Муссолини и его время

…

Если во внутренних делах Муссолини пожинал успехи благодаря собственной осторожности, то в решении внешнеполитических проблем его выручала готовность учиться премудростям международных отношений у собственных дипломатов. Надо отдать ему должное: в начале своей деятельности на посту министра иностранных дел он прилежно постигал тонкости европейской политики, не гнушаясь просить совета у своих многоопытных подчиненных.

Ему определенно не хватало светскости, он знал это и пытался исправить положение, ведь больше всего на свете Муссолини боялся выглядеть глупо – стать объектом шуток, чьего-то злого остроумия, а потому, заранее опасаясь насмешливых взглядов заграницы, подступал к делу аккуратно, стараясь не наломать дров в вопросах этикета. К счастью, в распоряжении Муссолини имелся итальянский дипломатический корпус, с его многовековыми традициями и немалым опытом. И хотя итальянская дипломатия заслуженно не снискала себе лавров во время Мировой войны и подготовки Версальского мира, дуче все же не довелось испытывать мучений, подобных тем, что выпадали на долю советских наркомов иностранных дел, вынужденных буквально «вытесывать» новых послов из «рабочей кости» или заслуженных партийных «товарищей».

Одним из первых распоряжений Муссолини в качестве министра иностранных дел был перевод министерства из прежнего здание в новое, единственным преимуществом которого был балкон с видом на городскую площадь. Оттуда он будет с нескрываемым удовольствием разъяснять римской толпе внешнюю политику страны – пожалуй, самая интересная для него тема. И это неудивительно – итальянцы издавна славились своим дипломатическим искусством, отчасти компенсирующим государствам Апеннинского полуострова их военную слабость. Коварство итальянских правителей, с младых ногтей учившихся ориентироваться в хитросплетениях политических интриг, было хорошо известно в мире. Дипломат, мыслитель, философ и политический деятель эпохи Возрождения Никколо Макиавелли вызвал в свое время настоящий переполох своей книгой «Государь» – в основу текста были положены принципы итальянской политики того периода. Если на родине автора его труд не вызвал особого резонанса (именно в силу своей «очевидности»), то в остальной Европе, малоискушенной в этой области, она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Спустя 200 лет после опубликования интерес к «Государю» не ослабел. Король Пруссии Фридрих II Великий, и сам не чуждый макиавеллизма во внешней политике, счел необходимым написать собственную книгу, в которой попытался «уничтожить, вооружившись разумом и справедливостью» заложенные в труде выдающегося флорентийца принципы. Время показало, что король-философ не слишком преуспел в своей попытке и Макиавелли по-прежнему актуален.

Перед какими же вызовами на международной арене стояла Италия первых лет «фашистской эры»? Общая ситуация выглядела вроде бы неплохо: несмотря на не слишком удачный для Италии исход мирных переговоров, она, бесспорно, была среди победителей в Мировой войне. Давние дружеские связи с Великобританией, несколько расстроенные из-за презрительного отношения английских дипломатов к «итальянскому шантажу» в Версале, все же продолжали оставаться основой европейской политики Рима, а Лондон, в свою очередь, рассматривал тогда Италию в качестве определенного противовеса нарождающейся французской гегемонии в Европе.

Австро-Венгерской империи более не существовало, и Вена, столетиями вершившая судьбы итальянских государств, отныне, обезоруженная победителями, была беспомощна. Более того, логика политической борьбы подталкивала руководителей Австрии к союзу с Италией, но уже в качестве младшего партнера – прежде о таком раскладе сил между Веной и Римом итальянцы и не мечтали.

Погибло и Османское государство, что открывало перед итальянской политикой новые возможности на Балканах и Средиземноморье. У Италии появились и новые потенциальные союзники – католическая Польша и «латинская сестра по крови» Румыния.

Обнаружились, однако, и новые соперники. Сербы, получившие за стойко перенесенные ими в войну тяготы собственную «мини-империю» в виде Королевства Югославии (в нее, кроме Сербии, вошли земли Хорватии, Словении, Боснии и Герцеговины, Далмации и Черногории), претендовали теперь на роль главного балканского государства, опираясь в этом на французскую поддержку. Греки, «по-дружески» оккупированные войсками Антанты в минувшую войну, также получили в награду от победивших союзников ряд новых территорий, обещанных когда-то итальянцам для «стимуляции» их боевого духа и скорейшего объявления войны Вене.

