Орелинская сага. Книга третья

Действительно, чего он боялся? Из-за чего не спал столько ночей? Вот сейчас сказал Дихтильфу и сразу почувствовал себя лучше, потому что отпала необходимость что-то скрывать! Летописец, конечно, смущен и растерян, но это всего лишь первая реакция. Потом, по желанию Донахтира, он поставит в известность Ольфана и остальных дядей, и у всех, кто близок к Иглонам и является их вернейшей опорой, появится возможность как следует определиться в своем отношении к приходу наследников и подготовиться к нему.

Донахтир стремительно вошел в зал Церемоний, поражая своим бодрым видом всех, кто там собрался. Даже несчастный дежурный ольт, которого Ольфан на свой страх и риск все же припрятал на всякий случай в самом темном углу, изумленно выполз наружу, рассматривая руку Правителя. Лишенная повязки, со все еще закатанным рукавом, она выглядела совершенно здоровой!

Донахтир, проходя мимо ольта, приветливо ему улыбнулся и, словно дразня, повертел вылеченной рукой. Но после этого опустил рукав, дошел до трона, сел и серьезно взглянул на леппов, склонившихся в почтительном поклоне.

– Ну, что вы скажете? – нетерпеливо спросил Великий Иглон, кивая в ответ на приветствие. – Город можно восстановить на прежнем месте?

– Да, Правитель, – хором ответили леппы.

– Как скоро?

Ремесленники слегка замялись.

– На этот вопрос так сразу не ответишь.

Старший лепп неопределенно развел руками.

– Ко дню Золочения мы гарантированно восстановим нижний ярус и, может быть, часть следующего. И, разумеется, площадь с Чашами. Но верхний ярус и дворец…

Он сокрушенно покачал головой.

– Понятно, – Донахтир слегка вздохнул. – Но, если город можно восстановить на прежнем месте, это уже радует. Рофины с утра посланы остужать вулкан. Добровольцы скоро прибудут для расчистки пепла…

– Они уже полетели, Правитель, – вставил Форфан.

– Хорошо. Ваша задача теперь – собрать всех ремесленников, которые понадобятся и приступать к работе, как только от пепла очистится первый участок. Мне необходимо, чтобы город восстановили в самые короткие сроки.

Леппы, хоть и были удивлены такой спешкой, вида не подали и низко поклонились.

Иглоны Верхнего и Восточного Города задали им несколько уточняющих вопросов, и ремесленники пустились в пространные объяснения, но Великий Иглон их уже не слушал. Главное он узнал и теперь позволил себе мысленно перенестись в Галерею Памяти.

В праве ли он читать о сокровенном Знании? Ведь Гольтфор по какой-то причине не оставил их этому правящему роду. Но по какой? Узнал, что истинные наследники живы, или…

До Донахтира неожиданно дошло, что могло заставить Гольтфора спрятать свои записи вместо того, чтобы оставить их в тайном тоннеле – страшный призрак, обитающий там!

Великий Иглон словно воочию увидел старого Летописца, отчаянно входящего туда, куда входить не следует. В трясущихся руках плита, в душе – страстное желание исправить, не столько свою, сколько чужую ошибку. И тут он видит…

Донахтир прикрыл глаза.

Он прекрасно понимал, какой ужас мог охватить несчастного Гольтфора. Но еще больший ужас должен был его охватить, если призраку вздумалось завести разговор. Тогда понятно, почему старый Летописец сбежал, оставляя новый правящий род без Великого Знания!.

Донахтир тяжело вздохнул.

Призрак…

Эх, знать бы наверняка, что все хорошо закончится, и ужас, живущий в тайном тоннеле, исчезнет без следа вместе с проклятием, насланным на Генульфа. Тогда, (пусть даже все о нем узнают), Донахтир почувствует настоящее полное облегчение, а не мимолетную легкость от того, что переложил свой груз еще на чьи-то плечи.

– Донахтир, – послышался рядом тихий шепот, – что с твоей рукой? Кто тебя вылечил так, что шрамов почти не видно?

Великий Иглон слегка наклонился к Форфану, недоверчиво разглядывающему его руку.

– Это секрет, братец. Но, если у тебя что-то заболит – приходи.

– Так ты сам?!!! – воскликнул Иглон Восточного Города.

– Тс-с, – прижал палец к губам Донахтир. – Ты невежлив и мешаешь Твовальду.

