Муссолини и его время

Из шестнадцати мест в новом кабинете министров Муссолини занял сразу три кресла – в качестве премьера, а также министра иностранных и внутренних дел. Фашисты получили еще несколько важных постов, включая министерства финансов и юстиции, но большинство мест распределили между «либералами», «националистами», «католиками» и внепартийными кандидатурами вроде уже знакомого нам генерала Диаса, сохранившего за собой пост военного министра.

Новый кабинет нельзя было назвать в полном смысле слова фашистским, но Муссолини и не собирался ограничиться исключительно кадровыми перестановками. «Технические специалисты» вполне устраивали его, а потому пост министра образования смог занять либеральный профессор философии Джованни Джентиле. Для Муссолини это не было проблемой – в конечном счете, полагал он, все они будут помогать созданию «новой Италии», возглавлять которую будет дуче и его партия. Пожалуй, твердое намерение «оставить будущее за собой» было единственным явно выраженным пунктом «программы» нового правительства. Насчет всего остального Муссолини не без иронии отвечал, что «Италии недостает не программы, а людей достаточно сильных и волевых, чтобы воплотить программы в жизнь». Его предшественники были неспособны разрешить стоящие перед страной проблемы – а он сможет. На деле это означало, что фашисты готовы использовать старые рецепты оздоровления экономики, но будут стремиться к полному доминированию в политической жизни страны. Что касается методов достижения того и другого, то их будут варьировать исходя из общей обстановки в Италии и Европе. Но совершенно очевидно, что уже тогда, в 1922 году, по замыслам Муссолини, конечным итогом всей этой деятельности должно было стать рождение авторитарного государства с правящей партией и ее вождем во главе нации.

Сегодня, когда существует достаточное количество авторитарных режимов с рыночной экономикой, подобное сочетание репрессивного аппарата и «законов рынка» не кажется странным, но почти сто лет назад революционный радикализм считался немыслимым без столь же коренных перемен в социальном укладе и экономической жизни. Благодаря контрасту с российскими большевиками, Муссолини, с его «самоограничением», выигрывал в глазах итальянцев.

Тем не менее депутаты и сенаторы двухпалатного итальянского парламента почти сразу ощутили тяжелую руку нового главы кабинета. Муссолини пришел к ним с настроением Кромвеля, разгоняющего «Долгий парламент». Возможно, внешняя бескомпромиссность скрывала некоторые колебания премьера, но в любом случае Муссолини неизбежно должен был использовать единственный имевшийся у него рычаг влияния на парламент – воинственно настроенные легионы чернорубашечников. Так он и поступил.

Вождь фашистов в первом же своем выступлении перед депутатами ясно дал понять, что новое правительство не будет ограничено контролем законодателей. Муссолини прибегнул к своей излюбленный риторике: сперва угрожая, а затем протягивая руку примирения, но уже за «ответные уступки». «Я мог бы воспользоваться победой. Я мог бы превратить это темное и серое здание в солдатский бивуак. Я мог бы разогнать парламент и сформировать чисто фашистское правительство. Тем не менее я составил правительство коалиционное, чтобы призвать на помощь истощенной Италии всех – независимо от партий, – кто хочет спасти ее». Доходчиво обрисовав безвыходное положение нижней палаты, он заявил: «Мы требуем всей полноты власти, ибо хотим полной ответственности и возлагаем ее на себя».

На практике это подразумевало наделение кабинета Муссолини временными чрезвычайными полномочиями, какими обычно обладало итальянское правительство в военный период. Теперь же речь шла о приведении в порядок экономического положения, финансов страны и административного аппарата. «Я принес палате зеркало, – патетически воскликнул Муссолини, – всмотрись и либо изменись, либо исчезни!» Депутаты благоразумно предпочли «измениться». Трепеща, а более же всего полагаясь на то же, что и король – чернорубашечники-де утонут в болоте итальянской правительственной практики, – законодатели послушно проголосовали за предоставление чрезвычайных полномочий. Муссолини хочет взять на себя ответственность? Что ж, прекрасно! Пусть сломает себе шею или хотя бы растеряет популярность – таким в те дни было общее мнение среди умеренных противников фашизма. Либералы и консерваторы палаты и вовсе были довольны – ведь фашисты «выбивали дух» из левых, доселе контролировавших итальянский парламент и своими обструкционными действиями тормозивших любые реформы. Теперь левые вынуждены были замолчать – проголосовав за доверие правительству, палата наделила его декреты статусом законов. В конце концов, ведь это временная мера, не так ли? Разумеется, сенаторы также поддержали «правительственную диктатуру» как вынужденный ответ на серьезные вызовы последнего времени.

