Перунова роса. Реконструкция истории России

Бондарь пожал плечами:

– Я же бондарь.

– Мы тут все бондари, кузнецы да шорники, охотники. Все сами делаем, война и походы случаются редко, готовимся к ней каждый светлый день.

– Зовешь – пойду. Из меня бондарь справный. Все предки бондарями были.

– Ежели бондарь справный, то в дружинники тебе самое время идти, князь молодую дружину набирает. Кость у тебя крепкая. Молодец статный и сильный. Лепше не пожелаешь. Как же ты, такой славный и справный, от басурман не отбился?

– Ходил на озерину, ивовых прутьев набрать, чтобы морды вязать, – объяснил Бондарь. – Из кустов сначала накинули аркан, тут же навалились оравой. Видать, следили за мной, выждали, когда за речку пойду. И дождались. Из нашего села за последние годы десятерых заарканили, устраивают засады, бросают, как мешки, на лошадей – и след простыл. Никто не знает, где люди. Одно объяснение – медведь задрал. Воры почище медведя справляются: одни ловчие как охотники, вторые собирают и охраняют, третьи подкармливают, чтобы не сдохли, и гонят к ромеям.

– Зло ты испытал – сам оттого будешь злее. И печенеги, и хазары не раз попробуют тебя или твоего соседа на галеры продать. Но теперь у тебя будет меч, доспехи и боевые товарищи рядом. Имя у тебя есть?

– Бондарь.

– Это не имя – занятие твое. Величали от рождения каким именем?

– Некрас.

– Что за имя?

– Чтобы не изурочили плохие люди.

– У меня у самого такое имя: Угрюм. Волком меня при всех князь назвал: «Угрюм, что волк, у него волчья хватка». С того времени Волком кличут. Дружинник с врагом меряется не одной силой, несколькими: умением, верой и мечом. Тебя всему обучим, как придем в Киев.

– Нас, бондарей, в селе только бондарями и звали: старый Бондарь, криворукий Бондарь, длиннорукий Бондарь, черный Бондарь.

– Тебя-то как звали?

– Молодой Бондарь. Из-за моего отца – старого Бондаря.

Таким был их первый разговор, после которого Волк назначил его десятским над новым пополнением из полонян вместо Чертана.

На этот раз Бондарь отправился к Волку под впечатлением встречи с Ольгой. Посадский встретил Бондаря доброжелательной улыбкой:

– С чем пожаловал?

– Учение бы знать…

– Как без него? Вернемся в Киев, учением займемся. Ты же десятский и без учения – непременно обучим. У самого волхва будешь ее постигать. Что вдруг им загорелся как сосновая лучина – не поздновато?

– Хочу счет знать.

– Одного счета мало: женим и обучим всему.

– Как это женим?

– Сюда прибудут невесты из других сел, что остались без женихов после войны с хазарами. По себе и выберешь.

– Мне Калинова внучка люба.

– Ольга, что ли?

– Она самая. Вернулась из Киева, видимо не любо ей там.

– Ты, Бондарь, на чужой каравай рот не разевай. Знай свой шесток.

– В чем ей не пара? – Бондарь обиделся на Волка. – Топор и молот в моих в руках на загляденье каждому. Мои бочки, бочонки, кадочки славятся.

– Ольга не сама по себе вернулась. Князь прислал со своей управой для догляда, с хазарами и ромеями расходы обсчитать. Сидит с ними за одним столом. Больше молчит, видимо, свое дело знает, как ее дед, слушает и правый ус подкручивает – есть такая привычка, пока слова ему не дадут.

– Когда же учение прознала?

– Его всю жизнь познают.

– И ты?

– Я учусь – как бить врага. Каждый учится своему ремеслу. Ты тоже молодец, свое счастье ищешь. В любую избу зайдешь богатым караваем. Все при тебе – за малым: князь совет дал встать вместо тех, кто освободил тебя из полона и рабского клейма.

– В чем не молодец? – встрял Бондарь.

