Закономерности и метаморфозы этногенеза. Пять очерков о закономерностях взросления народов
Взрослеющий чеченский этнос для своего успешного развития нуждался в материальных ресурсах. И если равнинная часть этноса способна была пополнять эти ресурсы во многом благодаря успешному ведению разнообразного хозяйства, то горская часть этноса, максимально ограниченная в смысле хозяйственного развития, могла пополнять эти ресурсы до минимально потребных только с помощью военных набегов на соседей. Таким образом угонялся скот – особо ценный показатель благополучия, захватывалось различное имущество, а, с какого-то времени, в полон, в рабство, забирались и люди (как только они приобрели в глазах чеченцев товарную ценность). Лаудаев говорит, что обычай брать в полон людей чеченцы переняли у абыхов [18, с.26], но, думается, что многие соседствующие с чеченскими племенами народы, в том числе и казаки, использовали пленных в качестве товара, и были не меньшим примером для молодого чеченского этноса в этом деле.
Чаще всего, маршруты набегов пролегали через зону расселения равнинных (мирных) чеченцев, и последние, в силу незыблемых родовых обычаев, вынуждены были давать приют своим горским сородичам, идущим за барантой, как тогда назывался угон скота, а на обратном пути укрывать их от преследователей, нередко, против своей воли. А это сильно осложняло нормальное течение хозяйственной деятельности. Русские, зная о многочисленности подобных фактов, были настроены крайне подозрительно, и даже враждебно, к, казалось бы, мирным своим соседям. С их стороны постоянно слышались упрёки в адрес плоскостных чеченцев в нарушении взаимных обязательств (а таковые постоянно брались клятвенно и чеченцами и русскими) по поддержанию мира в полосе соприкосновения их земельных и иных хозяйственных интересов [18, с.7—8; 19, с.315].
С другой стороны, горские (немирные) чеченцы и, нередко, две-три горячие головы из среды их равнинных сородичей, постоянно провоцировали мирных (и преднамеренно, и не преднамеренно) на нарушение этих обязательств перед русскими, эксплуатируя древние обычаи к своей собственной выгоде, но, очевидно, не к ближайшей выгоде своих равнинных сородичей. Равнинные тейпы, таким образом, находились под постоянным давлением с двух сторон, в чём они совершенно не были заинтересованы, так как это сопровождалось чрезмерными, если не сказать, смертельными, неудобствами. Ермолов – очередной и наиболее известный наместник царя на Кавказе – писал, что старейшины чеченских притеречных селений, «приезжая нередко в лагерь, уверяли в стараниях своих наклонить народ к жизни покойной» [13, с.304] …,«что в совещаниях их всегда находились люди нам приверженные, и от них обстоятельно знали мы, что известные из разбойников… возмущали прочих, что многие из селений, по связям родства с ними, взяли их сторону…» [13, с.305].
Из всего этого мы видим, как древние родовые установления встают на пути новых хозяйственных отношений и начинают мешать их развитию. Здесь это обнаруживается с неожиданной, но только на первый взгляд, стороны, когда единый этнос волею обстоятельств экономически (а, следовательно, и во всех других отношениях) разделён на менее развитую и более развитую части, и менее развитая заставляет более развитую использовать единые и для тех и для других обычаи и традиции против экономических интересов последней. И понимание этого факта приводит к росту противоречий между горскими и равнинными чеченцами, и заставляет равнинные тейпы под разными предлогами искать выход из сложившейся ситуации, вплоть до вооружённого противостояния (часто вполне обоснованного) своим горским сородичам. Решающая роль экономического фактора в этом процессе очевидна. Но также очевидна и роль фактора ландшафтного, который очень серьёзно влияет на процессы этнического развития, формируя по-разному представителей одного и того же этноса (нередко, это приводит к появлению родственных, но достаточно далёких друг от друга этносов, бывших когда-то этносом единым). Конечно, кровавые стычки постоянно случались между разными тейпами и раньше, в том числе и на почве территориально-хозяйственных разногласий, а также по причине всякого рода кровных обид. Но очень характерно на этом фоне звучит свидетельство генерала Ермолова:
«ещё не было примера, чтобы кто заставить мог чеченцев употреблять оружие против своих единоземцев, но уже сделан первый к тому шаг…» [13, с.322].
