Легкость взаимного молчания

1

Мы познакомились двадцать первого августа две тысячи пятого года, ровно в двадцать часов, тридцать минут и девять секунд. Я сидел в одиночестве за столиком у окна, в кафе со странным названием и с не менее странным интерьером. Стены, обитые деревянными рейками, изобиловали табличками с разнообразными фразами на испанском, итальянском, немецком, английском и французском языках. В одном из углов зала, рядом со старым зонтом, висели сильно поношенные бутсы; под ними была табличка с надписью «Diego». Видимо, все это должно было ассоциироваться с Диего Марадоной, однако маловероятно, что данная спортивная экипировка когда-то принадлежала знаменитому аргентинцу, иначе бы под ней красовалась огромная надпись золотыми буквами на белом фоне – «Diego Armando Maradona». Так мне хотелось тогда думать почему-то. Интерьер кафе давил своим уютом, причем давил так сильно, что я забыл с какими мыслями туда зашел.

На моем столе играл деревянными красками двойной виски; салфетка была исписана очередными рассуждениями. Помню, через пару недель, когда перебирал все свои записки на салфетках, я достал ее из бежевой коробки, положил перед собой и стал внимательно поедать мысли того вечера. Тогда я так и не решил, прав ли я. «Любовь может принести нам счастье? Настоящее, не иллюзорное. Мы рождаем любовь в себе или она рождает нас? Но что я знаю точно? Что еще? Не знаю. Хочу найти ответы на все эти вопросы».

В тот вечер, двадцать первого августа, я маленькими глотками допил первый двойной виски, заказал второй и взял еще одну салфетку. Погружаешь ее в свои глаза, а сам – уходишь с головой в ее. Два мира в один комок – и в наши ладони. Мы стоим в центре, а вокруг суета. Чувство времени объявляет омерту, священную клятву молчания. Зачем иногда говорить, когда есть легкость тишины? Молчанием добиться новых эмоций. Сарафан, солнце, смех. Мокрый песок. Успеть написать ее имя, пока волна не помешала, не смыла. Успел! Она рядом. Тоже успела! Бегом! Ветер и лучи солнца, светящие прямо в глаза. Кружиться! Теперь больше ветра. Такие смешные волосы на ветру.

«Я люблю тебя!».

Зачем я это написал, я решил сразу же после того, как закончил старательно выводить последнюю букву «я». Ну как же, были же еще знаки препинания в конце…

На улице пошел дождь. В дверях появилась девушка. Она была молода и стройна, со смешными мокрыми русыми волосами. На ней был желтый (я бы сказал, золотой) сарафан, вышитый узорами, которые я непременно бы рассмотрел внимательнее, но только в другой раз, но тогда этот мокрый сарафан обволок фигуру девушки. У меня участилось дыхание. Я допил одним глотком виски и повторил заказ. Девушка подошла к барной стойке, тоже попросила виски и, повернувшись, посмотрела на меня. Наши взгляды встретились так, как когда кто-то подглядывает, а его «засекают». Меня бросило в жар. Необходимо было сразу же отвести глаза в сторону, сделав вид, что это лишь совпадение. Но я застыл. Через несколько секунд я очнулся и перевел глаза на бутсы, висящие на стене. Это первое, что пришло мне в голову, после возвращения из глубины карих глаз девушки в желтом сарафане.

Диего Марадона родился тридцатого октября, одна тысяча девятьсот шестидесятого года, в городе Ланус, что в Аргентине. Первым его клубом был Архентинос Хуниорс, в котором он дебютировал в возрасте пятнадцати лет.

Я перевел взгляд с бутс на официантку, которая как раз принесла мне виски, затем опустил его вниз, в стол. Этих мгновений хватило, чтобы заметить, что девушка в желтом сарафане уже сидит за соседним столиком, лицом ко мне. Она курила и пила виски маленькими глотками, не сводя с меня глаз. Казалось, что она вовсе не пила, а смачивала алые губы. Дыхание и пульс участились еще больше. Мне хотелось подойти к незнакомке, но чувство страха, вдруг появившееся, не оставляло мне ни единого шанса это сделать. «Надо убежать. Как от всех прочих страхов. Сколько там стоил виски? Оставлю деньги и скроюсь, растворюсь в этом огромном-огромном городе». По моему лбу скатилась капля пота. Я провел ладонью, и она исчезла. Мне тогда хотелось проделать такой же трюк и с собой. «Если у меня получится, то это будет самый удивительный фокус в мире». Я провел ладонью по лбу еще раз, но со мной ничего не произошло – я не исчез. Вместо этого у меня вновь получилось проделать трюк с исчезновением капель холодного пота, которые продолжали образовываться на лбу. «Ничего не вышло. Так я и знал. Какие еще есть варианты, Артем?». Мои ноги не слушались меня. Они стали настолько тяжелыми, что мне не удавалось приподнять их даже на сантиметр. Я стал заложником взгляда незнакомки. Я чувствовал, как она выжигает узоры на моем лице. Я не понимал, почему она так смотрит на меня. Эта тяжесть взаимного молчания угнетала. Невообразимо сложно молчать с незнакомым человеком, особенно, когда на тебя так смотрят, и ты не можешь уйти.

