Неприкаянные
Сладковатый запах анаши… Лукас передал пущенный по кругу слюнявый косяк. Я сделала осторожную короткую затяжку и тут же поперхнулась сухим кашлем. Вот проклятье! Мои тревоги и опасения стремительно претворялись в жизнь, мать его!
А Мартин иногда отвлекался от чтения… И смотрел на всех осуждающе. Мол, я, конечно, тут самый взрослый, трезвый и правильный такой, но так уж и быть, прослежу за тем, чтобы вы, кретины, совсем не распоясались. Даже трава не помогла избавиться от гнетущих этих мыслей с привкусом самоуничижения. От каких-то мутных рассуждений о том, что, оказывается, на свете бывают люди, которые имеют негласное превосходство. Просто по определению! Так природой заложено, а всякие там статусы, деньги, связи, голубые крови – вообще ни при чем тут. Что всё эти вещи – блажь и херня полная.
Ну а Лукас всё навязчивее лез. И за полночь, когда уже, по идее, надо было потихоньку собираться, мы с ним целовались. О, да, я и правда чудила… А Лукас шептал, что я ему очень-очень нравлюсь. Мол, я – неиспорченная. Не то что прочие.
Но это звучало в моих ушах вовсе не комплиментом, а реальным фактом. Девственница. Девчонка, которая в теории могла бы выбрать Лукаса в качестве первого мужчины?
А почему и нет?
Он ведь красивый, с отличной фигурой. Лукас – взрослый парень и уж наверняка опытный. К тому же я не из тех романтичных дурочек, что сидят у окошка и томно вздыхают в ожидании появления единственного и неповторимого принца. Нет, я хоть незрелая в каких-то вещах, но в целом – тот еще циник. Я хотела именно ощутить физическое притяжение, а не выслушивать всякие там романтические бла-бла-бла про любовь.
И с Лукасом у нас случилась некая химия… Мне ведь не противны его поцелуи с языком?
Но от этих мыслей сделалось как-то паршиво. Слишком много аналитики в голове, пока Лукас трогал меня за бедра и продолжал усиленно работать языком. Да, чересчур конкретные наметки плана вовсе не с первой близостью, а именно с сексом. И эти думы ничем теплым или, наоборот, будоражащим внутри не отзывались. Они не ёкали в моей и так далеко не светлой душе…
Душно от этого слишком быстрого сближения с Лукасом! Тесно в его объятиях! Срочно на воздух!
Лукас, слава богу, не изъявил желания составить компанию. Он вальяжно разлегся на диване, заложив руки за затылок. Я вышла – и сразу почувствовала охлаждающее облегчение. Потому что воздух в доме действительно слишком насыщен чем-то взрослым и запретным.
Я, присев на порожке, всматривалась в точку, где притаился шале. Такой далекий… Дом под названием «Детство», который родители снимали многие годы.
Вдруг где-то за избой захрустел снег. И на несвежую голову почудилось: вот сейчас появится медведь и сожрет меня! Я оторопела, боясь даже шелохнуться.
Божечки мои… главный зверь!
Мартин!
Он вышел из-за угла с вязанкой дров в крепких руках.
Роб
Уже ночь…
– Похоже, мои дела совсем плохи, приятель! Молчи-молчи, и без тебя знаю, чем чреваты сгустки крови и гноя в моче! Да, я свернул в лес давно… Да, бля, в курсе я, что каждый шаг дается с трудом. Что? Я брежу, а ты не существуешь? Неправда, существуешь. И это ты, да-да, именно ты специально подговорил бога или богов, чтобы они устроили этот дождь со снегом. Хочешь, чтобы я побыстрее составил тебе компанию? Ты эгоист херов! Наверное, все покойники становятся такими из зависти к живым. А я ведь хорошо к тебе отношусь, с пиететом… Что-что, черт? Ты значения этого заумного словечка не знаешь? Слушай, я сейчас не в состоянии разжевывать. Да и вообще, снизь-ка обороты с подковырками. Ты сегодня что-то перебарщиваешь с этим.