Не были разрешены франко-итальянские противоречия в африканских колониях и в Европе. Не забыл Муссолини и о нереализованных британских колониальных посулах в Африке. Кроме того, фашистская Италия продолжала находиться во враждебных отношениях с поверженной Германией – итальянский воинский контингент даже отправился на Рейн в составе оккупационных союзных войск.

Как и во многом другом, до прихода к власти у фашистов не было детальной внешнеполитической программы, но имелся вполне определенный «настрой». Прежняя Италия, с ее «дипломатией крохоборов», должна была стать достоянием прошлого. Фашистская Италия претендовала на гораздо большее, нежели жалкие клочки Балкан или несколько сотен километров африканских пустынь. Дух борьбы и насилия, культивируемый в «движении», неизбежно должен был отразиться на внешнеполитических ориентирах фашизма – так оно и произошло. В скором будущем, считали Муссолини и его партийные соратники, Италия неизбежно будет вести борьбу за первенство в Средиземном море, на Балканах и в Африке. А пока – что ж, во внешней политике фашистский лидер демонстрирует тот же прагматизм и оппортунистический подход, что и в экономических вопросах.

Интерес, проявляемый Муссолини к европейской политике, подтверждается хотя бы тем фактом, что за несколько оставшихся до конца 1922 года месяцев он дважды покидал Италию, уезжая на межсоюзные конференции в Швейцарию и Англию. Это стало для молодого политика своеобразной пробой сил, экзаменом на зрелость. Муссолини сделал все, чтобы не провалиться, не опозориться на глазах у рафинированных европейских политиков. Он безропотно внимал советам своих помощников, меняя свое небрежное отношение к собственному внешнему виду. В 30-е годы он будет щеголять почти исключительно в военной форме, но пока что Муссолини приходилось идти на личные жертвы ради успехов итальянской дипломатии.

Зато он проявил характер в другом, сразу же дав понять, что новый премьер Италии не станет пасовать перед авторитетом своих европейских коллег. Продемонстрировано это было довольно прямолинейно, но, как известно, победителей не судят, хотя небольшой дипломатической скандал все-таки случился. Рассчитывавшие найти своего итальянского союзника там, где они заранее договорились, французский премьер Раймон Пуанкаре и британский министр иностранных дел лорд Керзон битый час прождали его в вагоне, пока не получили телеграмму, в которой Муссолини не без ехидства сообщал, что ожидает их в другом месте. Хладнокровный британец надменно промолчал, а пылкий француз громогласно и совсем не дипломатично высказался в адрес итальянского коллеги, но ехать все равно пришлось: нельзя было раскалывать союзный дипломатический фронт накануне переговоров с турками.

Исполнив этот демонстративный трюк для публики и газет, Муссолини несколько перегнул палку, слишком энергично потребовав передать Италии обещанное ей в 1915 году. Жесткий по натуре Керзон на уступки дуче не пошел, напротив – поймал его на слове и обострил ситуацию, фактически обозначив итальянскую позицию как вымогательство, – премьер-министра Италии он охарактеризовал как фигляра и жалкого клоуна. Сам же Муссолини, довольный достигнутым внешним успехом – как же, он ведь заставил «старших союзников» плясать под свою дудку! – предоставил своим дипломатам улаживать дело и отправился в Лондон.

Англия ему сразу и решительно не понравилась: туман, сырость и эти долговязые чопорные англичанки. С трудом удерживаясь от желания по привычке размочить хлеб в стакане или пытаясь вспомнить, каким именно столовым прибором нужно есть то или иное блюдо, Муссолини изнывал от тоски, сидя на конференции, посвященной непонятной, глубоко чуждой ему Германии и проблемам репараций. Три дня в Лондоне показались ему целой вечностью, и за время своего пребывания в английской столице он стал убежденным англофобом. Со временем эта фобия начнет оказывать все большее и очень опасное влияние на внешнюю политику Италии, но уже тогда Муссолини грозил «заносчивому Альбиону», якобы не желавшему учитывать итальянских интересов: «Мы изменим положение вещей… они придут еще ко мне, в Италию». Впоследствии «они» действительно пришли, но совсем не так, как рассчитывал дуче.