«Чего ты хочешь? Я сдаюсь. Отец! Отец, помоги мне. Ты меня слышишь?». Я осмотрелся вокруг себя, но отца не увидел. Не то, чтобы он должен был там появиться, скорее, я просто этого очень сильно хотел. «Ты всегда говорил, что мысли обладают одним удивительным свойством – они иногда материализуются, стоит только этого хотеть. Я очень хочу! Почему же тогда ты не появился?».

Непонимание ситуации нагнетало во мне тревогу. Море страха, которое всегда было во мне (но я пытался находиться подальше от него) начинало выходить из берегов, приливом захватывая сушу – мое спокойствие. В какой-то момент я упал взглядом на стол, пряча глаза от девушки в желтом сарафане. Сейчас я уже не помню, сколько я тогда так просидел, пряча свой взгляд в страхе, а страх в себе. Может минуту, может быть десять, может и больше. Я попал в ловушку, капкан, который поставила незнакомка. Она сидела напротив меня и наблюдала за своей жертвой. «Я чувствую ее взгляд на себе. Ей нравится делать больно. Чего она хочет? Отец! Скажи, что мне делать?».

– Встань и иди.

Я обернулся, но отца по-прежнему не было рядом. «Отец, где ты? Я слышу твой голос, но не вижу тебя. Я не могу идти. Мои ноги не слушаются меня».

– Тебе так кажется. Ты это сам придумал. Стоит только захотеть – и ты пойдешь. Мысли материализуются.

«Я хочу. Я очень хочу. Ноги, пожалуйста!».

Я попробовал поднять одну из ног, и она поддалась мне, – оторвалась от земли именно на ту высоту, на которую я просил ее это сделать. Я проделал то же самое и со второй ногой. Теперь и она слушалась меня. Не задерживаясь ни на секунду, я поднялся со стула и, не поднимая глаз, устремился к выходу. «Один, два, три…». Я шел и считал про себя шаги. «Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…». Я поравнялся с девушкой в желтом сарафане. Мое желание уйти отступило перед ее рукой; она меня остановила, не оставив ни единого шанса своей жертве. Незнакомка встала и вернула меня на несколько шагов назад, к стулу против ее стула. Я сел. Физическая сила оказалась убедительнее моих желаний раствориться в огромном городе.

Для меня вся эта ситуация казалась жутко подозрительной после одиннадцатого марта две тысячи четвертого года. Я видел в каждом человеке, проявлявшем интерес ко мне, опасность. Боялся заходить в переполненные рестораны и ездить в метро. Я превратился в охлофоба, живущего в многомиллионном городе. Слишком мало прошло времени, чтобы заводить новые знакомства. Но у меня не было выбора. Я вновь сидел напротив девушки в желтом сарафане, только теперь мы были за одним столом.

«Отец, что мне делать? Помоги мне».

– Ты действительно этого хочешь?

«Да».

– Тогда посмотри в ее глаза.

Я бросился прямо в ее глаза, но в ту же секунду отдернулся. «Теперь она подумает, что я заинтересован, но смущен. Но мне просто страшно. Мне хочется всего лишь исчезнуть». Но я обманывал себя. Девушка мне была интересна.

Она молчала, как и я.

Я вдруг заметил, что в моем кулаке смяты салфетки, которые я исписывал своими мыслями. Девушка, давно их заметившая, воплотила свое любопытство в действие – положила свою руку на мой кулак; я разжал пальцы, превратив его в ладонь. Она взяла салфетки. Звучала музыка из какого-то старого фильма. Я думал в те минуты, что эта музыка прекрасна, как прекрасна девушка в золотом сарафане. «Ты восхитительна! Твой сарафан действительно золотой, не желтый». Еще я думал о том, о чем я писал на салфетках. Думал о том, зачем я это написал и зачем она это читает. Есть ли в этом хоть какой-то смысл или он отсутствует, как и логика происходящего?