Правитель Верхнего Города как раз уточнял у леппов, подлежат ли восстановлению самые глубокие внутренние покои дворца и гнездовин, поэтому сердито покосился на шепчущихся.

– Это он так смотрит вовсе не из-за того, что мы ему мешаем, – снова зашептал Форфан. – Просто злится, что не может сам расспросить о твоем исцелении.

Донахтир еле заметно улыбнулся.

Отец когда-то говорил, что, как Иглоны, они не будут больше иметь права на слабости и ошибки, но какие же они еще все-таки мальчишки! Особенно теперь, когда миновала такая страшная опасность, когда все пострадавшие уже на пути к выздоровлению, а город вот-вот начнет восстанавливаться.

Донахтир слегка раздвинул крылья и отклонился на высокую спинку трона.

Он принял решение и теперь точно знает, что сделает после того, как посетит Галерею Памяти.

Он полетит к амиссиям!

Когда-то прорицательницы сочли возможным сказать ему, что дети Дормата живы. Может быть, и теперь они хотя бы дадут понять для чего эти, толком не знающие друг друга старцы, придут на Сверкающую Вершину.

И принятое решение показалось Донахтиру панацеей ото всех бед.

Если разговор с амиссиями получится, он с легкой душой объявит своим подданным о скором приходе наследников и не отяготит их разум назойливыми мыслями – смогут ли новые Иглоны достойно править? Он сразу даст необходимые разъяснения, и готов даже рассказать о призраке в тайном тоннеле, если, конечно, подобные откровения потребуются. Пусть! Великий Иглон больше не боится этой правды! Лишь бы на пользу пошла, и на Сверкающей Вершине не возникало никаких волнений из-за того, что отлаженная жизнь снова претерпит изменения…

Но тут вопросы Твовальда иссякли, и Ольфан повел леппов в свои покои, чтобы усталые ремесленники смогли подкрепиться.

Твовальд же немедленно повернулся к Донахтиру и жадно уставился на его руку.

– Как? – выдохнул он, не находя других слов.

– Я бы тоже хотел взглянуть, – робко подал голос из своего угла ольт.

Он страшно волновался и потому забыл обратиться к Правителю как следует, Но Великий Иглон великодушно не обратил на это никакого внимания и снова закатал рукав.

Дежурный ольт, вытянув шею, приблизился на почтительное расстояние.

Ему хватило одного взгляда. Потом в глазах ольта загорелось благоговение и, подняв на Донахтира восхищенный взгляд, он прошептал с легкой дрожью в голосе:

– Я слышал, что древние Правители могли творить подобные чудеса, но, честно сказать, не представлял, как такое возможно!

Форфан с Твовальдом, ничего не понимая, уставились на брата, приводя его в смущение – Донахтир еще не решил, как преподнести им новость о записях Гольтфора. Но тут Дихтильф, скромно стоящий в стороне, поспешил на помощь.

– Великому Иглону угодно лететь со мной немедленно, или дело подождет до утра? – смиренно спросил он, подходя ближе.

– Лететь? Куда? – воскликнули Иглоны, тут же забыв о чудесном исцелении.

– В Галерею Памяти, – ответил Донахтир. – Мне необходимо кое-что там просмотреть. А потом…, – он положил руку на плечо Твовальда. – Прости, брат, я не смогу облететь с тобой города, как собирался. После Галереи Памяти меня ждет дело, которое не терпит отлагательств.

Твовальд понимающе наклонил голову.

– Мы улетаем немедленно, Дихтильф!

Донахтир встал с трона, спустился по каменным ступеням и добавил, обращаясь к братьям:

– Ждите. Возможно, я принесу новости, которые избавят нас ото всех сомнений.

С этими словами он прошел мимо согнувшегося в поклоне ольта и покинул зал Церемоний. Следом за ним, почтительно попрощавшись, ушел и Летописец.

* * *

Сверкающая Вершина таинственно мерцала ледяным навершием, особенно красивая и величавая на фоне золотисто-коричневого неба. Бледный лунный серп робко поглядывал на неё снизу, не рискуя забраться повыше, пока не угасли последние отсветы закатившегося солнца.

Летописец с Великим Иглоном опустились перед входом в Галерею Памяти и сложили крылья.

– Правитель пойдет со мной, или предпочтет подождать, пока я вынесу плиту сюда? – спросил Дихтильф.

