье, не придав значения замене сторожа. Вината быстрым шагом направилась к воротам.

Во дворе родового дома уже собрались старики, старухи, а также кормящие матери с младенцами – все, как Драупади и Вината, принадлежали к брахманскому клану Лакшмидхара – «Приносящий счастье». Родственники тихо сидели под пальмой, стараясь не мешать Чакри – мужу Драупади – готовиться к ритуалу пумсаваны.

Остальные жители деревни трудились. Женщины пропалывали огород, черпали воду из пруда для полива посевов, стирали белье. Дети постарше изучали Священный закон, а также другие науки под руководством гуру. Мужчины совершали ритуальные жертвоприношения на капище, проводили занятия с учениками или принимали дары от жителей соседних деревень. Юноши охотились. Лишь Винату оторвали от работы для помощи Чакри.

Тот устроился у стены дома между кучей кизяка и охапкой свежесорванной травы сахадеви. Сидел, поджав под себя одну ногу, при этом другой ногой наступил на рукоятку железного серпа.

Перед ним стояла большая глиняная миска. Он брал пучки покрытых волосиками сердцевидных листьев и желтых цветов, после чего обеими руками с нажимом проводил по острию. Миска была до краев наполнена травяными обрезками.

Чакри и Вината прошли в спальню. Налив в таз воды, муж поставил его на колени жены, которая сидела на циновке, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги. Саронг Драупади распахнула, чтобы показать округлившийся живот. Глаза светились тихим счастьем.

Чакри с улыбкой посмотрел на нее, потом начал проникновенно читать заклинание из «Атхарваведы»:

Он прервался, чтобы протянуть ей миску с травой сахадеви. Драупади взяла щепоть, положила в рот, прожевала.

Чакри продолжил чтение ведических стихов:

Драупади в это время сжимала руками края таза. Вината знала, что вода символизирует жизнь и душу будущего ребенка. Наклонившись над женой, Чакри поцеловал ее в пупок, затем проговорил:

Тем временем Вината налила в миску с травой сахадеви простокваши, размешала. Муж помог жене подняться, после чего она встала коленями на ветку баньяна лицом к нему. Чакри трижды зачерпнул горстью молочную смесь, а Драупади пила из его руки.

При этом он приговаривал:

– Что пьешь? Что пьешь?

А она отвечала:

– Пумсавану! Рождение мальчика!

Затем Чакри окунул безымянный палец в миску, а жена подняла подбородок вверх. Он трижды капнул ей в нос жидкость, произнося гимн Агни и Индре.

Обряд закончился словами:

– Пусть сын благополучно родится через десять месяцев.

После этого Чакри поднял с пола ветку баньяна, вымазал ее простоквашей и снова вышел наружу. Положил ветку на солнце рядом с родственниками, которые переглядывались и радостно кивали, соединив ладони в хапчанг[58]. Осталось провести последний, не менее важный обряд расчесывания волос, чтобы прогнать от будущей роженицы злые силы.

Драупади вышла из хижины во двор и присоединилась к родственникам. Те трогали ее за руки, гладили по голове. Одна из них поставила перед ней горшочек с вареным рисом и зернами сезама. Кушанье было обильно сдобрено горчичным маслом.

Жена брала рис рукой, а Чакри задавал ей ритуальные вопросы: видит ли она в горшочке будущих сыновей, скот, долгую счастливую жизнь мужа… Драупади отвечала утвердительно. Затем он вплел в ее волосы ветку баньяна со словами: «Как это дерево богато соком, так и твое лоно богато сыном».

Наступило время расчесать волосы жены. Сделав пробор, он провел по нему от лба к затылку пучком лугового мятлика, произнося священные слова. Потом сделал то же самое веткой баньяна, веретеном с намотанной на него шерстяной нитью и, наконец, пятнистой иглой дикобраза.

Церемония закончилась пожеланиями родственников доброго здоровья беременной, благополучных родов, а также счастливой совместной жизни с Чакри.