– Нельзя жить только своим замахом. Решил: вынь да положь. Тебя избавили от рабства местные мужики, сами легли на засеке, ты – живой, за их девками бегаешь. Они бы тоже, небось, хотели за ними побегать. Могли схорониться, переждать басурманов как непогоду и сами по девкам пойти, не тебя спасать от рабства и смерти на чужбине. По совету князя тебе даны на выбор два счастья: остаться здесь бондарем вместо погибших местных мужиков или стать дружинником вместо погибших воинов. В селе появится бондарная, хазары ее за свое серебро обещают до зимы сдать. Я могу передать ее тебе, чтобы как бондарь здесь обустроился, завел семью, мастерил кадки под тесто, квас, клюкву, бруснику, медовуху, или встал в княжескую дружину, где научим ратному делу. Так что прежде женитьбы определись, где твое место. Или ставь избу и занимай бондарную, чтобы здесь укорениться, или со мной – в Киев.

– Уже выбрал с твоей помощью.

– Выбрать выбрал. Проверь себя, не ошибся ли. Не суетись. Себя по жизни определяешь. Убедись что твое. Работа или служба в дружине для мужика первая жена. На всю жизнь. Девица на выданье – вторая жена. Выбрать нужно сейчас, пока молодой, неугомонный, всеядный. Когда вся жизнь впереди, не прозевай ее, не упусти свою судьбу, чтобы по чужой потом не прыгать, схватись за нее крепко, тогда и любая девица за тебя самого схватится. Пока ты ковыль в степи, что получится – никому не ведомо.

– Это ты по поводу Ольги?

– Тут и без повода ясно. Одно себе: она мне люба. Ты ей люб? На себя со стороны посмотри. В своем селе привык к девицам приставать, как завидный жених. Здесь ты паки не жених, варево из петушиных голов и лап. У нее другая жизнь, с твоей жизнью не пересечется, не приведешь в свою избу. Князь не просто так взял ее в Киев. Она с ним уехала и к нему же вернется. Он любит приближать к себе нижних людей как меня или как ту же Ольгу, которая одним своим видом и криком напугала конный отряд наемников, пытавшихся перейти реку вброд и ограбить ее село. Да и собой девица видная. Князь аще не обзавелся княгиней, хотя по нашей вере жена для него как Земля для Ярилы. Всех приблизить к себе даже князь не может. Ты же пока полонянин, никому не знамый бондарь или мало кому знамый дружинник.

Не обижайся – добра тебе хочу. Присмотрись к новой жизни. Она как река одних вынесет на отмель, других в омут опустит сомов кормить; или отблагодарит широким устьем. Иди и думай, как правильно поступить. Мы с тобой не на обочине, не в безымянном краю – в селе, имя которому дал князь и задался целью построить здесь опорный град, чтобы приблизить окраину своей земли к Киеву. Так что доброго здоровья этому князю!

Бондарь, охваченный навеянными Волком мыслями, поклонился ему и молча вышел.

В той поездке к Ольге еще один «женишок» пытался присвататься со своими манерами. Речь о Сечине. По возвращении от германцев, сойдя на берег, Сечин с хозяйской распорядительностью караванщика потребовал от перевозчиков-полонян:

– Зовите ко мне Сотского.

– У нас свой старший. Прежний погиб, – был ему ответ.

– Дочь его? – не проронив ни одной слезы о единоверце, тут же поинтересовался караванщик, обрадовавшись, что тем легче сироту прибрать.

Один из перевозчиков показал ему на Ольгу, которая со своим дедом чуть выше подошла к реке. Сечин опознал дочь хозяина постоялого двора и решительно направился в ее сторону, решив нахрапом взять свое, уже мысленно представляя в своей кибитке.

Без приветствия обратился к Калине:

– Твой сын имел со мной уговор, что отдаст за меня дочь, твою внучку. Его нет, уговор в силе, от девицы не отказываюсь, беру с собой за те десять золотых, что отдал твоему сыну. – Про солиды Сечин на ходу придумал, поскольку уличить было некому. У старика таких монет явно не водилось. Хотел его пугануть как следует, чтобы внучку, не торгуясь, передал из рук в руки.

Калина и сам не из пугливых, всяких на перевозе повидал, мог ответить наглецу, но Ольга отодвинула его за себя, спросила Сечина:

– Тебя, лешего, каким ветром с того берега к нам занесло, чтобы так разговаривать со старейшиной села? Ты где такому языку научился?

– На твоем языке говорю – продана твоим отцом, и от своего товара не откажусь. – Сечин с циничным и довольным видом разглядывал Ольгу. – Похорошела в столичной обнове за мои солиды. Станешь украшением моей кибитки.