«Вместо дани постановлено по наряду начальников высылать на службу людей с собственным вооружением» [13, с.322].
«Прекраснейшие земли, коими они пользуются, и боязнь с потерею их подвергнуться бедности, … вынуждает со стороны их сие повиновение» [13, с.322].
Напомним, что всё, происходящее, казалось бы, в рамках сознательной деятельности – естественный процесс. И здесь уместно обратить внимание на роль сознательного и подсознательного в этногенезе. Этот процесс хоть и имеет общую направленность, но довольно извилист и скачкообразен, а вся разумная деятельность отдельных членов этноса всегда лежит в рамках неизбежных закономерностей этногенеза.
Подчас, отношения между плоскостными чеченцами и русскими накалялись настолько, (и здесь инициатива принадлежала в равной степени и тем и другим), что равнинные тейпы объединялись с горскими для совместного противостояния русским. А, подчас, горские чеченцы так допекали равнинных, что те совместно с русскими выступали против своих горских сородичей. Царское правительство видело эти противоречия, но пользовалось ими очень неумело и непоследовательно (если эти термины вообще применимы к понятию «этногенез»). Так, во времена Ермолова, проявлявшего крайнюю неумолимость по отношению к немирным горским чеченцам, воинские отряды равнинных (мирных) чеченцев входили в состав русских войск и, в ряде случаев, проявили себя самым активным образом. Вот некоторые из примеров, приведённых Ермоловым:
«…Казаки наши и чеченцы заняли дороги, и потому они /горские чеченцы/ не успели прийти вовремя» [13, с.424].
«Чеченская конница отпущена на праздник байрам. Она служила с отличным усердием…» [13, с.424].
«…Приказано было 500 казакам и 100 отборным чеченцам собраться у Наура… и напасть на селения карабулацкие, дабы отогнать скот» [13, с.426].
10. Объективные и субъективные факторы чеченского единения
Но уже энергичная деятельность Шамиля привела к тому, что всё чеченское общество воевало (на определённом этапе Кавказской войны), сопротивляясь русской военной экспансии. Меры, предпринимаемые для этого Шамилем, были весьма суровыми. С одной стороны, неблагоразумные действия русских войск заставляли бежать в горы жителей равнинных чеченских селений [7, с.314], но, главным образом, в горы их переселял насильно сам Шамиль [7, с.214,226]. Мужчинам этих родов, не говоря уже о других причинах, приходилось воевать на стороне Шамиля, хотели они этого или не хотели, так как от воли Шамиля зависела жизнь их семейств.
Итак, уже в XVII-ом веке, Россия, в ходе естественного продвижения на юг, столкнулась с таким же естественным стремлением Турции и Ирана к продвижению на север. Зоной столкновения были Северное Причерноморье, Северный Кавказ и Закавказье. В эту борьбу, естественно, не могли не вовлекаться многочисленные народы Северного Кавказа, независимо от уровня их общественного развития. Был вовлечён в эти войны и народ Чечни, причём, самым активным образом. И самым активным образом эти войны отразились на этногенезе чеченцев.
Военные события XVIII-го века на Кавказе, события Кавказской войны 1817—1864 годов хорошо известны. Понятен справедливый характер войны со стороны горских народов, захватнический характер этой войны со стороны Российской империи. Одновременно, диалектически мыслящему аналитику очевидна Божественная предопределённость происходящих исторических событий, иными словами, их естественное происхождение в соответствии с Божественными законами развития живой природы, то есть, неминуемость всего происходящего.