Все разошлись, но Вината осталась с сестрой. Они оживленно обсуждали только что совершенный ритуал. Драупади казалась довольной.

– Я чувствую, что будет мальчик.

– Откуда ты знаешь? – ехидно заметила Вината. – Обряды проводят для всех, но не все рожают сыновей.

Ее душила ревность: вон сестра уже беременная, а она все еще не замужем, хотя срок подошел.

– Знаю… – с таинственной улыбкой проговорила Драупади, поглаживая живот.

– А я вот буду рожать только сыновей, – упрямо продолжала Вината.

Потом смутилась.

– Хотя девочки мне тоже нравятся.

Сестра засмеялась и обняла ее. Вината решила открыться.

– У меня появился жених, – выпалила она.

– Кто? – с радостным удивлением спросила Драупади.

– Его зовут Бхимадаса, он из Озене. Мы познакомились на празднике Бхутаматр, когда он вместе с другими кармакарами спустился с Калаубала и пришел в деревню.

Вината закружилась по комнате со счастливым выражением на лице. Сестра вдруг перестала улыбаться. Мало того, что у парня имя неблагозвучное, так он еще и сборщик ладана.

– Кармакара? – тревожно переспросила она. – Он не брахман?

– Нет, – задиристо произнесла Вината, – он шудра. Ну и что?

– А то, – раздраженно выпалила Драупади, – что брахманка не может выйти замуж за шудру.

– Еще как может, – не унималась Вината. – Об этом в «Яджурведе» написано, а грихьясутры даже разрешают брак вдовы с домашним рабом. Мне Чакри рассказывал.

– Ты в своем уме? – Драупади перешла на повышенный тон. – В «Яджурведе» говорится о браке вайшийки с шудрой, а не брахманки. Бывает, что брахман женится на шудрянке по браку анулома, позволяющему мужчине снисходить до низшей варны. Ты – женщина, тебе это запрещено. Он ведь не прошел обряд упанаяны[59], который позволяет арию жениться. И никогда не пройдет. Для нас даже ученость жениха не так важна, как его варна. Ну, ладно, был бы он кшатрием или богатым вайшьей… Но шудра!

Вдруг она остановилась, словно пораженная ядовитой мыслью, подозрительно спросила:

– Он светлокожий?

– Нет, черный, – с вызовом ответила Вината.

Сестра со стоном всплеснула руками.

– Так он еще и наг! – она сорвалась на крик. – А о детях ты подумала? Они будут бесправными чандалами[60], низшими из людей. Им не позволят жить в арийских городах. Кроме собак и ослов у них никогда не будет другого имущества. Их профессия – могильщик или палач. Одежду они должны снимать с трупов, вместо украшений из золота и серебра – носить железные побрякушки, а есть из разбитой посуды. Они обречены всю жизнь скитаться. Ты этого хочешь?

Драупади схватилась за голову.

Вината в слезах выбежала из хижины. Выскочив за ворота, бросилась вверх по склону, не разбирая дороги. А Драупади в расстроенных чувствах опустилась на циновку.

«Только этого не хватало, – рассуждала она. – Если Вината сбежит из дома с шудрой, такой поступок покроет весь род Лакшмидхара несмываемым позором. Надо обо всем рассказать отцу, пусть он решает, что с ней делать…»

Заканчивалась вторая неделя пути из Бхарукаччи в Озене, столицу древнего государства Аванти.

По дороге Бхимадаса и Иешуа договорились, что, как только доберутся до дома, сразу приступят к возведению хижины для будущей семьи гонда. Оба коротали время, обсуждая достоинства и недостатки разных строительных материалов: из сучьев строить и легче, и быстрее, помещение лучше проветривается, зато глинобитный дом прочнее.

Иешуа убеждал друга сложить саманные стены. Дело нехитрое. Сначала нужно налепить кирпичей из смешанной с соломой грязи, высушить на солнце. Потом аккуратно уложить один на другой чуть выше роста человека и обмазать смесью глины, извести и навоза. Под конец покрыть потолочные жерди тростниковыми матами. Двух пар рук вполне хватит, так что должны управиться в срок. Тем более что родственники обязательно помогут.