Трудно переоценить этот быстро достигнутый успех в деятельности новоиспеченного премьера. Хотя «фашистская революция» и закончилась совсем недавно триумфом, легко вообразить, с какими проблемами столкнулся бы Муссолини, прояви депутаты достаточно упорное сопротивление. Угроза разогнать парламент была эффектной, но могла оказаться не слишком эффективной. Вряд ли силовое решение придало бы правительству стабильности – напротив, это привело бы к непредсказуемым, но, безусловно, негативным последствиям для экономического положения страны.

К тому же тронуть королевских сенаторов фашисты не посмели бы, а значит, в своих действиях против законодателей Муссолини неизбежно вынужден был бы остановиться у «врат Сената». Подобная ситуация цугцванга сильно осложнила бы положение нового правительства, но осенью 1922 года ни о какой кооперации между депутатами и сенаторами, обеими палатами и королем, либералами и социалистами и речи быть не могло. Муссолини мог блефовать в своих угрозах, но, как и прежде, его противники были слишком разобщены, запуганы и бессильны, чтобы с решимостью отстаивать свои позиции. Проявленная фашистами после победы умеренность в который раз привела к тому, что правые и центристы сочли их меньшим злом, нежели итальянских левых. И Муссолини отбросил парламент в сторону, располагая менее чем сорока депутатскими местами из пяти сотен наличествующих и не имея ни одного сенатора-фашиста.

Получив карт-бланш от короля и парламента, новый премьер рьяно принялся за работу, охваченный желанием доказать всем, что Муссолини – это «человек, который решает проблемы». Как всегда рисуясь, он живописал об огромных трудностях на пути у его правительства: «Я унаследовал корабль, давший течь во многих местах».

Чиновники, привыкшие тянуть свой воз вполсилы, сразу же почувствовали суровый характер нового хозяина. Муссолини начал наводить дисциплину с того, что было понятно его практическому уму – с опозданий на работу, долгих обеденных застолий и ранних уходов домой. Работники министерств дрожал в ожидании звонка, а то и визита самого главы правительства – проносясь быстрым шагом по коридорам, Муссолини заглядывал в кабинеты, и горе тому чиновнику, которого в этот момент не оказывалось на месте!

Некоторые сотрудники, проработавшие с новым премьером бок о бок не один год, жаловались впоследствии на то, что для южанина он был слишком холоден – редко интересовался личными делами служащих, не проявлял наружных признаков доброжелательства или заботы. Но было бы несправедливым совершенно отказать Муссолини в эмпатии или утверждать, что власть сделала его бесчувственным, – многочисленные свидетельства опровергают подобные утверждения. Скорее можно говорить о банальном нежелании тратить лишние усилия на поддержание образа «отца нации» в узком кругу технических исполнителей: он не собирался очаровывать своих подчиненных, он ждал от них исполнительности, а не любви.

Никаких полумер, никаких поблажек! Не дозвонившись однажды своему министру и узнав, что тот в это время обедал, дуче в сердцах назвал это «буржуазной» привычкой – крайне сильное выражение для Муссолини. Не было ли это свидетельством остававшихся у него рудиментов прежней идеологии? Будущее даст утвердительный ответ на этот вопрос. Интересно, что спустя десяток лет аналогичный случай произойдет с другим социалистом, не оторвавшимся от своих корней. Как-то поздним вечером германский фюрер попытался дозвониться до министра иностранных дел и получил обидный выговор от последнего: он-де уже лег спать и просит не беспокоить его в неурочный час. Характерно, что в обоих случаях министры недолго задержались на своих постах.