Говоря об ударах извне по родовому укладу чеченцев, думается, что одним из наиболее сильных потрясений, пережитых чеченским обществом, было принятие ислама – могучего фактора, цементирующего разрозненные части этноса постепенно и неуклонно. Вместо языческих верований, характерных для периода родоплеменных отношений, а, точнее, рядом с ними, стала вера в Единого Бога – Творца всего сущего на земле, характерная для периода феодальной государственности. Едва ли приход новой веры был совершенно безболезненным, тем не менее, какого-либо решающего влияния на уклад чеченской жизни в момент своих первых побед он не оказал, что свидетельствует о некоторой декоративности (в тот период) новой веры для основной массы населения Чечни. И всё же, первое государственное образование, в которое вошла Чечня и некоторые горские народы Северного Кавказа, было создаваемо имамом Шамилем под лозунгом борьбы с неверными. Почему? И почему это было важно для чеченских племён? А потому, что «религия… снабдила /их/ недостающим идеалом – лозунгом борьбы против неверных и тем самым дала ей дополнительный морально-психологический импульс»» [2, с.584].
Кстати, в Библии – особенно в Ветхом Завете – не меньше, чем в Коране примеров нетерпимого отношения к иноверцам (хотя и там и там есть немало примеров милосердия и терпимости), и христианская церковь именно в таких высказываниях находила оправдание многим своим жестокостям в средние века, тогда, когда ислам демонстрировал куда большую веротерпимость, чем христианство. Возьмём период реконкисты в Испании, где мы наблюдаем мудрую веротерпимость исламских правителей-арабов (во всяком случае, большинства из них) и неистовое неприятие других верований испанскими королями – освободителями [16, с.122]. Самые жестокие положения христианской веры были востребованы как важнейшее оружие в борьбе за освобождение Испании от арабских завоевателей. Реконкиста длилась без малого 800 лет, и многовековая инерция фанатизма стала, в конце концов, одной из причин, приведших Испанию в состояние глубочайшего экономического и нравственного упадка. Насколько велик был религиозный подъём и патриотический порыв в годы Реконкисты, настолько глубоко было нравственное падение общества во времена инквизиции, и настолько жесток был последовавший за этим удар экономического паралича, постигший христианскую Испанию.
Вспомним период католических крестовых походов на Ближний Восток. Период этот теснейшим образом связан с процессом становления западноевропейских государств, процессом формирования единых этносов в рамках этих государств. Первые крестовые походы отмечены крайней степенью жестокости христиан по отношению к мусульманам [6, с.94; 23, с.288, 291]. В последующих походах, с угасанием религиозного пыла воинов-паломников, значительно понизилась и степень жестокости к иноверцам, особенно с появлением на Святой Земле небольших христианских государств-феодальных монархий, нуждающихся в мирном сосуществовании с соседними мусульманскими государствами.
Всё это подтверждает тот факт, что религиозная нетерпимость напрямую связана с этногенезом в тех его фазах, когда возникает необходимость оправдания территориально-хозяйственной экспансии, единственно позволяющей этносу дальнейшее развитие. В такой же мере и веротерпимость связана с конкретными фазами этногенеза, когда этнос обустраивает себя изнутри, в том числе, и после какого-либо территориального приобретения, сопровождаемого, нередко, структурными общественно-политическими изменениями. Это период, когда межконфессиональные распри ничего, кроме вреда, этносу принести не могут, и инстинкт самосохранения диктует ему, через волю его мудрых лидеров, необходимость внутриэтнического (как и межэтнического) умиротворения.
Таким образом, ислам, в догматике которого имеется немало положений о необходимости и благости борьбы с неверными (а таковыми были русские, ставшие препятствием на пути развития чеченского этноса), положительно оценивающий и поощряющий факт военной добычи, пришёлся весьма кстати тогдашнему чеченскому обществу. Потому что, именно благодаря этим своим сторонам, он снимал многие моральные вопросы, многие нравственные обязательства, которыми так или иначе были связаны чеченцы с русскими, когда чеченцы были язычниками. Не будучи мусульманами, русские становились для чеченцев-мусульман не просто равнозначными противниками, а некими существами, с которыми нет особой нужды церемониться. И если в языческие времена строгий кодекс горской чести в значительной степени распространялся и на русских поселенцев, то теперь все, или многие, его ограничения, сдерживающие территориально-хозяйственную экспансию чеченского этноса в сторону русских посёлков и хуторов, снимались окончательно. В своём блестящем труде «Кавказская война» выдающиеся исследователи и глубокие знатоки истории кавказских народов М. М. Блиев и В. В. Дегоев пишут:
«…до принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей, это даёт основание говорить о хронологическом совпадении роста набеговой системы у вейнахов с распространением ислама в XVII – и особенно в XVIII в.» [2, с.130].