– Вынесешь? Зачем? – удивился Донахтир.

– Не оставлять же её там, – в свою очередь изумился Летописец. – Я думал, что теперь Тайное Знание следует перенести в тоннель, разве не так?

Он недоумевая смотрел на задумчивое лицо Правителя.

Дихтильф был уверен, что Донахтиру не терпится скорее прочитать найденные записи, и свой вопрос задал исключительно ради соблюдения приличий. Но реакция Великого Иглона оказалась совсем не такой, какую он ожидал. Вместо того, чтобы устремиться по переходам Галереи к желанной тайне, Донахтир нерешительно стоял на пороге и в задумчивости покусывал нижнюю губу.

– Разве ты не станешь переносить эти записи? – еще раз спросил Дихтильф, надеясь вернуть своего Правителя к действительности.

Но Донахтир вдруг отвернулся и сел на большой валун возле входа.

– Я не пойду туда, Дихтильф, – тихо, но твердо сказал он. – Я не могу. Это было неправильное решение. Мне нельзя…

– Но…, как же…? – пробормотал Летописец.

Он потерянно смотрел на Донахтира и не знал, что еще сказать. Почему «не пойду»? С какой вдруг стати? Неужели боится?!

Летописец с жалостью и пониманием покачал головой. «Глупо. Очень глупо, – подумалось ему. – Но понять это можно. Будь я на месте Донахтира, я бы тоже, наверное, не решился. Наследники Дормата живы, и он не чувствует за собой полного права читать о Великом Знании, но…»

– Ты достоин этого, – вслух произнес Дихтильф.

– Я достоин прочитать только то, что написал Гольтфор о себе, – не поднимая головы, ответил Донахтир. – Но остальное читать не стану. Ты ведь понимаешь меня, не так ли?

Летописец вынужден был кивнуть.

– Ну вот. А потом мы занесем плиту в тайный тоннель и оставим там…

– Мы?! Но мне нельзя туда заходить! – в испуге воскликнул Летописец.

– Гольтфор заходил, и тебе можно.

Дихтильф недоверчиво глянул на Великого Иглона.

– А почему Правитель так уверен, что Гольтфор туда заходил?

– Потому что он не оставил там плиту, – коротко обронил Донахтир и встал, всем своим видом давая понять, что ничего больше объяснять не станет.

– Мне помочь тебе вынести записи? – спросил он спустя мгновение, потому что Дихтильф застыл, размышляя над последней загадочной фразой Великого Иглона.

– Нет, нет, – моментально очнулся Летописец. – Я сам…

Через мгновение его шаги уже затихали в недрах черного коридора.

Донахтир остался один.

Не желая больше ни о чем думать, он принялся рассматривать резьбу на камнях, обрамляющих вход в Галерею. Время и ветра изрядно потрудились, сгладив края рисунков и некоторых надписей. Тем удивительнее выглядели на этом фоне четкие линии странных узоров над соседним входом – входом в тайный тоннель.

Отец рассказывал, что эти узоры были здесь всегда. Иначе говоря, даже до того времени, когда Хорик Великий приказал выбить в основании Сверкающей Вершины большую галерею, где велась бы Летопись жизни орелей.

Эта галерея строилась до сих пор. Умелые леппы пробивали её по спирали, уходящей вглубь горы. И подобное строительство могло продолжаться вечно. Но тайный тоннель – неизменный, довольно короткий и завершенный – существовал на Сверкающей Вершине испокон веков. И узоры над входом, несомненно, рассказывали историю его создания языком символов, которые орели почему-то забыли.

Внутри на стенах тоже были узоры, гигантские, замысловатые, но перемежающиеся рисунками более понятными. Донахтир хорошо запомнил изображение большого прямоугольника, исчерченного по периметру шестью прямыми линиями, в центре которого закручивалась спираль.

Сначала Донахтиру показалось, что спираль – это Галерея Памяти, а шесть линий символизируют шесть орелинских городов. Но отец объяснил, что рисунок очень древний и был нанесен на стену тоннеля задолго до того, как на Сверкающей Вершине появился первый город. К тому же, присмотревшись повнимательней, Донахтир разобрал на линиях спирали десять различных фигурок. Была здесь и крылатая фигурка ореля, и четырехногий нохр, и гард… Остальных Донахтир не знал, но его немного покоробило то, что в центре спирали неизвестный мастер поместил почему-то фигурку бескрылого.

