Несвоевременные
То, что я принял за деревья, поразило меня, стоило подойти ближе: ничего подобного видеть ещё не доводилось. Стволы походили на туго свитые корабельные канаты, даром что толщина некоторых из них позволяла спрятаться сзади ребёнку. Уходя вверх на несколько метров, они увенчивались шарообразными кронами без листьев, напоминающими крепко сплетённые корзины. Кое-где корзины-кроны имели прорехи, и через сломанные прутья на нас смотрели трудноразличимые человеческие лица. Большая часть этого диковинного сада висела в воздухе, едва касаясь земли истончающимися книзу корнями, и лишь немногие низкорослые и слабые деревья были привязаны вервием корневой системы к сухой песчаной почве.
Я подошёл к самому низкому дереву и попробовал раздвинуть пальцами ветви. Конструкция не поддалась. Тогда я приложил усилие и попытался сломать прутья – в этот момент корзина вдруг слетела с толстого стебля и быстро, будто живая, покатилась, ускоряясь, по песку. Ретроспектор бросился вдогонку. Как только они поравнялись, древесный клубок рассыпался и из его сердцевины показалось похожее на краба существо. Размерами оно слегка превышало кокосовый орех, при этом имело твёрдый панцирь из двух шестиугольных щитков, соединённых между собой роговыми пластинами, как кираса, – из-под него выбивались пять пар хрупких сочленённых ножек.
– Рачок-отшельник, – проговорил Ретроспектор, поднимая существо с земли. Оно ответило неожиданной покорностью. – Возьмём его с собой?
Противиться я не стал, хоть и счёл такое желание странным. Вспомнив о своём случайном наблюдении, я поинтересовался:
– Сквозь прутья этих живых клеток проглядывали лица. Уверен, мне не почудилось. Что бы это могло значить?
– А как бы ты сам объяснил? – Он окинул меня испытующим взглядом.
– Сдаётся мне, мы набрели на зловещий сад хищных растений, – высказал я свою догадку. – Сколько ещё живых существ сгинет в западнях этого дьявольского места!
Ретроспектор покачал головой.
– Вокруг нас ни одного растения. – Он придержал рукой собравшегося было пуститься наутёк рачка-отшельника. – Сейчас мы находимся в гостях у местных жителей. Те, кого ты принял за деревья, – на самом деле живые разумные существа, такие же, как ты и я. Как невзрачная гусеница, готовясь к превращению в бабочку, запелёнывается в кокон, так и дети этой земли, ожидая перехода на ступень взрослости, окукливаются внутри своих древовидных скорлупок.
Даже после его объяснений понятнее не стало. Существо опять зашевелилось, и вопрос, вертевшийся у меня на языке, наконец нашёл выражение в словах:
– В корзине, которую я потревожил, ждало своей участи животное, уже подошедшее к завершающей стадии метаморфоза? Оно сорвалось со стебля, дозрев?
– Ты снова не прав, – ответил Ретроспектор. – Это даже не животное. Если описывать весь окружающий мир и тех, кто его населяет, в известных тебе категориях, то скорее я назвал бы его человеком. Однажды вы с ним были очень хорошо знакомы. Когда память вернётся к тебе, ты увидишь, как много общего созданный тобой мир имеет с тем миром, к которому ты привык.
– Совершенно не похож он на человека, – я скептически отверг его утверждение.
– Притворяется, – Ретроспектор закрыл глаза, углубившись в воспоминания. – Он же всего лишь ребёнок, а дети любят играть. Ты сорвал его с родительской ветки на самой ранней стадии, и нам придётся позаботиться о нём, пока не подрастёт. Может быть, однажды нам удастся найти его мать. Что сделано, то сделано – теперь мы не можем его здесь оставить. Ещё и потому, что без него загадка не будет разгадана.
Я просиял: спонтанное воспоминание молнией взрезало темноту сознания.
Ничто не происходит без неё,И в поисках её терялся каждый,Кто, глядя происшествиям в лицо,Искал им объясненья хоть однажды.Вращающийся диск нарисовала моя память столь же отчётливо, как если бы я на несколько мгновений вновь переместился туда. Сунув в карман руку, я нашарил небольшой бархатистый мешочек, внутри которого перекатывались, ударяясь друг о друга, два костяных кубика. Я вытащил кости наружу, и они легли на ладони, демонстрируя небу грани, на которых значилось два и три.
– Двадцать Третий! – выпалил я, сверля глазами извлечённое из корзины существо. Ретроспектор, не ответив, снова взял его на руки и приподнял над головой, подставляя лику солнца твёрдый, как гранит, шестиугольный панцирь.