Таким образом, «чеченское общество, охваченное социальными противоречиями, набеговой системой, было вполне подготовлено к восприятию мира через призму исламских догм, где главное – это состояние непрерывной борьбы между мусульманами и неверными» [2, с.130].
«Особенно популярными среди чеченских баяччи были положения из китабул-джихада, согласно которым война поощрялась ещё и ради добычи. Более того, шариат точно определял порядок распределения этой добычи, куда входило всё, в том числе земля, отнятая у неверных. /…/ В Чечне, где в XVIII веке ислам не пустил ещё глубокие корни, в первую очередь воспринимались наиболее агрессивные установки ислама и в значительно меньшей степени – то, что составляло собственно веру» [2, с.130].
Таким образом, если в языческую эпоху какие-то мотивы, сдерживающие захват чеченцами русских хуторов, существовали, то теперь конкретные и ясные догматы новой религии давали возможность, совершенно не мучаясь совестью, нападать на русские поселения, отгонять скот, отымать имущество и разорять имение хуторян.
И здесь нам ещё раз хочется подчеркнуть, что в этом процессе не было и не могло быть каких-либо преднамеренно разработанных схем. Все эти события, в том числе и принятие ислама, связаны с естественным развитием чеченского общества (по воле Божьей), которое, взрослея, уже не могло оставаться ни в рамках прежних норм морали, ни в ставших тесными территориальных пределах прежнего обитания. И это же предопределило переход настроений чеченского общества по отношению к русским от вполне лояльного и терпимого к непримиримо враждебному. Осознание того, что новая вера становится важнейшим подспорьем, могучим, хорошо понятным внешне, стимулом борьбы за своё существование, пришло не сразу, а через многие сомнения, колебания и очевидное во многих случаях сопротивление требованиям новой веры. В частности, исследуя вопрос распространения ислама среди чеченцев и ингушей, ингушский учёный Ибрахим Дахкильгов пишет:
«Приход на смену традиционному язычеству монотеистической религии… естественно был сопряжён с рядом трудностей. Привычные воззрения на мир, бытовые устои, духовная культура – всё должно было подвергнуться где-то коренным изменениям, а где-то приспособиться к новой религии. Понятно, что формальное принятие ислама на первых порах ещё не означало его укоренения» [12, с.256].
Дахкильгов указывает, что по свидетельствам этнографов ещё в середине XIX-го века:
«…в сознании чеченцев и ингушей было относительное равновесие между тремя религиями: языческой, христианской и мусульманской» [12 с.256].
Прекрасно знавший предмет своего исследования У. Лаудаев писал, что «языческие верования чеченцев смешались с мусульманскими верованиями, почему весьма трудно отделить одни от других» [18 с.53].
О том, что ислам утверждался среди чеченцев не только горячими проповедями, но и кровью, свидетельствует одно из народных преданий о первом проповеднике ислама в Чечне Термаоле, приводимое Лаудаевым. Своё искусство убеждения Термаол активно поддерживал беспощадным уничтожением тысяч чеченцев, противящихся принятию ислама. Предание гласит, что однажды он в один день расправился с тремя тысячами язычников [18, с.54].
Но как мы уже говорили, не столько горячие проповеди, не столько насилие над сторонниками языческого культа привели Чечню довольно быстро к исламу, сколько мало осознаваемая тогда ЕСТЕСТВЕННАЯ потребность развивающегося этноса получить идеологическое обоснование своей хозяйственной и, соответственно, военной экспансии, которая могла осуществляться только в сторону равнины, в сторону плодородных земель, которые к этому времени в некоторой степени были освоены русскими поселенцами. Именно эта ПОДСОЗНАТЕЛЬНАЯ ЕСТЕСТВЕННАЯ ПОТРЕБНОСТЬ, помноженная во времена Шейха-Мансура на его подвижническую деятельность (последняя четверть XVIII-го столетия), и на усилия таких выдающихся военных предводителей, политических деятелей и религиозных лидеров как имамы Гази-Магомед, Гамзат-бек и, наконец, Шамиль, сделали подавляющее число чеченцев приверженцами ислама. Во многом благодаря деятельности этих лидеров, чеченцы усвоили «если не чистоту самого учения, то, по крайней мере, строгое следование его наружным обрядам» – писал русский этнограф А. П. Иванов [15, с.7].