Правда, было в этом изображении нечто такое, что примиряло с ним молодого Иглона. Непонятно чем фигурка бескрылого вызывала отвращение, когда на неё смотрели. То ли потому, что попала она на какое-то отложение в стене, имеющее кроваво-красный цвет; то ли из-за угрожающей позы бескрылого, но Донахтиру сразу стало казаться, что спираль олицетворяет развитие зла, и бескрылый получался его сосредоточием. А усиливало это впечатление еще и то, что фигурка ореля была в том ряду самой последней, словно вылетающей из конечного витка спирали.

Следом за этим изображением, перетекая со стены на стену по закругленному потолку, были выбиты странные однообразные облака, густо слепленные и напоминающие скорее бесконечную небесную рябь. В этих облаках, раскинув руки в отчаянном призыве, явно гибли и орели, и нохры, и бескрылые, и те, кого Донахтир не знал.

Этот рисунок пугал его.

С детства зная о том, как погиб Дормат, Донахтир сразу представил, что странноватые облака – это сплошная ледяная пелена, сковавшая своим холодом всех, без разбора, и сбросившая их в какую-то глухую пропасть.

Смысл изображения не совсем был ясен. Но оказывалось достаточно пройти всего несколько шагов, как открывалась целая вереница рисунков, вселяющих надежду и гордость. На них престарелый седой орелин сначала выкладывал на вершину горы какой-то камень, а затем, судя по рисункам, камень этот разрастался, превращаясь в Сверкающую Вершину, а у его основания росло и множилось племя орелей.

Во всех этих изображениях Донахтир усмотрел определенную закономерность.

Если его догадка верна, и бескрылые сосредоточие зла, то в ледяной ряби все Живущие не столько погибли, сколько встали на свои места. Бескрылые пали на самое дно – на землю; другие тоже распределились где-то рядом; гарды и нохры заняли промежуточное положение на нижних ярусах гор, и только орели получили право оставаться в поднебесье.

Донахтир поделился своими соображениями с отцом, и тот признался, что и сам всегда так думал. «И мой отец, – говорил тогда Рондихт, – тоже считал, что орели и бескрылые противопоставлены друг другу. Но, что в действительности означают эти рисунки, мы не узнаем уже никогда».

Вспомнив эти слова, Донахтир невольно сжался.

Вот в чем, наверное, состоит Великое Сокровенное Знание – в тайне происхождения орелей, в смысле их существования, и в понимании того, почему жить они должны именно так, а не иначе.

У Донахтира заныло сердце.

Ни его отец, ни дед этого не знали!

Место, где следовало искать Растущие камни, подробно описывалось на стене тоннеля. Кое-какие общие правила, которым должен подчиняться Великий Иглон, располагались там же. А то, что Рондихт передал сыну на словах, всегда вызывало в Донахтире ощущение какой-то незавершенности. Словно отсутствовало важное объединяющее звено.

Так, например, рассказывая об амиссиях, Рондихт объяснил, что пресловутое воздействие на них заключается в очень простой вещи. Не различая лиц орелей, они способны уловить тончайшие душевные настроения и самые сокровенные мысли. Поэтому любой орелин, искренне радеющий о благе своего народа, мог убедить их сделать что угодно. По какой-то непонятной причине амиссии были готовы ради этого на все!

Донахтира очень удивила подобная забота прорицательниц. Он всегда был уверен, что они живут своей собственной, обособленной жизнью, лишь изредка, в особых случаях, давая орелям мудрые советы. Во все остальное время никакая другая жизнь, кроме той, которую вели они сами, их не заботила.

Но теперь кое-что становилось понятным. Амиссиям несомненно была известна тайна происхождения крылатого племени и то, ради чего оно существуют на Сверкающей Вершине. Видимо, это было настолько важным, что прорицательницы всеми силами стремились воспрепятствовать любым изменениям и осложнениям в жизни орелей. Точнее, оградить их ото всего опасного, что могло заставить отклониться от раз и навсегда заданного пути.

Это многое проясняло. Но перед Донахтиром вдруг с ужасающей ясностью встал вопрос: что же тогда стало с его отцом и дедом?!