Шли вдоль Нармады.

Бхимадаса специально выбрал прибрежный тракт, чтобы не продираться сквозь непроходимые леса на равнине, которые кишат ядовитыми змеями и хищниками.

Справа остался хребет Сатпура, хотя еще долго виднелась гора Астамба, служившая путникам ориентиром. Слева выросли горы Виндхья с плоскими, покрытыми джунглями террасами и округлыми лесистыми вершинами.

Дорога казалась оживленной.

Бхимадаса объяснил, что Нармада считается священной рекой, поэтому от ее истока – горы Мекала, что возле города Амаркут – паломники совершают двухлетнюю парикраму, то есть полный ритуальный обход вокруг реки. Дойдя до Западного океана[61], они отправляются в обратный путь.

Паломника узнают по бритому черепу с хохолком на затылке, потому что в древних шастрах[62] сказано, что на голове мужчины должно быть столько волос, сколько пролезет сквозь серебряное кольцо, которое он носит на пальце.

Часто навстречу друзьям брели одинаковые с виду, словно близнецы, святые нищие – садху[63]. Такого легко узнать по спутанным волосам, изможденному виду, обтянутым кожей костям и когда-то белой, а теперь пожелтевшей на солнце одежде. Обычно у него через плечо на ремнях висят лишь кувшин да чаша для подаяний.

На закате дорога пустела, потому что паломники спускались к реке, чтобы совершить ритуальное омовение. Полоска разноцветных рупанов тянулась вдоль кромки воды насколько хватало взгляда, отчего казалось, что это не люди плещутся в воде, а колышутся бутоны длинной гирлянды, которую течением прибило к берегу.

Садху после омовения обычно усаживались на возвышенности с видом на реку, чтобы углубиться в тапас – сосредоточенное размышление.

Однажды Иешуа увидел, как двое путников возятся возле выкопанной на обочине ямы. Один из них приставил к голове трупа камень, а затем что есть силы ударил по нему другим камнем. Потом они подтащили труп к могиле, скинули вниз и закидали землей.

Бхимадаса рассказал, что душа садху облагорожена соединением с Брахманом, мировой душой, так что его тело не нуждается в очистительной кремации. Но перед захоронением нужно обязательно сделать в черепе дырку, чтобы душа смогла покинуть плоть и навечно отправиться в мир Брахмы.

– Аскетов всегда так хоронят? – спросил иудей.

– Нет. Иногда труп поднимают на ветви дерева. Там он и лежит, пока дикие коты не растащат его по кусочкам. Такой обычай называется «брахмамедха».

По равнине река текла широко, неторопливо и безмятежно, уже растратив силу после мраморных теснин Джабалпура. Друзья прошли несколько буддистских деревень.

Первый раз увидев гигантское куполообразное сооружение, Иешуа спросил:

– Что это?

– А-а-а… – равнодушно бросил Бхимадаса. – Буддийская ступа[64].

– Она как-то связана с Буддой Шакьямуни?

– Точно. В ней вроде бы хранятся святые мощи – кусочки тела Будды… Вообще-то его звали Сиддхартха Гаутама, он из северного племени шакьев. Будда – это прозвище, которое означает «познавший истину».

– Он здесь похоронен?

– Нет, в Кушинаре[65]. Это там.

Гонд махнул рукой на северо-восток.

Потом продолжил:

– Ступа – символ смерти. Иногда ее ставят на каком-нибудь историческом месте, например, в роще, где проповедовал Будда. Это все равно что насыпать холм над могилой. Считается, что комья глины или кирпичи обозначают рубеж, за которым начинается смерть.

– Холмы всем насыпают?

