Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол

Я смотрю на свекровь и взгляд падает на статуэтку балерины, в голове пробегает мысль, что вон она, такая же эффектная, но почему ей не хотелось домашнего уюта и счастья каждый день, а не кочевыми набегами, украдкой, порой прячась от людей.

Всё, что я до этого знала про отца Димы было его имя, что он был старше Натальи и несвободен, да брошенная свекровью фраза, когда мы сообщили о моей беременности:

– Если бы в годы моей молодости рядом была такая семья, которую вы образовали с Димой, то я, может, не поверила бы, своей тетки, которая меня воспитывала, приговаривая: «Лучше быть любимой любовницей, чем женой, которую бьют», – и тогда, возможно, нашла бы я, своего человека, а не жила стереотипами. А, может, бы и не нашла.

Наталья терлась кончиком носа о носик Паши, а затем крепко прижала к себе, не особо обращая внимания на то; как он втирает ей в волосы спелый абрикос.

– Я тоже по тебе соскучилась, – нежно поцеловала она в макушку Пашу. – Родничок такой большой ещё, всё не заживает.

Она проронила это, но казалось, что хотела сказать что-то совсем иное, но постеснялась.

Я придвинулась к ней чуть ближе, давая понять, что хочу узнать, что на самом деле вертится у неё на языке, но вслух бормотала:

– Паша всячески подстраивался к родам, помнил про особенности таза мамы, поэтому и родился таким яйцеголовым с большим родничком. Катя, говорит, что дети понимают на уровне интуиции, природы, как должны проходить роды, а врачи нередко зря назначают кесарево.

Повисло молчание, и мы сидели втроём на диване, хотя нет, мы с Натальей сидели и стеснялись, а Паша вертелся в руках, как дождевой червяк на асфальте, и не стеснялся ничего, то смачно пукал, то пускал пузыри изо рта, то рвал журнал, принесённый свекровью, то кричал резко «Ааа» голосом орангутана.

Свекровь поджала под себя ноги и залезла на диван.

Я не могла поверить своим глазам: такая всегда по-королевски манерная она сидела, обняв свои колени руками, и сказала:

– Мне твоя Катя мою тетку Нину напоминает, у неё было восемь классов вечерней школы, поэтому после войны ее назначили руководить колхозом, а она, как мне признавалась, думала сначала, что озимые – это значит надо их прям в зиму, раскапывая сугроб, сеять. Собрала мужиков и говорит им, чего, типа удумали осенью. А они ей в ответ: вот, вроде, Нин, девка ты образованная, но дура.

Я рассмеялась от того, что Наталья Леонидовна голос так меняла, изображая мужиков и свою тетку, и поняла, что мне, пожалуй, впервые не стало обидно за то, что Катю сравнили с дурой:

– Подруга у меня хорошая, очень, она ребёнка ждёт сейчас.

– Да я знаю, Лен, – иронично произнесла свекровь, – о ней вчера на работе говорили, к тебе пришла, и у меня на языке «крутилось» спросить, как она, она ведь беременная от сына моей коллеги, видишь, как тесен мир, он с женой недавно из-за неё развёлся, вот и говорили о том, как он будет или нет с дочкой общаться, ей пять на днях исполнилось, а он не поздравил.

Я опустила голову, будто мне было стыдно за то, что Катя увела кого-то из семьи.

Свекровь улыбнулась и стала чесать себя за пятку, поймав мой удивленный взгляд, она рассмеялась:

– Ты чего так смотришь? Да, я могу сидеть, задрав ноги выше головы, могу чесаться, а ещё …

Тут довольный Паша, который всё это время рвал принесённый мне журнал, пукнул, и свекровь такая:

– Да-да, а ещё я пукаю, потому что я человек, а не красивая статуэтка, которой ты меня видишь, да и вообще недавно видела программу, что только ленивцы не пукают, а я не ленивец, не статуэтка, я обычный человек, и твою Катю я не осуждаю, понимаешь?