«Не бойся, Артем. Все хорошо. Она прекрасна. Разве может такая красота быть опасна?».

Я закурил. За окном продолжал идти сильный дождь. Шум дождя вместе с музыкой из кинофильма создавали тишину, в которой мы находились.

Дождь, с точки зрения науки, – это атмосферные осадки, выпадающие из облаков в виде капель воды. Их диаметр – от половины до семи миллиметров. Интенсивность дождя – от четверти сотой до ста миллиметров за один час. Но с точки зрения нашего восприятия, дождь – это нечто другое. Он уникален для каждого из нас. Попав в дождь, каждый человек испытывает свои эмоции. Дождь может быть как шумом, так и тишиной. Звуки дождя создает не сам дождь, а предметы, на которые падают капли и наше умение слышать это. Можно стоять под ливнем и слышать музыку дождя на себе, а можно бежать и слышать «шшшшш» и цоканье своих каблуков. И это тоже будет шум дождя. Или его тишина. В зависимости от того, что вам ближе, от того, каким хочешь слышать дождь.

Я посмотрел на девушку – она широко улыбалась. Неожиданно для самого себя я смог задержать на ее лице свой взгляд. «Не бойся, Артем. Все хорошо». Мне вдруг стало спокойно, я уже не чувствовал дискомфорта. Почему эта улыбка принесла мне спокойствие, я не знаю до сих пор. В ней было нечто таинственное, что-то светлое и влекущее. Дочитав мои салфетки, девушка в золотом сарафане жестом попросила у меня ручку и, взяв ее, медленно вывела буквы на одной из них: «Это прекрасно!». Потом, положив ручку на салфетку, медленно передала их мне, не поднимая со стола. Я взял ручку и написал: «Тебе, наверное, не уютно?». Передал салфетку ей так же, не отрывая от стола, затем встал, снял с себя пиджак, подошел к ней и накинул его на мокрый сарафан, сквозь который просвечивалось тело девушки. Сел на место. То, что сделал я тогда, до этого казалось невозможным и страшным.

На следующий день я думал, что эта встреча была странной, но раз отец мысленно подталкивал меня на знакомство с той девушкой, то так, значит, и должно было происходить.

На салфетке уже не оставалось места для новых записей, и незнакомка взяла новую. Она написала: «Спасибо!».

Шестеренки механизма случайностей заскрипели и пришли в движение. «Интересно, что он нам сгенерирует?».

Странно, но у меня не возник тогда вопрос, почему девушка в золотом сарафане разговаривает со мной посредством салфетки и ручки? Наверное, это была любовь с первого взгляда. Когда любишь человека, то не замечаешь его недостатков и те странные вещи, которые вместе вы делаете; любишь за то, что делает вас сумасшедшими в глазах других и, одновременно с этим, приносит комфорт в ваши любящие сердца. А дальше непонимание окружающих только сближает, сплачивает вас и рождает мысли, что тебе нужен именно этот человек, потому как только он способен тебя понять.

Я снова взял салфетку и ручку, которая уже лежала между нами. Написал: «Что ты здесь делаешь?». Передал девушке. Она написала, случайно немного порвав салфетку ручкой: «Дождь. А ты?». Девушка сидела ровно, царской осанкой показывая свою уверенность. Она пристально следила за каждым моим движением. Хоть страха во мне уже не было (он исчез с появлением запредельного любопытства и симпатии к девушке), но меня все еще посещали кратковременные наплывы беспокойства. И тогда на борьбу с ними приходил виски, что уже был во мне. «Почему я не чувствую страха? Он должен быть, но его нет. Мысли материализуются. Я не должен чувствовать страх! Я не должен чувствовать страх!». Я был уже готов заговорить с девушкой, избежав панического заикания, ибо она преподнесла мне спокойствие своей внутренней улыбкой, пристальным взглядом и игрой, как противоречиво бы это не звучало. Это была игра, правила которой мы знали подсознательно, не договариваясь. Она слышала, как я разговаривал с официанткой, также как слышал я, как она делала то же самое. Мы оба умели говорить, но продолжали молчать. Точнее, мы разговаривали тишиной. «Скучаю» – написал я в ответ на ее «Дождь. А ты?». Затем перетащил к ней салфетку, не отпуская, продержал пару секунд, чтобы девушка смогла прочесть новую надпись, и подвел обратно к себе, не давая возможности ей ответить. Пренебрегая очередностью, снова написал: «Почему ты со мной заговорила?». Затем подчеркнул слово «заговорила». Передал ей. Она написала: «И сейчас скучаешь?». Сделав то же самое, что и я секундами ранее – не давая возможности мне ответить, – снова написала: «Ведь это ты ко мне подсел». На тот раз я ответил: «Не скучаю. Но ведь это ты так захотела».