Хотя вся эта кампания по укреплению дисциплины сама по себе имела крайне малое практическое значение, она отражала процесс постепенной замены вальяжных либерально-аристократических «господ» во власти армией безликих чиновников-винтиков. «Господа» были уже не нужны, требовались детали, и при этом в большом количестве. Муссолини, который так рьяно взялся за разгон целой армии бюрократов, вскоре увеличил их ряды в несколько раз – одних только министров стало вдвое больше, не говоря уже о параллельных исполнительных структурах.

То, что энергичный 39-летний премьер заставлял своих подчиненных «демонстрировать резвость», мало влияло на эффективность работы государственного аппарата, так же как привычка Муссолини проверять физическое состояние своих генералов методом внезапных забегов не увеличивала боеспособность итальянской армии. В конце концов, глупый министр может приходить на работу раньше всех, обходиться без обеда и возвращаться домой за полночь, а бездарный генерал – быстро бегать, легко влезать в седло или отдавать приказы громовым голосом.

Суть проблем страны была в другом, однако все эти усилия демонстрировали внутреннюю решительность Муссолини – он в самом деле собирался расчистить авгиевы конюшни, а не просто стать еще одним «голодным» политиком, дорвавшимся до «кормушки». И этот импульс, этот сигнал не мог не остаться незамеченным, не мог не вызвать ответа. Нация увидела наконец то, что желала увидеть давно – новый премьер не щадит чиновников и не стремится обогатиться сам.

Муссолини демонстративно отказался от премьерской зарплаты – зачем она популярному журналисту? Он «не заметил», что положенные ему суммы, тем не менее, аккуратно скапливались на особом счету. Но все же надо отдать ему должное – стяжателем он действительно не был. Но разве в этом Муссолини так уж отличался от своих «коллег»-диктаторов? Национал-социалистический фюрер и большевистский генералиссимус тоже вошли в историю с репутацией равнодушных к личному обогащению правителей. Муссолини действительно жил как благополучный представитель среднего класса, не стремился накапливать денежные средства на счетах или обзаводиться дорогой недвижимостью. В Италии отсутствовала сеть секретных и сверхсекретных объектов для обслуживания вождя, в отличие от СССР, а сам Муссолини в своей частной жизни не был лицемером, скрывавшим за показной скромностью абсолютную власть.

Он и в самом деле жил довольно просто – по меркам своего статуса, конечно. Пристроить к дому кинотеатр… что ж, это возможно – в конце концов, дом принадлежит не ему, а взят в аренду. Полетать на новом самолете, испробовать новую машину… ничего сверх нормы. Ведь дуче – тоже человек.

Глава правительства рано вставал. В своем рабочем кабинете он появлялся обычно не позже восьми утра – за час до общепринятого в Италии времени начала работы. Когда обязанности первого премьера «фашистской эры» стали рутиной, а проблемы, казалось, потеряли былую остроту, Муссолини начинал свой трудовой день с просмотра итальянских и иностранных газет. Как бывший редактор и все еще практикующий журналист, он придавал огромное значение прессе: подолгу обсуждал, в общем-то, незначительные вопросы пропагандистского характера, тщательно разъясняя собравшимся со всех концов страны редакторам крупных газет, как именно им надлежит оценивать то или иное событие и отвечать на «враждебные выпады» международной прессы. Муссолини мог часами заниматься подобными пустяками, такие вопросы его никогда его не утомляли – однажды он даже объявил, будто бы за день просмотрел триста газет.

Очевидно, что работа неким «общеитальянским редактором» приносила ему немалое удовольствие. В то же время Муссолини крайне болезненно реагировал на то, как освещала зарубежная пресса неудачи Италии и его режима. Причем настоящие, материальные, фактические последствия с годами интересовали его все меньше и меньше – главным было дать случившемуся «правильную» трактовку в газетах. Как следствие – сначала была задушена свободная пресса, затем итальянцы лишились любой возможности узнать хоть что-то правдивое из собственных газет, и постепенно печать перешла к формированию отдельной, желанной для Муссолини, реальности, после чего действительное положение вещей перестал видеть и понимать и сам диктатор. Типичная ошибка авторитарных правителей, повторяемая не раз и не в одной стране.