Я подняла глаза на свекровь и она, пытаясь разрядить обстановку, сказала:

– Обещаю тут не пукать, как Паша, но позволь побыть с тобой человеком.

Я кивнула и тоже задрала ноги выше головы.

– Твою Катю, я, возможно, понимаю больше остальных, – голос свекрови изменился, я никогда ни с кем особо не обсуждала свои отношения с папой Димы, но скажу тебе, скажу одно, только одно! Ни о чем не жалею, я была счастлива с ним.

Мне казалось, что на этом признание свекрови закончилось, потому что она заглянула в подгузник внука и встала со словами: «Сиди, я сама сменю подгузник».

Я начала листать погрызенный журнал, думая, что к осени пора покупать себе новые сапоги и уже приводить в форму, посмотрев ещё несколько страниц, я быстро сняла майку и достала из шкафа желтый сарафан на тонких бретельках, красивый, никто ж не мешает мне его дома носить, свекровь с Пашей вернулись, я поймала улыбку, как одобрение тому, что переоделась, ожидая, каких-то советов ну или комплиментов, но услышала:

– А расстались мы, Лен, с Евгением очень плохо: начали ругаться из-за какой-то мелочи, и в порыве гнева я сказала ему: «Да в гробу и видела я тебя белых тапочках», а через несколько дней у него остановилось сердце, врачи сказали, что не смог справиться с напряжением на работе, дома, с переменами в нашей стране после развала Союза. И меня не было на похоронах, понимаешь, любовниц туда не пускают, поэтому даже в гробу я его не видела, и для меня он навсегда остался моим Женькой, таким светлым, искренним, с конфетами «Птичье молоко» на каждую нашу встречу, с улыбкой на всё лицо и глазами, в которых мне не хотелось тонуть, мне хотелось в них плавать, как в горной реке, которая, с одной стороны, будоражит и охлаждает, а с другой стороны, вселяет в тебя страх, страх того, что ты можешь разбиться о камни.

Наталья спустила с рук Пашу, и он стал переставлять ножками, держась за диван и хватаясь, то за мои колени, то за торчащие из-под штанин комбинезона пальцы бабушки, она гладила его макушку, но смотрела куда-то в стену, и говорила уже будто не мне, а самой себе:

– И несмотря на законную жену, которая была старше его, несмотря на законных детей, которые по возрасту были моими сверстниками, я понимала с самого начала свою вторую роль.

Но лишь после смерти Женьки, когда стояла на линейке в школьном дворе рядом с Димой, держащим букет гладиолусов и конфеты «Птичье молоко», лишь тогда я поняла, что к этим отношениям меня подтолкнула тетка, хотя, вроде, при этом и я была не против.

У меня проскользнула мысль предложить Наталье Леонидовне чая, но я боялась заговорить.

– Лен, думаешь, девчонка в двадцать лет мечтает стать любовницей взрослого мужика, – свекровь спустилась на пол к Паше. – И мечтает заниматься с ним любовью в машине под гимн СССР, а именно так и было у нас в первый раз.

Тут во мне промелькнули мысль, что уединиться в машине остается моим желанием, но об этом свекрови я точно не скажу.

– Нет, девчонка в двадцать лет мечтает о романтике, – Наталья посадила Пашу на машинку и стала катать по кругу. – И он мне ее тогда дал, мне кажется. Вместе с ним я впервые полетела в Крым, впервые мне купили мою одежду, я выбирала ее сама, и не нужно было перешивать одежду тети или двоюродных сестёр, впервые мы пошли вместе в ресторан, где я попробовала перепёлку. Заказала, помню, блюдо «Сладкая парочка», и переносят две маленьких сморщенные птицы, похожих на дворовых воробьёв, я аж испугалась, боялась есть.

А Женька такой мне: «Натуль, а ну-ка не робей, одну за одну щеку, другую – за другую».

И Наталья Леонидовна начала так мило хихикать, что я невольно тоже заулыбалась. Казалось, что она сейчас не со мной, а там, в Крыму, с Женькой и их любовью.

Затем она взяла активно зевающего за рулём машины Пашу на руки и молча стала ходить по комнате, не рисуя ногами никаких кругов, слов, как делаю обычно я.

Через несколько минут она осторожно положила его уснувшего в кроватку, подошла к окну, вернулась к дивану и снова, глядя мимо меня продолжила:

– Многое было впервые с ним, и все это было не зря. Я ощущала себя рядом с Женей самой любимой женщиной, но при этом была маленькой девочкой, о которой заботятся, как о нежных лепестках лилии.

Однажды, спустя уже лет пять наших отношений, лёжа на его груди, я рассматривала седые волоски, они завивались непонятными кругами, образуя причудливый узор, будто невидимая паутина, в которую я попала на чуть-чуть, а застряла навсегда, и Женя неожиданно сказал: «Все думают, что мужики изменяют жёнам, потому что тупо хотят с кем-то переспать, но это часто не так. Мы тоже хотим быть услышанными, хотим, чтобы нами восхищались, и в нас верили. Вот ты смотришь на меня так, как на Божество. Смотришь и не ноешь про то, что я не отвёз тебя в Болгарию, подарил не ту сумку. Ты принимаешь полностью всё то, что я могу дать и принимаешь всё, что дать не в моих силах. А женщины часто это делать не могут. Не могут принять, что мы, мужчины, Не можем дать всё, потому что не Волшебники».

Наталья Леонидовна взяла меня за руку, вернее вложила мою руку в свои:

– Но для меня, Лен, Женя был Волшебником, хотя и не давал всё и вся, именно поэтому, не сомневаясь ни на минуту, я родила от него сына.

Я набралась смелости и спросила:

– Почему вы не вышли замуж после смерти Евгения, вы ведь всегда были эффектной?!

Свекровь игриво улыбнулась, шепча «о-ля-ля» и закрутила свои длинные русые волосы в импровизированную шишку:

– Потом, а что у нас было потом, – она бормотала, будто не знала ответ, будто отматывала пленку назад, – а потом появился в моей жизни один Витёк, хотя и звали его Никита, и прям пылинки сдувает, хорохорится, все хорошо, но возьми он и скажи, что не может с Димой выстроить отношения, типа давай делай выбор, понимаешь? А так нельзя! И дело не в том, что женщина должна выбрать между ребёнком и мужчиной, ребёнка, а в том, Лен, что когда тебя ставят перед Выбором, то тебя не во что не ставят

Я кивнула, будто понимаю, и уже предполагала услышать рассказ, о том, как Наталья бросила Витька по имени Никита, как она сказала:

– Налей-ка мне воды только не из фильтра, а прям из-под крана, самой вонючей с хлоркой, такую хочу!

Я быстро помчалась на кухню, потому что не могла прийти в себя от услышанного, с одной стороны, а с другой стороны, решила быть, как сын, несколько минут назад непосредственным, мне хотелось спросить, почему Евгений не развёлся с женой, почему видел своего сына лишь набегами.

И вот несу я стакан с водой, капли падают мне на пальцы, поднимаю голову и вижу, как торопливо обувается Наталья Леонидовна.

– Вы уже ходите? – оторопев, спрашиваю я.

Кивнув утвердительно в ответ, она залпом выпивает стакан воды и прям у двери произносит:

– Попроси через Катю Егора позвонить дочке, я ж знаю, она им «верховодит».

Я киваю и не могу прийти в себя, не понимаю, что это было? Такое неожиданное откровение? А потом, испуг? Она испугалась, того, что я не пойму её? Стану задавать лишние вопросы? Начну осуждать? Но это же глупо осуждать человека за то, что он был счастлив. Или она приезжала только, чтоб поговорить о Кате…

Стоя у окна, я смотрю, как она ждёт такси и вижу разводы на стекле. Эх, не досмотрела, когда убиралась. Я пробую вытереть их рукой, не удаётся.

Почувствовав мой взгляд, Наталья поднимает голову и начинает махать рукой, посылая воздушные поцелуи, и я отвечаю тем же, понимая, что ещё никогда не видела отношения между мужчиной и женщиной с другой стороны, как эти самые разводы на стекле, которые я вижу, а ей издали кажется, что стекло – чистое.

18.07. 2014

Паша кричит сквозь сон, судя по свету, пробивающемуся сквозь зашторенные окна, сейчас часа четыре утра, и сын опять просит, чтоб мы к нему подошли, погладили, дали поесть, попить, просто рядом постояли.

Я пытаюсь крепче вдавить уши в подушку, надеясь, что он перестанет кричать и заснёт, но становится лишь громче.

Эх, когда уже начнутся ночи без всех этих вставаний, и мне, вроде, грех жаловаться: встаём часто с Димой по очереди.

Грех жаловаться, но все-таки очень тянет жаловаться и ныть, а ещё – забраться на ручки к мужу и притвориться мааааленькой беззащитной Лисичкой.

Крик Паши становится настойчивее, и я, что есть мочи, крепко закрываю глаза, делая вид, что сплю, крепко сплю и ничего не слышу.

– Давай, дорогой, я в тебя верю! – произношу я про себя, видя, что Дима зашевелился. – Верной дорогой идёшь к сыну!

Слышу, как Дима поплелся на кухню, видимо, пошёл делать смесь, и я, вытягиваясь довольная поперёк кровати, закидываю ногу на одеяло, собрав его горкой. Эх, хоррррошо.

Слышу, как щелкнул выключатель в кухне, так главное сейчас, себя не выдать. Лен, лежи и не двигайся!

Вроде, всё чисто сработано, агент Лена, операция прошла успешно: сын обезврежен, муж вернулся в тыл!

– Коза хитрая, – слышу голос Димы, который за талию притягивает меня к себе. – Я ж знаю, что ты не спишь, хватит театрально сопеть. Это нечестно, сегодня был твой день; я тебе отомщу!

И так улыбательно становится от его «отомщу», так тепло, можно спать дальше.

24.07.2014

Мне кажется, это смахивает на лёгкое сумасшествие, а, может, вся моя жизнь уже – это какое-то безумие. Я сижу в пижаме на полу, поставив на пол кружку с кефиром, сижу среди остатков еды, старых дырявых синих носков мужа, что выкинула, и не собираю все это обратно, а смотрю, скрестив ноги, как заварка от чая красиво сочетается с цветом пола, алыми остатками арбуза и думаю:

«А вот пили бы чай в пакетах вместо заварного, то такой красоты б в 7 утра не увидела вот».

Смотрю и не тороплюсь убирать, вижу, что Пашуня, держась за стену, заглядывает любопытно из коридора, проверяя, обнаружила ли я уже его «утренний сюрприз», а если да, то почему не зову на разговор:

– Какова твоя цель в жизни, бро? Ковыряться и дальше в гнили?

Я смотрю на сына с улыбкой, как бы приглашая подойти ко мне, он заползает на кухню, садится рядом прижимается ко мне.

Я смотрю в его голубые глаза и понимаю, что не знаю уже, как и объяснять Паше, чтоб он не переворачивал мусорное ведро.

Перевернёт и хихикает, будто играет со мной. И так каждый день.

И хитрый такой, выжидает же время, пробовали несколько дней мусор в пакет класть, и в мойку, но от вонючих подгузников такой запашок: мама, не горюй.

И я реально не понимаю, что делать: скотч на двери – неудобно, эти хвалёные детские блокираторы (каких только фирм не пробовали) Паша с корнями вырвал, ходить ещё не умеет, а до них дотягивается уже, и силы хватает.

Вот и приходится глубоко дышать, чтоб успокоиться, хотя кому я вру – глубоко дышать, собирая мусор, это, как минимум, глупо.

Только если глубоко дышать, сильно зажав нос одной рукой, а другой – загребать остатки пригоревшей каши вперемешку с кожурой от моркови.

Недавно при встрече на прогулке Юлька советовала «дай ему по попке хорошенько, он перестанет», но я считаю, что это не метод воспитания, не уверена, что это поможет, да и не для того я хотела ребёнка, вынашивала, рожала, чтоб его бить, на днях посовещалась ещё с Катюшей, она согласилась со мной: Пашу шлепки не остановят, у него другой нрав.

Поэтому, как там говорится в мультике: «улыбаемся и машем», в моем случае «выдыхаем и мусор сметаем».

– Давай будем убирать твоё творчество, улыбака мой, чего танцуешь? Радуешься? Вот и я радуюсь, что ты у меня есть, – с этими словами я встала, поднимая с пола Пашу и залпом выпила кефир перед наведением порядка на кухне.

27.07.2014

«Только начинает топтать эту грешную землю», – теперь это девиз, точно девиз этого лета 2014 года.

И мне так смешно от этого «топтать эту грешную землю», думаю, это достойно стать названием какого-нибудь комедийного фильма про детство.

Сегодня это обронил седой дедуля в кепке, сидящий на лавке с тремя бабульками. Уже неделю они в сквере наблюдают, как Пашуня, держась обеими руками за нас с Димой, делает свои первые шажочки, как он радуется, когда ему удается пройти немного, держась только одной рукой за папу…

И я смотрю неделю на эту картину, и мне кажется, что все вокруг смотрят на нас, хотя Почему «мне кажется»?

Я УВЕРЕНА, что все смотрят на нас и точка!

Потому что это такое чудо, человек, маленький, крошка, делает свои первые шаги в этом огромном мире. Он так старается, каждый его Маленький шаг – Большое открытие для него.

И вот в моей голове от чего-то всплывали прежде слова старой – престарой песни: «На бульваре вчерашние дети сами возят в колясках детей», и я будто видела себя со стороны рядом с Пашей, затем видела саму себя в синей коляске с красной полоской, да-да, Лена такая, Лена помнит свою коляску!

Но сегодня я услышала от дедули про грешную землю и «топтать», и весь материнский лиризм ушел… Ушел куда-то далеко.

И теперь меня разрывает от смеха, так и хочется крикнуть сыну, ковыляющему по тротуару: «Топчи эту грешную землю хорошенько!»

30.07.2014

Прочла сегодня у психолога, что ребенок должен к году хорошо ориентироваться в четырёх цветах, и надо устраивать «цветные» недели, окружая игрушками, предметами и одеждой одного цвета, и обомлела. До этого нигде не встречала эту информацию, а Паше через три недели уже год.

Выходит, он уже не успеет, а это ж отразится на развитии потом в геометрической прогрессии.

Я, зажав нижнюю губу, натягиваю на себя желтый сарафан, понимая, что Это я виновата, клуша. Куда раньше смотрела. Стараясь не разбудить Пашу, лезу достать желтые шары, надуваю их, перебираю в голове, какие игрушки жёлтого цвета у нас есть, надо торопиться, время не ждёт… у нас и так один цвет в итоге окажется неизученным.

Вот тебе и осознанное материнство, а такое важное пропустила.

И неясно ещё, как потом отразится это моё упущение на общем развитии сына, а вдруг вызовет задержку, надо об этом спросить у …

– Да, Дим, мне некогда, перезвони позже, я ищу срочно всё желтое, кстати, миска на кухне…

– Зачем?

– Устраивать цветные недели для Паши, и так времени «в обрез»!

– Почему?

– Надо успеть до года?

– Почему?

– Почему? Почему? Потому что потом начнётся…

– Что начнётся? Ты в порядке? Лен, алло?

– Дима, не зли меня. Я стою на стуле с миской и…

– Понял тебя, пока. Это посложнее будет, чем твоё «нельзя говорить «нельзя».

01.08.2014

Мне кажется, моему терпению скоро наступит конец, ей богу, нет ж в мире ничего вечного!

И я начну кричать, кричать на собственного ребёнка, человека, который перевернул мой мир с ног на голову: и в хорошем, и плохом смысле.

В хорошем – это когда он обнимает, и целует без конца, когда заливисто смеётся над чем-то для взрослого человека обыденным, например, на днях Паша заливался смехом, увидев, как мыльный пузырь лопнул, опустившись на лопух.

А в плохом – это про отсутствие сна, про то, что ем одной рукой, про то, что он до сих пор не теряет интерес к грязной обуви, про то что он, блядь, переворачивает мусорное ведро (что с этим делать?) и время от времени выкидывает все – все с полок, куда может дотянуться.

И головой я понимаю, что «хорошее» в разы важнее, в разы «перекрывает» плохое, но от этого мне прям и здесь не легче: не легче, когда я собираю осколки разбитых тарелок, которые Паша скинул со стола, поев.

И вот сегодня появилась новая забава – переворачивать ведро с водой. Сначала мне показалось, что мне Показалось, но я продолжила наблюдать… Точно этот Маленький человек, который может ходить, еле-еле держась за стенку, подползал к ведру, когда я мыла полы, подползал, когда я была чуть подальше и со смехом пытался перевернуть; один раз ему удалось, поэтому уборку я продолжила, держа всё время в одной руке ведро.

Кстати, ведро новое желтого цвета, мы ж эту неделю изучаем этот цвет активно.

Я тычу на всё и вся вокруг и утрировано медленно, четко артикулируя произношу: «Желтый», а потом заглядываю в глаза Паше с надеждой понять, усвоил ли он материал или нет, жду, будто он скажет мне:

«Маман, это жёлтый, можно больше мне его не показывать!» – но сын молчит и лишь улыбается в ответ, норовя что-то уронить или скинуть.

02.08.2014

«Мы не летим в сентябре на море», – эти слова мужа стоят эхом в голове, и я реву.

«Нужно купить оборудование, понимаешь, второй кредит не одобрили, Лен, а надо купить оборудование», – я сижу на полу на балконе громко рыдаю и ковыряю пальцем оранжевую краску на стене.

Умом понимаю, что так надо, что так важно для бизнеса, но «внутренняя девочка Лена» плачет и рыдает, потому что так хотела показать сыну море, потому что так хотелось самой нырнуть и ощутить прикосновение солёной воды.

Уму можно объяснить, что надо просто иногда немного потерпеть, чтоб потом получить больше, но сердцу это объяснить сложно.

И вот я ковыряю краску на стене, а слёзы катятся ручьём по щекам, попадая в рот.

Я закрываю глаза, у слез – солёный вкус моря, будто каждый из нас носит в себе целое море, кто-то море обид, кто-то море счастья.

Стук в балконную дверь прерывает мои фантазии, сквозь заляпанное детскими ручонками стекло виднеются две любимые рожицы.

Дима глазами спрашивает, может ли он войти, я отрицательно машу головой, потому что ум мой уже остыл и обнимает мужа, типа: «Э, братан; верно поступил; так и надо было сделать!» – но вот сердце ещё злится, ещё не может смириться, будто отошло в сторонку, повернувшись спиной и так заигрывающе-обиженно бубнит: «я так не играю».

Дима не уходит, несмотря на мое «Нет»! Он знает, что умеет договариваться не только с моим умом, но и с сердцем, он открывает дверь:

– Лисёнок, повиляй хвостиком; мы с Пашей тебе выжали апельсиновый сок, ещё заварили чай с бергамотом, также можем предложить воду. Пойдём! А если тебе так хочется и дальше ковырять стены, то, так и быть, ковыряй обои в кухне!

После этих слов сердце тоже начало улыбаться, потому что внутри меня есть море, и это точно море счастья!

07.08.2014

Я стояла посреди гостиной и грязная вода с остатками бумажек, волос, пыли медленно достигла пальцев ног, мутная жижа покрыла красный педикюр, дальше вода потекла к красиво разложенным на полу игрушкам синего цвета, ведь мы активно пытаемся играть, чтоб сын точно к году знал всё необходимое.

Вот лужа достигла вырезанных из синего картона треугольников, кружочков, квадратов всего – всего, что я накануне так старательно ночью кромсала ножницами для сына.

Я поднимаю взгляд и вижу его, улыбающегося и весёлого, он был как никогда рад тому, что я допустила очередной материнский промах – забыла убрать из коридора ведро после мытья полов.

Мне стало очень обидно, и казалось, что по щекам бегут не слёзы, а мутная жижа из этого самого перевёрнутого ведра.

Я так сильно стараюсь быть хорошей и любящей мамой, а он не ценит, он не слышит меня, он смеётся, издевается надо мной, ведь я уже неделю каждый день говорю ему: «Не трогай грязную воду, стоп. Это плохо», – но Он не слышит, не слышит, НЕ ХОЧЕТ СЛЫШАТЬ!

И вот я стою посреди комнаты в центре этой мерзкой лужи, в которой плавает кубик синего цвета, карандаш, свисток, и мне кажется, будто это не лужа, а олицетворение моего материнства: когда я представляла его морем синим, а оно оказалось хуже, чем вода после мытья полов.

Пашуня идет неуклюже навстречу мне, хлюпая по этой воде, идёт, чуть шатаясь, и смеётся. Ему весело, мое материнство из необъятного синего моря превратилось в грязную лужу, а ему весело.

И всё – терпение лопнуло – я опускаюсь вниз и начинаю кричать на него, прямо глядя в глаза:

– Ты что не понимаешь? Не понимаешь, что так делать не надо? Я тебе говорю об этом много раз… Зачем ты смеешься в ответ? Ты хочешь, чтобы я была жёсткой? Чтобы порола тебя? Ставила в угол? Да?

А сын радостно смеётся в ответ, ему весело, и тогда я хватаю его, опускаю на пол и начинаю вытирать, вытирать, вытирать им эту разлитую из ведра грязную воду.

– Не хочу! Не хочу такой жизни, – ору я, лужа на полу на глазах становится меньше, из глаз моих начинают литься слёзы, а не мутная жижа, я смотрю, как грязная вода пропитывает бежевую майку и синие шорты сына, как его волосы становятся мокрыми, и мне хорошо, я тру им пол, как половой тряпкой, пытаясь стереть все обиды, которые он нанёс мне за этот год, я тру, приговаривая:

– Такая!? Такая мать тебе нужна? Нравится? Нравится тебе? – сын начинает плакать, а я не останавливаюсь, теперь моя очередь веселиться, я тру им пол, сын плачет ещё громче, так громко, как никогда, я поднимаю голову и вижу стоящего в коридоре папу, в его руках сети, удочки, банка с червями.

– Дочь, в луже глубоко? Сома смогу поймать на колебалку? – спрашивает он и тычет мне в лицо какой-то металлической хреновиной для рыбалки.

А рядом стоит Катюша, держа руку на животе, и вздыхает поучительно:

– Посмотри, Лен, на цвет ведра, ничего не смущает? – потом она цокает языком и добавляет. – Неделя-то – синяя.

Я начинаю ещё сильнее реветь, я не ждала гостей, не успела прибраться, тут такой беспорядок, опускаю глаза на влажной пол, ревущего в истерике тряпку-сына, вижу, как робко в углу стоит свекровь, и ничего не говоря, снимает с себя синий жакет, встаёт на колени и начинает теперь им пол.