Смотри-ка, Берни…
Во-о-он туда, в то место, которое специально, персонально для тебя подсвечиваю фонариком… Да, знаю, что он почти погас. Ручку надо бы подкрутить. Не хочу… Не могу, мать его. Но лучше глянь вон туда: угадаешь, что это за растение?
Черника?
Нет, что ты. Это брусника. Если ее заварить, то получится сносное лекарство для почек… Но ведь ты попросил у богов ливень треклятый, так ведь? Воду теперь не согреть на костре. Да и одежду не просушить…
Спасибо тебе большое.
Мэй
– Ты напугал меня, блин! – пропищала Мартину, не узнав собственного же голоса, и тут же внутренне сжалась, потому что это первые слова, напрямую адресованные именно ему – мрачному человеку в черной овчинной дубленке. Мужчине, который и правда казался полузверем в этой черной одежде, да еще и впотьмах.
– Не сидела бы ты тут одна, – тихо, чуть сипло произнес он. – А лучше иди домой, Мэй… К себе домой. – Он кивнул в сторону элитных домов-шале.
Теперь он говорил иначе. Совсем не так, как можно было бы спрогнозировать. Не сухо и безразлично. Он не игнорировал молчанием – как второй, логичный вариант его поведения. Как-то спокойно и без капли надменности он это сказал. Даже с неким снисхождением, которое в моменте не вызвало раздражения.
И мой взгляд проследовал за тем его движением головы. В направлении дома под названием «Детство». А где-то вдалеке вдруг завыл волк. Или, может, большой матерый пес…
И я поняла! Этот человек, что стоит чуть поодаль, вовсе не ненавидит меня. Он по какой-то причине хочет загнать обратно, в дом, где правит бал беззаботное детство. Где нет грязи, пошлости, травы, пива. И поцелуев с языком!
Боже, как же это…
Взбесило!
Я ведь не ребенок и не нуждаюсь в наставлениях. Мне, блин, и маман в этом плане с головой хватает. И уж тем более опека какого-то там условного старшего брата тысячу лет не сдалась!
– Зачем ты так? – К горлу подкатило, но я нашла силы задать строгий и прямолинейный вопрос. – Я ведь ничего такого не сделала. И ничего тебе не должна. Что вообще за тема такая – нравоучать других?
Да, я стала смелеть от озвученных слов. Они обязаны быть услышанными, ибо хранить их внутри – просто невыносимо! Ненавижу недосказанности и скрытые обидки, которые потом долго мучают нутро.
Мартин чуть сузил глаза, а затем как-то тяжело вздохнул.
Боже!
Он положил дрова и стал приближаться ко мне…
Господи и все святые угодники!
Он, казавшийся таким далеким… Куда более далеким, чем мое шале. Таким недостижимым и полным чувства собственного превосходства Мартин сел рядом, на скрипнувшие ступеньки.
Да лучше б меня медведь растерзал!
Какая уж там смелость, правота и уж тем более – борзость! Я оробела настолько, что пошевелиться не могла.
А Мартин молчал, кажется, подбирая какие-то слова, чтобы дать четкий, лаконичный и исчерпывающий ответ на мой этот вопрос с сильным привкусом обидки.
– Лукас – урод. Ясно тебе? – Он наконец нарушил тишину.
Мартин силой мысли, беззвучным приказом заставил мою голову повернуться. Он принудил смотреть ему прямо в глаза. И в его взгляде застыло столько строгости, уверенности и властности, что меня прошибло током!
Мартин!
Никогда в жизни я не встречала парней… нет, молодого мужчину с такой внешностью. Не полузверь, а словно высеченный из камня древний воин. Суровый, бескомпромиссный, твердый, такой волевой.
И от этого даже голова закружилась. А в душе уже начало вызревать что-то абсолютно доселе неизведанное…
Мне он нравился?