Как раз подошла киевская делегация для выбора места под причал на несколько ладьей с размещения мытни, мытарей, перевозчиков и сторожей. Среди подошедших к своему изумлению и недоумению Сечин узнал киевских общинников, те в свою очередь – Сечина, стоящего петухом перед Ольгой.

– Вы что здесь потеряли? – небрежно обратился к ним, недовольный их появлением, не соображая, каким ветром земляков занесло в этот забытый богами край, что они делают в безымянном селе, где красивую девицу можно купить по цене курицы.

Вмешалась Ольга, указывая на Сечина, объяснила:

– Этот леший требует идти с ним в его кибитку, будто бы отдал моему отцу десять солидов. Пытаюсь объяснить, что в отличие от таких леших у нас свой язык и свои обычаи. Он же как не слышит, все одно бубнит: я тебя купил. Посмотрите на него, такими даже детей не пугают. Путает осину с дышлом.

Между хазарами начался разговор. Сечин передал свой разговор с покойным Сотским в своем изложении:

– Хозяин постоялого двора сам предложил отдать свою дочь за выкуп в десять солидов, которые ему были нужны для возведения причала. Я согласился, солиды отдал вперед. Подошел, чтобы забрать девицу в кибитку, она упрямится.

– Допустим, купил, хотя такой торг на Руси не уместен. Кто она для тебя: товар, жена, наложница, раба? – от имени делегации в разговор вступил Манас, друг старейшины Вениамина и строитель, назначенный ответственным за обустройство села.

– Девица моя.

– Кто она тебе?

– Принадлежит мне, – повторил Сечин, не решаясь открыто признать свои виды на девицу.

– Как с ней поступишь?

– Сначала отвезу в Итиль. – Караванщик не справился с собой, разгорячился: – Я отдал за нее выкуп.

Остальные слушали, качали головами, как это делают в наше время психиатры, глядя на поступившего к ним пациента, с той лишь разницей, что караванщик был здоров, хотя дурно воспитан.

– Женой тебе быть не может: у тебя есть хазарская жена и семья с кучей детей, местные власти не разрешат вывезти ее из страны в ином качестве кроме как женой без согласия кагана, а наши власти не разрешат завести жену иного вероисповедания и происхождения. Выкуп наложниц, рабынь и рабов Русью сурово осуждается. Тебя ждет темница как в Киеве, так и в Итиле.

Сечин замолчал.

Общинников раздражала ложь караванщика, бросающая тень на репутацию общины и Хазарию как добропорядочного международного торговца, а того – нежелание соотечественников помочь ему увести девицу в свою кибитку.

Манас сообщил Ольге:

– Купец устал после дальней дороги, отведем его к каравану.

Однако Ольга в ответ напряглась, как львица:

– Дурно обошелся со мной. Пусть при мне ответит за себя.

Манас кивнул головой, будто соглашаясь, не соображая, как Сечин может ответить за свое поведение. Она же в этот момент резко, обеими руками перехватила его руку и со всего замаха ударила Сечина по лицу так, что тот от удара кубарем скатился в паберег.

Какое-то время все стояли в оцепенении, никто не поспешил к нему. Сам Манас оторопело смотрел, как караванщик, перекатываясь, приближается к воде.

Отвлекая его, Ольга торопливо произнесла:

– Старейшина села предлагает построить причал на этом месте, чтобы его не смыло большой водой или не выбросило льдом в реку, как этого лешего.

Однако внимание Манаса и остальных было обращено на то, как грузное тело караванщика, будто комель большого дерева, раз за разом перекатываясь с бочка на бочок, приблизилось к реке, окунулось в осеннюю холодную воду, улегшись спиной на склоне в омут. Свинцовая осенняя зыбь плескалась на его груди, пытаясь обнять и утянуть за собой.

Кто с любопытством, кто с беспокойством наблюдал за Сечиным, не подававшем признаков жизни. Однако никто не спустился вниз, чтобы помочь ему подняться. Он сам совладал с собой. Медленно поднялся на ноги. Пытаясь сохранить равновесие, чтобы не упасть в реку, по кромке воды мелкими шажками, не поднимая головы, направился в сторону ладей, на которых только что перебрался с противоположного берега.

До этого случая Сечин не имел опыта обращения с ним, какое выказала Ольга. Оттого растерялся, напрочь забыл о скрытом под плащом кинжале, чтобы смыть кровью свое унижение. По-видимому, решительное пресечение домогательств с купанием в осенней воде остудило его горячую натуру. В позе поверженного понуро уходил от очевидцев его унижения.