Все это время девушка сидела не улыбаясь, но уголки ее алых губ и глаз находились в волнении. Она улыбалась про себя, стараясь не нарушать правил игры, которые мы импровизировали. Как удивительна, чиста и тотальна была ее улыбка в мою честь. Ее внутренняя улыбка. Она дарила мне внутреннюю тишину при внешнем шуме. Я тоже внутренне улыбался и она это видела.

Она написала: «Мне интересно наблюдать. Я художник».

Я написал: «Я не смог уйти».

Она: «Я знаю».

Я: «Ты согрелась?».

Она: «Почти».

Я: «Еще виски?».

Она: «Да».

Я поднял руку, подзывая официантку. Затем взял новую салфетку и большими буквами написал: «ЕЩЕ ВИСКИ. 2». Девушка в золотом сарафане не смогла сдержать эмоции и стала широко улыбаться, смеясь над нашими глупостями с салфетками. Именно в тот момент я впервые в жизни ощутил намагниченность к незнакомому человеку – притяжение, при котором хватаешься рукой за окружающие предметы, чтобы удержаться на месте и не слиться губами в поцелуе. «Внутренняя схожесть. Какая сильная внутренняя схожесть. Я уже влюбился?».

Я поднял салфетку с надписью «ЕЩЕ ВИСКИ.2» и сделал серьезное лицо. Официантка – глупое. Она застыла в изумлении, показывая свое непонимание происходящего и тревогу. Я посмотрел на девушку в золотом сарафане и по моей спине побежали мурашки. Затем я опять поднял глаза на официантку и стал трясти перед ней салфеткой. На моей спине скопилось столько мурашек, что они слились в единый поток теплоты. Именно теплоты, не прохлады. Официантка хотела спросить, но у нее получилась утвердительная фраза: «Те же виски принести». Я ничего не ответил. Это был не вопрос, и мне не хотелось писать. Официантка, поняв, что не удостоится от меня ответа, повернула сначала в сторону девушки в золотом сарафане глаза, а только затем – голову. Она явно была растеряна, но приобрела от этого еще одну порцию непонимания: моя соседка сделала жест руками, означающий, что она не может говорить, хотя совсем недавно они обменивались фразами у барной стойки. Жертва нашей игры немного улыбнулась, выдавливая искренность из себя, что у нее, кстати, не получилось, и удалилась, медленно развернувшись.

Мы сидели и наслаждались игрой, улыбаясь только лишь уголками рта и глаз. Мы получали от этого удовольствие. Мы нашли общий язык, не сказав ни слова. Красиво. Я чувствовал тогда, что, как и в мыслях на моих салфетках, мы сжимали два мира в один комок, использовали для общения тишину. То, что я написал тогда на салфетках, еще не зная девушки в золотом сарафане, уже начинало сбываться. Мне хотелось, чтобы материализовалось все до конца. Помню, тогда мной овладевали желания взять целую коробку салфеток и писать невообразимо много, чтобы был хотя бы шанс, что это тоже начнет сбываться. Я хотел сложить все свои страхи и переживания в рассказ, а затем его сюжет повернуть так, чтобы они стали исчезать, поедать сами себя, оставляя на своем месте лишь пустоту, на которой можно будет построить новый мир. Я даже начинал верить, что это возможно. Ведь встретился же мне человек, для знакомства с которым не было необходимости в речи. Кто еще может так точно понять меня, не сказав ни слова и не услышав ни слова в ответ, как не этот человек, сидевший напротив меня и выкуривавший очередную сигарету, – девушка в золотом сарафане? Так я думал в те минуты.