– Нет, – Бхимадаса фыркнул, удивляясь, что ему приходится объяснять очевидные вещи. – Этот обычай очень древний, он называется «шмашана». Так отмечают могилы только духовных знаменитостей, монахов и аскетов. Теперь трупы сжигают. Кости сгребают на третий день после кремации палкой из фикуса удумбара. Буддисты называют его деревом Бодхи. Бывает, что от человека ничего не осталось… Ну, например, он полностью сгорел во время пожара или дикие звери растащили останки… Тогда родственники расстилают на земле кусок ткани, а вместо праха в урну ссыпают пыль, собранную там, где он погиб. Можно взять песок с берега ближайшей реки. Брахман обращается к прете[66] покойного с просьбой явиться в материальном обличье. Потом надо ждать: любое животное, которое после молитвы окажется на ткани – хоть насекомое или змея, – замещает его кости… Урну с костями и прахом под звуки музыкальных инструментов поливают кислым молоком, а родственники умершего обмахивают ее краями одежды.

– А если, например, он умер вдали от дома?

– Получив известие о его смерти, члены семьи должны расстелить шкуру черной антилопы, сверху положить священные сосуды, охапку травы дарбха…[67] Потом все это сжечь. При этом они поворачиваются в ту сторону, куда ушел покойный, чтобы вызвать его прету и достойно похоронить. Хотя тут не обойтись без помощи колдуна… Если он вдруг вернется домой живым и здоровым, то над ним заново совершаются все санскары, начиная от зачатия и кончая свадьбой. Иначе говоря, его символически оживляют.

– Урну хоронят? – допытывался Иешуа.

– Не обязательно. Иногда разбивают над ямой, а черепки закапывают, после чего сверху наваливают земли. Можно бросить урну в реку. Лучше всего, конечно, в одну из священных рек, например, Гангу или Нармаду.

– И все?

От обилия поминальных церемоний голова у Иешуа шла кругом.

Не заметив иронии в голосе друга, Бхимадаса объяснил:

– Душа находится в останках десять дней. Поэтому надо ежедневно приносить на реку или к могиле умершего жертву в виде риса и молока. Иначе он может обидеться, что его память недостаточно чтут, даже навредить родственникам.

– Я знаю, что на севере лежит пустыня Тар, в которой не растут деревья и нет рек. И где там взять речной песок? – спросил иудей.

Гонд досадливо пожал плечами.

– Я тебе рассказываю, как положено делать, особенно при похоронах брахмана. Но если нет ни реки, ни дров, то умершего можно и просто так оставить… На съедение диким зверям.

Иешуа кивнул. Наконец-то Бхимадаса заговорил здраво, а то сплошь подношения, ритуалы да похоронные хлопоты. Можно подумать, что крестьянам больше заняться нечем.

– Джайны возводят ступы? – спросил он после непродолжительного молчания.

– Да, но не такие. Мы не проводим массовые церемонии, поэтому строим чайтьи – храмы в пещерах. Молимся подальше от людских глаз…

Еще Иешуа узнал о поминальном обряде шантикарма для изгнания злых сил и о том, что раз в месяц в полнолуние каждая семья устраивает поминальную трапезу в честь предков.

Так они и шли день за днем по пыльной грунтовой дороге. Обгоняя стада коров и коз. Уступая дорогу караванам из верблюдов, ослов и лошадей, а также повозкам, запряженным буйволами. Обмениваясь приветствиями с одинокими коробейниками, стайками паломников, бригадами кармакар. Ночевали на обочине тракта, подложив под себя банановые листья или охапку травы.

Иногда им везло: их приглашали в повозки странствующие артисты и факиры – веселый народ. То, что Иешуа млеччха, никого не волновало. По рукам видно, что труженик, а значит – свой, ровня шудрам.

Дорога пестрела красками: цвет брахманов – коричневый или белый, кшатриев – красный, вайшьев – желтый. Вот рабы в черных дхоти несут в паланкине судью, наверное, на разбирательство спора между деревнями из-за колодца.