Кроме работы с прессой Муссолини, как правило, начинал рабочий день с того, что звонил какому-нибудь министру – прежде всего тому, чья сфера деятельности в этот момент была в фокусе внимания премьера. Чиновника ожидал каскад указаний с неизменным разносом за безынициативность и лень. Хотя в начале 20-х годов Муссолини еще нельзя было назвать диктатором, ореол вокруг его имени, а также недвусмысленная готовность применить силу, разрубая все узлы, сметали любое сопротивление. «Итальянцы, – заявил он, – еще никому не подчинялись, ни одно правительство не обладала в Италии реальной властью». Но теперь все изменилось, ибо новое правительство – это он, Муссолини.

Министры боялись его гнева, дрожали за свои места чиновники, а пропаганда создавала для итальянцев идеальный образ национального вождя: с самого раннего утра Муссолини без перерывов трудится до трех часов дня, после чего наскоро обедает и продолжает работать. Свет в его кабинете горел до позднего вечера, и редкие в это время прохожие распространяли в народе истории о «нашем дуче», опять засидевшемся на работе. Мало кто в Италии знал, что Муссолини мог задремать прямо на рабочем месте, да и вообще любил поспать, настрого приказав будить себя ночью только в самых экстренных случаях. Разумеется, итальянцам такие подробности было знать ни к чему, зато они неоднократно слышали о каждодневных совещаниях или рабочих поездках, сотнях и тысячах благополучно разрешенных за считанные минуты вопросов и других достижениях главы правительства. Пропаганда не боялась точных цифр: если верить ей, то за первые семь лет руководства страной Муссолини справился с 1 887 112 проблемами и трудностями. Простейший подсчет дает основания изумиться работоспособности дуче: даже если он работал без выходных, выходило по более чем семьсот резолюций в сутки – и это если считать, что «неразрешенных вопросов» Муссолини не оставлял! Поразительная работоспособность.

Впрочем, эти достаточно невинные пропагандистские уловки все же имели под собой реальную основу: в те годы Муссолини действительно много работал – пока его здоровье было относительно крепким, а ум ясным. И только с конца 30-х годов дуче дни напролет фактически без дела просиживал в своем кабинете, впустую тратя время.

В 20-е годы все было иначе. Муссолини участвовал в долгих министерских заседаниях, стремясь быстро войти в курс дела, и ему это в основном удавалось. Не имея высшего образования, он демонстрировал незаурядные способности к самообучению, хотя до конца своих дней так и остался по сути самоучкой, нахватавшимся отрывочных знаний «по верхам». Тем не менее интеллект Муссолини не стоит оценивать по уровню его образования – ввозможно, он и не был эрудитом (хотя очень хорошо разбирался в итальянской истории), но недюжинный практический ум, стремление постигать новое и учиться немало выручали его в те годы. Ирония же состоит в том, что не любивший заниматься социальными и экономическими проблемами Муссолини, искренне полагавший себя выдающимся дипломатом и военным, наибольших успехов достиг именно в разрешении внутренних итальянских проблем и потерпел полный крах в качестве политика и военного вождя.

Но пока о провале речь не шла – напротив, фашистский режим стремительно набирал популярность среди итальянцев, и благодаря не столько пропаганде, сколько реальным достижениям.

Именно первое правительство Муссолини сумело добиться того, чтобы поезда в Италии начали ходить по расписанию – это на самом деле стало нешуточным достижением для страны, чьих жителей заслуженно упрекали в непунктуальности. Тяжелая ситуация на итальянских железных дорогах была следствием анархии, царившей в инфраструктуре и промышленности со времен борьбы между собственниками и «красными»: зачем предпринимать какие-либо усилия, если никто ничего не контролирует?