Правитель, передавший власть и Знание преемнику, уходил к противоположному выходу из тайного тоннеля, вливаясь в Запредельный мир Великих Иглонов. Видимо, все они знали, что ждет их дальше. Но и об этом предки Донахтира не ведали! Как же тогда их приняли в ТОМ мире? Да и приняли ли вообще? Что если Рокзут, а следом за ним и Рондихт, канули в бездну, охваченные смертоносной ледяной рябью, как самозванцы, узурпировавшие власть?

Донахтир в ужасе отпрянул от разверстого зева тоннеля. В черной глубине, непроницаемой даже для зорких орелинских глаз, ему почудились две сверкающие точки.

Что это?! Глаза призрака? Но нет, он не может подойти так близко ко входу. Невидимая сила, более крепкая, чем любые оковы и запоры, удерживает его в самом сердце тоннеля, не давая выйти ни здесь, ни там. Донахтир просто слишком долго смотрел в темноту, вот и заплясали перед глазами светящиеся точки.

Великий Иглон попятился к безопасному входу в Галерею Памяти, и там с облегчением услышал тяжелые шаги возвращающегося Дихтильфа.

– Вот, – пыхтя и отдуваясь, выдохнул Летописец, ставя перед Правителем довольно увесистую плиту, сверху донизу покрытую письменами. – Это именно та сторона, где Гольтфор пишет о себе. Великий Иглон может спокойно читать. Здесь наверху я только сейчас заметил знак, которым мы обычно помечаем записи, предназначенные для Иглонов и старейшин. Как правило, это всевозможные справки и рекомендации – их мало кто читает. Так что, даже если эта плита и попадалась на глаза кому-то из ройнов, ему вряд ли пришло в голову начать читать текст.

Донахтир присел, разглядывая записи.

Мелкие значки были очень четкими и уверенными, несмотря на то, что выбивала их старческая рука.

– Да-а, Гольтфору можно позавидовать, – протянул Дихтильф, словно прочитал мысли Правителя. – В столь преклонном возрасте суметь все это выбить, да еще и отнести так далеко!. Не думаю, что свои записи старик делал прямо в Галерее. Это привлекло бы внимание, да и времени на подобное требуется немало…

Великий Иглон рассеянно кивнул. Он уже начал читать и мыслями перенесся в далекие времена правления Дормата, поэтому не слишком внимательно слушал то, что говорил Летописец.

Текст на плите гласил:

«Перед лицом своих последних дней я – Главнейший Летописец и старейшина ройнов Гольтфор – хочу повиниться перед своим нынешним Правителем и облегчить душу покаянием. Признаю себя виновным в том, что проявил малодушное любопытство, не бежал, зажав уши, не прервал Великого Иглона Дормата и позволил ему высказаться передо мной до конца!

Это случилось в тот злосчастный день, когда Правитель собрал Иглонов Шести Городов на Малый Совет, чтобы обсудить с ними вопрос о своей женитьбе на Анхорине из Восточного Города.

Дормат пребывал в великом раздражении. Незадолго до того он вернулся от амиссий и был крайне возмущен их зловещим предсказанием. Иглон Южного Города Хеоморн пытался внушить Правителю, что мнение амиссий достойно уважения и всяческого внимания, но Дормат ничего не хотел слышать. За все время, что шел Совет, он не дал высказаться никому из Иглонов, обрывая каждого, кто советовал не спешить и отложить свадьбу до положенного срока.

Наконец, братья уступили, и решение, которое они приняли, я подробно описал в Летописи.

Однако вечером, когда Иглоны разошлись по своим покоям, мне вдруг стало не по себе. Огромное множество поколений орелей неукоснительно соблюдали установленный еще в древности порядок жизни. И Великий Иглон Дормат не должен был нарушать его ради собственной прихоти. Раз уж Иглоны оказались бессильны его вразумить, я решился на отчаянный шаг – пойти и именем древних Правителей заклинать Дормата послушаться голоса разума, а не сердца.

Великий Иглон был один и в глубокой задумчивости смотрел в небо, стоя у выхода на внешнюю террасу. Он милостиво позволил мне высказаться, но потом повел себя очень странно. Мои воззвания к рассудку Правитель высмеял, заявив, что его любовь никак не помешает назначению жизни орелей. «Мы всего лишь веер для вулканов, – презрительно говорил он, – и этот веер достаточно хорошо оберегают ото всего, что может его сломать или разобщить. Мои любовь и преждевременная женитьба никакого отношения к этому не имеют, и, следовательно, ничего испортить не могут!..» А потом, насмехаясь над каждым словом, Правитель стал рассказывать мне то, что я никогда не должен был узнать. Первым моим желанием было остановить его, но то, что я слышал, потрясало! Великий Замысел раскрывался передо мной во всей своей масштабности и разумности. Поэтому я никак не мог постичь причину пренебрежения, с которым Верховный Правитель о нем говорил.