При этом если Муссолини нашел британский образ жизни нестерпимо скучным, а саму Великобританию очень негостеприимным местом, то по иронии судьбы именно англичане вошли в число наиболее стойких симпатиков фашизма и лично дуче за пределами Италии. Это было следствием давней традиции – островитяне симпатизировали итальянцам еще со времен Пальмерстона и Кавура, причем интерес английской аристократии к культуре и истории Апеннинского полуострова играл в этом не последнюю роль (схожим образом в орбиту британских симпатий попала в свое время и Греция, получившая немало дипломатических преференций благодаря ставшему вновь популярным эллинизму).

В то время как французы в основном лишь потешались над Муссолини, никогда не считая итальянцев и их нового лидера ровней себе, англичане видели в нем подлинного героя послевоенной Европы, человека из народа, сумевшего защитить нацию в критический момент и – щепотка британского снобизма – заставлявшего «ленивых, болтливых, несобранных и коррумпированных итальянцев» трудиться сообща. Пожалуй, Муссолини мог бы согласиться с оценкой своей деятельности на посту премьера, но он, к сожалению, никогда не верил в искренность симпатий английского общественного мнения, полагая все это недорого стоящим лицемерием.

Удивительно, что бывший журналист не считал поддержку британской прессы хоть сколько-нибудь полезной для Италии. Возможно, Муссолини не мог забыть о событиях 1914–15 гг., когда он вместе с итальянскими газетчиками на англо-французские деньги помогал втягивать Италию в Мировую войну. Славословия английских газет в его честь не произвели на дуче впечатления, хотя разницу между отношением английского и французского общества к «новой Италии» можно оценить хотя бы по тому факту, что в Англии первые фашисты появились уже в начале 30-х годов, тогда как во Франции подобные движения возникли только после прихода Гитлера к власти. Судя по всему, латинских соседей достижения фашистской Италии не вдохновляли. Впрочем, французы были не единственными, кто относился к итальянскому лидеру с большой долей скептицизма, – те, кто сумел понаблюдать за Муссолини во время будничной работы международных конференций, а не на трибуне, находили его весьма дурно воспитанным, а его претензии на выдающийся интеллект – попросту смешными.

Американский писатель Эрнест Хемингуэй, находившийся тогда в Европе в качестве журналиста, оставил нам забавное наблюдение, которое хорошо передает характерную для Муссолини манеру саморекламы. Прибыв на пресс-конференцию, он, якобы всецело погрузившись в чтение какой-то чрезвычайно интересной книжки, напрочь «забыл» о собравшихся журналистах. Заинтересовавшись, напористый американец сумел рассмотреть, что же так увлекло итальянского премьера. Оказалось, Муссолини «читал» англо-французский словарь, к тому же лежащий перед ним вверх ногами! Чуть позже Хемингуэй даст Муссолини крайне уничижительную оценку, высмеяв «хмурый вид, знаменитую муссолиниевскую мрачность, которой в Италии подражает каждый 19-летний фашист» – разве будет по-настоящему смелый человек, задавался риторическим вопросом американец, играть на публику, постоянно демонстрируя отсутствие страха? Между прочим, у фашистского диктатора и американского писателя был в биографии один общий факт – оба в Первую мировую войну участвовали в боевых действиях на Итальянском фронте, и оба пострадали от миномета – только американского добровольца ранило австрийское оружие, а не осколки от разорвавшегося итальянского снаряда, как Муссолини.

И все же для того периода подобная критика была достаточно редким явлением – большинству европейцев, получавших информацию о новом лидере Италии из газет, он казался фигурой безусловно положительной. Политики или журналисты, подобно лорду Керзону или Хемингуэю, наблюдавшие дуче вблизи, были намного более сдержанны в своих оценках, поэтому симпатии английских газетчиков очень пригодились Муссолини следующим летом, в 1923 году, когда фашистская Италия впервые спровоцировала в Европе политический кризис.