Но и Шамилю ещё приходилось насилием склонять некоторые чеченские роды к исламу. Так, всё тот же А. П. Иванов, рассказывая об акинцах, бывших некогда христианами, подчёркивает, что «верховная цензура Шамиля… следившего за чистотой ислама так строго, что всякое проявление идеи, противной его догматам, наказывалось беспощадной смертью – всё это не могло не отразиться на акинцах и не стереть у них всякие следы христианских верований» [15, с.6].
И, тем не менее, созданное Шамилем государственное образование объективно всё ещё напоминало собой союз племён для решения военных проблем по защите независимости, то есть, по защите всё тех же древних родовых обычаев и традиций, прикрытых флёром ислама. Свидетельством тому может служить тот удивительный, на первый взгляд, факт, что даже Шамиль – свирепый разрушитель родового строя – вынужден был, будучи одновременно глубоким и очень тонким политиком, в создаваемый им на основе Шариата Кодекс, включить некоторые важные положения родового права, которое, в целом, беспощадно преследовал [17]. Именно период существования Кавказского имамата, совпавший со временем Кавказской войны, и даже обязанный своим появлением русской военной экспансии, является очередным периодом испытаний прочности родоплеменных отношений в чеченском обществе того времени. Думается, что итогом такого активного взаимодействия чеченского этноса с внешним миром, каким была Кавказская война, стало не столько расшатывание традиционных устоев, сколько их, в определённом смысле, укрепление. И именно в результате поражения, так как, окажись война успешной для Шамиля, он, скорее всего, продолжил бы строить государство, что неминуемо и скоро разрушило бы традиционный родовой уклад. При этом, внутреннее сопротивление нововведениям было бы, возможно, незначительным в силу колоссального авторитета Шамиля и наличия постоянной военной угрозы извне.
11. Непреодолимая преграда на пути строительства Кавказского имамата
Но в сложившихся обстоятельствах совершенно очевидно, что победу русских войск в Кавказской войне обеспечили, главным образом, невероятные внутренние напряжения, возникшие в Кавказском имамате из-за титанических усилий Шамиля по разрушению родовой общины как основного препятствия на пути формирования государства. Роль же непосредственных разрушителей родоплеменных отношений, как мы уже говорили, всегда играют люди, сознательно порвавшие связь с родовой общиной и отрекшиеся от патриархальных традиций и обычаев, или же пришельцы, никогда и ничем с местной общиной не связанные и совершенно от неё не зависящие. Именно такими людьми были мюриды Шамиля, мухаджиры, а также значительное число дезертировавших из русской армии солдат и даже офицеров [7, с.73].
Эти-то люди и были непосредственными исполнителями грандиозных замыслов Шамиля на поприще государственного строительства. Он вёл, без преувеличения, яростную войну с патриархальными обычаями, без которых невозможно было представить существование традиционной чеченской среды [17; 22, с.46].
Так Кодекс Шамиля категорически отвергал почти все положения Адатов – свода патриархальных законов – по которым разбирались в прежние времена все судебные дела чеченцев. Сам Кодекс, основанный на Шариате, был чрезвычайно суров и наказывал смертной казнью: за участие или соучастие в акте кровной мести; за изготовление фальшивых денег – русских ли, турецких ли; за любое преступление, совершённое в пьяном виде; за трижды совершённое воровство. Неповиновение имаму, наибу и прочим чиновным людям каралось смертью страшной и без промедления [22,с.45—46].