Панцирь раскрылся, подобно раковине двустворчатого моллюска, и обнажил жемчужину, покоящуюся на дне. Скорлупка рака-отшельника таила в себе крошечное тельце новорождённого. Он был покрыт тонкой слизистой плёнкой, ручки и ножки плотно прижаты к туловищу, головка повёрнута набок и вжата в плечи. Ретроспектор предложил мне взять на руки младенца в беспомощной безмятежности его хрупкого сна. Я принял ношу не без опаски, меня испугала воздушная невесомость дышащего незаметной жизнью тельца. Так мы двинулись дальше по горячему песку с бесценным грузом чужой только что зародившейся жизни в руках.
IV
– Два месяца она засыпала в томографе. – Экзистенский наморщил лоб и поправил очки. Он понимал, что его признание потрясёт собеседника, но не мог скрывать правду и дальше. Перед разговором лицом к лицу видеозвонок имел большое преимущество: виртуальная ширма помогала не выдавать ненужных эмоций.
Изображение на дисплее замерло на секунду от внезапной помехи связи.
– Что ты сказал? – услышал он в ответ. – Кажется, связь пропадает. Повтори, я не понял.
– Каждый вечер я ставил один и тот же эксперимент, – продолжил Экзистенский, словно не слыша просьбы. Он догадался: визави блефует, выгадывая время, чтобы осознать сказанное. – Как ребёнка, укладывал Аду спать, надевал на неё блокирующие шум наушники и, лишь только уровень её сознания падал, запускал сканирование. Я её переписывал.
– Пе-ре-пи-сы-вал? – медленно, по слогам повторил тот последнее слово, потом ещё раз – почти восклицательно – и ещё, словно при изменении интонации менялся и смысл. – Мне не послышалось? Соединение барахлит… Что ты имел в виду?
– Да, Стёпа, ты услышал ровно то, что я сказал. – Эдмунд Францевич закивал, и в его глазах блеснул огонёк одержимости. – Хочешь знать о человеке правду – засунь его голову в томограф и считай ментальный образ. Я предпочёл работать со спящими: они не лгут. С бодрствующим сложность в чём? Он может и присочинить, а аппарат послушно покажет придуманную картинку из его воображения… – Доктор сделал паузу, чтобы удостовериться, что короткая помеха не нарушила связь и собеседник хорошо его слышит, и как только тот откликнулся, продолжил. – Образы же из сновидений неподконтрольны воле. Наблюдая спящего долгое время, сны я мог систематизировать без поправки на сиюминутные фантазии. К тому же в генезе сновидений задействованы те же участки мозга, которые, согласно моей гипотезе, отвечают за перемещение во времени.
– Постой, Эд, – взмолился Никогда, дыша в микрофон. – Не нравишься ты мне сегодня. Может, ты нездоров? Бредишь?
– Я абсолютно здоров и полностью отдаю себе отчёт в словах, – напирал доктор. – Помнишь ведь, с каким трудом я раздобыл томограф? А как мы с тобой выцарапывали грант? Свою часть я потратил на освоение нейросетей в медицине и функциональной магнитно-резонансной томографии. На отладку технологии мнемографии – так я назвал метод считывания ментальных образов, – пока не удалось достичь первых внятных результатов по распознаванию мыслей, я потратил год. – Он встал и, не выпуская телефона из рук, начал туда-сюда прохаживаться, как делал всякий раз, когда волновался или пытался сконцентрироваться.
– И ты молчал… Давно ты этим занимаешься? – Объёмистая чайная чашка в руке Никогды выплыла из-за кадра и на секунду-другую заслонила экран. Степан сделал шумный глоток и недовольно прокашлялся: то ли чай, про который он забыл за разговором, успел остыть и подёрнуться горькой плёнкой эфирных масел, то ли, проглотив невысказанное негодование, он им едва не подавился.
– Это осталось позади. Всего потратил на эксперименты немного больше двух лет и в позапрошлом году их завершил. Примерно в то время я заинтересовался историей Ады – ты же стал первым, кому я рассказал о ней. Она была одной из последних подопытных. – Экзистенский вдруг пропал из кадра. Взгляд Степана, следуя за движением мобильной камеры, метнулся вверх и упёрся в потолок комнаты собеседника. «Что бы я ни говорил, он меня не услышит, – вполголоса заключил Степан. – Эгоцентрик». Потолок вдруг пожелтел от загоревшейся лампочки – спустя мгновение картинка развернулась обратно и Экзистенский снова появился в кадре.
– Ты называл её своим Священным Граалем, – припомнил Никогда, убедившись, что тот вернулся к разговору. – Путешественница во времени сама пришла к тебе в руки – исследовать не переисследовать. Знал бы я тогда, как далеко ты зайдёшь!
– До того как я взялся за неё, через аппарат прошли десятка два подопытных. – Экзистенский настойчиво продолжал свой рассказ. Переживания друга его трогали меньше, чем освещённость комнаты и уж тем более – его собственное первооткрывательское тщеславие. – Были и параллельно с Адой.
– Но это… уму непостижимо! – Степан делал паузы, запинаясь на полуфразе: волнение перебивало дыхание, а слова не поспевали за мыслью. – Они знали, что участвуют в опытах?