Сечин и раньше попадал в неприятные истории, приводившие к нарушению местных традиций и обычаев. Произошедший инцидент выбивался из них открытой попыткой завладеть невольницей на глазах старейшины села, где, к его несчастью, находились княжеский посадский с дружиной и представительная делегация хазарской и ромейской общин из Киева, о чем ему было неведомо.

Волк, посвященный Калиной в недостойное поведение караванщика по отношению к Ольге, досмотрел караван, кружа вокруг, как голодный коршун над жертвой. Сечин пытался свести разговор к досадному недоразумению, дополнив свой рассказ новыми деталями, чтобы выгородить себя:

– Когда направлялись к германцам, отец девицы предложил пристроить ее в караван служанкой за выкуп. Он рассказывал, что собирается ставить град и ему нужно золото строить причал, звать ремесленников. Я отказался, дал ему десять золотых: «Ты хотя бы дострой свой терем с постоялым двором и оградой, чтобы нам останавливаться». Вернувшись, подошел к старейшине и его внучке, поздоровался и напомнил им о разговоре, не зная, что перевозчик погиб. Внучка стала кричать: «По какому обычаю живешь и на каком языке говоришь?» Пытался объяснить, она не слушала. Еси бы перевозчик был жив, подтвердил мои слова.

Выслушав его, Волк распорядился задержать караван, взвешивая «за» и «против» для отправки злодея к князю под стражей.

До инцидента караван готовился остаться на ночлег. Лошади, купцы, ездовые и охрана каравана нуждались в отдыхе. Волк нашел бы, где приютить на ночь, однако выставил сторожей, запретил покидать караван.

Появление сторожей насторожило представителей хазарской общины, прибывших для подведения итогов по обустройству невольников: князь только что спустил в темницу одних купцов, как рядом с ними могли оказаться купцы торгового каравана из-за их караванщика, пытавшегося при них прихватить с собой находящуюся на службе у князя Ольгу в качестве живого товара.

Более общины встревожились прибывшие в село купцы, когда их посвятили в события, произошедшие в селе в их отсутствие. Их сильно напугало, что вместе с Сечиным власти заберут караван и всю их выручку от торга, а то и самих спустят в темницу. Обсудив между собой произошедший инцидент, сошлись на том, что поступок караванщика не должен выйти за пределы Перуновой росы.

Манас предупредил Сечина:

– Посадский не позволит каравану уйти. Задержит и под стражей отправит в Киев. Прислушается к старейшине и его внучке. Спросит нас – подтвердим их правоту. Иначе предстанем твоими помощниками перед князем и перед каганом. Не скажу, как князь поступит, но каган не одобрит ни тебя, ни нас. Пока не поздно, зачищай за собой. Откупись. Свою выгоду от торга до единого дирхама оставь на обустройство невольников. Еси караван задержат, из Киева в Итиль купцы уйдут без каравана, а ты останешься в темнице, тебя присоединят к тем, кто уже в ней сидит.

Сечин знал Манаса, как человека самого Иосифа, скупо согласился:

– Отдам свои сбережения.

– Передай их мне.

Сечин достал кошель, протянул Манасу, который его перехватил, почувствовав тяжесть. Довольно произнес:

– Весомый довод в разговоре с посадским. Пойдем к нему всей делегацией. – Попросил дружинника: – Проводи нас к Волку. – Объяснил караванщику: – До посадского пойдешь с нами.

Коллективно отправились к Волку. Сам Манас за время обустройства села близко сошелся с посадским, вплоть до того, что вместе в баню ходили, когда Волк его учил и мыться, и обкадываться холодной водой.

Подойдя к нему на постоялом дворе, Манас объявил:

– Караванщик, которого удерживаешь, жертвует свои сбережения на обустройство села. – Манас показал увесистый кошель, который ему передал Сечин, покачал на ладони: – Думаю, что его хватит поставить причал, мытню, небольшой ладейный флот. Накажет себя всем своим дорожным прибытком.

– Любая монета для села не лишня. Могу с тобой пойти к Калине и его внучке. Выслушаем, что они скажут, так и поступим.

Манас оглядел своих, произнес:

– Мы согласны.

Волк протянул руку, и кожаный кошель Манаса перекочевал в его ладонь. При всех развязал его, заглянул в мошну, после чего приказал дружиннику, указав на Сечина:

– Этого, с обвисшей бородой, верни к каравану, мы пойдем к старейшине.