Официантка принесла виски, сказала: «Пожалуйста» и удалилась, на этот раз развернувшись быстро. На улице продолжал звучать дождь, а в кафе – песни из старых кинофильмов. Мы сидели и просто смотрели друг другу в глаза. Все, что мне было тогда необходимо, было в глазах девушки в золотом сарафане. Целая вселенная.

Девушка написала: «За удивительное!». Когда салфетка оказалась уже передо мной, я не сразу стал ее читать. Я продолжал смотреть во вселенную еще некоторое время – было невозможно вернуться из космоса так быстро. Уговорив себя сделать это, я перевел взгляд на салфетку, прочитал «За удивительное!» и, взяв ручку с середины стола, написал: «За знакомство!». Передал ей. Она коснулась взглядом моих слов так, как будто заранее знала, что там написано (может быть, она просто видела, что я выводил ручкой на салфетке, а может мне это просто все показалось). Она написала: «Аня». Аня! Аня! Аня! Аня! Аня! Помню, как меня тогда удивило ее имя на салфетке. «Аня»! Я до тех пор не задумывался, как ее зовут, а теперь будто узнал какую-то тайну, как когда ты чего-то не зная и не рассчитывая получить на то ответ, внезапно делаешь открытие, свалившееся тебе как снег на голову. Теперь к ее образу добавилось имя. Я взял салфетку и написал пять букв: «Артем». Пока писал, я прятал их за своей ладонью, чтобы теперь создать снег летом и для нее. Передал салфетку, она прочла. Я посмотрел чуть выше ее головы, пытаясь увидеть тучу и идущий снег, но, вместо этого, лампа вдалеке создала над ней иллюзию нимба. Я нырнул в ее глаза – в новый для меня мир. Как удивительно, что в них, таких маленьких, столько всего внутри. И как здорово, что в том мире я нашел место для себя. Вынырнуть из этих мыслей меня заставила салфетка, которую передала Аня. На ней было написано: «Красивое имя». Я ответил: «Твое очень красивое!». Затем я взглянул на запястье, где были часы, и добавил: «21 августа 2005 года, 20:30:09». Передвинул салфетку к Ане и, не отпуская ее, подчеркнул «За удивительное!» и «За знакомство». Мы подняли стаканы с виски и слегка ударили их друг о друга. Аня изящно преподнесла стакан к губам и смочила их, сделав маленький глоток. Я сделал глоток немногим больше, чем Аня, но тут же почувствовал, что пьянею.

Если вы когда-нибудь писали на салфетках, то знаете, что это довольно трудоемкое занятие, по сравнению с письмом, например, в блокноте. Выводить буквы приходится медленно, аккуратно, так, чтобы не порвалась бумага. Правда, можно писать гелиевой ручкой. Тогда письмо будет получаться быстрее, но будет большая вероятность того, что чернила растекутся. У меня в тот вечер была обычная шариковая ручка. И именно она нас тогда соединяла.

После тостов «За удивительное!» и «За знакомство» мы молча сидели минут пятнадцать, смотря друг на друга, начиная улыбаться уже не только уголками губ и глаз.

В кафе вошел мужчина. Он сел в центр зала и сразу сделал заказ, не взглянув на меню. Явный завсегдатай того заведения. Я бы не стал его вспоминать, да и не вспомнил, если бы не тот факт, что мужчина начал пристально наблюдать за Аней. Она чувствовала на себе его взгляд. Он не отводил от нее глаз, даже когда она смотрела на него.

Через какое-то время девушка в золотом сарафане и моем пиджаке написала на салфетке: «Что ты делаешь в ближайшие дни?»

Я: «Свободен. Для тебя».

Она: «Тогда хорошо. Поедем ко мне».

Я взял новую салфетку и посмотрел на мужчину, который, как прежде, продолжал внимательно изучать Аню.

Я: «Да! Ты его знаешь?».

Она: «Нет. Выходи на улицу и жди меня».

Я вышел. Сильный дождь смывал уличную грязь, и она бежала вместе с потоками воды в канализацию. Город уже был готов стать обновленным, оставалось только дождаться конца дождя. Но мне тогда хотелось, чтобы дождь не заканчивался, я жаждал оставить эту атмосферу как можно дольше.

Я ждал, когда Аня выйдет из кафе. Я думал о ней. Хотя она и закроется от ливня моим пиджаком, но он, непременно, не сможет ее полностью защитить от воды. И тогда ее волосы опять намокнут и завьются, а капли дождя пробегут ручьем по всему лицу, ненадолго останавливаясь на алых губах. Часть этих капель скатится по шее, а часть – упадет на землю и сольется с ручьями, бегущими по земле.