Он – человек, который ни при первой встрече у шале, ни при второй здесь, у входа в дом даже не поздоровался? Он – человек, который проявлял ко мне то ли снисхождение по праву старшего, то ли вообще гребаную жалость? А может, и вовсе милость оказывал, сев рядом и ответив на мой вопрос?
Да, он мне немножко нравился, самую малость…
– Ясно мне! – довольно дерзко передразнила его фразу насчет Лукаса.
Этот донельзя прямолинейный «доктор» уже поставил четкий и весьма неутешительный диагноз своему же собственному брату. Мол, никакой Лукас не кавалер, а всего лишь гнусный тип.
И от этого опять стало неприятно, унизительно! Такой тычок наивной и неразбирающейся в людях девчонке. Вообще-то я не без оснований считала, что довольно неплохо научилась распознавать окружающих. Ну и уж тем более наивной меня трудно назвать.
Проклятье! Да Мартин одной короткой грубой фразой заставил передумать! Выкинуть Лукаса из головы, где он и так не сильно-то отсвечивал… И я мгновенно дала себе зарок, что скорее сдохну, чем отдамся этому Лукасу.
– А кто не урод, в твоем понимании? – подавила небольшую порцию из очередных глупых обид, потому что жаждала лишь одного: продолжить эту чудную беседу с сильным мужчиной, который пробуждал всё более жгучий интерес.
Мартин в ответ хмыкнул. И первый раз, еле заметно, но улыбнулся.
– Ты вот точно не урод, – произнес он, немного смягчив тон.
– Откуда тебе знать? – огрызнулась я… блин, не сразу догадавшись, что это – подобие комплимента.
– Оттуда. Знаю, и всё, – заключил Мартин новый диагноз, уже относительно меня. И он мне понравился, черт!
– Ну а ты-то чем лучше брата? – Я намеренно подцепила другую тему, чтобы окольными путями узнать о нем больше.
Выдала это и тут же испугалась! Потому что слишком уж дерзила. И этот мужчина, конечно, не дал бы мне по губам, но запросто мог встать и уйти. А я отчаянно жаждала его именно его компании.
Однако Мартин и ухом не повел на панибратский вопросик. Какая-то невозмутимость уровня космос! Он продолжал смотреть в одну точку на снегу.
– Ты когда-нибудь посещала с экскурсией колонию для подростков? – вдруг спросил он.
– Нет… – протянула в оторопи и часто-часто заморгала.
– Ну и хорошо, Мэй. – Он чуть повернул голову в мою сторону. – Не влипай в истории, чтобы потом не пришлось выяснять на практике, кто урод, а кто – нет.
И мне стало так холодно от его слов. До дрожи! Потому что он говорил о каких-то пугающих вещах… О страданиях и об изнанке жизни.
Тут Мартин снял черную дубленку и накинул мне на плечи. Боже, как же хорошо!
Что-о-о?
Мартин поднялся, открыл входную дверь, из-за которой тут же неприятно загрохотала музыка и голоса. И мне хотелось со всей дури захлопнуть ее и приказать, да-да, рявкнуть этому мужчине: «Сядь на место! Мы не договорили!»
Умоляю, Мартин, вернись!
Но он сгреб лежащие неподалеку дрова, даже не глянув на меня, поднялся по скрипучим ступенькам, зашел в дом и тихо прикрыл треклятую дверь. Конец. Первому и последнему нашему страшно короткому разговору, боже!
Одно желание – тихо расплакаться, потому что я вмиг почувствовала одиночество. Такое пронзительное и печальное, что скулы свело.
Его запах, что пропитал широкий воротник дубленки. Аромат горькой полыни, русской бани с дубовыми вениками. И разумеется, никакого желания продолжить тусоваться в избе…
Вернулась лишь из вежливости, чтобы с компанией ребят попрощаться. Я скрепя сердце оставила дубленку Мартина на крючке, хотя вскользь подумала о том, чтобы забрать ее не как трофей, а в память об этом загадочном человеке.
Ну а совершенно не интересующий меня Лукас ожидаемо стал уговаривать побыть еще. И я почти отвертелась от него. Уже стояла в узком тесном коридорчике, когда он поцеловал меня в щеку и шепнул, мол, придет утром.
Ну-ну, приходи, я придумаю что-нибудь эдакое, чтобы ты отвалил, Лукас!
Условная дорожка… Я шла по ней шаткой походкой, не обращая внимания на попавший в сапожки снег. Да и пусть, всё неважно! Потому что в душе – пустота и безрадостность. Там, внутри, скребли тоскливые тощие кошки.
– Эй! Погоди… – вдруг донесся до ушей знакомый низкий голос.
И мое сердце громко стукнуло и остановилось! Я медленно обернулась…
Мартин, боже!
– Я провожу, тут небезопасно. – Он быстро приблизился.
И замершее сердце кольнуло чем-то горячим!
Мы прогуливались молча, неторопливо… А внутри у меня всё ликовало от того, что есть возможность побыть с ним еще немного времени. Да, пусть он просто заботился о безопасности хрупкой девчонки, неважно. Ведь вот он – совсем рядом. Я топаю по тропинке, а он – пробирается прямо через сугробы.
– Почему ты так относишься к брату? – Мне поднадоело слушать тишину. Я хотела не ее, а голос его слышать.
– Лукас? Он приносит много страданий. Он – бедоносец, – коротко и пространно ответил Мартин.
– Бедоносец… – повторила за ним чудное слово.
– Он портит таких, как ты, – сухо произнес он следом.
– Это каких же? – во мне мгновенно вспыхнула спичка.
– Глупых девчонок.
Я резко становилась и, чтобы показать обиду, демонстративно скрестила руки на груди.
– Что-что? Кто глупая? – сквозь зубы процедила.
Мартин снова сузил глаза и сделал широченный шаг навстречу. Он оказался так близко, что стало трудно дышать!
– Будь ты поумнее, дождалась бы другого парня, Мэй, – без единой эмоции проговорил он.
Да что за намеки-то?! Внутри меня всё так и чертыхалось! Мартин вел к тому, что я – девственница? Неужели это так заметно? От таких, как я, что, запах какой-то особенный исходит?
– А если этот «другой» тоже окажется бедоносцем? – выдавила я через силу.
– Тогда лучше переспи с другом. Он хотя бы будет с тобой нежным и, на короткое время, любящим. – Мартин произнес это так, словно о чем-то будничном, незначительном беседует, а вдобавок еще и мощными плечами пожал в подтверждение своего простого отношения.
Никогда в жизни не встречала таких, как Мартин, божечки! На любой каверзный вопрос с издевкой у него находился взвешенный, спокойный ответ прожженного циника.
– У тебя есть друзья-девушки? – вдруг выскочило из моего болтливого рта.
Проклятье! Еще немного, и я бы добавила: «Давай дружить?!» И в этой фразе таился особенный смысл, ведомый только нам. Два секретных, будоражащих воображение слова.
– Дорога близко… Давай уже вылезем из этого ебучего сугроба. – Мартин ускорил шаг, проигнорировав невероятно важный и такой волнительный вопрос.
Боже, оказывается, он еще и шутить умеет. И грязно выражаться тоже. Я почти пропала! Даже удивительно, насколько быстро может пропасть человек…
Когда мы оказались на широкой, хорошо вычищенной полосе, ведущей к шале «Детство», у меня подкашивались ноги, а в груди болело от скорого расставания. Ну не могла я вот так в лоб сказать Мартину, что он мне нравится! Это так не делается… С ним все эти тупые штучки и ужимки, которые подглядела у Надин, Кимми, Сары, Алексы и Риты, точно не сработают. Только дурой выглядела бы. Но просто так уйти, не услышав ответа, я тоже не могла.
– Так что насчет друзей? – переступив через гордость, более настойчиво спросила уже во второй чертов раз.
– У меня вообще нет друзей. Ну а ты еще слишком маленькая для таких вещей… – Мартин сделал паузу и окинул мою фигуру каким-то изучающим взглядом. – Сколько тебе лет на самом деле? – продолжая идти в том же темпе, добавил он.
Боже, он обо всём догадался! Видимо, еще при первой встрече у шале. И теперь, Мартин легко, непринужденно вывел меня на чистую воду и снова заставил вспыхнуть! Я остановилась и засопела, не найдясь, что бы такое ответить. А он сделал несколько шагов, прежде чем понял, что я отстала.
– Ты чего, Мэй? – обернулся этот прозорливый тип.
– Ничего, – пролепетала дрожащими губами. – Ты… ты ужасный!
– Так сколько тебе?
– Шестнадцать. – призналась, с трудом сглотнув.
Мартин ухмыльнулся и сунул руки по карманам дубленки.
– А я думал, лет одиннадцать… – хмыкнул он. – Тебе явно надо лучше кушать.
– Дурак! – Я тут же рассмеялась и попыталась его пнуть.
Но он ловко увернулся, в то время как мой сапог слетел с ноги. Я хохотала, а Мартин полез в сугроб и выудил оттуда «беглянку». А затем он заботливо вытряхнул снег.
И я опиралась на его плечо, пока он натягивал обувь, испытывая невероятный трепет от его прикосновений к лодыжке!
Мы приближались к месту моего одиночества…
– Тин-Тин, ты самый странный чувак из всех, кого я встречала! – пошутила я, немного расслабившись после той неудачной физической расправы.
– Ты права. Странный… – кивнул он. – А каким одним словом ты охарактеризуешь себя?
– Хм. – Призадумалась. – Ну не знаю…
– Вот когда придумаешь, тогда, возможно, мы попробуем подружиться. – Мартин коснулся моего подбородка. – А если ты еще хоть раз назовешь меня Тин-Тином, укорочу твой острый длинный язык. Топором. Ясно?!
Господи-боже!
«Подружиться» – это значило просто общение? Или нечто большее? Я судорожно попыталась припомнить, на сколько дней мы приехали в горы. Когда родители брали билеты, как-то не задавалась этим вопросом. Неделя – дней десять, да без разницы.
«Лишь бы на месяц! – подумала, стоя рядом с шале, перед Мартином. – А лучше на год!» Ведь за неделю-другую трудно подружиться. Притереться друг к другу… И от двоякого смысла слова «притереться» мне стало стыдно!
– Ну, пока, Мэй. – произнес он и, не дожидаясь ответа, двинулся в обратный путь.
Я смотрела ему вслед, не находя каких-то нормальных слов. «До завтра!» – означало намек на то, что напрашиваюсь, так же, как и «Увидимся!» или «До встречи!». Вот так и стояла истуканом, пока Мартин не скрылся за домом…
Роб
– Какая у меня температура сейчас? Эх, ты прям как заботливая мамочка! Уложи тогда в теплую постельку, доктора вызови…
Слабо?!
Что-что? Может, еще и куриного бульона принести для поправки? Продолжаешь насмехаться… Ну ясно-ясно. Нет у меня сейчас сил обижаться, если честно. Нет от слова совсем, проклятье!
Мама…
Бернард, у тебя есть мама? Она жива или вы там вместе? Хочешь знать, как звали маму Грэйвза? Ее имя красивое – Шэрин… Нет, Берни, не Шэрил, а именно Шэрин. Ее родители перебрались в Штаты из Ирана. Это в нее Грэйвз такой темноволосый, с большими, как у теленка, карими глазами…
Нет, Берни.
Со мной всё в порядке. В по-ряд-ке! Я просто споткнулся, точнее – оступился… Нет, не упал, мать твою! Не доставай меня, хватит уже! Извини-извини, не хотел повышать голос… Так вот, мама Лузера умерла давно…
Гром!
Ты это слышишь, дружище? Разве в ноябре такое бывает? Разве поздней осенью льют такие ливни?
Шэрин…
Ее убили. Убили очень жестоко, Берни. А ее сын, в силу возраста, не присутствовал на опознании. Но по городу расползся слух о том, что его маму изувечили, изуродовали до неузнаваемости. Она, в отличие от мужа, любила лес и природу и по воле рока жестоко за это поплатилась. Ее тело нашли именно в лесу, неподалеку от плотины Левингтон. А еще в поганом городе шептались, что ее лишил жизни муж. Да-да, гробовщик Дональд Грэйвз. Потом эти ублюдки еще и Лузера приплели, мол, они вместе это сделали… Потому что они оба – скрытые психопаты. Дональд Грэйвз, привыкший к смертям, могилам, трупам, погребальным обрядам, и его сынок с херовым примером перед глазами в виде ремесла бати и со сбоем в генетике.
Сплетни и домыслы.
Одна чернота и гнусность, Берни, вот так! И я тебе рассказываю эту историю не для того, чтобы вызвать сочувствие к Лузеру. Я говорю об этом, потому что не ровен час, я тоже сгину в лесу. Аналогия такая… Насмешка судьбы гребаной, прикинь?
Шэрин Сафари.
Девичья фамилия его мамы. Вообще-то, Бернард, я сейчас открою тебе тайну, которую хранил Грэйвз. И это вовсе не исповедь перед каким-нибудь пастором. Не откровение перед смертью, а просто история его жизни. История, которая вообще никого не волновала, когда его мир…
Разрушился!
Я даже сделаю исключение и полное имя его произнесу по такому случаю…
Роберт Грэйвз.
Он искренне любил маму! Она была для него восходом солнца, что неизменно приходит по утрам. Она олицетворяла свет и мягкое телесное тепло. Она играла с Робом, заботилась о нем без всяких оговорок на то, что сын будет обязан принести ей гребаный стакан воды в старости. А вечерами мама рассказывала ему сказки, пропитанные восточной мудростью. Она нежно целовала его просто потому, что любила безмерно, наплевав на то, что мальчик, по идее, не должен получать чрезмерной ласки и заботы. Она была для него воплощением всего самого уютного, чистого, великодушного. Того, что можно приравнять к слову «Вечность».
Да, именно так, Бернард.
Я не в курсе, кто твоя родительница. Но могу предположить: раз ты жил так убого, значит, она либо наплевала на тебя, либо же, напротив, слишком наседала с эгоизмом, который упаковывала в обертку чрезмерной опеки.
Видишь разницу?!
А вот по поводу разницы – это отдельная тема… Отец Роберта Грэйвза как раз-таки синоним заката и всего такого, знаешь, правильного, но заскорузлого. Дональд Грэйвз – это заход солнца. Причем тусклый и долгий, какие сопутствуют межсезонью или зиме…
Не перебивай с ерундой!
Нет, не стою я сейчас на коленях. Не стою я! Да встаю-встаю, приятель. Что у тебя за привычка такая, всё время дергать? Бросай ты это дело, реально раздражает!
Смерть…
Боже, а знаешь, как же не хочется умирать?! Честное слово! А-а-а, опять цинично посмеиваешься? Ну и правильно. Уж кто-кто, а я это заслужил… Берни, ты все-таки можешь ведь позвать Шэрин Грэйвз? Мне надо кое-что ей сказать… Ночь на дворе? Она отдыхает? Понимаю.
Ну а Франк?
Она-то ведь точно не спит.
Не понял тебя? Как это, она прячется?
Вот хитрая стерва…
Мэй
Мы и правда дружили с Мартином.
Одну несчастную неделю!