Речь шла о «наследии османов», а конкретно – Додеканесских островах, где жили греки и где тогда располагался итальянский военный контингент. И Греция, и Италия апеллировали к англо-французам, в свое время пообещавшим отдать им эти территории, но теперь Лондон и Париж предполагали перепоручить решение этого спора Лиге Наций – организации, созданной после Первой мировой войны для мирного разрешения международных конфликтов. Если для греческого правительства такое развитие событий давало определенную надежду на успешный исход, то Муссолини сразу же занял непримиримую позицию: Италия готова разрешить этот спор только в переговорах с другими великими союзными державами, безо всякой Лиги. Ему претила сама мысль о том, что какое-нибудь «незначительное государство» вроде Люксембурга будет участвовать в определении итальянских границ.

Завязавшийся узел разрубила гибель нескольких итальянских офицеров на греко-албанской границе – находясь в составе специальной комиссии, они помогали определить ее контуры. Заказчики и исполнители убийства остались неизвестными, но случившееся развязало Муссолини руки. Греции был предъявлен очень жесткий ультиматум, принятие которого означало бы, что греки взяли на себя «моральную ответственность» за это преступление, а кроме того, итальянцы потребовали большую финансовую компенсацию. Афины попытались было потянуть время, но в Риме полюбовное согласие и не предусматривалось – в море уже вышел итальянский флот. Италии нужен был повод – и она его получила.

«Удар возмездия» нанесли по острову Корфу. После того как греческий гарнизон, состоящий всего из сотни плохо вооруженных солдат, отказался спускать флаг над крепостью, начался обстрел из корабельных орудий. В глазах мировой общественности итальянцам очень повредило то обстоятельство, что за крепостными стенами укрывалось много беженцев. Это были жертвы недавно закончившейся греко-турецкой войны, а также армянские сироты, оставшиеся без родителей после резни 1915 года, – в ходе обстрела многие из этих несчастных погибли. Тем не менее дело было сделано – после недолгого сопротивления остров оккупировали итальянские войска.

Муссолини объявил это залогом выполнения своих «справедливых требований» и принялся ожидать реакции европейских держав.

Французы, достаточно равнодушные к судьбе проанглийской Греции, в целом отнеслись к случившемуся спокойно, а вот в Лондоне были неприятно удивлены. О войне, разумеется, речь не шла, но надо же было как-то отреагировать на «брутальные действия» итальянцев! Быть может, санкциями или блокадой Корфу? Но тут зазвучали осторожные голоса, призывающие к благоразумию, – если заставить Муссолини отступить публично, то его правительство наверняка падет, а Италию захлестнет анархия. Тогда у союзников появятся проблемы посерьезнее. Это были рассуждения так называемой рутинной государственной мудрости, не способной заглянуть за горизонт. Выкажи тогда Англия и Франция решимость проучить зарвавшегося Муссолини, они избежали бы впоследствии многих трагических последствий.

Но в 1923 году обессилевшие в Мировой войне победители и без того уступили уже слишком многое в бывших Российской и Османской империях, Африке и Азии, продемонстрировав неспособность поддерживать новый мировой порядок. Столкнувшись с сонмом острейших проблем, Лондон и Париж были далеки от желания создавать себе новые, а потому одна только мысль, что им придется вмешиваться в итало-греческий конфликт, уже останавливала их от любого энергичного шага.

Да и стоило ли «антагонизировать» все еще «союзную» Италию? Для Лондона, не желавшего превращения Европы в союз профранцузских государств, Рим являлся намного более значимымсоюзником, нежели греки, а введение санкций представлялось нецелесообразным – британские товары на итальянском рынке заменил бы кто-нибудь менее щепетильный. В итоге англичане предпочли пожертвовать греческими интересами и надавили на слабейшего, заставив Афины принять итальянские требования. И Греция покорилась: Корфу итальянцы оставили, но Додеканесские острова перешли к Италии.

Муссолини торжествовал. Он показал итальянской нации: во внешних делах ее лидер столь же решителен и успешен, что и во внутренних. Его нервы оказались крепче, и он победил, добившись желаемого. Дуче повел себя «недипломатично», но выиграл, а надежды многих на то, что Лига Наций станет мировым форумом для бескровного разрешения вооруженных конфликтов, подверглись жестокому испытанию.