Я вспоминал Анин запах и почти его ощущал.

Я стоял посередине пешеходной улицы, в одежде, за один миг промокшей насквозь, с прилипшими ко лбу волосами. Я посмотрел вертикально вверх. Можно было отчетливо видеть, как капли летят на меня, и, через какие-то доли секунды, можно было их почувствовать сильными ударами по лицу и немного приглушенными – по одежде. Это были приятные удары. Хотелось так стоять как можно дольше, чувствовать силу дождя и слушать его музыку. Музыку, исполняемую ударами капель об меня и каменную улицу. Я слышал именно эти звуки. Только они могли создавать мою музыку. Я закрыл глаза и наслаждался. Через какое-то время мои веки резко открылись. Что-то передернуло меня внутри. Я только в тот момент, впервые в жизни, ощутил, что чего-то не хватает в моей музыке.

Мысль о неправильности моей музыки перебило волнение от долгого отсутствия Ани. Я подошел к двери кафе, спрятавшись от дождя под небольшим козырьком. Мне хотелось услышать Анины приближающиеся шаги. При сильном дожде это сделать довольно сложно, но все-таки можно, если суметь разделить окружающий тебя шум на отдельные звуки. У меня получилось, я услышал приближающееся шлепанье босоножек и нарастающий озорной смех. Через секунду я увидел Аню. Она уже улыбалась не только уголками губ и глаз, а звучала приятным гомерическим смехом. И только этот смех делал меня в те минуты, прожитые за секунды, запредельно счастливым.

– Бежим!

Я впервые услышал Анин голос. У меня закружилась голова. Я не мог в это поверить. Аня добавила в игру новые правила – теперь нам можно было говорить.

– Бежим! Чего ты стоишь?

Как странно было слышать Анин голос, впервые, через час после нашего знакомства. Всего час, а казалось, прошла целая вечность. Ее голос был тонким и нежным и одновременно уверенным. Наша игра набирала обороты.

Аня, не останавливаясь, пробежала мимо и, в последний момент, прежде чем удалиться на расстояние большее расстояния вытянутой руки, взяла меня за пальцы и потянула за собой. Я прицепился к ней, как вагон к локомотиву. Ее движения были тяжелы из-за моей маленькой скорости, но когда я понял, что к чему и поравнялся с Аней, ее бег стал легче. Левой рукой она размахивала над нами моим пиджаком. Аня смеялась, я тоже не удержался и засмеялся. В моих мыслях водили хоровод события и вещи последнего часа: бутсы, золотой сарафан, завившиеся от воды Анины волосы, наше знакомство через записки, салфетка «ЕЩЕ ВИСКИ. 2», растерянная официантка, Анин глубокий взгляд, неприятный мужчина, музыка дождя, наш побег, затем опять бутсы, золотой сарафан, завившиеся от воды Анины волосы… «Почему я должен был первым выйти из кафе?».

Я обернулся и увидел официантку, стоящую под небольшим козырьком у входа в кафе. Рядом с ней стоял, сильно промокший, тот самый неприятный мужчина. «Почему он такой мокрый?». Я посмотрел на Аню, она – на меня. Она все еще смеялась, но теперь более сдержанно.

– Он сам этого заслужил.

– Заслужил что?

– Я вылила на него графин воды.

Мы бежали, и я слышал совершенно другую музыку. Она была гармоничнее той, моей прежней. Появилась динамика благодаря шлепанью нашей обуви по земле. Рефреном звучал смех. «В моей прежней музыке не было Ани. Пожалуйста, не исчезай. Прошу тебя, только не исчезай».

Мы добежали до такси. Садясь на заднее сидение, мы взялись за руки. Я чувствовал жаром, как в исступлении мои щеки сделались красными. Как сложно описать первые прикосновения к вожделенному человеку. То мой, то ее: пульс гулял по нашим ладоням. Мы делились друг с другом одинаковыми внутренними ощущениями. Мне казалось все сном. Невозможно было понять, что со мной происходило.

«Как во сне. Все как во сне».

«Пожалуйста, не исчезай!».

– У тебя паспорт с собой, Артем?

– Да. Он понадобится?

– Я живу в другом городе.

Аня накрасила губы красной помадой и поцеловала меня в щеку. Я достиг верха исступления, выровняв цвет щек с цветом оставленной помады.