Всё это в корне противоречило ментальности подавляющего большинства чеченцев. Их психология, их общинное сознание (как самые консервативные элементы человеческого бытия) по определению не могли не сопротивляться обрушившимся на них нововведениям. Отсюда ни один из выездов Шамиля не обходился без участия в нём палача. Увы, выбора у Шамиля не было. Чтобы успешно строить государство, надо было решительно разрушать родоплеменные отношения. К разочарованию Шамиля энергия этого разрушения так и не смогла выплеснуться наружу, что позволило бы имамату развиваться более-менее устойчиво. Наоборот, эта энергия, заблокированная в пределах имамата, его же и уничтожила, немало поспособствовав победе и окончательному утверждению России на Северном Кавказе.
Так что, в конечном счёте, чеченское общество – оказавшись между молотом требований о лояльности российской короне, подкрепляемых непрерывным насилием со стороны русских войск, и наковальней ещё более разрушительных (в соответствии с их глубинной сущностью) преобразований, с максимальной жестокостью осуществляемых Шамилем – предпочло выбрать зло, которое на тот период времени реально оказалось меньшим [2, ч.3, гл.6].
Вопреки политическим и идеологическим установкам Шамиля, чеченский ЭТНОС сделал выбор, подчинившись требованиям русских и, таким образом, сохранил себя на этнической карте Северного Кавказа. У поднабравшихся опыта царских чиновников хватило здравого смысла не посягать на вековые устои чеченцев, а отказавшихся от сопротивления целенаправленно переселять на равнину, предоставляя возможность мирно трудиться (правда, в пределах досягаемости крепостных орудий) [22, с.76, 77].
В итоге, в последние годы войны, набирающий темпы процесс замирения, позволил царским властям сформировать немалое число отрядов чеченской милиции (и не только из числа равнинных жителей), активно воюющих на стороне русских войск [2, с.543].
Так инстинкт этнического самосохранения спас чеченцев как народ, и оставил им перспективу дальнейшего успешного этнического развития.
Таким образом, царское правительство фактом подавления национально-освободительного движения на Северном Кавказе резко застопорило процесс разрушения родоплеменных отношений, прервав, тем самым (возможно, лучше сказать: резко затормозив) тенденцию к формированию элементов государственности в чеченском обществе. Но отнюдь не подавив процесс хозяйственно-территориальной экспансии чеченского этноса на равнину, который удержать было невозможно, но который приобретал на этом этапе, регулируемый характер, так как уже в конце войны царское правительство начало активно переселять тысячи и тысячи чеченцев с гор на плодородную равнину, в окрестности крепостей Грозная, Бурная и др.) В итоге, завернувшись в кокон патриархальных отношений – своеобразной формы защиты национальной самобытности, своеобразной формы культурной независимости, так как царское правительство не вмешивалось во внутренние дела тейпов и в отношения тейпов между собой – чеченское общество просуществовало до 1917 года.
12. Истинные итоги Кавказской войны через призму этноразвития
Говоря об истинных итогах Кавказской войны 1817—1864 годов, как она отразилась на судьбах чеченского этноса и российского суперэтноса, мы, на уровне сознательного, то есть на уровне политических событий, констатируем поражение чеченского и других кавказских народов в национально-освободительной войне против Российской империи и, соответственно, победу в этой колониальной войне России. Но, рассуждая об итогах этой войны с позиций этногенеза (а сознательная сторона – лишь часть этого процесса, в целом, не зависящего от нашего сознания и развивающегося объективно, то есть, на основе всеобщих Богом нам данных законов), мы можем утверждать о несомненном успехе чеченского этноса, так как, по итогам войны, за чеченским этносом окончательно – не только де-факто, но и де-юре – были закреплены многие его территориальные приобретения, начиная с XVII-го и до середины XIX-го века. А это – то главное, что обеспечивало дальнейшее нормальное и успешное развитие этноса на многие годы вперёд. Таким образом, задача ресурсного обеспечения быстро растущего организма, каковым являлся чеченский этнос, была им же успешно и решена. Свою задачу также успешно решил в результате этой войны и российский суперэтнос. Он добился стабильности в этом важном ресурсообеспечивающем регионе, без чего его собственное развитие было бы также существенно ограничено, не говоря уже, в случае неуспеха, о дальнейших перспективах усиливающейся дестабилизации, чреватой разрушительными процессами для России, в целом.