При встрече с Калиной и Ольгой, находящихся в кутине, Волк объявил:

– Караванщик жертвует свои сбережения на обустройство полонян. – Показал кошель с монетами. – Манас предрек на них поставить причал, мытню и завести лодии. – Обернулся на строителя: – Подтверди, Манас.

Манас послушно сделал шаг вперед, произнес:

– Осуждаем поведение караванщика. Князь дал нам верный совет: искать дорогу к примирению. Мы с вами сдружились, понимаем друг друга. Просим забыть о дурном поступке – будто его и не было. Со своей стороны подтверждаю, что переданного злата и серебра хватит построить то, что было сказано посадским до меня, аще останется на другие расходы. Со своей стороны подготовлю проект всех объектов с привязкой к местности.

Первым отвечал Калина:

– У нас, славян, сердце отходчивое. Пусть Ольга скажет свое слово.

– Мне, деда, одно упоминание об этом лешем противно. И дышать с ним одним воздухом не хочу. Его задержал Волк как представитель князя. Ему и распорядиться им.

Волк на ее слова ответил доброй мужской улыбкой, тут же объявил:

– Вижу, что все хотим от него избавиться как от занозы. Он теде же уйдет своей дорогой. Лихо, которое дразнит, когда-то отмерит ему свою меру.

Участники делегации остались в кутине. Волк, передав кошель старейшине, отправился к каравану, снял сторожей и объявил караванщику:

– Не задерживаю. Отдохнете в другом месте.

Сечин спешно засобирался продолжить путь. После сборов повел его в сторону киевского волока, ни разу не оглянувшись, боясь, что сзади передумают и остановят. Обошлось. Никто караван не преследовал.

Караванщик вернулся в Итиль живой и невредимый, хотя и без средств, полученных им за проводку и охрану каравана и купцов, а также за проданные им товары.

Третьему жениху Ольга не отказала. В Красную горку Игорь и Ольга сыграли свадьбу. Никаких сведений о ней до нас не дошло, ибо проводилась по закону и обычаю русскому. Невозможно объяснить, почему летописцы не оставили сведений о ней: заслуги Ольги перед ними велики, не только место рождения и свадьбу, каждый ее шаг с вожделением должны запечатлеть на пергаменте, липовых досках и бересте. Увы – ромеи неблагодарны, в летопись вошли эпизоды ее радения их религии.

С обустройства Перуновой росы и проведением свадьбы Игоря и Ольги на киевских горах положено начало развороту от меча к лемеху, сделан зачин для развития земли Русской, истощенной конфликтами с воинствующими соседями.

Задумавшись о расширении сошных земель и улучшения земледелия, к посеву семян готовились как никогда старательно и организованно. За зиму наковали железа, готовя сошники, колесный и прочий инвентарь. С назначением посадских создали из крупных сел и городов единое управление по проведению реформы в земледелии с расширением пашни и ремесел. Одновременно решались связанные с ней задачи роста народонаселения, повсеместного обучения детей, углубления знаний об отчем православии. Наиболее прилежные к учебе дети отправлялись в крупные города для подготовки из них умельцев и мастеров по востребованным реформой профессиям.

Перунов меч, ожидая своего часа, отдыхал. Русь сосредоточилась пахать, сеять, расширять и развивать ремесла, играть свадьбы, рожать, познавать счетную, письменную и перунову науку.

Ольга стала княгиней.

Основной заботой прежних князей была подготовка дружины к нападению хазар, печенегов и ромеев. Задолго до прихода Игоря в Киев хазары перемежали набеги со строительством новых крепостей по пути к Киеву. В противостоянии гибли дружинники, что и обескровливало дружину и Русь. С хазарской же стороны – гибли наемники. На их место нанимали других, только свистни – уже стрелы налаживают, чтобы в сторону Киева запустить. Да и свистеть не надо – число желающих наняться к хазарам на службу после очередной кровавой потасовки превышало спрос. Хазары, вынашивая свои сектантские идеи и имперские задачи, набирали вместо выбывших новых наемников. Многие отряды несли службу недалече от Киева, их лошади пили днепровскую воду, держа Русь в напряжении, не позволяя ей сосредоточиться на насущных заботах своей внутренней жизни.

От набегов отказались лишь при Вещем Олеге, воевавшем с врагами длинным мечом. Он применял хазарскую тактику – устраивал вылазки на хазарские отряды и караваны, разрушал укрепленные хазарские заслоны, изматывая и примучивая самих хазар и их наемников, пополняя варяжскую дружину варягами же. После его гибели хазары вернулись к набегам за невольниками, доходы от продажи которых позволяли содержать наемников. Хазарский каган, а через него прочие восточные владыки кормились за счет рабов со славянской земли.

Перехватив большой полон на Перуновой росе, Игорь вынудил остановить набеги за невольниками. Сам этот эпизод не отразился на хазарской общине Киева, наоборот, община росла, пополняясь ростовщиками, купцами, ремесленниками. Но хазары без полонов не имели той мамоны, какую каган имел от продажи славян в рабство – русские нефть, газ и прочие ресурсы международного финансового интернационала.

Расширением хазарской общины и мирными намерениями князь пытался навсегда остановить хазар от набегов. По совету Православа вел наблюдение на восточных рубежах, граничащих с хазарами, силами одних вестовщиков – конных дозорных, уклоняясь от открытого противостояния и напрасных потерь от скоротечных кровавых стычек. Однако, спустя какое-то время, хазары возобновили свой промысел, нуждаясь в пополнении казны – затраты на наемную тяжеловооруженную армию с ее экипировкой обходились недешево.

С ромеями продолжал действовать бессорный договор, заключенный Вещим Олегом на выгодных для Руси условиях. Игорь добросовестно соблюдал его: «Хотел сотворити любовь съ самими цари, со всемъ боярствомъ и со всеми людьми гречьскими на вся лета». Миролюбие Игоря подкупало императора и патриарха Римской империи, признавших в нем князя, доступного крещению. Отдельные историки внушают мысль о князе как корыстолюбце и трусе, оттеняя его личность на фоне княгини Ольги и наводя на нее благородную память. Но, как уже отмечено в одном из летописных списков, сохранилось признание новгородцев, где Игорь начинал княжить: «быть храбор и мудр». Таким и был Великий князь русский Игорь.

Несмотря на миролюбие, ему пришлось и повоевать. Ни на одном из его походов останавливаться не будем, они за пределами ключевой темы нашего повествования. Отметим, что князь побывал в переделках, где ему не позавидуешь, вышел из них с честью. Древляне, чьи земли располагались на правом берегу Днепра и по обе стороны от Припяти, составляли союз племен со столицей в городе Искоростень, имели удачное стратегическое положение, защищенное с запада болотами. Поляне платили им дань. Объявив Киев мати городов русских, Вещий Олег поменял этот порядок: древляне стали платить дань полянам, точнее – Киеву. После смерти Вещего Олега древляне прекратили выдачу дани. Игорь убедил их возобновить выплату. Вещий Олег не успел присоединить к своей державе уличей. Их земли располагались в низовьях Днепра, позволяя им контролировать торговый путь по Днепру. Варяжский воевода Свенельд осадил уличей. Но и ему не удалось их покорить, они переселились на земли западнее Днепра.

Предшественник Игоря воевал с печенегами, чтобы обезопасить торговый путь «из варяг в греки» ниже града Воинская Гребля. Но сплав по Днепру, как и прежде, оставался опасным для киевских ладейных торговых караванов. Добиться согласия не удалось, нападения на купеческие караваны составляли значительную часть их военной добычи.

Русь в торговле напоминала стреноженного боевого коня: вроде и сильна, однако уязвима. Ежегодно купеческий ладейный караван, достигавший тысячу ладей, отправлялся на восточные рынки в сопровождении дружины. Шли и мелкие караваны, без охраны, на свой страх и риск. В одиночку купцы редко сплавлялись. Спускались с охраной и ладейными флотилиями, чтобы сообща отбиваться от кочевников. Сплав проходил через места обитания печенегов и был сопряжен с большим риском.

Русский «авось» и русская рулетка могли родиться в постоянной борьбе за свое выживание как раз при сплаве и преодолении днепровских порогов. Уже первый из них предупреждал: «Не спи».

Останавливались на острове Хортица, где приводили себя в порядок, по традиции рубили взятых с собой петухов, общипывали, варили и садились за трапезу у древнего могучего дуба, выполнявшего роль жертвенника. Здесь погребали и поминали убитых. Старший по каравану вставал перед трапезой, молился и говорил: «Святые дзяды, ляцице цяпер до неба!»