Онемевший и словно прикованный к месту, выслушал я все Тайное Знание Великих Иглонов и удалился, не сказав ни слова. Уговаривать дальше не имело смысла. К тому же, перед лицом Великих Знаний мне тоже показалось, что преждевременная женитьба Великого Иглона вещь не такая уж и страшная.

То, что случилось после этого на Сверкающей Вершине известно всем орелям в мельчайших подробностях. Дормат женился, но вскоре потерял и жену, и детей, и даже собственную жизнь. А Генульф, уличенный в причастности к этим бедам, был наказан и изгнан.

Власть получил Хеоморн.

Мне нравилось его уважение к древним обычаям, нравилось, как почтительно относился он к обязанностям Великого Иглона. И за все это я простил Хеоморну неоправданную жестокость по отношению к Генульфу, хотя ещё долгое время казалось мне, что новый Правитель просто воспользовался случаем и свел счеты с братом, позволившим себе злые намеки в его адрес.

Генульф, в некоем озарении, догадался, что Дормат открыл кому-то Знание, и подозревал Хеоморна… Не стану скрывать, я бы вполне разделял его опасения, если бы не знал, кто на самом деле являлся недостойным слушателем. Однако, слово амиссий, признавших, что к ним действительно прилетал какой-то злоумышленник, а, пуще того, брошь Иглона, принадлежащая Генульфу, сильно меня озадачили.

Не желая очернить память погибшего Правителя, я отказывался даже думать о том, что он мог открыть Знание кому-то еще. Поэтому предположил, что Генульф просто случайно подслушал нашу беседу и, поскольку я все время молчал, решил, что собеседником Дормата был Хеоморн.

Кто именно летал к амиссиям мне не ведомо. Но, кто бы им ни был, я, владеющий Знанием, уверен – он сделал это из самых искренних побуждений, возмущенный легкомыслием Правителя и тем пренебрежением, которое он выказывал Великой Тайне. Однако, когда Генульфу предъявили обвинение и допытывались, где находятся наследники, сильное волнение и малодушная трусость, вызванная непониманием того, что происходит, помешали мне быть убедительным в попытках заступиться за Иглона Северного Города. А сам он молчал и не пытался оправдаться или опровергнуть обвинение.

Ужасное наказание, последовавшее за этим, надолго отвратило меня от Хеоморна. Скрепя сердце, подал я свой голос за утверждение его Великим Иглоном. Но делать было нечего – Генульф принял наказание так, словно заслужил его, а из оставшихся Иглонов никто больше не обладал нужными качествами в той мере, в какой ими обладал Хеоморн.

Впрочем, сейчас я об этом не жалею. Время показало, что новый Иглон правил достойно.

Но собственная вина по сей день жжет мое сердце, как беспощадное солнце выжигает все, что слишком близко подступает к его свету. То, что недостойный оказался посвящен в Великие Тайны, несомненно, стало одной из причин всех наших бедствий. Ничего подобного впредь повториться не должно. Хеоморну я так и не решился открыться, но и уносить с собой Знание в жерло вулкана тоже не имею права! Поэтому, ради нынешнего Правителя – разумного и мудрого Великого Иглона Рокзута – и ради того, чтобы никакие беды не посещали больше Сверкающую Вершину, решил я сделать эти записи с тем, чтобы Великое Знание по-прежнему передавалось от Правителя к Правителю.

Свой труд мне придется завершить еще одним проступком. Эту плиту я, вопреки запретам, принесу в тайный тоннель и там оставлю. А, когда Великий Иглон Рокзут приведет туда своего преемника, пусть он простит меня и, учитывая ошибки правления Дормата Несчастного, читает дальше…»

На этом записи обрывались.

Точнее, заканчивалась одна сторона плиты. Но переворачивать её Донахтир не стал. Все и без того было ясно – его решение лететь к амиссиям подтверждал далекий голос умершего Летописца. Только они одни могли, (если бы, конечно, сочли это возможным), открыть ему Великое Знание Иглонов. И только от них мог Донахтир его теперь принять.