Была ли его неуступчивость блефом? Несомненно, ибо Муссолини не мог не знать, насколько слаб итальянский флот по сравнению с военно-морскими армадами британцев и французов. Он сознательно рисковал, понимая, какими высокими были для него ставки, но в то же время игра «на обострение» не удалась бы ему без веры в собственную силу несгибаемого национального лидера.

Скептики в Италии были посрамлены, а Муссолини ощутил вкус победы, значительно повысившей его самооценку. В Англии на это дипломатическое поражение одинаково отреагировали два совершенно разных человека: Уинстон Черчилль в приватной беседе назвал дуче свиньей, а будущий лидер британских фашистов Освальд Мосли в знак протеста вышел из консервативной партии, посчитав занятую британским правительством позицию попросту жалкой. Так оно и было, хотя сменившие консервативное правительство лейбористы пошли еще дальше и наконец-то передали итальянцам обещанные африканские территории на границе с Эфиопией.

«Победа на Корфу» подняла престиж итальянского правительства в Европе – вслед за Грецией и Югославия поспешила урегулировать свои территориальные споры с Римом. В начале 1924 года между обеими странами был заключен договор о «сердечном сотрудничестве», согласно которому злополучный Фиуме все-таки отошел Италии. Это стало еще одним наглядным подтверждением того, что мир готов был считаться только с сильным.

И все же, несмотря на продемонстрированную готовность открыть огонь, в целом тогдашняя внешняя политика Муссолини продолжала оставаться вполне умеренной. Неистовый противник «красных» одним из первых признал «государство рабочих и крестьян», заключив в 1924 году договор с СССР. Муссолини, который терпеть не мог Швейцарию и ее жителей, торжественно заявил, что у Италии нет никаких претензий к горной республике. В будущем он поставит перед своими легионами задачу покончить с швейцарским «псевдонейтралитетом», а пока удовлетворенные достигнутой внутренней стабильностью Италии и «взвешенной дипломатией» Муссолини англичане и американцы с готовностью пересмотрели проблему итальянского внешнего долга – и пошли на значительные уступки в вопросах общей суммы и условий его выплаты. Лондон был доволен и тем, что Италия не вошла в систему союзов, выстраиваемую французами в Европе, – определенное охлаждение между Парижем и Римом было англичанам только на руку. Британцев успокаивала и неизменно холодная, если не откровенно враждебная позиция Италии по отношению к побежденной в Мировой войне Германии. Нисколько не опасаясь тогда «германских варваров», в 1926 году Муссолини позволил себе резкие высказывания в адрес всех немцев – это было ответом на поднимаемый в Германии и Австрии вопрос о несправедливых границах и протестах тирольских жителей против новых итальянских властей. Дуче не только пригрозил военной интервенцией, но и высмеял нелепый внешний вид немецких туристов в Италии, с их «смехотворными» шортами и шляпами. Эта, в общем-то, довольно грубая колкость была адресована в большей степени домашнему слушателю, но сыграла свою роль на международной арене: при Муссолини, решили многие, германо-итальянские отношения будут оставаться плохими.

Подытоживая первые успехи своей дипломатии, премьер призвал соотечественников не бояться возможности «коротких периодов изоляции» страны, если они будут окупаться дальнейшими успехами. Прежние политики не сумели заполучить вожделенное Фиуме даже после участия в Мировой войне, а он, Муссолини, сумел добиться своего благодаря решимости. Отсюда вывод – Италии «необходимо иметь армию, флот, авиацию». И как можно более мощные, ведь XX век должен стать «веком итальянского господства». Пройдет всего несколько лет, и, выступая в парламенте весной 1927 года, Муссолини выскажется по этому поводу без обиняков:

«Первый наш долг – увеличить наши вооруженные силы. Мы должны быть готовыми к определенному времени мобилизовать 5 миллионов человек и иметь возможность их вооружить. Мы должны увеличить наш флот и так усилить наши военно-воздушные силы, чтобы шум их моторов сделал неслышным всякий другой шум и чтобы их тень закрыла собой солнце над итальянской землей».

