– Ты дурак? Я же просила не стрелять! Чё, тупой вообще?
– Я же не выстрелил!
– Ага, я же слышала. Маньяк, придурок, имбециль!
– Молчать! – стукнул я прикладом ружья по полу. – Ты кто такая? Имею право тебя застрелить да выкинуть за борт.
Девушка моментально успокоилась. А я заметил наконец, что у неё красивое, хоть и чумазое личико. По грязным щекам побежали слёзы, прочерчивая дорожки к подбородку:
– Я всё объясню. Меня зовут Марин… Фамилию пока что скрою…
«Тьфу-ты ну-ты, – харкнул динамик общей связи. – Бориска, чего так долго? Брюхоног тебя задрал, мосье капитан?»
– Капитан? – изумилась Марин. И уважительно добавила: – Такой молодой.
Не слушая протестов незаконной пассажирки, я загнал её в подсобное помещение, где хранились инструменты, которыми лентяй Лев Николаевич никогда не пользовался.
– Не могу тебя оставить в трюме, – пояснил я.
– Не говори никому, что я тут.
– Почему?
– Я расскажу, но это долго. Ты готов слушать?
– Нет. Сиди тихо. Готовь краткое объяснение.
Марин порывисто схватила меня за руку:
– Умоляю, капитан, сохраните нашу встречу в тайне. Могу ли я рассчитывать на ваше обещание?
Я смутился. Мало того, что она была красивая, как актриса, так ещё и говорила, как в пьесе…
– Это самое, короче, ладно.
Закрыв дверь на щеколду, я вернулся в капитанскую рубку. По дороге началась болтанка. Меня швыряло от стены к стене.
– Я приказал взять на два деления на северо-восток, – прикрикнул я, вкатываясь в рубку. – Почему не слушаетесь?
– Нормалёк, мусьё-супер-шеф-экстра-капитан, проскочим.
Наша перебранка затянулась, и мне не пришлось сочинять, что же произошло с предполагаемым брюхоногом в трюме, и как он превратился в симпатичную девушку.
3
Мне не терпелось бросить руль и под благовидным предлогом спуститься в трюмовую гондолу для допроса Марин, но останавливало присутствие Льва Николаевича. Лучше не соваться лишний раз в трюм, чтобы не напоминать хрычу о несуществующем брюхоноге.
Вызывая в памяти образ Марин, я всё больше убеждался – девушка похожа на актрису Мими Вронскую, звезду театра Империи.
У меня в каюте, прямо напротив койки, висел плакат с Вронской. Она изображена в костюме из спектакля по добедовой истории: немного кожаных лямок на груди и косая короткая накидка на бёдрах. По мнению театрального постановщика, Оноре Грязинцева, так выглядели люди, вышедшие на поверхность из бункеров, где спасались от Пятой Волны Большой Беды. На критику, что добедовые люди, были развитее нас на тысячелетия, Грязинцев отвечал, что «художественная правда отличается от правды жизни».
Посетить спектакль с её участием было моей мечтой. Но пока что я довольствовался открытками, плакатами и чтением пьес, представляя Вронскую в соответствующих ролях.
Лев Николаевич смеялся:
– Эка вашему сопливому поколению не повезло. Я-то застал времена до того, как в 980-ом годе Ассоциация Кабаре и Борделей протащила Акт о запрете Продукции Фривольного Содержания. Аэронефщики вешали на стены фото голых девок, а не полуодетых актрисок.
– Подумаешь, и сейчас можно купить плакаты с голыми, – отвечал я.
– Но в моё время не выписывали штраф за владение «фривольной продукцией». И не назначали общественные работы за её продажу. И не кидали на год в острог за изготовление эротики.
– Мими Вронская – актриса. Она передаёт движения души и внутренний конфликт героя…
– А шоб лучше было видно её душу, наряжается как куртизанка в борделе. Говорю же, несчастное вы поколение. Жертвы ханжества и бюрократии.
Пока Лев Николаевич ругался по радио с идущим впереди дирижаблем Торгового Флота, я сбегал в свою каюту и посмотрел на плакат.
Сходство было. Такие же белокурые волосы, форма носа… Я расфантазировался: а что если это и есть Вронская? Чтобы вжиться в роль бродяжки, она ходила в рванье, проникала зайцем на аэронефы. Что если…
Тут я себя осадил. Похожа, но не она. Я не пропускал театральные вести в газетах и радио. Прекрасно знал, сейчас Мими гастролировала по провинциям Бурназо и Фенье. Да и сказать по правде, не стала бы она так заморачиваться, чтобы вжиться в роль. В чём-то хрыч был прав: выглядела она лучше, чем играла.
4
К вечеру мы покинули Арельскую провинцию, взяв стабильный курс на авиадром Бас-24, где должны были сгрузить мебель и взять на борт контейнер со стиральными машинами.
Впереди виднелись задние сигнальные огни аэронефа Торгового Флота Империи, согласно позывным, «ТорФло-98/22». Позади нас, километрах в двух, шёл тоже частник, доверху гружённый овцекоровами. Их мычание и бе-е-эканье разносилось в закатной тишине.
Отправив хрыча Льва Николаевича спать, я спустился в трюмовую гондолу. По пути захватил из холодильника в коридоре кастрюлю каши и папину заначку – банку дешёвого алкоситро «Сен-Брянск».
Пригладив волосы, я постучал в дверь подсобки. Романтизм случайной встречи с Марин зашкаливал, как уровень нагрева в старых газотурбинах моего аэронефа.
– Пардон, – я отодвинул щеколду и вошёл.
Марин стояла спиной ко мне, на фоне иллюминатора. Разодранную кофту, в которую была облачена, когда застряла в щели меж контейнерами, она сняла. Осталась в тёмном обтягивающем платье. Изящная фигура подчёркивалась красным фоном заката.
Девушка порывисто обернулась. Это движение ещё больше напомнило Вронскую. Так её фиксировали на открытках из спектаклей.
Марин сделала что-то с причёской: острые прядки волос падали по обе стороны лица, заключая его в изящную рамку. Она умудрилась стереть с лица грязь и пыль из трюмовой гондолы. Ни я, ни Лев Николаевич не могли смыть эту грязь неделями.
Девушка напряжённо посмотрела на меня:
– Наконец-то. Четвёртый час жду. А если бы я захотела в туалет?
– Пардон, гальюн прямо по коридору.
– Я сказала «если бы». – Она подняла крышечку с кастрюльки и брезгливо понюхала: – Нет. После этого мне точно понадобится гальюн.
Она сделала глоток алкоситро:
