Овердрайв
– Сказал, что засуну ему блютуз-гарнитуру туда, где обезьяны прячут орехи.
– А где обезьяны прячут орехи?
– Да где только не прячут.
Давид что-то прощёлкал на клавиатуре и сказал:
– Ты угрожал главному специалисту Горбачу?
– Напротив. Пытался его вразумить.
Кудрявый закрыл ноутбук и несколько секунд глядел мне в глаза, после чего спросил:
– Почему ты работаешь в ЗАО ЕБИ?
Началось.
– Чтобы выжить.
– А как же развитие с компанией, личностный и профессиональный рост?
– Расти, чтобы стать таким, как Горбач? Нет, спасибо.
– А сейчас ты какой?
– Со стороны виднее.
Давид откинулся на спинку кресла и сказал:
– Забавную историю слышал от своих друзей. Они были в одном дорогом ресторане. Отмечали чьё-то повышение, кажется. Там был официант, который поразил их своим мастерством. Официанты, в частности мужчины, порой стесняются своей работы, хотя ничего в ней дурного и нет – у каждого своё ремесло. А тот парень явно получал кайф от своего ремесла. Он был услужлив, расторопен, приятен, не слишком навязчив, пепельницу менял, как только в ней появлялся хотя бы один окурок, но делал это так, что никто даже не замечал. Идеальный официант, Сергей, можешь себе представить?
– Конечно. В баре «Ректум» таких полно.
– Так вот, позже тем вечером кто-то из моих друзей увидел, как этот официант, закончив смену, переоделся, вышел на улицу, сел в шикарный Forshe Alligator с открытым верхом и уехал в закат. Как тебе такое?
– По мне, так это полная хуерга. Хоть кто-нибудь поверил?
На лице кудрявого ни тени смущения.
– Ты не веришь, что тот, кто любит свою работу, хорошо зарабатывает?
– Это как раз несомненно. Меня другое смущает. Forshe Alligator стоит как две квартиры в центре Питера. И потом, имея такую машину, нужно быть готовым тратить уйму денег на техобслуживание. Расход топлива опять же гигантский. У этого официанта водятся лютые деньжища. Откуда? Может, он развлекает извращенцев по веб-камере?
– Я не думаю…
– Почему с такими деньгами он всё ещё не открыл своё дело, а вкалывает на дядю? Очевидно, для прикрытия. Может, этот уёбок шпион?
– А может быть, он просто любит ресторан, где работает?
– А как называется этот ресторан?
– А тебе зачем?
– Хочу устроиться туда официантом.
– Ты всё понял неверно! Речь о том, что неважно, где и кем ты работаешь! Работе нужно отдаваться без остатка, и тогда достигнешь успеха! В любом деле!
– Скажи, Давид, ты приехал сюда на Forshe Alligator?
– Да что тебе дался этот Forshe…
Я повторил медленнее:
– Ты приехал сюда на Forshe Alligator?
– Нет, – сказал он.
– А на чём ты приехал, Давид?
Пауза.
– На метро.
– Ты, почётный тренер ЗАО ЕБИ, приехал сюда на метро и рассказываешь мне про официанта, который ездит на Forshe Alligator? Может, оставим в покое общепит и выберем, на кого мне равняться хотя бы в пределах компании?
Кудрявый медленно открыл свой ноутбук, поклацал клавишами и сказал:
– Я слышал достаточно. Можешь идти.
Я пошёл в зал. Кудряш ещё с полчаса шаболдался по офису, говорил о чём-то с Горбачом и Карамелью, и наконец ушёл, ни разу на меня не посмотрев.
В обед я пошёл и купил билеты на концерт Оззи Осборна. Едва ли я мог себе это позволить, но теперь уже было плевать.
Когда я пришёл домой, Полина спала. Я положил билеты рядом с ней на подушку и разбудил её поцелуем. Целовалась Полина неохотно, но, увидев подарок, обрадовалась. Потом даже хвалила меня по телефону маме.
0
Правда или ложь – не вопрос, ибо правда влечёт за собой правду, а из лжи следует ложь. Каждый раз, говоря правду или ложь, отдаляешься от границы между ними либо в сторону правды либо в сторону лжи. Есть правда, что режет больнее ножа, есть ложь во спасение, и со словом ты осторожен, будто с наточенным до звона скальпелем. Прежде, чем изречь, задаёшься вопросом: нужна ли такая правда и нужна ли такая ложь собеседнику, и готов ли ты сам к тому, чтобы к тебе возвратились такая правда и такая ложь? Узнав, что тебе лгали, ты можешь разозлиться на лжеца, почувствовать себя преданным. Но не думал ли он, что лжёт из лучших побуждений, как думал когда-то ты? Увидев себя в нём, легко понять его. И тогда не разгневаешься на лжеца, а лишь подивишься ему, как мудрый подивился бы тебе, лгущему, не понимая, куда ведёшь себя. С правдой себя обручив, ты узнаешь, что слышать её готовы не все. Если книгу напишешь о правде, или песню сложишь, или снимешь о правде фильм, то, быть может, кое-кто себя там узнает, захлопнет на середине, выключит до припева, уйдёт, разбросав попкорн. Но что-то в нём шелохнётся. Что-то точно в нём шелохнётся. Может быть, в следующий раз.
137. Оззи
В Ледовый Дворец стекаются люди в чёрном. Мы с Полиной явились пораньше, входим в зал одними из первых. Предлагаю стать возле сцены, пока есть такая возможность. Полина возражает – не хочет, чтобы нас затолкали, но я настаиваю, и мы становимся в третий или четвёртый ряд.
На разогреве стоунер-команда Lowriderz. Под конец их выступления в колонках раздаётся голос, без сомнения принадлежащий Оззи:
– Хэй! Хэй! Хэй! Хэй!..
Всю аппаратуру на сцене меняют, выходят музыканты Оззи и наконец он сам. Человеческое море реагирует такой активностью, что нас с Полиной вышвыривает к берегу. Продолжаем смотреть концерт с края зала. Полина оказалась права. Я мог бы предвидеть это, будь я каплю внимательнее в метро.
Оззи не по годам энергичен. Бьет гитаристов микрофоном по головам. Таскает из-за кулис вёдра с водой и выливает их в зал. Впервые наблюдаю живьём рок-звезду мировой величины. В этом какая-то чудовищная, неимоверная сила. И даже не в музыке дело, а в реальности всего происходящего. Не то чтобы я ставил под сомнение факт существования Оззи Осборна, но видеть его вживую оказалось чем-то совсем другим, нежели по MTV или на афише. Это было путешествие. Платишь за билеты и попадаешь в тот вариант реальности, где ты в Ледовом Дворце на концерте Оззи Осборна. Бесплатно ты мог быть в менее крутом варианте реальности. А здесь само время становится чем-то густым, осязаемым, электрическим. Есть в этом какой-то простой, но вечно ускользающий секрет. Уж Оззи точно мог бы рассказать кое-что про Великое Но. Но разве о таком говорят в телеинтервью.
Когда мы выходим из зала после концерта, я спрашиваю Полину:
– Что скажешь?
– Нормально, – холодно говорит она, даже не взглянув на меня.
Меня чуть не разрывает гнев. Я горбатил как проклятый, впаривая добрым людям барахло, на последние деньги купил билеты, а Полина Ривес демонстративно недовольна тем, что толпа нас уплотнила. Я собрал волю в кулак, выдохнул и решил, что спущу это ей с рук. Решил, что буду терпеть Полинины закидоны, потому что люблю её. Люблю страшно и со всей ответственностью, в том числе материальной, раз уж этого требуют установившийся миропорядок и Тётя Света. И всё бы ничего, если бы в тот самый момент не повстречался нам гитарист Кудрявцев. Это старый друг Полины, я с ним едва знаком. Завидев Кудрявцева, Полина мигом веселеет, прыгает ему на шею и целует в щёку со словами:
– Ой, Кудрявцев! Ну как тебе?!
– Ничего, – снисходительно говорит он, – я бы, конечно, кое-что сыграл лучше, но вообще уровень чувствуется…
– Ну да, ну да… 'Paranoid' – супер, правда?!..
Меня вскрыло. Надуть губы на своего мужчину – ещё куда ни шло, но при этом вешаться на шею другому – натуральное предательство. Это была не ревность, а что-то более глубокое. Я ощутил, как Полина выставляет меня дураком перед всем миром.
Храня внешнее спокойствие, сажусь в маршрутку с ними двумя. Мы с Полиной тем вечером ждали гостей, и было принято негласное решение взять Кудрявцева с собой. Негласное – так как Полина со мной не разговаривала и решила всё сама. Возле дома Полина и Кудрявцев идут в магазин, а я, ни слова не говоря, следую в квартиру. На полу нашего лифта брызги крови.
Когда Полина и Кудрявцев, смеясь и звеня пакетами, входят домой, мои дорожная сумка и чехол с гитарой уже собраны. Кудрявцев ретируется на кухню, а Полина усаживается на стул перед своим компьютером и молча смотрит в выключенный монитор. Я подхожу, целую её в лоб, оставляю ключи на столике в прихожей и отправляюсь в путешествие на край ночи. Если точнее – в Купчино.
136. Купчино
Карамель и Меркулов согласились меня приютить.
За полночь шагаю в неведомую купчинскую тьму совсем уже другого города, слушаю Slipknot. Никаких больше мыльных пузырей и джаза, лишь шум густой, тяжёлой от влаги зелени, плиточные дома с потёками смолы, зловещие тени в подворотнях и ливень, прошивающий меня, идущий сквозь асфальт, куда-то глубоко вниз.
Насквозь промокший добираюсь по адресу в край спящих новостроек. Осталось только узнать номер квартиры, а для этого надо позвонить Карамели. Достаю телефон и слышу легендарное «Ту-ду-дуу-дуу-дум» – батарея мертва.
Вокруг ни души, кроме большого человека в трико и кожаной куртке, закрывающего какие-то роллставни – похоже, склад.
– Здравствуйте, – говорю ему, приблизившись.
Ноль реакции.
– Можно от вас позвонить?
Человек закрывает ставни на ключ и поворачивается ко мне. Лицо – долина вымытых могил, глаза – пузыри на болоте, крематориевый рот.
– Очень прошу, всего один звонок. Иначе я останусь на улице.
Человек в трико харкает мне под ноги и неспешно удаляется. Неужели придётся спать на лавке в Купчино под ливнем, со всеми вещами и гитарой? Судя по тому, что говорят про этот район, тут и при свете дня выживают только любовники, а уж ночью можно и вовсе не пытать судьбу.
Я вспомнил об Ikona 1314. Он всё еще был в кармане моей куртки. Когда Трубка Бесконечности высохла, я пару раз пробовал её включить, но безуспешно. Даже фонарик теперь больше не светил.
Я достал Ikona 1314 и нажал кнопку включения. По точнейшему ли расчёту Провидения или волей Хаоса произошло немыслимое. Экран засветился, а динамик захрипел мелодию. Это было немыслимо. Я успел дозвониться Карамели и попасть в дом, после чего Ikona отключилась – теперь уже навеки.
0
Впуская Нечто в свою жизнь, ты становишься его частью, инвестируешь время в его существование. Когда ты забываешь о Нечто, оно остаётся в тебе как призрак чего-то, что могло бы быть, живёт в поле вероятностного зрения. Чем больше вероятностей ты видишь, тем больше вариантов будущего можешь предусмотреть. Затем выбираешь из них план оптимальный – План Х, план запасной – План У, и на случай Полного Пиздеца – План Z (либо Й – по желанию). Действуешь согласно им, имея грацию молнии. Излишне фокусировать своё внимание на нежелательных вариантах не стоит, но держать их в уме мудро, ведь иначе они станут непредсказуемыми. Обозначив главное жирными линиями, всему остальному позволяешь быть, пока вы с этим остальным не сблизились. Если сблизились, то либо вы соприкасаетесь, либо расходитесь – зависит от тебя. Научившийся блюсти этот баланс джедай уверенно держит курс по океану времени. У ног отважного матроса кот, а на бескозырке его пчела.
135. Атлантида
Как я очутился в небеснорождённых землях Таганрога, не помню. Просыпаюсь на вокзальной лавке, окружённой сворой оглушительно лающих дворняг. Запах беляшей, рвоты и креозота. Голова трещит. Вязкая тёплая осень содержит меня в своём чреве. Сама она в чреве чего-то большего. Всё чревато большим, и всё в чреве большего – так, что ли, псы?.. Псы! Где это было?.. Ну, смолкните, плешивые! Кому сказал?.. Распугивая собак, покидаю вокзал.
Не считая гула в ушах, поразительно тихое утро. Или это я в мегаполисе отвык от тишины? Еду домой на маршрутке. Вот первый магазин ЗАО ЕБИ, где я работал. Теперь вместо него «Атлантида» – такое имя урвала сеть магазинов бытовой техники, смех да и только. Фталоцианиново-зелёные деревья, валкие частные домики, щербатый асфальт с засыпанными щебнем ямами, лавка Чеховых, одинокая больница на обрыве над морем. Вспышки из детства: халабуды из гофрокартона, жвачка Nitro с машинами на вкладышах, пломбир течёт по рукам, впервые слушаю Moby, впервые целуюсь – в море, с Наташкой, и где она теперь, где теперь группа No Doubt…
Вот моя Итака, в ней подъезд, железная дверь, за ней – вторая, деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито.
134. Окно
Сам же выбил два года назад, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил тебя в гости. И ты пришла в можжевеловом своём платьице, в блестящих своих чулках, с персиковыми своими щеками. Принесла флешку с фото подземной стоянки, где беспорядочные рисунки на стенах и колоннах с определённого угла зрения складываются в цельный узор. Включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался тебя поцеловать, однако тебе эта затея не понравилась.
Я просил тебя остаться, а ты просила меня вызвать такси. Я вызвал, проводил тебя до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Я удивился, что совсем не больно, подумал, что ни хуя себе я Росомаха, и зачем вообще в кино на руку полотенце наматывают, прежде чем вытворять такое. Но тут кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в порезах заблестели осколки. В них я видел, как ты едешь по тёмному заснеженному городу в дынно-жёлтом своём такси, в можжевеловом своём платьице, с азовски-лазурными своими глазами – видел и безмолвно предпочитал, чтобы ты была здесь, рядом.
Наконец я пошёл в ванную и ополоснул руку холодной водой. Осколки достал пинцетом, обработал ранения йодом, руку облёк в бинты.
С тех пор минуло два года, а новое стекло так и не вставили – во имя памяти о нас с тобой. Когда-нибудь здесь будет мемориальный витраж с аллегорическим изображением того момента, где я сажаю тебя в такси.
133. Магда
Для мамы приезд мой был неожиданностью. Узнав, что мы с Полиной расстались, она вроде бы особо не удивилась и сказала только:
– Теперь ясно, почему Света трубку не берёт.
Я пил с Животным. Оказалось, что он теперь поэт. Глубокой ночью мы очутились в сауне на окраине города. Рядом с Пашей я всегда чувствую себя наивным ребёнком. Допустим, прихожу в сауну с мыслью о том, что мы там будем париться. А Животное с порога говорит хозяйке:
– Зови невест!
Та оглушительно свистит, в помещение врываются семь развязных девиц и выстраиваются перед нами в шеренгу. Видя мой растерянный взгляд, Животное говорит:
– Это тебе. Не я же ушёл от женщины своей мечты.
Вот стыдоба – я хоть и пьян до совиного уханья, но готов сквозь брёвна провалиться. Ничего не попишешь, выбираю ногастую брюнетку с глазами Эми Ли. Остальные разбегаются.
– Как тебя зовут?
– Магда.
– Ох.
– Ступай в душик, – говорит Магда, протягивая мне полотенце. – Буду ждать наверху.
– Хозяйка! – кричит Животное. – Шесть пива и каких-нибудь закусок!
Приняв душ, заворачиваюсь в полотенце и поднимаюсь в предбанник. Там сидят и пьют пиво Животное и Даня Овчар, основатель группы Немезида. Теперь он в ней не играет, уступив бразды правления чёрному рыцарю Демьяну Колдунову. Овчар одевается, как футбольный болельщик, а пьёт, как стратопедарх. Как-то раз Овчар притворился геем, чтобы впутать двух гопников в драку, и до полусмерти избил обоих, при этом распевая 'Come On Baby Light My Fire'. Никто не осмелился мешать.
– Здрав будь, поребрик!
– Шалом, православный!
Скрипнув, открывается дверь комнаты отдыха. На пороге Магда в бирюзовом неглиже.
– Ты идёшь?
– Да, я только…
– Иди-иди, – говорит Животное. – Мы никуда не денемся.
Захожу с Магдой в комнату, обитую берёзовым шпоном, где устало трепещет ночник, она закрывает дверь, усаживает меня на кровать и махом обнажает красивое измученное тело. Хорошо Животному: он обаятельный, он проституткам стихи читает, они с ним смеются. А я что?
– Так и будешь сидеть? – спрашивает Магда. – Или снимешь полотенце?
Обнажившись, замечаю в руке Магды презерватив. Она встаёт передо мной на колени, распаковывает кондом, берёт его в губы и ловко надевает на мой невольно крепнущий ствол.
– Как ты хочешь? – спрашивает Магда.
– Не знаю… Сядь на меня сверху.
– Я сверху не сажусь.
– Тогда позови управляющего.
– Что?!
– Просто шучу. Иди сюда.
Магда наконец-то впервые искренне улыбается и ложится рядом. Взбираюсь на неё. Под белой простынкой шуршит жёсткая клеёнка. Античная Магдина задница на ура резонирует с моим пьяным естеством. Жёсткие толчки. Тихий стон. Боже, ну почему это так хорошо?..
Дверь комнаты отворяется, раздаётся голос Дани Овчара:
– Серёжа! Не выйдешь на минуту?
Не прерываясь, спрашиваю:
– Что-то срочное, да?
– Да. Паша бурагозит. Я сейчас начну его убивать.
– Тю, – еле слышно произносит Магда между фрикциями.
– Ладно, – говорю, – сейчас приду.
Овчар закрывает дверь. Я сгребаю в охапку Магдины волосы, прикладываю её щекой к шершавой стене и ускоряю темп. Свободной рукой хлещу Магду по заднице, она постанывает, вскрикивает и ухает – теперь уже не притворно. Не умаляя скорость, принимаюсь рукой терзать Магде клитор, пока она не кончает. Пока её тело сотрясает оргазм, валю её на спину, избавляюсь от кондома и эякулирую на лицо.
– Эй!.. – только и произносит она.
– Эге-гей, – отвечаю. – Сверху она не садится, блядь. Ни стыда ни совести.
Заворачиваюсь в полотенце и иду на выход.
– Ты – козёл! – кричит мне вслед Магда.
– Скажешь, тебе не понравилось?
– Пошёл ты!
– Так я и думал.
В предбаннике Животное и Овчар ходят по кругу, размахивая закрытыми пивными банками, словно палицами.
– Ты охуел так базарить!
– Да пошёл ты на хуй весь!
– Что стряслось? – спрашиваю.
– Он охуел! – восклицает Животное.
– Э, ты ебанутый что ли, базаришь? – возмущается Овчар.
– Тюлень, блядь, ёбаный, мразь, хуй нюхай!
– Да на хую я королева!
– Что, блядь? – переспрашиваю я. – Ты сказал: «На хую я королева»?
Парни начинают смеяться.
– Так из-за чего сыр-бор?
– Да говорю же, опизденел.
– Ты же говорил, что он охуел.
– Да мне похуй, ебать!
– Джентльмены, я не понимаю! Дайте конкретики или уходим.
Все помолчали. Конкретика не приходила, так что пришлось уйти нам.
Частный сектор, тёмная улица с высокими заборами. Южная ночь, корчась, гибнет в надвигающейся заре. Дым тлеющих кострищ, кучи мокрого песка, автомобильные покрышки, раскрашенные под гжель. Вместо птиц летают мусорные пакеты. Группа Blur у Овчара в смартфоне. Что-то во всём этом не так, но это не наша проблема. Мы курим и шагаем по щебню туда, где нас нет.
Когда я проспался, моё тяжелейшее похмелье усугубила весть о кончине Бенуа Мандельброта.
0
Когда ты был человеком и рассекал шоссе на мотоцикле своём, то дивился, что деревья вдоль трассы никогда не повторяются. Как они вообще могут повторяться? И как могут не повторяться? Постоянное и изменчивое – братья-близнецы, братья-весельчаки, братья Коэны, сёстры Вачовски. Корни в земле, крона – в небе. Корни тянут в себя, крона цветёт наружу. Крона – инверсия корней, околопалиндром. Земля питает небо через корни и кроны, мы тела свои плодами наедаем, дымом трав питаем дух. Взамен дух рождает плоды ремесла, а тело – выделения разные, в небе малополезные, зато необходимые в Земле. А где вообще небо? С какой высоты оно начинается? Быть над поверхностью Земли – не значит ли быть в небе? Надо бы помнить, что мы в небе. Вырыв яму в Земле, мы в неё заливаем небо, а куча выкопанной земли часть неба вытесняет. Помнить, что мы в небе. Если мир тебе что-то должен, он только и занимается тем, что отдаёт, но если ты должен ему, то уж не поскупись. Мы в небе. Справедливость – кредо реальности. Если ты миру не должен – так дай ему что-нибудь, а он тебе вернёт с процентами больше, чем в Зверьбанке России. Поиграй с миром, брось ему мяч, брось ему кость, брось ему плоть, брось ему центральную нервную систему. Сеешь, что жнёшь, и сеешь в этот раз лучше. Сеешь, что жнёшь, и сеешь в этот раз лучше…
132. Хостел
Снова здравствуй, город-супергерой. Поздняя осень. Ни свет ни заря иду с вокзала к метро Садовая, любуясь индевеющим Петербургом, слушаю Queens of the Stone Age. Меня ждёт койкоместо в хостеле Amor fati. Снимать квартиру или даже комнату в одиночку мне не по карману.
Хостел расположен в одной из квартир жилого дома в старом фонде. Потемневшая от времени лепнина, мраморные лестницы с низкими ступенями, вытертыми столетиями шагов. Администратор Иван: очки без оправы, чёрная водолазка, заправленная в тёртые джинсы. Волосы зачёсаны назад, пряжка брючного ремня имеет форму орла – ты под прикрытием, брат.
Большая тёмная комната с десятью шкафчиками и пятью двухэтажными койками, где спят люди. Нахожу пустую койку, сую под неё сумку и, не раздеваясь, ложусь ждать, покуда все не проснутся.
Сквозь дрём улавливаю доносящийся откуда-то голос Владимира Высоцкого:
«Течёт, течёт реченька, да по песочеку,Бережок моет, бережочек моет.А молодой жульман, ой да молодой жульманНачальничка молит.Ой ты, начальничек, да над начальниками,Отпусти, отпусти на волю.Там соскучилась, а может ссучиласьНа свободе Дроля.Отпустил бы тебя на волю я,Но воровать, воровать ты будешь.Пойди напейся ты воды, воды,Воды холодненькой, про любовь забудешь.Да пил я воду, ой пил холодную,Пил, пил, пил, не напивался.А полюбил на свободе девчонку я,С нею наслаждался.Гроб несут, коня ведут,Никто слезы, никто не проронит,А молодая девчоночкаЖульмана хоронит.Течёт, течёт, течёт реченька, да по песочеку,Моет, моет золотишко.А молодой жульман, молодой жульманЗаработал вышку.Течёт реченька, да по песочеку,Бережок моет, бережочек точит.А молодая да проституточка,В речке ножки мочит»131. Репетиция
Обустроившись в хостеле, я поехал к Карамели и Меркулову – оставил у них гитару, чтобы точно вернуться в Петербург. Карамели дома не было. Меркулов усадил меня на кухне, налил чаю и сказал:
– Офис на Ленсовета закрыли.
– Как? Почему?
– Тимур Убоев приходил.
– Кто-кто?
– Молотильня. Стажёр узнал его и вызвал охрану. Убоев охранников уложил, забрал выручку и скрылся. Топ-менеджеры решили закрыть салон – от греха подальше.
– Ребята в порядке?
– У Горбача нервный срыв, в остальном да.
– И где я теперь работаю?
– Мне нужен новый БОТ в сердце гетто.
– Гетто?
– Метро Дыбенко.
– Всё как я люблю.
– Приезжай в понедельник.
Я забрал гитару, попрощался с Меркуловым и позвонил гитаристу Коле, чтобы назначить репетицию.
– Такое дело, – сказал он, – мы с Николаем решили, что больше не играем в «Самозванцах».
– Почему?
– Мы не верим, что на наших шоу звездолёты будут разбиваться об Солнце.
– Почему?
– Потому что ты не крутой.
– Что? Вы двое вообще в курсе, что я круче самого крутого в Таганроге?
– В Таганроге – может быть. А тут у тебя даже работа стрёмная.
– Меня только что повысили!
– Тебя девушка бросила.
– Я сам ушёл!
Слышно, как Николай подсказывает:
– У тебя гитара не строит.
– Это альтернативный строй!
– Короче, мы не будем с тобой играть и точка.
– Тем хуже для вас.
Я дал отбой. «Самозванцев» поглотила Вечность.
0
На бас-бочке твоей – знак Бесконечности. В глазах фанатов твоих Бесконечность – что-то невообразимое, иные боятся её и не доверяют ей, ибо не понимают. Но для тебя она вполне обозрима. Три руки у тебя, сад в рубиновых лучах, время-пространство видишь целиком, знаешь, где звучать песням эпохи Вудстока, где уместна дискотека 80-х, а где сверхтяжёлый электроплазменный рок, где Борис Гребенщиков, а где Боб Дилан. Ты суперзвезда не по праву рождения, но по праву бытия вне жизни и смерти, в их основе. Молодые рокеры жаждут уподобиться тебе и поют всё об одном, хоть и каждый по-своему, каждый для тех, с кем он рядом. Пусть динамики стоят вдоль береговых линий всех континентов, пусть в Луне будет гигантский сабвуфер, пусть мы сами звучим Песнью твоей. Приведём же спинки кресел в вертикальное положение, братья и сестры, и да застёгнуты будут наши ремни. Шоу начинается. Шоу должно продолжаться.
130. Говорят
В хостеле Amor fati три больших комнаты. В одной живут восемь женщин, в другой – восемь женщин и мужчин, в третьей – десять мужчин, в числе которых я и остался зимовать. На всех одна кухня и два туалета – один совмещён с душем.