Противоборствующие стороны были всецело поглощены своим конфликтом, а убытки несла вся страна. Для обывателя хаос в расписании поездов стал очевидным примером неспособности прежнего правительства навести порядок. И Муссолини, с его придирчивой пунктуальностью, пришелся здесь очень кстати – под жестким присмотром его чернорубашечников машинисты и начальники станций сразу же подтянулись. Железные дороги впервые за послевоенное время начали приносить доход в бюджет – этот успех, достигнутый при помощи дубинок и вовремя выплачиваемых заработных плат, стал хорошим примером эффективности нового руководства.

С той поры в Европе и стала популярной фраза о диктаторе, сумевшем заставить поезда приходить точно по расписанию. Считается, что автором этой фразы был кто-то из английских журналистов-острословов. Во всяком случае, традиционный английский снобизм в ней угадывается: для итальянцев-де соблюдение расписания – уже немалое достижение. Но не только за порядок в расписании поездов соотечественники Муссолини одобряли тогда его политику, а что касается реформы на железной дороге, то мало кто знал о том, что она была подготовлена предыдущим кабинетом.

Население благодарило нового премьера за официально установленный восьмичасовой рабочий день. Конечно, соблюдался он далеко не всегда, но «простой народ» винил в этом не Муссолини – о, конечно, нет! – а «жадных предпринимателей». В то время «на борьбу с буржуазией» частенько выступали фашистские профсоюзы, организовывавшие демонстрации или даже забастовки.

Впрочем, в 20-е годы Муссолини был еще далек от стремления «регулировать экономику» – фашисты направляли «руку государства» лишь в тех случаях, когда положение было из рук вон плохо (как, например, на железных дорогах) или стремясь сохранить «гражданский мир». Фашизм, заявлял Муссолини, не должен заниматься каждой мелочью, главной его обязанностью является общенациональное примирение и обеспечение развития всей нации.

Экономическая и финансовая политика нового правительства была весьма либеральной – несмотря на «антибуржуазную» подчас риторику Муссолини или использование чернорубашечников в «профсоюзной работе». Государство, как и обещал лидер фашистов, перестало вмешиваться в «ненужные» ему проблемы частного сектора. Широко практиковавшиеся субсидии крупному и среднему бизнесу были отменены, но зато новое правительство отказалось от ряда монополий, провело достаточно широкую денационализацию в государственном секторе экономики, уменьшило налог на прибыль и вообще старалось поощрять «частную инициативу». Собственность и свобода экономической деятельности были торжественно подтверждены новым правительством, а сам Муссолини достаточно ясно высказался на эту тему еще в ноябре 1921 г.: «Я передам железные дороги и телеграфы в частные руки, потому что нынешнее положение вещей возмутительно и уязвимо во всех его частях. Этическое государство не является монопольным государством, бюрократическим государством, а тем, которое сводит свои функции к тому, что строго необходимо. Мы против экономического государства».

И хотя приватизация железных дорог так и не состоялась (дуче не решился озлоблять сочувствующих режиму железнодорожников, сыгравших такую важную роль в успехе «марша на Рим»), но в остальном вплоть до 1925 г. фашистское правительство весьма решительно придерживалось заявленного курса на умаление государственного сектора в экономике. В течении нескольких лет государство отказалось от монополии на спички и страхование жизни, предоставило частным фирмам благоприятные условия для получения концессий на строительство платных автострад и избавилось от собственной доли в телефонных сетях. Эта политика касалась и таких гигантов как машиностроительный концерн «Gio. Ansaldo & C», уже стоявший на пороге банкротства.

Муссолини настоял на спасении производившего в том числе и военную технику концерна, но летом 1925 г. производство вновь было передано в частные руки.

В то же время, неумеренные финансовые требования левых, фактически послужившие причиной коллапса итальянского самоуправления (что в немалой степени и обеспечило поддержку фашизму в провинции), стали достоянием прошлого. Бюджет страны во многом стабилизировался за счет косвенных налогов и «экономии нового типа»: значительно урезав льготы и пособия итальянцам, правительство Муссолини сумело добиться повышения уровня жизни за счет общего роста экономики, умело скрыв за пропагандистским фасадом тот прозаический факт, что прежние либеральные правительства выделяли на социальные вопросы значительно больше средства. Политическая устойчивость нового кабинета, вполне оцененная как итальянским, так и зарубежным капиталом, сама по себе служила хорошей основой для экономического подъема, который совпал с послевоенным «экономическим бумом» 20-х годов.

Однако те, кто ожидал, что новые власти станут «цепной собакой» на службе у крупной буржуазии, были теперь посрамлены. Муссолини удивил многих социалистов своими высказываниями о подчинении отдельной личности интересам всего общества. Капиталисты в обновленной Италии, утверждал дуче, не станут привилегированной кастой. Было ли это так на самом деле?

Нет сомнений в том, что для идеологов фашизма и лично Муссолини мир внутри страны был дороже любых обещаний поддержки со стороны какого-либо отдельного класса или общественной группы. Дуче вообще шел на уступки лишь собственным радикалам в партии, но никак не аристократии или буржуазии, которую Муссолини откровенно презирал. Он был искренен, когда говорил, что в Италии будущего все должны быть равными – равными перед партией, движением, а по сути – перед новой национальной элитой. В эпоху античности итальянцами руководили полководцы, в Средние века – феодалы и ловкие политики, в XIX столетии – купившие монархию либеральные капиталисты, но в ХХ веке нацию возглавит элита, созданная фашистами из «лучших итальянцев». В результате такого подхода поддержка фашизмом любого современного им движения, будь то католики, рабочие или капиталисты, носила исключительно прикладной, практический характер.

Частная собственность, экономическая инициатива, свобода финансов работают лучше, чем провалившийся в Советской России эксперимент с военным коммунизмом, считал Муссолини, принимая решение не чинить то, что и так не было сломано. Капитализм, в его тогдашнем представлении, все еще был единственно возможной экономической системой. Но желавшие разглядеть из дня сегодняшнего очертания будущего знали, что, несмотря на очевидный прагматизм Муссолини, наиболее «твердолобые» фашисты имели вполне определенные намерения в сфере экономики.

«Либеральное государство» прошлого было для них подобно красной тряпке для быка – и под таким государством они понимали отнюдь не только парламентские институты, но и сложившиеся экономические реалии. Убежденные в том, что будущее Италии – это практически полная национализация экономики, наиболее радикально настроенные представители партии утверждали, что только в этом случае фашистская партия могла бы считаться действительно правящей. Эта система, получившая название «корпоративное государство», была одним из немногих практически не подвергшихся изменениям идеологических стержней фашизма.

Сам Муссолини еще не считал нужным взваливать на партию или государство бремя «экономической ответственности» – по его мнению, сначала фашисты должны были укрепить свои политические позиции. В дальнейшем он кардинально изменит свое благодушное отношение к итальянской экономике, и это станет одной из тяжелейших ошибок в его политической карьере, но пока, в первой половине 20-х годов, у премьера Муссолини не было особого выбора. Фашисты могли взять власть, но не были готовы «менять природу вещей», подобно «трудармейцам» Троцкого.

Муссолини это понимал, а потому в те годы роль партии в экономике была скорее «регулирующей», нежели «управляющей» – и очень многим казалось, что фашисты справляются с поставленной задачей настолько успешно, что и в мире, и в Европе, и в самой Италии режим вскоре стал восприниматься как нечто совершенно естественное и, безусловно, необходимое всему итальянскому народу.

В результате выиграли все: фашисты смогли сконцентрироваться на исключительно политических вопросах, постепенно, шаг за шагом, подчиняя себе нацию, а жители Италии радовались окончанию экономической и социальной неразберихи в стране. Экономика начала выздоравливать, потому что ей не мешали: 40 миллионов человек получили возможность спокойно «заняться делом», что немедленно принесло свои плоды. В стране официально началось новое Возрождение, Ренессанс – и в социально-экономической сфере этот откровенно пропагандистский образ не был так уж далек от реальности.