Да уж, дружба… Наверное, так можно назвать наши отношения. Мартин поставил меня на сноуборд и гонял так, что к концу тренировок я не могла пошевелиться, настолько болели мышцы. А он, такой сильный, ловкий, сложенный атлетически, пролетал мимо на какой-то сумасшедшей скорости на своей этой крутой черной доске. Он еще и разные трюки выделывал, я же – падала, падала и падала! То на попу, то на локти или лопатки…
И казалось, у меня трещат кости и рвутся мышцы. Но, сжав зубы, «избалованная девчонка» терпела, не ныла и не жаловалась. Потому что поставила самую важную в жизни цель!
Доказать: я – не слабачка! Не изнеженная дочь «кошельков». Ну а предкам я наврала, мол, Мартин – мой инструктор по катанию. И когда представила его, папа обрадовался рвению в спорте, а мама смерила Мартина недовольным высокомерным взглядом и сказала: «Мэй, будь осторожнее». А громовержец тут же выпустил в ее сторону две яркие молнии из глаз, от которых маман даже вздрогнула. А в моей душе искрилось! Как же круто, без единого слова он поставил ее на место!
Вечерами он ждал меня поодаль от шале… Мартин отмеривал широкими шагами заснеженную дорогу, а я – ковыляла, держась за него. Он знал, что его уроки даются с трудом и мучениями. Он подкалывал, мол, из меня может получиться чемпионка.
И при случае я прижималась к нему, испытывая небывалый трепет от того, что он дозволяет прикасаться к его мощному, жилистому телу. Точнее, его зимней одежды касаться…
А Мартин снисходительно улыбался. Он почти не говорил о себе, всё больше какими-то загадками мысли формулировал. Зато внимательно слушал мои истории из жизни. Про школу, отношения с родителями, о подружках так называемых. Даже про парней, с которыми никак не срасталось…
На одной из прогулок Мартин спросил:
– Так ты придумала для себя слово?
Нет, так и не придумала. Честное слово, я всё пыталась подобрать что-то не слишком пафосное или детское, но ничего достойного его похвалы в голову не лезло.
– Это секретная информация, – наврала я, точнее, решила перевести в шутку. – Зато теперь знаю, что ты не странный, – ловко перескочила на его персону.
– А какой? – Он слегка изогнул темную бровь.
– Ты – жестокий убийца! И хочешь, чтобы я умерла с пристегнутым к ногам сноубордом, – снова пошутила, ткнув его в ребра, скрытые под дубленкой.
Тут он вдруг мрачно глянул и отвернулся.
– У тебя талант видеть людей насквозь, Мэй. Только не переусердствуй с этим. – сухо сказал он после короткой паузы.
– Ладно… – тихо ответила, покрывшись ледяными мурашками…
Роб
– Ты видишь это, приятель?
Видишь то же, что и я, Берни? Жилище какое-то спереди… Нам бы надо ускориться. Собрать последние силы.
Что?
Поднять фонарик нужно бы? Не хочу, сил нет ни унции…
Дом.
Я хочу домой, Берни! Очень хочу укрыться одеялом с головой, как в детстве. Хоп! Это был просто кошмарный сон. Болезненное глубокое наваждение…
Автомобиль.
Это машина, а не дом, Берни. Да, меня глючит, но там точно старый полицейский грузовик. Похоже, времен Сухого закона. Как он оказался в лесу?
Земля.
Такая холодная и мокрая… Я всего лишь присел на минуточку, Берни. Блядь! Да дашь ты мне перевести дух или нет, черт тебя дери?! Усталость. Я смертельно устал, понимаешь? Знаю, что надо укрыться от дождя там, внутри.
Или не нужно?
Я не ползу, не преувеличивай. Не обмочился я теплой кровью, черт! Это просто дождь…
А вот и ступеньки. Шероховатые, ржавые, холодные.
Смотри, Берни.
Вон там можно полежать. В уголке, где почти не капает. Сейчас-сейчас… Берни, можно я посплю немного? Что говоришь? Мне ни в коем случае нельзя закрывать глаза?