– Разумеется, нет, – сконфузился Экзистенский. – Первоочередной задачей оставалось исследование их мозга для уточнения диагноза. Мнемографирование было второстепенно. Технологию я отрабатывал и на себе самом. Это проще: моё-то сознание у меня всегда под рукой.
– Сознание, может, и с тобой, зато насчёт совести я не уверен, – вздохнул Никогда.
– Да брось! С каких пор ты стал моралистом, Стёпа? Слушай-ка дальше. Себя я писал только в период бодрствования. Для этого приобрёл на сером рынке нейроманипулятор.
– Что это?
– Дистанционный беспроводной передатчик к моему томографу. Он выглядит точь-в-точь как силиконовый шлем для энцефалографии. Когда включён, через специальное программное обеспечение синхронизируется с томографом, как бы далеко я ни находился – лишь бы был доступ в интернет, – и передаёт импульсы моего мозга для дальнейшей обработки. А томограф, в свою очередь, я синхронизировал с рабочим компьютером, который упорядочивал данные и помещал в виртуальное хранилище. Днём я вёл запись, а ночью приостанавливал её, чтобы дать расшифровку. Однако, учитывая колоссальные объёмы информации, расшифровать удалось ничтожно малую часть.
– А записи с твоих… подопытных… – Степан осёкся. – Как же это цинично звучит – будто ты о крысах, а не о людях! Значит, их записи ты тоже сохранял?
– Да.
– И Аду сохранял?
– И её.
– О боже мой, но это же преступление! – ужаснулся Степан.
– О боге вспомнил? Церебрум1 звать твоего бога, – наставительно проговорил Эдмунд Францевич. – Ведь только мозг может иметь божественную силу для учёного. Я и сам ему поклоняюсь. Но этот бог судить меня не станет. Да и правосудию государственному нет до меня дела: мои деяния не преступны, и мне нечего поставить в вину. По совести же говоря, я никому не причинил вреда.
– Ты просто влез им в душу, Эд.
– А я считал себя инженером тех самых душ. – Он уже не ходил по комнате. Успокоился. Сел в кресло и вытянул ноги, оперев их на подоконник и приняв позу небрежного превосходства.
– Нет, ты просто влез им в душу! Ведь и не поймёшь, добрый в тебе сидит гений или злой… – растерянно пробормотал Никогда. Стараясь унять закипевшее в груди возмущение, он по-разному сплетал и расплетал пальцы, словно играя с самим собой в жестовый театр. – Аналогия с клонированием – вот что пришло мне в голову. Ведь сколько этических споров до сих пор вокруг него ведётся! Ты же, поступившись этикой, решил «клонировать» ещё и сознание…
– Нет, безусловно, я верю, что никакого злого умысла ты не имел, – продолжил он, успокаивая себя. – В некоторых аспектах такая технология была бы полезна.
– Не просто полезна! – с гордостью воскликнул Экзистенский. – Это была бы революция в психиатрии. Только представь на минутку, что мы научились излечивать душевные недуги, по сей день считающиеся инкурабельными2. Ведь стало возможно редактировать психические процессы в скопированном сознании, перезаписывать их, замещать больные файлы здоровыми – а ментальные копии использовать как доноров для их оригиналов. Представил? Хороша фантазия? Каков побочный эффект у моего открытия, а! – Он аж подскочил на месте и хлопнул в ладоши. – Я создавал метод мнемографии, чтобы не топтаться на месте в исследовании путешествий во времени, – а едва не стал пионером психоинженерии!
– Клонирование сознаний… – Вполуха слушая восторженные признания друга, Никогда всё больше старался абстрагироваться. – Со временем эта технология ушла бы в массы и подешевела. Приобрести клон собственного сознания смог бы любой желающий. Здорово? Вроде и да. Однако взгляни чуть шире. Знаешь, как обстоят дела с компьютерной безопасностью? А можешь ли ты предвидеть, чем грозит взлом всемирного банка ментальных клонов? Запусти туда вирус – и встречаем пандемию сумасшествия…
– Я совершил ошибку, Стёпа, – наконец уняв восторженный порыв, сказал Экзистенский, оставив без ответа пространные рассуждения коллеги. В какое-то мгновение Никогде показалось даже, что тот раскаивается, признаёт, как безрассудно и жестоко поступал, называет ошибкой свои опыты над чужим сознанием – или уже саму их идею, которую смог допустить, откупившись от совести в угоду честолюбию.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Cerebrum (лат.) – головной мозг. Экзистенский иронизирует, нарочно придавая междометию «боже» прямое значение: воззвание к божеству – и одновременно «обожествляя» мозг как символ ума и вместе с тем основу научной деятельности и для него самого, и для его собеседника.
2
Инкурабельный – не поддающийся лечению (медицинский термин, от лат. incurabilis «неизлечимый»).
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги