В отделе давно сложилось негласное мнение, что Риши не совсем здоров психически: ну кто еще мог работать здесь с таким почти неприкрытым удовольствием? Он приходил на службу раньше всех, уходил последним и не брезговал самой грязной работой. Однако с этим крепким стариком было о чем поболтать, несмотря на все его странности.
На обработку тела у Ойтуша уходило обычно около сорока минут. На запястье у всех мертвых была отметка с временем и причиной смерти. Для большинства граждан Второго класса эта причина обозначалась весьма приблизительно, ну разве что кроме тех, кто занимал высокие должности. Люди умирали от голода, инфекций, переохлаждения, травм на производстве и очень редко – от старости. Опыт стариков не ценился, для государства они были балластом – теми, кто уже не может полноценно работать, но все еще продолжает есть и занимать в городе какое-нибудь жилище.
– Ойтуш, возьмешь малыша? – спросил один из коллег, наполовину сдвинув с лица одноразовую маску. – Тут ювелирная работа нужна.
– Что, действительно Первый класс? – с сомнением произнес Ойтуш, подходя к соседнему столу. На нем лежал подросток с изумрудными волосами.
– Сейчас посмотрим, – сказал Эдмундс, убирая с виска парня пряди волос. – Чип вживлен, – констатировал он, заметив тонкий шрам.
– Ну надо же… а выглядит лет на тринадцать, – с горечью произнес Риши.
Представители Первого класса – нечастые гости в морге. Правительство бережет их. Но, по сути, чем вот такой семнадцатилетний парень отличается от тех, кто годом моложе? Неужели одаренность, это свойство воспринимать мир не так, как все остальные, должна определять, кому жить, а кому умереть?
– Да, я возьму его, – сухо сказал Ойтуш.
На белоснежной коже парня были следы побоев, как старые, так и совсем свежие. Время смерти: 05:32. Причина смерти: не указана.
Все это было как-то странно. Цвет волос, макияж и при этом – множественные раны… Неприятная догадка закралась в голову Ойтуша, и он принялся внимательно осматривать тело.
Так и есть. Вот и штамп корпорации.
– Это сиделка, парни, – сказал он.
В отделе повисло молчание: можно было только догадываться, какой была жизнь у этого парня.
Сиделки, или живые игрушки, – это красивые юноши и девушки из Второго класса, которых богатые семьи нанимают для своих детей. Каждая из сиделок получает препарат, подавляющий желания и волю, делающий их терпеливыми и покорными. В Метрополе существует несколько крупных корпораций, предоставляющих желающим сиделок за большие деньги. По закону корпорация должна контролировать здоровье и безопасность своего товара, но, по сути, бизнес есть бизнес. Чем больше ты заплатишь, тем больше тебе позволено.
Маленькие дети часто бывают жестоки, а дети богатых родителей и вовсе не знают границ. Кому, как не Ойтушу, было знать, как складывались судьбы сиделок.
Но самым печальным было то, что некоторые люди добровольно заключали контракты с корпорациями. Причины были совершенно разными: куча кредитов, нищета, в которой увязли твои родные, проблемы с законом… Пособие, выплачиваемое сиделкам, могло годами кормить целую семью. Вот только сами «игрушки» долго не жили. В основном из-за тех самых препаратов, которые они обязаны были принимать по договору. Ну, или погибали от ран, как этот зеленоволосый парень.
В морге Ойтуш успел многое повидать. Он думал, что научился быть хладнокровным, но такие вот жестокие и нелепые смерти просто выбивали из колеи. К окончанию своей «ювелирной работы» он чувствовал себя совершенно опустошенным. Благо что писк наручных часов возвестил о начале обеденного перерыва.
На обед отпускалось всего полчаса. На ходу стаскивая хирургический костюм, Ойтуш двинулся к лестнице: обед обедом, но у него были дела поважнее.
* * *
Пищеблок, совмещенный с обеденным залом, находился на нулевом этаже. Длинные металлические столы, низкие потолки и вечный тяжелый запах не сильно способствовали аппетиту, но за год работы Ойтуш успел привыкнуть. Точнее, научился отключаться от всего окружающего и концентрироваться лишь на том, что предстояло сделать.
У многих Вторых, в том числе и у работников морга, можно было заметить этот взгляд: отрешенный, пустой; в нем никогда не пылал огонь. У тех, кто всю жизнь имеет дело с рутиной – а среди Второго класса таких большинство, – глаза перестают сиять даже в какие-нибудь приятные моменты, которые у всех хоть изредка, но бывают. Почти как накачанная снотворным сиделка, ты медленно плывешь в тихих застойных водах своих мыслей. Каким бы ярким ты ни был в детстве, рутина и однообразие со временем сделают свое дело.
Но что касалось Ойтуша, то он знал: пока в его жизни есть Сати, огонь в его глазах погасить будет очень трудно.
Взяв поднос с едой, он расположился рядом с коллегами. В отделе Ойтуш был куда моложе всех остальных: его ровесников в Метрополе чаще использовали для тяжелого физического труда. Ойтуш старался не думать о том, что в морге он останется до конца жизни – ему не дадут поменять работу, хотя и будут кормить сказками про «светлое будущее».
На обед сегодня были недоваренные макароны с липкими кусочками соевого мяса и холодная протеиновая баланда. Никто не заботился о том, чтобы еда была вкусной, – лишь бы была сытной, чтобы работники не падали в голодные обмороки. Глядя, как Эдмундс и Риши с аппетитом уплетают дармовые харчи, Ойтуш с неохотой ковырялся в своей тарелке. Последние полгода он лишь для вида ходил на обед.
Однажды он совершенно случайно наткнулся на запасной выход, лишенный камер наблюдения. С тех пор каждый рабочий день, ровно в полдень, Сати приходила повидаться с ним. Минут на десять, не больше, но это драгоценное время было для них настоящим сокровищем. А еще Сати приносила ему обед из школы: свежие овощи, мясо, зелень. Нужно ли говорить, что разница между школьным меню и тем, что полагалось работникам морга, была колоссальной?
Закончив ковырять остывшие макароны, Ойтуш ленивым шагом вышел из столовой, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Миновав несколько коридоров и лестничных пролетов, он очутился в подсобке под лестницей. Сырость и полумрак, царившие в этой кладовке, странным образом успокаивали, давали ощущение надежности и безопасности.
Ждать пришлось недолго. Тихонько скрипнула дверь черного хода, и маленькая фигурка в надвинутом на лицо черном капюшоне осторожно проникла в здание морга.
– Кхе-кхе, – еле слышно подал голос Ойтуш. Если бы протекторий узнал, что Сати ходит сюда, и тем более носит ему еду, Ойтуша неминуемо ждала бы смерть. Вот почему с мерами предосторожности им было сложно перестараться.
– Привет, – шепотом произнесла девушка, легонько ступая в темноту подсобки.
Не говоря ни слова, Ойтуш взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал куда-то в область носа.
– Опоздание на две минуты, мисс Лаллеман, – шутливым тоном произнес он и постучал по циферблату своих рабочих часов. – Лишаю вас десерта.
Сквозь полумрак Ойтуш видел, как она скорчила уморительную гримасу, оценив насмешку над строгим школьным режимом.
– Смотри, что я принесла тебе, – торопливо сказала она и, поставив рюкзак на пол, принялась вынимать контейнеры с котлетами и салатом, а Ойтуш не мог оторвать глаз от ее миниатюрных и таких проворных пальцев.
Сати никогда не рассказывала о своих родителях. Она ничего не помнила о них, точно так же, как Ойтуш не помнил своих маму и папу. Это было не таким уж редким явлением в Метрополе. Вероятнее всего, Сати родилась в семье одаренных, а ее генетический код был изменен еще до рождения. Иногда на улицах города можно было встретить людей с шестью пальцами, разноцветными глазами или причудливыми родимыми пятнами – все это были результаты каких-то экспериментов. В сравнении с такими мутантами у Сати была обычная внешность, если не считать фиолетового цвета волос.
У того мальчика тоже были странные волосы… Вспомнив подростка, Ойтуш тяжело вздохнул.
– Ты чего? – насторожилась Сати – она удивительно тонко чувствовала перемены в его настроении.
– К нам сегодня привезли сиделку. Смерть… такая нелепая, – в последний момент Ойтуш решил обойтись без подробностей.
– Само их существование сплошная нелепица, – покачала головой Сати.
Больше об этом и нечего было сказать. Ойтуш молча принялся за обед.
– Мне пора идти, – с сожалением вздохнула Сати. Десять минут, как всегда, пролетели.
– Угу, – кивнул Ойтуш, сминая фольгу, в которой только что была запеченная картошка с мясом. – Спасибо за обед, Мелкая.
Мелкая. Потребовалось несколько лет, чтобы Сати перестала обижаться на это прозвище, которое так легко дал ей Ойтуш.
– Сколько еще уроков сегодня?
– Математика, пратолингва, анатомия, – перечисляла Сати. – Вечером две тренировки по кэндо.
Услышав про кэндо, Ойтуш схватил швабру, стоявшую в углу подсобки, и с невероятно серьезным лицом изобразил несколько атак.
– Дурак, – смеясь, сказала Сати, глядя, как он размахивает палкой, пародируя фехтовальщиков.
Улыбнувшись, Ойтуш отставил швабру и крепко обнял девушку.
– Я просто рад, что ты учишься постоять за себя, – прошептал он ей на ушко.
Прижавшись к нему, Сати в который раз подумала, до чего же он худой. Она чувствовала сквозь одежду его выступающие ребра. Стиснув зубы, она пообещала себе, что вечером прихватит ему из школы двойной ужин.
За работу в морге с утра до вечера платили какую-никакую зарплату. Но она была в пять раз меньше пособия, которое получала Сати, просто являясь гражданином Первого класса. И тем не менее Ойтуш, этот упрямец, настоял на том, чтобы лично оплачивать аренду их жилья. От денег Сати он открещивался, все время повторяя, чтобы она тратила их «на себя»: покупала красивую одежду, косметику, всегда была сыта и ни в чем не нуждалась.