Важно вышагивают брахманы в хлопковых рупанах с выбритой головой и прядью волос на макушке, вокруг которой обвязана священная нить. Эти, в отличие от едва переставляющих ноги босых и лохматых аскетов, обуты в сандалии. Они подпоясаны белыми жертвенными поясами, а в руках держат посохи для защиты от злых духов из дикой яблони, смоковницы или дерева саптапарна, которое из-за ядовитого сока называют Дьявольским деревом. У некоторых на плечах шкура антилопы или коровы. Каждый спасается от солнца под зонтиком из пальмовых листьев.

Горделиво выпрямив спину, неспешно и грациозно шествуют крестьянки с корзиной, а то и с охапкой хвороста на голове. У многих на боку еще и младенец, завернутый в свивальник.

Буддийские монахи в шафрановой одежде медленно бредут по дороге, позванивая железными кольцами на посохе. Заметив в толпе женщину, они тут же опускают глаза, не желая встречаться с ней взглядом. Так с понурой головой и протягивают миску, если та подходит, чтобы подать милостыню.

Много повозок: с сеном, дровами, зерном, солью… Молочники торопятся развезти товар по окрестным селениям, пока он не скис. Повозки парфюмеров распространяют немыслимую смесь ароматов: сандала, мускуса, камфары… Продавца приправ и средств для очистки масла тоже сразу распознаешь по исходящему от телеги резкому запаху пряностей: касии, нарда, коста, комакона, киннамона…[68]

Дорога то петляла по скалам над обрывом, то уходила в глухой лес, то спускалась на широкую равнину. Однажды впереди послышался топот копыт и конское ржание. Люди начали прижиматься к обочине, освобождая путь вооруженному отряду. Иешуа и Бхимадаса с интересом уставились на процессию.

Впереди ехали кавалеристы колонной по двое. Каждый был вооружен похожим на перевернутый бутон лотоса щитом, копьем и широким мечом.

Следом катилась колесница, в которую набились пять или шесть ратиков[69]. Над кузовом реял стяг с изображением ворона, по бортам свисали разноцветные вымпелы, гирлянды и колокольчики.

Друзья торопливо сошли с тракта, встали в сторонке. Из колесницы на них злобно зыркнул возница. Так, зацепил походя взглядом, но по коже прошелся холодок, словно смертью повеяло.

Строй замыкал боевой слон, накрытый яркой попоной. Погонщик в головной повязке и дхоти сжимал в руке бамбуковый багор. Корзина ощетинилась дротиками. Сенапати[70] сверху смотрел на дорогу, подняв над головой зонтик с позолоченной ручкой и грозно топорща усы.

– Это лесные солдаты, – заметил Бхимадаса. – По призыву идут… Оставили деревню без охраны. Так куда денешься? Царский указ…

Потом, глядя вслед колеснице, завистливо воскликнул:

– Эх, кони хороши! Камбоджийские[71], хотя, может, из Сапта-Синдху[72] или Ванаю[73]. Видишь, голова вытянута, туловище короткое, а пясть и плюсна длинные. Таких только на севере разводят.

Пыль медленно оседала, покрывая головы пешеходов и спины животных серым налетом. Иешуа почувствовал во рту привкус не то муки, не то мокрой глины.

– Дай воды, – попросил он Бхимадасу.

Тот протянул тыкву-горлянку. Иешуа пожевал, сплюнул в сторону и, запрокинув голову, сделал несколько жадных глотков. Вода почти закончилась.

– Помыться бы, – обреченно протянул он.

– Скоро будет гхат[74], там и помоемся, – обнадежил гонд.

На закате седьмого дня путники подошли к Омкарешвару. От воды веяло свежестью, а из прибрежной осоки доносился глухой кашель ширококлювок. Неожиданно пахнуло горелым, словно где-то рядом жарили мясо, но порыв ветра тут же развеял странный сладковатый запах.