…

Тем не менее активная дипломатическая деятельность в те годы была для Муссолини делом второстепенным по сравнению с политической борьбой, развернувшейся в самой Италии. Придя к власти, фашисты не собирались закрепляться на уже завоеванных позициях, они жаждали окончательно подавить любую левую оппозицию. Хотя формально Коммунистическая партия Италии не была запрещена, ее лишили всякой возможности для легальной работы, полностью уничтожив партийную инфраструктуру. Если депутаты-коммунисты еще продолжали появляться в парламенте, защищенные своей неприкосновенностью, то у их избирателей таковой не имелось. Рядовые коммунисты быстро осознали, что между Муссолини – фашистским вождем и Муссолини-премьером нет никакой разницы: чернорубашечники занимались травлей своих врагов с не меньшей интенсивностью, чем прежде. Нападали не только на членов левых партий, доставалось и «политическим католикам» (то бишь сторонникам римских пап, все еще не уладивших разногласий Святого Престола с итальянским государством), и профсоюзным социал-демократам.

Об арестах или убийствах, тем более массовых, речь пока не шла – «всего лишь» десятки убитых за первые несколько лет правительства Муссолини. В основном насилие со стороны фашистов «ограничивалось» побоями и демонстративными унижениями отдельных представителей политических противников, ну а если кто-то немного «переусердствовал» – ну что ж… Таковы издержки борьбы за «умиротворение Италии». Разве социалисты действовали иначе? Теперь пришел их черед расплачиваться, и это совершенно справедливо, полагали в фашистской партии. Сам Муссолини публично никогда не призывал нападать, а тем более убивать «врагов партии», но его участие в организации этих кампаний насилия и запугивания ни для кого не было секретом.

Дело здесь не только в известной логике политического противостояния, но и в личности самого Муссолини. Критики, тем более открытой, он не терпел никогда, рассматривая ее как сопротивление и саботаж – реформы его правительства, угрожающе повторял дуче, не будут тормозиться из-за недовольства горстки недовольных оппозиционеров.

Хотя процесс создания классического фашистского государства постепенно набирал обороты с того дня, как Муссолини вступил в должность премьер-министра, он рассчитывал, что переход от временной диктатуры к постоянной можно осуществить при согласии большинства политических движений Италии. В конце концов, разве не к «общенациональному единению» сводилась вся доктрина фашизма? О тотальном подавлении инакомыслия еще не говорили вслух, но фашистское наступление на свободу печати продолжалось ежедневно с неослабевающим упорством. Еще в день своего триумфального отъезда в Рим Муссолини приказал в очередной раз разгромить редакцию Avanti! опасаясь того, что популярное левое издание послужит средством консолидации его противников. Уж он-то знал, на что способна газета в умелых руках.

Как только Муссолини возглавил правительство, то немедленно пообещал «блюсти свободу печати, поскольку печать окажется достойной свободы», но вскоре выяснилось, что печать «не оправдала» надежд премьера. Что ж, теперь к своим прежним незаконным (разгром и поджог редакций) фашисты могли присовокупить официальные методы борьбы, получив возможность попросту закрыть любую газету после двух предупреждений. Достаточно было неугодному изданию несколько раз опубликовать «лживые сведения» или «тревожные слухи», как оно немедленно подвергалось преследованию. Вскоре издателям и редакторам пришлось выбирать между очень умеренной критикой и самой возможностью продолжать работу: для большинства решение было очевидным. Намного труднее было справиться с иностранными корреспондентами, но для наиболее «ретивых писак» вполне подходили и хорошо проверенные старые средства: многие европейские журналисты вскоре прочувствовали на себе то же, что итальянские противники фашизма. Чернорубашечники жестоко избили нескольких иностранцев, а полиция, разумеется, так и не смогла установить личности нападавших. Тех европейских журналистов, кто не рисковал выезжать за пределы Рима или других крупных городов, вполне официально высылали по решению суда, других же попросту купили. Не прошло и года с того момента, как Муссолини стал премьером, а его противникам уже приходилось довольствоваться эвфемизмами и иносказаниями, не имея возможности открыто критиковать новый режим.