Весь берег Нармады был усеян паломниками, которые сидели или лежали на спускающихся к воде каменных ступенях, вокруг кострищ на склоне сопки, возле полуразвалившихся древних кумирен. Даже в лодках, связанных гроздьями на мелководье. Раздевшись до каупины, люди заходили в реку, чтобы окунуться в воду с головой. Стоя, читали молитвы, затем растирали влагу по телу руками.

– Что они делают? – спросил Иешуа.

– Как что? – удивился Бхимадаса. – Совершают ритуальное омовение.

– Ты тоже будешь?

– Нет, – Бхимадаса скривился. – У джайнов нет такого обряда. Мы признаем священные реки, но не верим в то, что ежедневные купания идут человеку на пользу. У нас говорят: если бы омовения холодной водой даровали совершенство, то лягушки, змеи и черепахи были бы самыми совершенными существами на свете. Сам подумай: раз вода смывает злые дела, она точно так же смывает и добрые… Но дважды в год, весной и осенью, во время праздника Джалаятра мы омываем в реке священное колесо сиддхачакру – символ нашей веры.

Тут он задрал дхоти и с наслаждением почесался.

– Эх, ты прав – просто помыться я не откажусь!

Друзья залезли в заросли тамариска, стянули с себя грязную одежду, после чего бросились в воду. Стая белых ибисов, испуганно захлопав крыльями, перелетела подальше в кусты.

Они долго плескались, наслаждаясь ощущением свежести и чистоты. Иешуа лег на спину, раскинул руки и закачался на зыби. Внезапно его плеча что-то коснулось, словно теленок ткнулся мокрым носом. Иудей вяло перевернулся. И тут же с криком опустил ноги на дно, отпрянул. В воде плавало наполовину обгорелое лицо человека. Морщинистая коричневая кожа с остатками волос переходила в черное обуглившееся месиво. Желтая роговица глаза, высохшие бурые губы, покрытые сажей зубы…

Иешуа бросился к берегу, резко загребая воду руками. Сидящий на мелководье Бхимадаса удивленно на него уставился.

– Что случилось? – спросил он обеспокоенно.

– Труп плывет, вернее, кусок трупа, – с отвращением проговорил Иешуа.

– Так это останки с места кремации. Шмашаны[75] всегда устраивают рядом с гхатами. Вон дым поднимается, я думал, ты знаешь. После сожжения тела пепел отдают родственникам, а угли сбрасывают в воду. Этим занимаются чандалы… Если сожгли нищего или одинокого человека, то есть бесплатно, часто остаются обугленные куски. Кто за этим следить будет, если у костра во время ритуала нет членов семьи? Для того чтобы труп полностью сгорел, нужно много дров, а они дорого стоят.

– Сжигать обязательно? – недовольно спросил Иешуа, когда оба выбрались на берег.

Он представил себе чадящие погребальные костры в дикие времена поклонения Молоху в долине Бен-Гинном за Солнечными воротами Иерушалаима. Услышал крик приносимых в жертву детей, грохот барабанов – и внутренне содрогнулся.

Иешуа привык к тому, что в Эрец-Исраэль труп кладут в пещерную нишу или на худой конец закапывают в землю. В Парфии, где он прожил несколько лет среди огнепоклонников, трупы не кремировали и не закапывали. Укладывали на крышу дахмы – погребальной башни.

– А как же, – удивился гонд. – Душа умершего должна получить новое тело в мире Ямы. Быстро избавиться от старой плоти можно только с помощью огня. Иногда на этом же костре сжигают корову или козу, которая должна перевести душу умершего через реку в загробном мире. А бывает, что по обряду сати вместе с ним сжигают его вдову и рабов.

Выстирав одежду, друзья развесили ее сушиться. Затем обмотали вокруг бедер чистый кусок ткани, сгребли сухие листья в кучу и улеглись спать.

На рассвете они продолжили путь. Сначала переправились на остров Мандхата, где стоял один из двенадцати храмов Бхаратаварши, посвященных лингаму – мужскому символу Шивы. Потом пересекли второй рукав Нармады.